355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лидия Вакуловская » Пурга уходит через сутки » Текст книги (страница 8)
Пурга уходит через сутки
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 20:48

Текст книги "Пурга уходит через сутки"


Автор книги: Лидия Вакуловская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

25

Моторы рвут воздух. Воздушные струи взбивают над землей мелкие облачка снежной пыли. А серебристый красавец ИЛ-12 и не думает трогаться с места.

К самолету только что подали трап, так что даже самые нетерпеливые пассажиры еще не успели взобраться в машину. Самым нетерпеливым пассажиром оказалась та самая бабуся, которую Ясон Бараташвили самочинно вселил вместе с дочкой и внучонком в комнату двух Ась. Бабуся обвешана таким множеством узелков, что ей никак не справиться со своей ношей на узкой лесенке трапа. Бабуся всеми силами пытается преодолеть подъем, а узелки всеми силами норовят стащить ее вниз. В результате бабуся топчется где-то посередине трапа, заставляя топтаться на месте выстроившуюся за нею шеренгу людей.

Начинается обычная в таких случаях довольно раздраженная перепалка:

– В чем там дело?!

– Гражданин, что вы стали, как пень?..

– А при чем здесь я?!

– Слушайте, нельзя ли быстрее двигаться?!

– Не толкайтесь! Я вам не муж!..

– Ну что там, в самом деле? Околеешь здесь!..

– Вот уйдет самолет, будет номер!..

Вот так и переругиваются. Хотя каждый знает, что самолет без него не поднимется. Хотя каждый в душе понимает, что постоять лишнюю минуту на ядреном морозном воздухе после заточения в прокуренной гостинице – одно удовольствие. Что это укрепляет нервы, плюс закаляет организм. Каждый знает, каждый понимает и каждый тем не менее считает своим долгом подать голос недовольства.

А бабуся все никак не справится со своими узелками.

– Гражданин в белых валенках! – кричит Редька мужчине, стоящему на ступеньку ниже от бабуси, – Помогите женщине, или не видите?

Пассажир в белых валенках будто специально ждал этой команды. Свободной рукой он подхватывает несколько бабусиных узелков, и бабуся мигом устремляется вперед. Очередь качнулась, посадка вошла в свое русло.

– До свидания, товарищ Борода, – говорит Ясон Бараташвили Редьке. Он ставит на снег свой маленький чемоданчик, стягивает с правой руки перчатку, подает руку Редьке. Жмет его руку так, что Тарас Тарасович невольно приседает. – Вернусь домой, – говорит он, – расскажу о тебе всем друзьям. Они поднимут за тебя бокалы солнечной хванчкары. Расскажу о тебе своему другу Давиду. Он напишет о тебе песню и будет петь в своих концертах. А сам я напишу тебе – большое письмо. До свидания, товарищ Борода.

– Да-а-а, – негромко тянет Тарас Тарасович. И еще раз тянет – Да-а… Бывает же такое…

В следующую минуту Редька говорит:

– А я, признаться, думал у тебя любовь.

Ясон шевельнул чернющими бровями, поднял их выше, еще выше.

– Думал, ты в нашего доктора влюблен, – видя, что его не понимают, объясняет Редька. – А любовь штука такая, что и в пургу пойдешь.

Теперь Ясон все понял. И он сказал:

– У меня есть бабушка Шалико и мама Марго. Есть три брата и три сестры. Есть много друзей, и среди них – Юлечка Плотникова. Но я не сказал тебе, что у меня есть жена Тамара и два сына. Я не сказал, что доктор Тамара и доктор Юлечка вместе зубрили анатомию и жили в одной комнате московского общежития. Я понятно рассказал, товарищ Борода?

Они еще раз пожали друг другу руки.

Уже когда моторы взвыли на полную мощь, когда машина задрожала, как норовистый конь, готовясь к прыжку в высоту, дверца самолета неожиданно открылась и показался Ясон.

– Товарищ Борода! – прокричал он Редьке, – Ты говорил: три дня пурга будет – получился день. Почему пурга нарушает расписание?

– Правильно нарушает! – крикнул ему с земли Редька.

Спустя минуту самолет задрал хвост и побежал по взлетной полосе, таща за собой длинную снежную шлею.

Редька побрел в городок. Его одолевал сон, глаза слипались сами собой. Тело ныло каждой мышцей, каждым суставом, Сильное напряжение, перенесенное сперва по дороге в больницу, а потом в самой больнице, когда шла операция, сейчас давало себя знать. Его мозг, глаза, слух, мышцы требовали одного – отдыха. Но идти к себе он не хотел. И не потому, что в опустевшей гостинице его встретит одинокая тишина, а потому, что нет уже в гостинице веселого белозубого грузина…

«Пойду в диспетчерскую, – решил Редька, – узнаю, когда ожидается Ушак».

Если у мужчины неожиданно начинает тоскливо ныть под ложечкой, ему лучше в это время быть на людях.

26

Обе Аси завтракают в гостинице. А точнее, пьют чай с хлебом, маслом и колбасой. Ася Антонова пьет чай вприкуску, похрустывая сахаром. Ася Николаевна пьет внакладку, тщательно размешивая сахар ложечкой.

Они встретились час назад и вот-вот расстанутся. Ася Николаевна всю ночь просидела в правлении колхоза, изучая разные сводки и отчеты. Она еще долго пробудет в Северном, дождется возвращения Опотче, проведет отчетно-выборное собрание. Ася Антонова всю ночь проспала в гостинице и самое позднее через полчаса она улетает домой.

Ася, ничего не утаивая, рассказала о Тюрикове. Все до капельки. Даже то, как она до смерти испугалась его сжатых кулаков, его свирепого взгляда.

– Бедная моя Аська, – Бабочкина вдруг провела ладонью по Асиным волосам цвета спелой ржи. – Досталось же тебе.

– Чепуха! – ответила Ася, отправив за щеку толстый квадратик сахара.

– Убей меня, – помолчав, сказала Бабочкина, – но я не понимаю, зачем ему понадобилось писать гадости на себя? На других – понимаю, а вот на себя?

– Хитрый ход.

– Ход?

– Ну да. Приедут – разберутся, все окажется не так, а совсем наоборот. И он пожнет лавры героя.

– Чересчур сложный путь. Все равно, что брать себя правой рукой за левое ухо.

– Ох, и обвел бы он за нос редакцию, если бы не та карточка.

– Жалко, что я не знала этого вчера, – заметила Бабочкина.

– Почему вчера?

– Потому что письма об Опотче тоже он писал. Сам поставил подписи и крестики.

Серые Асины глазищи вдвое увеличились.

– Как же вы узнали?

– Он сам рассказал.

– Сам?!

Старшая Ася смотрела на младшую.

– Ночью он нашел меня в правлении. Признался, что писал, не подумав. Хотел отомстить Опотче за то, что тот не продал ему собак для упряжки. Просил простить ему, никому не говорить.

– А о письме в редакцию сказал?

– Нет.

– Тогда это тоже какой-то ход. На что же он рассчитывал?

– Не знаю. Но когда я слушала его – верила. У него не ладится с семьей. Больше всего он боялся, чтоб о письмах не узнала жена. Вчера она как раз к нему прилетела.

Ася недоуменно смотрела на Бабочкину: что это она так разжалобилась? И голос будто не ее, пропали обычные волевые нотки. Мягкий какой-то стал голос у Бабочкиной.

– Я не знала, что вы такая добренькая, – упрекнула Ася. – Не хватало еще таким, как Тюриков, верить! Может, скажете, и писать о таких не надо: ведь Тюриковы не типичны? Нет уж, я его таким, как есть, покажу, чтоб другим неповадно было. С его гнилой философией и со всем прочим.

– Ты горячая, Ася, – сказала Бабочкина. – Это хорошо. Но тебе надо научиться верить людям и уметь их прощать. Я говорю не о Тюрикове, а вообще. Это мое мнение.

– Ах, опять мнение! – вспыхнула Ася и, чтобы досадить Бабочкиной, спросила:

– Значит, председателя снимут?

– Почему снимут?

– Но ведь было мнение.

Ася Николаевна вдруг рассмеялась. Пожалуй, Ася Антонова впервые видела, чтоб Бабочкина так весело смеялась.

– Дуреха ты, Ася, – сказала Бабочкина. – Хочешь знать мое мнение об Опотче? Он отличный человек.

Младшая Ася пожала плечами.

– Не будем ссориться, – Бабочкина улыбнулась. – Пиши, что считаешь нужным, я не навязываю тебе свое мнение. А я сегодня сама побываю у Тюриковых, познакомлюсь с его женой.

Бабочкина встала из-за стола, потянулась к полушубку.

– Ты опоздаешь, уже без четверти десять, – сказала она.

– Сейчас, – ответила Ася Антонова, продолжая допивать свой чай.

Ася Николаевна надела варежки, положила руку на выключатель.

– Ася!..

– Я готова! – Ася Антонова схватила с кровати меховую шапку с длинными ушами. Шапку она сунула под мышку, одной рукой проворно завернула вокруг шеи косу.

Щелкнул выключатель, комната погрузилась в темноту.

Позднее утро ничем не отличается от ночи. Вверху плывет развеселый задира-месяц, водят хоровод звезды, десятки фонарей освещают городок аэродрома. Электрический свет гонит иссиня-черную темноту к сопкам.

И темнота вьет у их подножья плотные гнезда. Сопки стоят величественные и угрюмые, подпирая небо острыми пиками снежных вершин. В сравнении с ними домики на аэродроме кажутся вырезанными из картона… Совсем игрушечными.

От гостиницы к взлетной полосе пролегла хорошо укатанная дорога. Будто и не было вчера лютой пурги, будто и не лежал весь городок под снегом, будто и не срезал ветер проводов, повергнув в темноту все дома. Словно и не было ничего этого. Словно и вчера озорно перемигивались над городком огни, весело скрипел под ногами снег, стелилась от гостиницы эта дорога…

Когда они подошли к самолету, посадка уже началась. Обе Аси удивились, что на грузовой самолет набралось столько пассажиров. Шесть мужчин, среди которых были и летчики, поднимали в машину кого-то на носилках.

– С кем это несчастье? – тревожно спросила Ася Антонова.

– Девушка со стройки, – ответила Ася Николаевна. – Вчера один пурговавший здесь хирург спас ее от смерти: оперировал гнойный аппендицит. Но оказалось, что у нее ко всему поврежден позвоночник. Месяц назад сорвалась с карьера и никому не сказала. Теперь появились боли. Решили забрать ее в районную больницу.

Как только носилки скрылись в машине, в дверях появился высокий летчик в расстегнутом коротком пальто на белой барашковой подкладке, в лакированных остроносых туфлях. Он подал обе руки молоденькой женщине в беличьей шубке и легко перенес ее по воздуху в самолет. Появился другой летчик, выбросил из самолета на землю невысокую лесенку. Потом из машины, не воспользовавшись лесенкой, выпрыгнул Редька. Он тотчас же заметил двух Ась и направился к ним:

– Неужели улетаете? – огорченно спросил он. – Так и не поговорили.

– Отчего же, поговорим, – сказала Бабочкина. – Я остаюсь.

– Вот это дело! – воскликнул Редька и в знак великого удовлетворения осторожно пригладил рукавицей свою шикарную бороду.

Пассажиры гуськом, друг за дружкой поднимались в машину.

– Что мне отвечать, если спросят, когда вы вернетесь? – спросила Ася у Бабочкиной.

Бабочкина молчала. Она не слышала Асю. Глаза ее были прикованы к морякам, грузившим в эту минуту в самолет чемоданы. Один подавал с земли, другой принимал, стоя в дверях самолета. Третий – он, вероятно, был их начальник – просто наблюдал за погрузкой. Улетал этот, третий, потому что он тут же поднялся по лесенке, наспех пожал двоим руки, и те двое отошли от трапа. Бабочкина шагнула к машине. Еще один шаг… Остановилась. Повернулась к Асе. Смуглые щеки заливала краска, глаза блестели.

– Ты что-то сказала? – растерянно спросила она.

– Что мне ответить, если спросят, когда вы вернетесь? – Ася никак не могла понять, почему так взволнована Бабочкина.

– Когда вернусь? – механически переспросила Бабочкина. – Не скоро. Я еще поеду к оленеводам в тундру после отчетно-выборного…

Бабочкина словно только сейчас заметила стоявшего рядом Редьку.

– Я сегодня до обеда буду в гостинице. Вот и потолкуем обо всем. – Потом она спросила его. – Откуда у вас моряки взялись?

– Танкер тут зазимовал, – ответил он. – Льдами прихватило. Теперь до июля простоит.

– Вот как, – сказала Бабочкина. И все сразу прозвучало в этом «вот как»: удивление, легкая грусть, ирония, раздумье.

– Мне пора, – сказала Ася, недоуменно глядя на Бабочкину. – Зайдете со мной в машину?

– Нет, ты иди, – ответила та. – Иди одна.

Ася вошла в самолет самой последней. Махнула рукой Бабочкиной. Ася Николаевна ответила ей таким же жестом. Оба морячка, будто по команде, улыбнулись Асе и тоже помахали ей руками. Один послал ей воздушный поцелуй.

Ася Антонова поискала глазами, где бы ей сесть, свободное место было возле моряка.

Едва она опустилась на широкую скамью, вытянувшуюся вдоль борта, как машина тут же легонько качнулась и побежала по земле.

27

Пропеллеры дружно таранят голубизну неба. Слабо подсиненный воздух бьется в стекла кабины. Самолет летит на юг – прямо на белую половинку месяца, зацепившуюся за горизонт.

Одиннадцать человек – пять пилотов и шесть пассажиров – несутся по воздуху навстречу этой белой половинке месяца. Над ними – небо, под ними – громады сопок.

Сопки, сопки, сопки… Седые, изрезанные ущельями. Стройные и осевшие, с крутыми и оползшими боками, с острыми вершинами и с вершинами, обглоданными временем. В пути всегда мечтается. Независимо от того, по каким линиям лежит этот путь: по воздушным, морским или железнодорожным. И если люди в пути не спят, они непременно мечтают. В пути их непременно одолевают разные думы. Тот, кто летал самолетом, подтвердит, что на высоте мечтается ничуть не хуже, чем в вагонном купе. Или в каюте корабля. Или в уютной «Волге».

Самолет летит на юг – навстречу бледной половинке месяца.

В кабине молчат. Каждый занят своим делом. Платон Ушаров ведет машину. Рядом в своем кресле сидит Саша Рокотов и строчит кому-то письмо. Письмо он начал самопиской, а дописывает карандашом. Ничего не поделаешь: на высоте трех километров в ручке не держатся чернила. Штурман что-то колдует над картой. Бортмеханик чинит старенький высотомер, неизвестно откуда им добытый. Молоденький радист Митя Ветров тихонько вызывает на связь «Моржа». Молчание прерывает Митя.

– Интересно, – говорит он, ни к кому определенно не обращаясь, – появится сегодня в эфире Аляска?

Ему никто не отвечает.

– Может, все-таки появится? – задает он снова столь же риторический вопрос.

– Митя, – не поворачиваясь и не меняя позы, говорит Рокотов, – заруби себе на носу. Мальчики из Америки вспоминают о нас только в циклон. Когда им кажется, что наша песенка спета. Тогда они дают нам свой пеленг, обещая за приземление виллы и девочек. Запомнил, Митя? Повтори.

Митя Ветров молчит, он больше ни о чем не спрашивает. Рокотов через плечо посылает ему последнюю фразу:

– Обменяться комплиментами с американскими мальчиками ты сможешь в следующую пургу. Вопросов больше нет?

Митя молчит. И все молчат. Каждый занят своим делом. Каждый занят своими думами.

Ушаров ведет машину, а из головы не выходит разговор с Юлей. Вчера он сказал ей все, что собирался сказать. Она не ответила ни «да», ни «нет». Она промолчала. Лучше бы она ответила «нет», тогда не было бы такой гнетущей неопределенности. Тогда было бы все ясно… И все-таки неопределенность лучше, чем «нет». Неопределенность – это надежда. Надежда на то, что… Впрочем, на что ему надеяться? Между ними пропасть в пятнадцать лет. Когда он учился летать, женщина, которую он любит, только родилась. Когда он учился летать в воздухе, она училась ходить по земле. Что ж, все правильно. Летчики раньше других выходят на пенсию. Через пару-тройку лет он тоже станет пенсионером. Да, все правильно… И все-таки неопределенность лучше, чем если бы она сказала «нет».

«В отпуск поеду в Крым, – решает Саша Рокотов. – Ох, и набултыхается мой Андрейка в море». И Рокотов пишет в Омск отцу, что нынешним летом он обязательно поедет с женой и сынишкой в Крым.

«Эх, предложили бы они сейчас Ушаку посадку на каком-нибудь мысе Уэлса, – думает радист Митя Ветров. – Я бы им сказанул под первое число. Господа далекие, сказал бы я, господа, живущие за Беринговым проливом! Зарубите себе на носу: чихал я на вас с высокой колокольни! Поняли? Повторите!..».

Но есть в кабине человек, который ни о чем сейчас не думает, ни о чем не мечтает. Это хирург Блинов. Он спит. Примостился на своем чемоданчике с инструментом, уперся ногами в кресло Ушарова, привалился спиной к дверце – и спит. Возможно, он разозлился на всех: послали помощь оказать, проболтался столько в воздухе, а помощь его не потребовалась. Возможно, ему не нравится, как относятся к нему вот эти ребята, летчики, особенно Ушаров? Возможно, он разозлился на них за то, что они частенько обрывают его шуточки и считают, что на Север он потянулся за длинным рублем. Возможно, разозлился на все это Блинов и решил себе спать.

А за низкой дверцей кабины разместились пассажиры. В отличие от летчиков они не заняты сейчас никакими делами. Поэтому возможности мечтать и размышлять у них куда больше.

Рядом с Асей Антоновой сидит моряк. Напротив – пожилой мужчина в торбасах и кухлянке. Ася сразу определила, что ее спутник напротив – эскимос. У эскимосов лица крупнее, чем у чукчей, скулы круче, прямее нос. А если он эскимос, значит не оленевод, а охотник: летом бьет в море моржей и нерп, зимой ставит капканы на песца.

Эскимос-охотник не отводит глаз от девушки, которая лежит на носилках, поставленных в проходе между скамьями.

Глаза у Люси Ханановой закрыты, черные ресницы лежат на бескровных щеках. Но Люся не спит. Спать не дает тупая, ноющая боль. Ноет шрам, появившийся после вчерашней операции, ноет где-то в спине. Люсе ужасно надоело лежать не двигаясь, хочется повернуться на бок. Но стоит ей пошевельнуться, как боль усиливается, становится резкой и нестерпимой. Люся старается не думать о боли.

«И ничего со мной не случится, – говорит она себе. – полежу немножечко в больнице, опять вернусь на стройку. Обязательно к Акинфову. Уже будет лето, поставим вместо палаток домики. Из больницы я им всем напишу. Сразу как прилетим, так и напишу. А Акинфов уже дома. Наверное, уже рассказал ребятам, как мне повезло в Северном с операцией…»

Иногда Люся открывает глаза. Тогда к ней склоняется женщина в беличьей шубке и вполголоса, но так, что все слышат, спрашивает:

– Ты что не спишь, Люсенька?

– Не хочу спать, Юля Павловна, – отвечает девушка. – Вы не волнуйтесь, мне хорошо.

Потом она снова сводит веки, а Юля Плотникова откидывается к стене и продолжает пристально смотреть на круглое окошечко, врезанное в противоположный борт самолета. Светлые глаза ее при этом то щурятся, то округляются, будто она все время с кем-то разговаривает. И она действительно мысленно разговаривает.

Прежде всего с заведующим райздравом Телегиным.

Да, она признает, она не имела права без его разрешения покидать больницу и готова нести наказание. Но, во-первых, она уже дважды просила такое разрешение, а он не отвечал на ее радиограммы. Во-вторых, вопрос, который она собирается ставить перед райздравом, – вопрос не праздный. В конце концов Телегину пора понять: их поселку нужен хирург. Не терапевт, а хирург. Лучше – и терапевт и хирург. Полтора года работы убедили ее в этом. И решение вопроса нельзя откладывать. Вот зачем она прилетела. Что касается ее, то она готова работать в любом другом месте, куда ее направят. Но лишь там, где нужен именно врач-терапевт. Где врач-терапевт не будет попадать в такое дурацкое положение, как попадает она.

И еще есть человек, с которым мысленно разговаривает Юля Плотникова. И этому человеку она говорит: «Ушак, милый Ушак! Я не могу вот так сразу сказать «да». Нельзя же так: раз – и уже жена. Я должна во всем разобраться. Я люблю тебя, но я должна разобраться, прежде чем ответить тебе. Ты тоже должен хорошо разобраться в себе… Потом уже будет поздно. Потом может быть плохо и мне и тебе…»

…Внезапно молчание нарушил голос моряка.

– Девушка, вы живете в Северном? – обратился он к Асе.

– Нет, – говорит она, – а что?

– А вы не из райцентра? – снова спрашивает он.

Ася не успела ответить: в разговор вмешался мужчина в торбасах и кухлянке.

– Я живу Северный, – говорит он. – Двадцать лет живу. – И неожиданно для всех представился – Охотник Умка, лечу районный центр. На большое собрание лечу, слово держать буду. Все охотники района будут знать, как мы песца берем, завидовать будут.

– Да? Это интересно, – подчеркнуто любезно кивнул моряк и тут же обратился к Асе. – Вы случайно не слышали такой фамилии – Бабочкина?

Ася повернулась к нему.

– Бабочкину? Конечно знаю. Она провожала меня на самолет. А вы с ней знакомы?

– Да, – ответил он. И уточнил: – Был знаком.

– Как же вы ее не узнали? – удивилась Ася. – Мы все время стояли возле машины. – И вдруг Ася вспомнила, как смотрела Бабочкина на этого моряка, когда он грузил свои чемоданы. И она сказала – По-моему, она вас узнала, она смотрела на вас.

– Не может быть, – ответил моряк. – Она подошла, бы ко мне, если бы узнала.

Асе потребовалось одно мгновение, чтобы все увидеть снова. Бабочкина рванулась к самолету. Остановилась. Повернулась к Асе. Щеки ее пылали, глаза блестели…

– А по-моему, – ответила Ася, – по-моему, она узнала вас, но не захотела к вам подойти.

Прошло несколько минут, прежде чем моряк снова повернулся к Асе.

– Скажите, она все такая же строгая, деловая и суховатая?

То ли потому, что Ася уловила фальшь в его голосе, то ли потому, что этот моряк с первой минуты не понравился ей, но она сказала:

– Ничего подобного. Не строгая и не суховатая. Вы ее просто плохо знали.

«Ничто не вечно под луной, – философски размышлял Ершов. – Напрасно я с ней не встретился. Пусть бы она меня выставила, но надо было встретиться. Теперь поздно. Точка. А все – мое проклятое малодушие… Она, конечно, выставила бы меня… Да, ничто не вечно под луной. Как и этот полет в металлической оболочке: через час приземлимся. Через два дня буду дома…»

И откуда было знать Ершову, что в это время Ася Бабочкина тоже думала о нем. Но думала не о том, что она его по-прежнему любит. Нет, у нее было достаточно времени – несколько лет, чтобы понять, что не тому человеку отдала она свою первую любовь, что человек этот давно и навсегда ушел из ее сердца. Другое тревожило ее. Почему он так постарел, почему таким желчным, испитым стало лицо, откуда взялась эта сутулость? Вот что взволновало ее, когда она неожиданно увидела Виктора Ершова.

«А ведь ему только тридцать, – с грустью думала она, возвращаясь вместе с Редькой в гостиницу. – Всего тридцать…»

…Разные, совсем незнакомые люди летят в грузовом самолете из поселка, над которым день назад бушевала пурга. По-разному текут их мысли.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю