Текст книги "GoodAsYou/НичемНеХужеТебя (СИ)"

Автор книги: Лидиана Мартинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

ЧАСТЬ I

  1

  – Ну а если они меня не примут, что тогда?

  – Успокойся, пожалуйста. Сначала долети до места, столкнись с поголовной мадридской ненавистью, и только потом реви и рви волосы на голове.

  – Да они даже не испанцы. Они все из разных стран.

  – Тем более.

  – Вот только живут там с детства, так что можно сказать, что испанцы.

  – Хорошо, волнуйся, трясись вместе с самолетом, доведи себя до нервного срыва, туалет вон там, кстати, вот, встаешь, выходишь и сразу назад, потом налево.

  – Пошел ты.

  – Извините, вам плохо? Я могу вам чем-нибудь помочь?

  Стюардесса смотрит на сидящую в уголке девочку, разговаривающую с собеседником. Сначала она подумала, что ее собеседником является мужчина средних лет, явно страдающий ожирением. Однако, он никак не мог вести с ней беседу, он увлеченно читал газету The Times. Девочка заметила смятение на лице стюардессы, лишь бы не догадалась; опустила глаза и сжала руки вместе. Да, догадалась, понимающе отвела взгляд и удалилась.

  Это ведь не первый случай, не первый...Я стала чаще давать слабину. Я просто не слежу за собой, когда это произошло? Как это произошло? О Господи, мне нужно общение. Живое общение. Как же паршиво. Только что стюардесса увидела, как я разговариваю сама с собой, как же, должно быть, нелепо я выглядела со стороны. Долететь бы быстрее. Просто не верится, я переезжаю в другую страну. Что же будет, как мне там себя вести, что мне делать, чтобы не вызвать ни у кого никаких эмоций? Если забьюсь в угол, могут вбить в стену, если нападу сама в целях самозащиты, мне грозит отдача куда сильнее, значит, самое главное – держаться нейтрально, как матушка – Англия. Вот только я со стороны выгляжу как харек – паникер, старательно изображающий безразличие.

  – Девочка, тебе самой не стыдно? Ты совсем недавно написала сценарий, по которому сняли фильм. Тебя пригласили на церемонию, которую ты видела только по телевизору, ты была номинирована на премию вместе с другими звездами кинематографа. Лили, тебе 22 года, в конце то концов!

  – Отстань, ради Бога, отстань, я все понимаю, я все...

  Стюардесса снова замечает, как шевелящая губами девочка резко прикусывает губу, будто вспоминает что-то, и, поправив волосы, оглядывается по сторонам, похоже на то, будто она заставляет сама себя вернуться в реальность.

  * * *

  Я – Лилиан Кабика. Мне 21 год. Я хочу перевестись из своего университета в Бостонский университет искусств. Я хочу изучать историю кинематографа. Я выбрала ваш университет, потому, что ваши методы обучения мне очень интересны: сначала вы знакомите студентов с теорией кино, затем предоставляете им выбор в сфере реализации своих знаний – они могут снять свою первую ленту, либо помогать опытным режиссерам в съемках текущих кинолент. Я считаю, последовательность, которую вы нам даете, очень важна: сначала теория, затем обязательная практика...

  -Ага, умница, все настрочила? Когда ты перестанешь писать в своем долбаном блокноте?

  – Отвали. Мне так легче.

  – Ты не можешь сказать это без предварительной подготовки? Ты мне все сходу выдаешь, и даже больше.

  – Это я с тобой такая, а если позвоню – начну волноваться, ты же меня знаешь.

  – Я знаю то, что я вижу – 21 летняя трусиха стоит передо мной, держа в одной руке блокнот с текстом, в другой телефон, и не решается позвонить, пока не допишет свой трагический монолог до конца, до победной точки.

  – Я должна держаться уверенно.

  – Просто держись, Лили, ладно? Тебе и этого достаточно.

  Дозвонившись до приемной комиссии Бостонского университета искусств, Лилиан Кабика судорожно вычитывает все со своего блокнота и ждет ответа от женщины на другом конце провода, которая явно опешила от такого напористого потока слов. Лилиан стоит, широко раздвинув ноги и распахнув глаза, ожидая ответа, сначала она теряется, услышав речь на иностранном языке, затем собирается с мыслями, кивает головой, и вступает в диалог с женщиной. Разговор состоялся, Лили поняли и услышали, Лили все рассказала.

  Теперь каждую ночь Лилиан кладет голову на подушку, предварительно зачеркивая важные пункты в своем блокноте, содержание этих пунктов касается сдачи международных экзаменов, сбора необходимых для отправки по почте документов, просьб своим преподавателям написать рекомендательные письма в Бостон, поиска информации и необходимой литературы для сдачи проходных тестов. Если смотреть на распахнутый блокнот Лили с дальнего расстояния, создастся впечатление, будто это листы с нежно– голубоватыми кружевами от пасты, в которые вкраплены жирные иссиня-черные точки. Лили не может писать от руки, не размазав и не обведя хотя бы одну букву – вредная привычка, появившаяся с 5 класса средней школы.

  Один только Бог знает, чего мне стоило сдать этот гребаный TOEFL, один только Бог...Это невыносимо. Просто невыносимо. Я думала, еще чуть-чуть, и мои мозги вытекут из ноздрей. Моя рубашка прилипла к телу, лифчик насквозь пропитан потом, про юбку я вообще молчу, добавь щепотку стирального порошка, и она сама вспенится, без воды, а еще я с уверенностью могу заявить, что в случае неудачи с поступлением в США, смело могу пойти в сталевары, я перенесла такую жару, так жарко может быть либо влюбленным – психам, занимающимся диким сексом в общем туалете общежития, либо душам грешников, варящимся в котлах ада. Это было не лето, это было испытание на прочность, это была гонка за грудой документов со всего города и отправкой этих документов в другую страну, это были ночи без сна, это были дни, разбитые на 20 -минутные промежутки дрема, это был самый долгий и самый болезненный контакт моих усталых глаз и экрана ноутбука. Что мне будет от всего этого? Что я получу, пока неизвестно, но я не жалею о том, что сделала. Я верю в то, что если стараться ради чего-то, и не получить результата в этом деле, силы, которые ты приложил, не утекут бесследно, не исчезнут зря, они обязательно вернуться неожиданным успехом или удачей в другом деле. Я приложила свои силы, так что я буду ждать. Я буду ждать и спать, я буду класть свою голову на подушку, и теперь в моем блокноте будут зачеркнуты все пункты. Этим летом я выполнила все.

  Спокойные дни после лета, поделенные пополам на период сна и период приема пищи, закончились для Лилиан тогда, когда на ее почту пришло письмо с решением принять ее в Бостонский Университет Искусств на специальность 'История Кинематографа'. Для матери и сестры Лилиан это стало откровением, нежданным ударом по лицу, напоминанием о том, что в их семье, состоящей из трех, есть старшая дочь, старшая сестра, ребенок по имени Лили, и эта Лили имеет амбиции, стремления, желания, о которых не говорила раньше, которые, что очень удивительно, воплотила, тихо, спокойно, без мятежей, без криков и попыток доказать что-либо своим сверстникам из города или своему несуществующему бывшему парню. Давала ли она раньше повод думать об этом? Намекала ли о своем пристрастии к кино и театру? Писала ли об этом? Рассказывала? Ничего такого не припоминалось, и это было обидно, от нее ожидали долгих бесед за чашкой чая, попыток рассказать и объяснить всем о своей тайной страсти. Почему она держала все это в себе, почему никому не говорила об этом? А может, говорила, только не прямо и открыто. Здесь, мать девочки прокручивает в голове каждый вечер после работы, нечто, за что можно зацепиться: намеки, просьбы пойти в кино, нет, длинные рассказы о каком-нибудь тронувшем ее фильме, нет, такого не было, журналы про кино, валяющиеся где-нибудь в ее комнате, нет. Что ж, если бы ее тяга к этому была воплощена в существо одушевленное, в, скажем, человека, было бы, наверное, труднее, так как на ее чувства стали бы реагировать, и, может быть, она и он...В общем, кино – это неплохо, не так ли?

  2

  – Сегодня мы должны были прочитать наши тезисы по фильму, который нам задали смотреть во Вторник. Нас поделили на 5 групп, каждую группу слушал отдельный преподаватель, представляешь? Мне попалась молодая американка, на вид лет тридцать, очень громкий голос, такое ощущение, что на тебя орут, ну то есть ругают за что -то, но ее доброе лицо все меняет. Боже, что за прелести вычитывали ребята из моей группы. Есть одна девочка – Мелитта, она так красиво пишет, я сидела с открытым ртом и слушала ее, совершенно не представляя, как я выйду после этого, после такого уровня...А она, между прочим, считается так себе, средненькой студенткой, вот и думай.

  – Тут нечего думать, дура, студентов может быть много, и хороших и плохих, вот твоя Мелитта может выдавать обалденные тезисы месяц за месяцем, а потом втюриться в какого-нибудь Питера или Тома и пиши пропало, станет пропадать, прогуливать пары, не придавать значения фильмам и тезисам, зачем ей это через три месяца, когда она сама может вместе со своим Ромео выдать такое, что все эти ваши легкие эротики, номинированные на ветви и пальмы, выцветут и поникнут?

  – Ты придурок.

  – Попомни мои слова, я понял, что ты не блеснула сегодня своими знаниями, но потом ты будешь говорить с людьми так, как ты говоришь со мной, будешь ориентироваться в нужной тебе терминологии, крепче подружишься с языком, пополнишь свой убогий вокабуляр...

  -Спасибо.

  – На здоровье, насмотришься нужных фильмов, благо, воображение у тебя есть, ты иногда такую чушь выдаешь, что я столбенею, но потом, подумав, нахожу в этом что-то стоящее, научишься рисовать персонажей, найдешь библиотеки в городе, сможешь выбирать необходимую литературу для твоих сценариев.

  – Смогу.

  -Сможешь, а сейчас ты можешь пойти в душ, потому что это как бы общежитие, и девочки сейчас отнимут у тебя кабинку, им то, в отличие от моей лохушки, есть смысл мыть манду.

  – Иди ты!

  – Не злись, сама понимаешь, тебя сегодня никто любить не будет, поэтому они могут сказать, что им кабинка нужнее, чем тебе, а спать в чистых трусиках любят все.

  Лилиан Кабика пулей вылетает из своей комнаты и бежит в сторону ванной комнаты. Она опускает голову и благодарит Бога за то, что в комнатах не встроены камеры наблюдения, если бы они там были, ее несуществующий друг был бы давным давно разоблачен.

  Это первая неделя, это третий день подряд под душем, который она проводит без слез, до этого она выискивала удобные углы, чтобы поплакать о маме, сестре, родном городе и его пыли, которые она, как думала раньше, не любила, а приехав в другую страну, осознала, что обожала всем сердцем. Что за темпы, что за объемы литературы, что за груды учебников и книг, как это все можно прочитать за неделю, как по этому возможно отчитаться, успевая при этом есть, спать, пользоваться ванной и делать необходимые женские процедуры? Неудобно, единственное подходящее слово, приходящее на ум, это действительно неудобно, когда нет людей, говорящих на твоем родном языке, неудобно, когда из твоей страны есть только ты, неудобно, когда язык, который ты учил всю свою сознательную жизнь, кажется тебе нелегким, непроницаемым, непрозрачным, как ты думал раньше, неудобно, когда ты понимаешь то, что тебе говорят, но не впитываешь эти слова, так как впитываешь и принимаешь слова своего родного языка. Неудобно улыбаться все время, до боли во рту неудобно, неудобно ходить по красивым улицам и со всей душой отделанным дорогам и понимать, что твой привыкший к дому организм впитывает с трудом даже воздух, которым ты дышишь. Отторжение просто удивительное, люди такие же, как и в твоей стране, есть даже лица, чем-то похожие на лица людей из твоего города, но это все другое, тут все другое. Это ведь такие же люди, как и мы, они сотканы из тех же тканей, в них свыше вкачена та же кровь, они ходят, едят, и спят также как и Лили, но почему Лили видит тонкую хрустальную стену, отделяющую себя от этих людей? Лили не знает ответа, она старается понять единственное подходящее для данной ситуации слово: адаптация.

  3

  – Вот послушай, у меня есть одна идея, она меня преследует уже много месяцев. Появилась эта идея задолго до моего приезда в Бостон. Я много думала о том, какого это, быть настолько привязанным к семье, что ты начинаешь искать ее подсознательно везде, во всем, во всех людях, которых ты встречаешь, живя другой стране. Я создала такого персонажа...как бы тебе сказать, он – самый душевный из всех когда-либо созданных мною, самый простой, самый добрый и ранимый. Он обладает невероятным талантом, но вместе с этим Бог наделил его такой колоссальной способностью любить, что бедный Мэнолито разрывается между желанием творить и отчаянною потребностью иметь свою семью рядом с собой. Мэнолито с рождения склонен чертить, рисовать, он живет архитектурой, он соединил в себе возможность считать словно машина, и накладывать краски на холст, совершенно забыв про время, еду и окружающий мир. Способность Мэно парадоксальна: этот парень – тончайший математик, любитель четкости в счете, точности в расчетах, в этом он безукоризнен, и эту свою возможность он присоединяет к нежнейшей страсти рисовать, создавать незримые, воздушные образы, расплывчатые по внешнему виду и не похожие на какие-либо традиционные и знакомые нам фигуры. Эти две линии, совершенно отличные друг от друга, удивительным образом уживаются в Мэно; но не уживается в нем другое – талант, рвущийся наружу, талант, которому не дает выхода общество и обстоятельства, окружающие Мэно, и желание быть в семье, быть не одному; обрати внимание – две параллельные линии просматриваются как в особенностях его возможности, так и в его желании выразить себя и не отлучаться от семьи – два парадокса в одном человеке. Как правило, люди творческие часто стремятся побыть одни, им обязательно нужно уединение, даже от своей семьи, они ищут диалога с самими собой. Мэнолито – исключение из правила, он тянется к людям, он ищет разговоров со всеми, он ужасно боится остаться один, общество ему нужно также как и вода или воздух. Мэно, отличаясь от своих друзей, сверстников и родственников, абсолютно слеп к какой-либо дискриминации по способностям, он действительно не замечает, что стоит на ступень выше людей, с которыми живет, ему с ними комфортно, конечно, он страдает от того, что не знает, где ему можно применить свои чертежи и рисунки, но он не вымещает эти страдания в виде ненависти к людям, он не злится, что не может говорить с ними об искусстве в силу их ограниченности. Мэно может провести целую ночь, читаю про архитектуру древней Греции, а на следующее утро пойти разговаривать с пастухом из соседней деревни про качество молока и сыра в этом сезоне, и оба эти занятия доставят ему удовольствие в равной степени.

  – Очень нежный мальчик Мэнолито, так.

  – Да, очень добрый и хороший мальчик Мэно, недолго длились его муки относительно неспособности выразить себя в искусстве. Мэно предоставляется шанс поехать подработать, а там, глядишь, и учиться в США. Большая семья парня, состоящая из родителей, четверых братьев и двух сестер, отпускает рыдающего беднягу в Америку.

  – Как же он смог покинуть свою семью, если по твоему сценарию, он ее так любит, что не может без нее?

  – А так, понимаешь, я пишу о переломном моменте в жизни этого мальчика, об изменении, которое произошло в его размеренной и спокойной деревенской жизни, о выборе, который он сделал спустя несколько бессонных ночей и тяжелых дней. Я пишу о том, как важен был для него этот выбор, о том, сколько надежд и светлых чувств он вложил в это свое решение. Я хочу дать зрителю понять, что Мэно не хотел оставлять семью, и что начал ненавидеть себя с тех самых пор, как сам себе сказал 'да', сидя в своей комнате, я бы хотела, чтобы зритель понял, как сложно ему было упаковывать каждую рубашку, каждую майку в дедовский чемодан. Это, по сути, фильм о том, что надо что-то делать, даже когда делать ты этого не хочешь, но интуитивно понимаешь, что если сделаешь, будет результат – хоть что-то новое, хоть какое-то изменение, а вместе с этим, может, сдвиг, возможность помочь семье с деньгами, опять – таки, чувствуешь, Мэно во всем видит благо для своей семьи, все дороги ведут к его семье.

  – Итак, Мэнолито едет в Америку, хоть и принял это решение, скрипя сердцем.

  – Да, едет наш бедный зареванный Мэно в Америку, совершенно один, совершенно молодой, ему около двадцати, не больше, у него нет опыта в работе, ну разве что работу в поле можно считать полезным опытом, в кармане у Мэно не больше 50 долларов – то, что удалось накопить семье и соседям, провожающим мальчика в другую страну. В портфеле у нашего парня чертежи, рисунки, наброски, этюды, все то, что он старательно берег, рисовал, копил для Америки, словно она – девушка, перед которой он хочет похвастаться на первом свидании. Только вот особа эта так поражает нашего влюбленного в первый день встречи, что он не понимает абсолютно ничего, и приходит в себя только на третий день. Прозрение, осознание того, что он теперь здесь, в другой стране, совершенно один, приносит ему такое горе, что Мэно разражается безудержными рыданиями и собирает обратно свой чемодан, твердо решив, больше никогда не покидать родительский дом и свою любимую Испанию.

  – Скажи мне, пожалуйста, ты решила создать его испанцем после того, что случилось с твоей мамой, или ты так придумала без повода?

  – Задолго до переезда, если честно, я всегда знала, что именно так и случится, когда она развелась с отцом, я сразу представила себе эту картину, ну да это другая история, мне нужно продолжить рассказ о Мэнолито.

  4

  – Сегодня я собираюсь на тусовку. Меня позвали друзья друзей некоего Джека Доссена.

  – О Боже, кто это? Что за имя?

  -Нормальное имя, не знаю, кто это, хотя нет, вру, знаю, вот только видела пару раз, он такой...знаешь, ну видно, что непростой парень.

  – В каком смысле?

  Лилиан стоит, натянув одну штанину, и запрокинув голову назад, пытаясь найти нужные слова для описания Джека Ричарда Доссена – сына Стивена Ричарда Доссена, владельца сети торговых центров, ювелирных магазинов и отелей в Торонто, который, увидев через три часа на вечеринке в своем доме Миранду Монше, решит выбрать именно ее в качестве жертвы для эксперимента, придуманного им на следующие два года обучения в магистратуре. Материал этого эксперимента войдет в магистерскую работу Джека, которую он зачитает на всеобщей конференции в июне 2014 года, и, что станет загадкой для всего преподавательского состава университета, не закончит, решив сжечь ее 11 дней спустя.

  – Помнишь Колтона Хейнса? Ну или Ченнинга Татума? Вот он такой же – красивый, но до тошноты, мне не нравится такая красота, чисто американская, безупречная, с идеальными квадратными скулами, нарисованными губами, в общем, красавчик, мажор, мальчик колокольчик, папина гордость, мамина отрада, по-моему, единственный ребенок в семье, а, нет, у него есть сестра, гнида, от нее лучше держаться подальше. Если этот валет прячет все свои намерения далеко в карманы, сестрица, в отличие от брата, то ли в силу тупости, то ли в силу наглости, все показывает сразу. Тоже красивая до жути, от головы до пят американская, она даже жвачку жует, как истинная американка.

  – Чем тебе так не угодили эти американцы?

  -Да ничем, ровным счетом ничем, честное слово, я тебе не лгу. Просто, я очень остро чувствую различие, чувствую себя, стоящую особняком, не слышу и не вижу себя рядом с ними, ну... рядом с ней точно. Они неплохие и нехорошие, просто другие, это прилагательное очень хорошо показывает весь спектр чувств, которые я к ним испытываю – другое, вот и все. Я не то, чтобы мучаюсь здесь среди них, нет, мне даже, знаешь, приятно, что я стала более или менее самостоятельной, приятно жить взрослой жизнью, вертеться в тусовке творческих людей, чему-то учится у них...

  -Себе не ври, и мне тоже, ты ни с кем не общаешься.

  Лилиан перестает разбирать пряди черных волос и ошарашенно поворачивает голову назад, в сторону пустого кресла в углу комнаты. Некоторое время она стоит молча, с удивлением и презрением глядя в середину кресла, затем ее взгляд меняется – ее губы дергаются в себя-жалящей улыбке, а глаза опускаются в пол, это ее выражение лица весьма показательно: так Лилиан реагирует, когда во время приятного и ничего не сулящего разговора, ей внезапно бьют правдой по лицу. Она медленно поворачивает голову обратно к зеркалу и сужает глаза, сосредоточенно расправляя волнистые пряди волос. Осознание реальности настигает все ее существо с такой силой, что ей становится стыдно. Так часто происходит, когда Лилиан, отговорив добрую порцию разговоров со своим несуществующим другом, вдруг понимает, что на самом деле она одна; как это происходит, Лили не известно, у нее создается впечатление, будто некая третья сила приходит к ней и к ее другу, и сдирает занавес, открывает форточки и двери, показывая своим огромным острым пальцем в сторону места, где некогда был друг Лили, а теперь его нет, она будто макает ее лицо в субстанцию пустой правды – вот с чем ты разговариваешь, вот, с воздухом, ни с кем.

  Через полтора часа готовая к вечеринке Лилиан садится в машину Этьена Тюдора, французского студента, учащегося на факультете живописи, Этьен смог купить Богом уцелевшее после сотни хозяев, полудохлое железо, и с радостью подбрасывает Лилиан и других своих знакомых, не спрашивая при этом деньги на бензин (отличительная черта только что приехавшего в США скромного европейца, которому, в скором времени надоест быть водилой для всех за бесплатное 'merci', и который станет спрашивать на бензин ближе к выпуску из университета, растрачивая эти деньги на травку и дорогие игровые приставки) .

  Через час ( особняк родителей Джека находится далеко от студенческого кампуса) они подъезжают к массивным черным воротам, отделанным в стиле барокко, за которым видно замко-образное чудище с зажжённым во всех комнатах светом – это судьбоносное для Лилиан место, через два часа в нем совершится знакомство четырех людей с разных концов света, которое в дальнейшем перельется в ссору с требованием помощи в поисках одного из них, нервным срывом, за которым последует инфаркт, спасением одной жизни, прошением прощения, и, через четыре года, попыткой возобновления отношений двух из этой роковой четверки.

  В два часа ночи в зале для гостей находится больше пятидесяти молодых людей, орущих песню Crowded House 'Don`t Dream Its Over', Патрик из факультета психологии разлил пиво на голову Таше, которая стала осыпать его щедрой порцией ругательств; Таша еще не знает, как старательно и нежно Патрик может просить прощение за свою неосмотрительность, и когда, он начал этот процесс, она сдалась, предполагая, что он, возможно, подбросит ее до дома, совершенно не ожидая феерической ночи любви в родительской комнате Джека. Нора из факультета литературы взобралась на барную стойку и стала крутить головой, ей восторженно аплодирует толпа парней, состоящей в одной регби-команде, каждый из них гадает, кому же, интересно, кому перепадет эта большегрудая тупая овца, усердно орущая Amerie 'One Thing', и отбивающая трещины в дорогой мраморной поверхности барной стойки своими 15-сантиметровыми каблуками. Мокрая прядь волос Норы случайно цепляется за блестящую заколку, надежно прикрепленную на голове Линды из факультета истории, и голова танцующей девушки резко дергается в направлении идущей Линды, таща за собой все тело Норы, в считанные секунды больше пятидесяти человек замирают, пытаясь одновременно рассмотреть и успеть снять на видео крушение огромной Норы сначала на ошалелую Линду, а затем на пол.

  Через полчаса Лилиан, все это время тихо сидящая в одном из кресел, и пьющая апельсиновый сок ( единственное, что ей удалось отыскать в алкогольном холодильнике Джека) замечает одетого в белую рубашку парня с хвостиком темно– русых волос, подходящего к Джеку и пытающегося о чем-то с ним договориться. Джек отрицательно качает головой и трясет плечами, будто хочет сказать, что ничем не может помочь другому. Парень с хвостиком не унимается и, тронув Джека за плечо, продолжает что-то напористо ему доказывать. Джек широко распахивает глаза и расставляет руки перед собой, отчаянно жестикулируя и приводя аргументы. Из всех присутствующих в зале за этим разговором наблюдает только Лилиан. Джек отмахивается от парня и встает на барную стойку, некогда целиком и полностью принадлещаю Норе из факультета литературы, которая, оттанцевав свой показательный танец, перешла в качестве подарка Джейсону – игроку в регби под номером 4, ровно столько раз Нору и будут любить этой ночью, 'вот это приятное совпадение' – подумает утром девушка, и, натянув на свое голое тело пропитанное потом платье, смоется в квартиру сестры.

  – Леди и Джентльмены! Приветствую всех вас на моей вечеринке, устроенной просто так, без всякого повода! Как вы помните, она началась ровно в десять часов, ни я, ни моя сестра, не разработали никакого плана проведения данного действа, не придумали увлекательный сценарий для гостей, не пригласили какую-нибудь звезду или стриптизеров, мы решили, что все должно идти свои чередом, что вы сами сможете себя развлечь подобно девушке с барной стойки, кстати, как ее там? Хотя это уже неважно, поговаривают, что сейчас кто-то из наших звезд регби так вдалбливает ее в матрас, что она имя свое позабыла. Итак, мы подумали, вы сами сможете сделать свой вечер, и все шло именно к этому, но тут ко мне подошел этот молодой человек (Джек показывает пальцем на парня, удивленно пялящегося на него среди толпы) с просьбой отвести для него комнату, дабы посмотреть матч своей любимой футбольной команды, который состоится с минуты на минуту. Как тебя зовут, друг? Как? Антонио? Тони? Тони, ответь на вопрос – ты настолько убогий, что тебе не удалось закадрить ни одну девочку на этой вечеринке? Ты так расстроился от того, что тебе сегодня не дали, что решил напустить на себя важный вид и гордо усесться смотреть футбол? Ну, в самом деле, что, даже самая ущербная б/ушная членососка отказала тебе? Кто уединяется на моих вечеринках, чтобы посмотреть футбол, кто? Даже наши парни регбисты занимаются другими делами, когда приходят в гости к Джеку. Тони, ты испанец, верно? Я угадал? Тогда тем более...проблем с этим просто быть не может, их не должно быть, вы испанцы – те еще звери по этой части. Я не разрешаю тебе смотреть футбол, ты войдешь в комнату на втором этаже, только если к тебе присоединится дама с намерением любить тебя всю ночь, либо кто-то из присутствующих здесь должен согласиться смотреть футбол с тобой, вас должно быть больше одного. Итак, кто пойдет смотреть футбол с Антонио? Желающие?

  Джек осматривает толпу смеющихся людей, он переигрывает, показывая, как усердно пытается найти хотя бы одного человека, его губы время от времени подрагивают, он с трудом сдерживает смех; Миранда Монше, стоящая по левую сторону от Джека, и предположить не может, что через два года он будет точно также стоять без нее в своей квартире и пытаться сдержать, как все думают, смех, пытаясь на самом деле сдержать рыдания, которые через считанные минуты перельются в нервный срыв, причиной которого станет отсутствие вещей Миранды в его квартире.

  Вдруг кто-то из толпы поднимает вверх тонкую руку. Джек удивленно вскидывает бровь.

  -Дамы и господа, я нашел добровольца, точнее доброволицу, иди сюда, любовь моя, как тебя зовут?

  Лилиан кричит из толпы свое имя.

  -Лили, детка, ты хочешь смотреть футбол или любить Тони?

  Толпа разражается истеричным смехом и Джеку это явно нравится, он весь вечер ждал подходящего момента, чтобы блеснуть перед всеми, а главным образом перед Мирандой. Джек не настолько глупый, чтобы не понять, что Миранде его поведение не понравится, он все просчитал на несколько шагов вперед – сначала он опустит бедного парня и вознесет хвалебные речи в свою сторону, пытаясь показаться Миранде полным ублюдком, первое впечатление очень важно, затем, общаясь с ней дальше, изобразит льва с раненым сердцем, но льва благородного, которого в прошлом обидели, и который стал ненавидеть весь мир. Джек ожидает соответствующей реакции от Миранды – непреодолимое желание помочь ему, показать, что он может, что он должен любить, а не ненавидеть, дальше Джек даст слабину и поддастся Миранде, подарив ей один из самых желанных женских подарков – уверенность, что она стала иметь над ним власть, и вместе с этим возможность влюбить его в нее. Любая, даже самая умная и расчетливая особь волей неволей начинает таять от осознания того, что хитрый поганец с прекраснейшей внешностью потерял весь свой арсенал уловок и инструментов, встретив ее – ту самую, и сдался чарам чистейшей любви. Если все пойдет по его заранее прописанному сценарию, будет легче начать писать работу, посвященную теме сильнейших эмоций в психологии, испытываемых людьми друг к другу, которые называют ничего не значащим для Джека словом 'любовь'.

  – Я хочу смотреть с Тони футбол, – кричит Лилиан.

  Нет, эта слишком простая, в отличие от Монше, та может быть потенциально заинтересована в отношениях, как таковых, пусть даже не со мной, эта просто эфемерная, от нее даже запаха женщины не исходит, ребенок в теле двадцати-летней женщины, такую даже трахать стыдно, как собственную дочь. Стоит рядом с толпой парней и не глядит ни на кого из них, никаких знаков, ухмылок, подмигиваний, а ведь она и с этим испанским уродом не предпримет ничего дальше футбола, либо актриса, либо действительно чиста как простынь монаха, хотя продолжать играть, находясь с таким количеством тел, должно быть очень сложно, для меня было бы невозможно, может ей сделали обрезание в своей стране? Хер с ней, главное, чтобы Монше никто к рукам раньше меня не прибрал.

  – Кто сегодня играет, ребята? Спрашивает оторвавшийся от своих мыслей Джек.

  Кто -то прокричал из толпы слово 'Real Madrid'.

  – Значит так, умница, назови мне хотя бы одного игрока этого клуба, исключая Криштиану Роналдо, и, так уж и быть, я отпущу наших испанских фанатов болеть за королевский мадрид.

  – Икер Касильяс, Рафаель Варан, Пепе, Серхио Рамос, Фабиу Коэнтрау, Марсело, Альваро Арбелоа, Сами Хедира, Карим Бензема, Гонсало Игуаин, Кольехон, Анхель Ди Мария, Хаби...

  -По ступенькам наверх, второй этаж, третья комната слева, приятного просмотра, – поспешно проговаривает Джек и с недоумением глядит, каким благодарным взглядом окидывает Лилиан Антонио, когда она, направляясь к нему, показывает головой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Больше всего Джека удивляет абсолютное отсутствие желания в глазах этого испанского придурка, ни капли похоти, уму непостижимо.