Текст книги "Легенда о любви и красоте (СИ)"
Автор книги: Лиана Делиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Делиани Лиана
Легенда о любви и красоте
Лиана Делиани
Легенда о любви и красоте
(вол ьное переложение сказки "Король Дроздобород")
– Жемчужина мира, создание божественной красоты, о, прекраснейшая Виола...
– Глупо и скучно, – презрительно сморщила носик прекраснейшая Виола, дочь герцога Миланского. – Дальше можешь не читать.
Посланец почтительно умолк с развернутым свитком в руке.
– Ваша светлость, прошу вас, позвольте нам дослушать вирши. Ведь Неаполитанский король сам сочинил их, – согнувшись в глубоком поклоне, дипломатично возразила одна из придворных дам.
– Будь поэт хоть императором Священной Римской империи, это не изменит истины – вирши его дурны и я не намерена терзать ими свои уши, – пожав лебедиными плечами, ответила Виола.
Пажи ее свиты и молоденькие придворные дамы тихонько заулыбались и захихикали, оценив шутку.
– Что передать мне моему господину? – с поклоном поинтересовался посланец.
– Передай, что если он все прочее делает столь же хорошо, как слагает вирши, то я сожалею о его королевстве, – насмешливо ответила дочь герцога Миланского.
– Возлюбленная моя дочь, тебе пора бы уж знать меру, – со вздохом выговорил Филиппо Мария Висконти, герцог Миланский. – К чему было столь беспричинно оскорблять во всех отношениях достойного короля и жениха?
– Я всего лишь сказала правду. Достоинств же в нем я решительно никаких не вижу, отец, – ответила Виола, разглядывая в поднесенном служанкой зеркальце новое ожерелье.
– Он могущественный правитель и удачливый полководец, союз с Неаполем нам был бы чрезвычайно благоприятен.
– Так заключайте с ним союз, если вам угодно. Жените Джанкарло на какой-нибудь его родственнице, – беспечно произнесла Виола, делая знак служанке примерить другое ожерелье.
– Хвала небесам, твой брат куда более благоразумен. Я буду счастлив, если король согласится отдать за него сестру или племянницу. Но тебе, моя дочь, уже 17, еще немного – и женихи выстроятся к более юным невестам. Будь серьезнее, сколько можно перебирать.
– Но, отец, вы же не хотите, чтобы я отдала руку кавалеру, меня недостойному, – ответила Виола, поворачиваясь к отцу во всем великолепии своей молодости, красоты и украшений.
– Разумеется, нет, но где же найти достойного? Я начинаю терять надежду, дочь моя, – вздохнул отец, запечатлев родительский поцелуй на гладком белоснежном лбу красавицы-дочери.
– Иди, полюбуйся, что ты наделала! – Джанкарло с криком влетел в залу, где Виола и ее свита развлекались новомодными танцами.
– Такие манеры больше пристали лавочнику, нежели наследнику герцога, братец. Я не звала тебя в свои покои, – ответила Виола с надменным спокойствием.
– Неаполитанская армия, что выстроилась сейчас под нашими стенами, надо полагать тоже прибыла без твоего приглашения? – зло ответил Джанкарло.
– Отец, что происходит? – произнесла Виола, входя вслед за братом в залу совета.
– Король Неаполитанский прибыл к нам в гости, да не один, а в сопровождении целой армии, – криво улыбнулся герцог.
– Что ему нужно?
– Он утверждает, что прибыл с дружественным визитом и просит впустить его в город, – ответил старший советник герцога.
– Пусть велит своей армии убираться и, так и быть, мы согласимся его принять, – произнесла Виола, глядя на отца.
– Боюсь, ты не понимаешь, дочь моя, – проговорил герцог, с трудом сдерживая гнев. – Мы не можем ставить ему условий. У меня нет войска, которое можно было бы противопоставить его силам. Мы или впустим его или он возьмет город сам.
– Он не посмеет.
– Молчи, я еще не договорил! Я не могу позволить ему взять город и разграбить. Поэтому, он получит то, что попросит, включая твою руку.
Виола отпрянула. Еще никогда отец не разговаривал с ней в таком тоне.
– Но я не...
– И ты будешь с ним любезна, дочь моя.
Стоя по левую руку от отца Виола наблюдала, как высокий могучий рыцарь в золоченных доспехах и короне, король Неаполя Рене Анжуйский шагал к ним через тронный зал.
– Приветствую тебя, Филиппо Мария, герцог Миланский.
– Приветствую тебя, Рене, король Неаполя, – обменялись властители приветствиями равных.
– Мой сын Джанкарло. Моя дочь Виола, – представил герцог.
Джаркарло склонился в поклоне, а король в свою очередь поклонился Виоле.
– Слухи о вашей красоте, герцогиня, меня обманули. Она далеко не так велика, как ваша спесь.
– Увы, даже моя спесь ничто в сравнении с убожеством ваших стихов и манер, ваше величество, – медовым голосом ответила Виола.
Король побагровел. В зале воцарилась опасная тишина. Отец и брат прожигали Виолу взглядами.
– Я приобрел у Папы право устроить ваш брак, герцогиня, – наконец произнес Неаполитанский король. – И намерен им воспользоваться сегодня же.
– Видимо, купить разрешение у Папы вам легче, нежели завоевать расположение невесты, – оскорбительно улыбнулась Виола.
Из толпы придворных послышался смешок, который тут же стих.
– Когда мне будет нужна невеста, я найду, как завоевать ее расположение. А пока подыщу вам жениха, – хищно улыбнулся король. – Не будете ли вы столь любезны, последовать за мной?
В след за королем все вышли из зала и проследовали к помосту на площади перед герцогским дворцом. Толпа, собравшаяся на площади, взревела, приветствуя своего герцога и Неаполитанского короля.
– Ваше величество, я рад, что выбрать жениха для моей строптивой дочери Его Святейшество поручил именно вам. Всецело полагаюсь на ваш мудрый выбор, – сказал герцог Филиппо Мария, внимательно оглядывая свиту короля в догадках, кто может стать его зятем.
Виола, гордо выпрямившись, демонстрировала свое презрительное равнодушие.
– Жители Милана, приветствую вас! – громко обратился к толпе король Рене. – Мне поручено выбрать для дочери вашего герцога достойного жениха. Я прошу всех желающих выйти вперед, дабы я мог сделать выбор.
Толпа ошеломленно умолкла. Потом молодой мужской голос присвистнул:
– Вот это да!
– А что? Я попробую! – какой-то школяр, дурачась, выскочил вперед.
Вокруг раздавались недоверчивые смешки.
– И это все желающие? А говорили, у вас толпы поклонников, ваша светлость, – усмехнулся король, взглянув на Виолу, и прокричал: – Смелее! Шанс есть у каждого!
Виола побледнела.
На расчищенное стражей пространство перед помостом один за другим стали выходить пажи и придворные щеголи. С возгласом "Эх, была – не была!" из толпы под общий смех протиснулся толстый сын главы цеха кожевников. За ним, словно только теперь поверив в правдивость сказанного королем, ринулись горожане, стар и млад.
– Ты-то куда собрался, дурень, на старости лет! Смотри, первой брачной ночи не переживешь! Эй, Джанно, ты же уже женат, греховодник! Вернись обратно, пока жена не увидела! Смотрите, и послушник затесался! – витали комментарии над толпой.
Король торжествующе покосился на Виолу.
– Вам нравится кто-нибудь из них, ваша светлость? Нет ли здесь кавалера, к которому благоволит ваше сердце?
– Вы заплатили Папе, так зачем спрашивать мое мнение? – язвительностью прикрывая бушующие в груди эмоции, ответила Виола.
– Что ж, в таком случае, выбор я сделаю сам.
Король зорко и медленно всмотрелся в толпу претендентов. Не удовлетворившись этим, он также внимательно осмотрел всю площадь и вливавшиеся в нее улицы, после чего вскинул руку:
– Кто смел покинуть площадь до вынесения моего решения?! Тащите его сюда!
Стража послушно бросилась следом за фигурой, медленно двигавшейся с тележкой прочь по улице.
Сопровождаемые смешками толпы стражники под руки приволокли ослушавшегося оборванца и поставили на колени перед лестницей на помост. Точнее на одно колено, потому что вместо ноги из второй штанины торчала деревяшка.
– Кто такой? – спросил король, разглядывая неухоженную бороду и спутанные волосы нищего, торчащие из-под капюшона.
– Гвидо Ренци, горшечник, – хмуро ответил тот.
– Ты женат?
– Нет, – помедлив, словно раздумывал, не соврать ли, сказал нищий.
Король с удовлетворением кивнул.
– Тебе повезло, горшечник Гвидо. Смотри, какая тебе достанется жена! – он показал на Виолу.
– Не нужна мне жена, – хмуро и твердо ответил горшечник.
Король издевательски взглянул на Виолу.
– Какая красавица, какие роскошные волосы, просто золото, – насмешливо расхвалил он невесту. – Впрочем, я не умею слагать вирши.
Виола глубоко вонзила ногти в ладонь, скрытую длинным парчовым рукавом.
– Так почему же ты не хочешь жениться? – спросил король.
– Не прокормить мне ее. Да и вообще... нашли бы вы себе кого другого для своих забав. Вон, желающие есть, – нищий мотнул головой в сторону, где толпились женихи.
– Не переживай, заставишь ее работать, она и себя, и тебя прокормит, – ответил король и улыбнулся, довольный приведенным аргументом. – Все в собор!
– Не торопитесь, ваше величество, – произнесла Виола. – Я приняла решение посвятить себя Господу.
– Увы, герцогиня, заяви вы об этом до того, как я выбрал вам мужа, я вынужден был бы уступить, а теперь это лишь отговорка, чтобы избавиться от непонравившегося жениха.
– Я обращусь к Папе...
– И Папа отлучит вас от церкви за отказ выполнить его волю. Как я вижу, вам очень хочется покрыть позором всю свою семью.
За спиной короля Виола увидела бешеные глаза Джанкарло и скорбно нахмуренные брови отца.
Король проследил за ее взглядом и насмешливо поднял бровь, показывая, что прекрасно видит – отступать Виоле некуда.
– Что ж, ваше величество, вижу, я не ошиблась, предположив в вас полное отсутствие благородства. Можете выдать меня замуж хоть за колченогого нищего, я все равно не устану возносить хвалу Пресвятой Деве за то, что моим супругом будете не вы, – сверкнула Виола глазами.
– Герцог, сопроводите дочь к алтарю, – свирепо сказал король, шагнув по ступеням вниз, в направлении собора.
– Повелеваю: горшечник Гвидо и его жена навсегда изгоняются из Милана, – громко объявил король по окончании церемонии венчания. – А теперь, жена горшечника, снимите драгоценности и смените платье на более подобающее вашему сословию.
Придворные дамы сделали шаг к Виоле, чтобы помочь ей снять украшения, но король жестом остановил их, заметив:
– У жен нищих горшечников нет слуг.
– Могу я пожитки свои собрать? – угрюмо осведомился новобрачный.
– О, у вашего супруга, оказывается, есть имущество, – усмехнулся король, обращаясь к Виоле, срывавшей с пальцев перстни. – В таком случае, думаю, вы не сильно огорчитесь, узнав, что приданое, которое герцог дает за дочерью, я истрачу на возмещение расходов, понесенных при покупке разрешения устроить этот брак. А в качестве подарка молодоженам, повелеваю страже отвезти вас на какой-нибудь телеге за пределы Милана. Отправляйся за пожитками, – сказал король горшечнику. – Твоя жена тем временем переоденется в подходящее для нее платье.
Телега остановилась у покосившейся лачуги на берегу реки в виду какого-то маленького городка. Пока стража торопливо вышвыривала из нее всякий хлам, который нищий считал своим имуществом, Виола безучастно наблюдала.
– Чего расселась? Слезай или, может, с нами поедешь? – хохотнул прямо над ней один из стражников.
Виола поднялась и подошла к краю телеги. Она ожидала, что ей подадут руку, но муж возился со своими пожитками, даже не глядя в ее сторону. Без посторонней помощи она не знала, как спуститься на землю, не уронив своего достоинства. Стража с ехидным любопытством наблюдала за ней.
Под их сальными взглядами Виола спрыгнула с телеги и, стараясь ступать уверенно в непривычно грубых деревянных башмаках, отошла к реке.
За ее спиной заскрипела, удаляясь, телега, муж неровными шагами и шорохом мешка о дорожные камни двинулся в сторону лачуги – Виола ничего не слышала, глядя на воду и не думая ни о чем.
Солнце исчезло за горизонтом, стало прохладно. Виола чувствовала, как холод поднимается по ногам и рукам, но продолжала стоять, не шевелясь.
– Иди в дом, простынешь, – сказал муж, спускаясь к воде с котелком.
Отвернувшись, чтобы его не видеть, Виола медленно пошла по дороге.
Убогое жилище с дырявыми стенами и крышей встретило ее огнем в очаге. Добредя до ближайшего к очагу угла, Виола села на земляной пол, обхватив себя руками, и снова замерла, неотрывно глядя на пламя.
Нищий вернулся и повесил котелок на огонь. Он продолжал сновать по лачуге, но Виола этого не замечала. Когда он протянул ей глиняную миску с горячей луковой похлебкой, она не повернула головы.
– Лучше съешь, пока горячая, – сказал нищий, перед тем, как неловко наклонившись, поставить миску на пол у ее ног.
Плебейский запах лука всегда был противен Виоле, но пустовавший с утра желудок требовательно заурчал. Промучившись еще несколько минут, она отодвинула миску подальше от себя.
Закончив трапезу, нищий положил ей на колени какие-то лохмотья и, постукивая деревяшкой, удалился в другой конец лачуги.
Утром, мучимая болью в желудке, преодолевая тошноту, подступавшую к горлу от запаха похлебки, Виола все же сделала несколько глотков. С тех пор так и повелось – она терпела голод по последнего, а когда становилась совсем невмоготу, через силу заставляла себя глотать противное варево. Днем она уходила бесцельно бродить вдоль реки, а вечером возвращалась, чтобы забиться в свой уголок лачуги. Нищий смастерил ей кровать и натаскал для нее соломы. Поверх соломы он постелил те лохмотья, что дал ей в первый вечер. Днем он уходил куда-то, таща за собой тележку с горшками, вечером разжигал огонь и варил похлебку, а после ужина садился за гончарный круг или заделывал дырки в стенах и крыше. Виола игнорировала его, как и все остальное окружавшее ее убожество.
Она ждала, что отец найдет ее и, если не избавит от противного нищего, то хотя бы устроит ей нормальную привычную жизнь. По вечерам, свернувшись на соломенной постели, она представляла себе, как кондотьеры отца ищут ее по городам и весям, как найдут и с поклонами препроводят в паланкин, обитый парчой и украшенный золотыми кистями. Виолу немного смущало, что они увидят ее в таком ужасном наряде, но мысленно она нашла достойный выход из положения – разумеется, Ванина, ее служанка, захватит с собой пурпурный горностаевый плащ и, закутавшись в него, она сможет с достоинством прошествовать к паланкину.
Проходили месяцы, выпал снег, и Виола все чаще задавалась вопросом – что, если это Неаполитанский король препятствует ее поискам, или хуже того, Джанкарло? Что, если нищий видел кондотьеров, которые ее ищут, и дал им проехать мимо, не подал знака, что она здесь? Ее раздражало глухое постукивание деревяшки при каждом его шаге и надсадный кашель, отвлекавшие ее, мешавшие сосредоточится на раздумьях. Но больше всего бесил Виолу монотонный, завывающий скрип гончарного круга. Однажды, не выдержав безнадежности этих звуков, она вскочила с постели и принялась бить и топтать вылепленную посуду, крича и плача от ярости. Когда слезы закончились, она вернулась в свой угол и бросилась обратно на постель. Услышав, что нищий встал и собирает осколки, она, содрогаясь, заткнула руками уши.
Утром она не шевелилась и не вставала с постели, пока нищий не ушел. Проигнорировала миску с ненавистной похлебкой и, открыв дверь лачуги, отправилась на реку. Шел снег, на Виоле было одно лишь холщовое платье простолюдинки, в которое ее переодели в день свадьбы, но ей было все равно. Она шла и шла, пока окоченевшие ноги не отказались ее держать. Зацепившись под снегом за какой-то корень, она рухнула на колени и гневно взмолилась:
– Господи! Если ты хотел покарать меня, почему не наслал болезнь? Почему я не умерла?! Все, что угодно, лучше этого!
Она еще несколько раз повторила "почему?... почему?...", потом замолчала, глядя перед собой пустыми глазами. Виола не помнила, сколько времени она простояла вот так. Самоубийство – смертный грех, вспомнилось из давних уроков каноника и, попытавшись подняться с колен, Виола обнаружила, что замерзшие и затекшие ноги ее не слушаются. Она неловко села в снег и попыталась встать, опираясь на руки. Перед глазами в этот момент почему-то промелькнуло, как нищий, опираясь на здоровую ногу, тащит за собой тележку. На этот раз ей удалось подняться, и она медленно побрела обратно.
До костей продрогшая, вернувшись в лачугу, она сразу же присела прямо к очагу. Сырое платье дымилось, медленно просыхая. Желая побыстрее согреться, Виола собралась спать прямо перед очагом, расстелив на полу лохмотья, служившие ей постелью. Несмотря на потребность в тепле, она так и не притронулась к миске с горячей похлебкой, которую, как обычно, протянул жене нищий. Ее запах и вкус были отвратительны Виоле больше обычного, вызвав, помимо привычной тошноты еще и озноб.
Ночью она проснулась от нестерпимого жара. Чувствуя, как горит лицо, Виола с пола перебралась обратно на свою постель. Прикоснувшись руками к платью, она почувствовала, что большая его часть за исключением того бока, на котором она спала, уже высохла. На какое-то время ей стало легче, но вскоре она поняла, что жар теперь исходит не от очага, а из глубин ее тела.
"Я заболела и умру. Спасибо, что услышал меня, Господи!" – было ее последней связной мыслью.
Виоле снилось, что она снова маленькая девочка, беззаботно веселящаяся под сводами герцогского дворца. Ее покойная мать, в детской памяти дочери навсегда молодая и красивая, усадив ее к себе на колени, милостиво позволяла перебирать свои украшения. Еще ребенком Виолу неодолимо притягивали таинственная красота и прозрачность драгоценных камней, теплый, солнечный блеск золота, лунный перламутр жемчуга. Когда герцогиня-мать, утомившись, передавала ее в руки придворных дам, те, в свою очередь, отводили девочку к кормилице, что кормила и укладывала ее спать. Едва Виола подросла, кормилицу отправили обратно в деревню, но сейчас, в горячечном полусне Виоле казалось, что она снова рядом, склоняется к ней, обтирая потный лоб, вливая в нее по ложке теплый бульон.
Виола проснулась от звука человеческих голосов и скрипа двери.
– Так-так, посмотрим... Дрова из лесов графа Урбино, – какой-то мужчина в коричневом шерстяном кафтане с пером и бумагой в руках войдя, первым делом посмотрел на горящий очаг. – Жжете много, на два дуката будет.
– Обычно меньше, сейчас жена болеет, – ответил нищий.
– Хочешь сказать, мне вас каждый день проверять? Вот еще, – мужчина пожал плечами. – Лет сколько?
– Тридцать один.
– А жене?
– Не знаю.
Мужчина подошел к постели и бесцеремонно заглянул Виоле в лицо.
– На вид лет восемнадцать. Так и запишу. Дети есть?
– Нет.
– Значит так, за воду... дрова, кров... плюс подушная подать... плюс торговый сбор... итого двенадцать дукатов, – закончил подсчеты сборщик податей.
– Торговый и цеховой сбор я уже заплатил.
– Неужто? Смотри, проверю у главы цеха горшечников. И с остальным тоже не тяни. С теми, кто не платит, у меня разговор короткий, – пригрозил сборщик на прощание.
Оба мужчины вышли, потом послышался удаляющийся стук копыт.
Виола слышала, как вернулся нищий, но не подняла головы. Вскоре от очага потянуло не тошнотворной луковой похлебкой, а аппетитным ароматом бульона.
Нищий подошел к постели, и Виола ощутила прикосновение ко лбу шершавой мозолистой ладони. Она слегка отпрянула и тут же почувствовала, как кружится голова.
– Жар спал, – удовлетворенно заметил нищий и отошел, чтобы вскоре вернуться с миской в руках.
Он помог Виоле приподняться на постели, взял укутывавшую ее ноги безрукавку из овечьей шерсти и набросил Виоле на плечи. После этого поставил миску ей на колени.
Виола ощутила новый вид голода – голод соблазна. Несколько месяцев она голодала, ощущая отвращение к еде, которую ей предлагали. Теперь она чувствовала голод, который можно было удовлетворить, сейчас же, немедленно, достаточно было протянуть руку. Она зачерпнула бульон ложкой и дрожащей рукой поднесла ко рту. Жидкость показалась ей нектаром, она потянулась за следующей ложкой, недоумевая, почему раньше не пробовала столь вкусного бульона. Рука от слабости дрожала, она расплескала половину на себя и обратно в миску.
Нищий, который молча наблюдал за ней, стоя у изножья постели, подошел и, забрав у Виолы миску с ложкой, принялся кормить ее. Сначала Виоле было очень неловко, но потом голод и отсутствие сил отмели прочь все возражения гордости и приличий. Наевшись, она сразу уснула, плотно укутанная одеялом.
Еда не уставала радовать Виолу – бульон, лепешки с сыром или маслом, зимние яблоки – она набрасывалась на пищу с жадностью, которой сама после стыдилась, и выедала все до последней крошки. Болезнь словно одолела не только ее тело, но и дух – она чувствовала себя слабой, как новорожденный младенец, не в силах отказываться от того немногого, что приносило ей удовлетворение. Нищий по-прежнему уходил днем со своей тележкой, скрипел, кашлял и постукивал утром и вечером, но все это было лишь фоном, а настоящим и важным были тепло, покой, сытость и сон.
По мере того, как она выздоравливала, оживали и другие потребности. От жара, пота и долгого лежания на соломе, ее золотистые длинные волосы потускнели и засалились, теперь она подолгу расчесывала их пальцами и заплетала в косы каждое утро, мечтая хорошенько вымыть, но не решаясь высказать свое желание нищему. Пару вечеров он столярничал, потом молча положил рядом с ней деревянный гребень.
– Мне нужно искупаться, – все же сказала Виола, когда он уже успел повернуться к ней спиной.
Нищий ничего не ответил, но вернувшись следующим вечером, натаскал с реки воды и нагрел ее. Поставив перед очагом свежесрубленную деревянную лохань, он вышел прочь.
Впервые за последнее время Виола ощутила, какое это блаженство – лежать в теплой воде – с тех пор как она оказалась в лачуге и до того как наступили холода купаться она ходила на реку, а потом и вовсе забыла о чистоте, погрузившись в пучину отчаяния.
Она хорошенько вымыла с золой волосы и слегка подсушила их перед очагом, не вылезая из лохани. Когда вода окончательно остыла, она оделась. Виоле хотелось досушить волосы у очага, но мешала уже не нужная лохань, поэтому она подошла к двери и, приоткрыв ее, произнесла в темноту:
– Я закончила. Можешь войти.
Нищий вернулся в лачугу, но вместо того, чтобы унести лохань, сказал:
– Платье тоже надо бы постирать.
Виола посмотрела вниз на засаленные рукава и покрытый пятнами подол.
– Но у меня нет другого для смены.
Мгновение нищий промедлил, словно только сейчас заметил скудость ее наряда, потом снял рубаху и протянул ей. Под рубахой на нем оказалась еще одна, с оторванными рукавами, а когда он снимал верхнюю, обе задрались, и на боку мелькнул длинный косой шрам.
Нищий снова вышел, и Виола переоделась, испытывая странное ощущение от того, что впервые надела одежду, еще хранящую тепло и запах чужого тела. Поверх рубахи она закуталась в одеяло, при ближайшем рассмотрении оказавшееся шерстяным плотнотканым плащом, и досушила волосы, пока нищий, отодвинув лохань подальше, стирал ее платье. Расчесав волосы и заплетя их в косы, Виола уснула.
Утром, надев высохшее за ночь у очага платье, она вернула нищему рубаху, чтобы он мог идти торговать своими горшками.
Несколько дней спустя, проснувшись в полной тишине, Виола обнаружила, что нищий ушел раньше обычного. Болезнь приучила ее подолгу не вставать, поэтому из постели ближе к полудню ее выгнал голод. У очага она нашла две лепешки, кусок сыра и котелок, заглянув в который, наткнулась на остатки луковой похлебки. Ее передернуло. Зато в углу самого догорающего очага она обнаружила еще теплую миску бульона.
Насытившись, Виола впервые после болезни решила выйти погулять. Она накинула поверх платья плащ и спустилась к реке. День выдался солнечный, воды реки и снег, лежащий на ее берегах, искрились и слепили глаза. Вернувшись в лачугу, Виола снова поела и снова заснула.
Она проснулась, когда уже было темно. Проснулась от холода. Виола потянулась за овечьей безрукавкой, чтобы укрыть замерзшие ноги, но не нашла ее. Обычно нищий, уходя, не забирал безрукавку. Виола, недоумевая, встала с постели. В такое время обычно он уже успевал вернуться и разжечь очаг. Тут она смутно вспомнила, что он что-то говорил вчера о том, что уйдет. Она слушала вполуха, занятая своими собственными, вернувшимися мыслями о том, ищут ли ее и если да, то почему до сих пор не нашли.
Виола попыталась припомнить, говорил ли нищий, когда вернется, но безрезультатно. Натолкнувшись в темноте на поленницу дров, она больно ушибла ногу и вспомнила, что нищий говорил, чтобы она следила за очагом, не давая ему погаснуть. Теперь уже выполнять его указания было поздно, и Виола вернулась в постель, понадежнее укутавшись в плащ.
Ночью было холодно и тоскливо. Виола несколько раз просыпалась и подолгу не могла уснуть. Едва рассвело, она встала.
"Куда и зачем его понесло?" – в который раз с раздражением подумала Виола, увидев следы разгрома, который она учинила в темноте, натолкнувшись на поленницу дров.
Основательно продрогнув за ночь, Виола попыталась развести огонь в очаге. Но, с трудом найденные под завалом дров, огниво и трут в ее руках упорно не желали давать искру. Промучившись довольно долго, Виола в сердцах швырнула их оземь. Она доела лепешку с сыром и запила их остатками бульона, предварительно ложкой выловив замерзший светлой коркой жир.
Услышав стук копыт снаружи, Виола поднялась, собираясь подойти к двери и посмотреть, кто там, но ее опередили. Дверь открылась, и в лачугу вошел тот самый человек в суконном кафтане, что был здесь несколько дней назад.
– Где твой муж? – спросил он.
– Ушел, – ответила Виола.
– Он подати платить собирается? Или ждет, когда я вышвырну вас вон отсюда, на мороз?
– Чтобы жить в такой конуре, нужно платить деньги? – съязвила Виола.
– А что тебе подавай, может, графские покои? – хохотнул сборщик податей.
– Герцогские, – не раздумывая, ответила Виола.
Сборщик расхохотался во все горло. Отсмеявшись, он окинул Виолу оценивающим взглядом с головы до ног и сказал:
– На счет графских покоев – это можно устроить, для такой красотки, – он подошел к ней и доверительно добавил: – Только сначала надо понравиться мне.
– Вы не граф, – высокомерно ответила Виола. Ей не нравились ни сборщик, ни этот разговор.
Посмеиваясь, сборщик ущипнул ее за щеку. Виола отпрянула.
– Я не граф, моя красавица, но именно я могу замолвить о тебе словечко графу.
– Не смейте ко мне прикасаться, – категорически заявила Виола.
– Ну-ну, – усмехнулся сборщик и двинулся к двери.
На пороге он еще раз пробежался глазами по телу Виолы и сказал:
– Подумай, молодка, как ты можешь помочь своему мужу и сделать приятное сборщику Томазо.
После ухода сборщика, Виола принялась ходить по лачуге, пытаясь одновременно согреться и собраться с мыслями.
Она вдруг вспомнила слова нищего о том, что он не сможет ее прокормить, и впервые задалась вопросом, откуда бралась пища, которую она ела все это время. Вопреки совету Неаполитанского короля, нищий не заставлял ее работать, он вообще не требовал от нее исполнения каких-либо супружеских обязанностей, и Виола воспринимала это как должное. Но на самом деле должно было быть совсем наоборот. Эта мысль ей не понравилась, но она была правдой – тем, что Виола уже долгое время принимать отказывалась.
Она все надеялась, что явится кто-то и вызволит ее из этого кошмара, и лишь теперь спросила себя, как поступила бы сама на месте отца и брата. Стала бы она разыскивать простолюдинку, пусть даже та когда-то была сестрой (дочерью)? В глубине души Виола знала ответ – едва ли. Особенно, если учесть, что она сама виновата в своих несчастьях – она первая оскорбила приславшего ей, пусть и дрянные, но вполне безобидные вирши, Неаполитанского короля. Она не выполнила просьбу, нет, приказ отца – быть любезной с королем при встрече, дабы не усугублять положения. Так чего она ждет? Что отец и брат разыщут ее и привезут в Милан с колченогим мужем всем на потеху, как будто, им и без этого позора мало?
Виола стиснула кулаки и зубы. Ей нечего рассчитывать на помощь семьи. От осознания этого веяло холодом больше, чем из приоткрытых дверей лачуги. Виола встала и хорошенько закрыла дверь, готовясь уже второй вечер встретить в одиночестве и темноте. На ужин у нее оставалась только луковая похлебка, но она скорее умерла бы, чем стала ее есть.
Когда снаружи послышался медленно приближающийся скрип колес, сопровождаемый неровным глухим постукиванием, у Виолы словно камень с души упал. Она не встала, не вышла навстречу, но страх и тоска отступили.
Прислонив тележку к стене у входа в лачугу, нищий открыл дверь, и в слабом свете зимних сумерек осмотрелся. Виола словно только сейчас, заметила, что дрова валяются в беспорядке на полу. Ей не пришло в голову собрать их, и уж тем более, не пришло в голову, что нищему на его деревяшке сделать это будет куда труднее, чем ей. Она поняла это в тот момент, когда он, сделав шаг в сторону очага, нагнулся убрать с пути лежащие друг на друге поленья. Что-то похожее на стыд шевельнулось в ее душе, и Виола, поднявшись, тоже перекинула пару поленьев поближе к очагу.
Нищий зажег огонь в очаге, принес воды и поставил греться. Из дорожной котомки он достал хлеб, кусок вяленого мяса и пару яиц.
Виола отогрелась и наелась, и лишь затем обратила внимание, что нищий ел луковую похлебку, в отличие от нее, не притрагиваясь к хлебу, мясу и яйцам.
– Приходил сборщик податей, – сказала она.
Нищий ничего не ответил – может, ждал продолжения, может, просто принял к сведению.
– У тебя есть деньги, чтобы заплатить подати? – спросила Виола.
– Есть, но их не хватит, – как обычно, помедлив слегка перед ответом, сказал нищий.
– И сколько не хватает?
– Пять дукатов.
– Это много или мало? – привыкшая швырять монеты не считая, Виола имела очень слабое представление о том, сколько они стоят.
– Кому как, – ответил нищий.
– Для тебя это много или мало? – уточнила Виола и тут же почувствовала, что спросить надо было не так.
– Для меня это работы до Пасхи, – спокойно сказал нищий.
– Что мы будем делать? – спросила Виола. До Пасхи было еще далеко, и не похоже было, что сборщик налогов станет ждать так долго.
– Если ты начнешь хоть что-то делать по дому, я смогу больше работать, – ответил нищий, подвинув гончарный круг ближе к свету очага.
– Хорошо, – сказала Виола, вспоминая как не так давно била и топтала вылепленные им горшки. Помедлив, она добавила: – Но я ничего не умею делать.
– Научишься, – так же спокойно ответил нищий, поворачивая круг, чтобы придать ему вращение.
Некоторое время Виола смотрела на огонь в очаге под монотонный скрип гончарного колеса.
– Где ты был? – спросила она, воспользовавшись тишиной, пока нищий нитью снимал с гончарного круга готовый горшок и заменял его куском мокрой глины.
