Текст книги "Неприятности с физикой: взлёт теории струн, упадок науки и что за этим следует"

Автор книги: Ли Смолин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

«Они соглашались, что он был невероятно умным теоретиком,» – сказал мой собеседник, – «но я не смог убедить их, поскольку они говорили, что он слишком увлечён и, вероятно, никогда не будет работать ни над чем, кроме теории струн. Сегодня я не могу убедить моих коллег пригласить на работу кого-нибудь, кто не является струнным теоретиком».

Я также вспоминаю обсуждение этих проблем с Абрахамом Паисом, физиком, занимавшимся частицами, и биографом Бора и Эйнштейна. Мы иногда использовали для встреч обеденное время в университете Рокфеллера в Нью-Йорке, где он был профессором, а я одно время имел офис. Паис сказал мне:

«Вы ничего не можете сделать. В мои дни тоже все они были ублюдками!»

Я думаю, Паис был далеко от цели. Речь не идёт о людях, речь идёт о том, как мы структурировали академическое принятие решений. Речь идёт об обеспечении того, чтобы типы учёных, необходимых для продвижения науки, имели необходимые благоприятные возможности.

Эта система имеет и другое решающее следствие для кризиса в физике: люди с впечатляющей технической подготовкой и отсутствием идей выбирают людей с идеями, подобными их собственным, частично потому, что просто нет способа ранжировать молодых людей, которые думают самостоятельно. Система выбрана не просто, чтобы делать нормальную науку, а чтобы обеспечить, что нормальная наука является тем, что она есть. Это стало для меня ясно, когда я обратился с просьбой о моей первой работе после аспирантуры. Как-то раз, когда мы ждали результатов нашего ходатайства, ко мне подошёл друг, выглядевший очень озабоченным. Старший коллега попросил его сказать мне, что я вряд ли получу какую-нибудь работу, поскольку невозможно сравнить меня с другими людьми. Если я хочу делать карьеру, я должен прекратить работу над моими собственными идеями и заняться тем, что делают другие, поскольку только тогда станет возможным ранжировать меня по отношению к равным мне.

Я не помню, что я подумал об этом или почему это не свело меня с ума от беспокойства. Я должен был подождать на два месяца дольше, чем любой другой, чтобы получить предложение на работу, и это было не весело. Я уже подумывал, что я такое мог бы делать, чтобы содержать себя, и что не отнимало бы слишком много времени от моих исследований. Но затем мне повезло. Институт теоретической физики в Санта Барбаре только открылся, и он имел программу по квантовой гравитации. Так что моя карьера не оборвалась.

Но только теперь я понимаю, что на самом деле произошло. Никто сознательно не предпринимал неэтичных действий. Мой друг и его наставник имели в виду мои лучшие интересы, как они их понимали. Но произошло то, как мог бы описать социолог, что произошло. Более старший коллега, который передал моему коллеге сообщение, начинал новую исследовательскую программу, которая требовала напряжённых вычислений. Эта программа требовала способных, быстрых молодых теоретиков. Я говорил, что если бы я стал работать над его программой, он мог бы мне дать в дар карьеру. Это простейшая и старейшая из торговых сделок мира: работник получает шанс продолжать существование в обмен на свою работу.

Имеется много способов предложить такую сделку, чтобы принявшие её получили вознаграждение, а мятежники – те, кто предпочитает свои собственные идеи идеям своих предшественников, – были наказаны. Мой друг Карло Ровелли ждал работы в Риме. Он воспользовался знакомством с одним профессором, который отнёсся очень дружески и объяснил Карло всё о впечатляющей исследовательской программе, которой занимался он и его группа. Карло поблагодарил его за информативное обсуждение и обратился к описанию перед профессором своей собственной исследовательской программы. Беседа была вскоре прервана, и Карло никогда не получил ожидаемого предложения на работу. Я объяснил ему, что произошло. Он был, как и все мы однажды, достаточно наивен, чтобы подумать, что люди отдают должное имеющим хорошие идеи, кроме их собственных идей.

Фактически, чтобы Карло получил предложение на работу в Университете Рима, ему пришлось стать ведущим учёным Европы в своей области. Только тогда – раз уж он сделал существенную карьеру где-то в другом месте, только после того, как сотни людей во всём мире начали работать над его идеями, – ведущие профессора Рима оказались готовы прислушаться к идеям, которые он разработал как новый доктор философии, чтобы принести к ним.

Вы можете удивится, как же Карло получил работу в первый раз. Я вам скажу. В то время, в конце 1980-х, в области ОТО доминировали несколько старых людей, которые были студентами студентов Эйнштейна, и они строго придерживались взгляда, что молодые люди с лучшими и самыми независимыми идеями должны поощряться. Это привело к тому, что было названо релятивистским сообществом, которое имело исследовательские группы примерно в дюжине университетов США. Как направление они вряд ли доминировали, но они контролировали небольшое число позиций, возможно, одно новое профессорско-преподавательское место в два или три года. Карло был постдоком в Риме, но вследствие некоторых бюрократических проблем эта работа так и не стала официальной и никогда ему не оплачивалась. Каждый месяц ему говорили, что после ещё одной встречи или ещё одной работы для статьи он сможет получить чек. После полутора лет такого бытия он позвонил своим друзьям в Соединённых Штатах и сказал, что, хотя он не хотел бы покидать Италию, он сыт по горло. Не имеется ли подходящей работы в США? Так случилось, что один из релятивистских центров искал доцента, и когда они услышали, что он может быть использован, они перетащили его по воздуху и быстро оформили назначение, в сущности, за неделю. Стоит отметить, что никто в этом центре не работал в квантовой гравитации, – они предложили Карло работу вследствие того, что он подтвердил наличие у него оригинальных и важных идей в этой области.

Могло бы это произойти сегодня? Невероятно, поскольку сейчас даже в области относительности доминируют большие исследовательские программы с точной повесткой дня, установленной старшими учёными. Они должны заниматься экспериментальной астрономией гравитационных волн и надеждами (всё ещё надеждами после многих лет) провести компьютерные расчёты, чтобы предсказать, что должны увидеть указанные эксперименты. На сегодняшний день молодой специалист в области ОТО или квантовой гравитации, который не работает, в основном, над этими проблемами, вряд ли будет приглашён на работу где бы то ни было в Соединённых Штатах.

Не имеет значения, в какой области, вкус успеха – часто это всё, что нужно, чтобы первоначальные мятежники перешли в консервативные хранители своих исследовательских программ. Я не раз тесно соприкасался с людьми в моей собственной области квантовой гравитации, чтобы поддержать предложение работы кому-нибудь из-за пределов области, кто предложил новые идеи, вместо предложения работы технически яркому кандидату, который работает над узкими проблемами, которые продвигают существующие исследования.

На самом деле тут имеются две проблемы, и важно разделять их. Одна заключается в доминировании решений, принимаемых старшими учёными, которые часто используют свою власть, чтобы поддержать исследовательские программы, которые они придумали, когда они были молодыми и одарёнными богатым воображением. Вторая заключается в типе учёного, в котором заинтересованы университеты и могут предложить ему работу. Будут ли они предлагать работу людям, которые делают работу, которую каждый в отдельной области может понять и оценить? Или они смогут предложить работу людям, которые придумали своё собственное направление, которое, вероятно, трудно для понимания?

Это связано с проблемой риска. Хорошие учёные стремятся делать выводы из двух видов откликов от судей. Нормальные, низкорисковые учёные в целом получают однородные отклики; каждый по их поводу чувствует одно и то же. Высокорисковые учёные и провидцы имеют тенденцию провоцировать сильно поляризованные реакции. Имеются некоторые люди, которые верят в них глубже и сильнее общаются с ними. Другие в высшей степени критичны.

Те же самые вещи происходят, когда студенты оценивают своих преподавателей. Имеется определённый тип хорошего преподавателя, которого студенты не воспринимают нейтрально. Некоторые его или её любят и скажут: «Это лучший преподаватель, которого я когда-либо имел; поэтому я пришёл в колледж». Но другие будут злы и возмущены, и совсем не будут сдерживаться в оценочной анкете. Если вы усредните оценки, – сведя данные к одному числу, как это часто делается при принятии решения о продвижении профессоров или при оценке шансов назначения на должность, – вы потеряете этот ключевой факт.

С течением лет я замечал, что поляризованное распределение откликов о кандидате является сильным предсказанием его будущего успеха и влиятельности как учёного. Если некоторые люди думают, что X является будущим науки, а другие думают, что X является бедствием, это может означать, что X настоящая вещь, некто, кто агрессивно проталкивает его или её собственные идеи и имеет талант и настойчивость поддерживать их. Окружающая среда, которая принимает носителей иска, будет рада таким людям, но не расположенная к риску среда будет их избегать.

На сегодняшний день, если рассматривать университеты США, основной факт таков, что людям с поляризованным набором рекомендаций чаще всего не будет предложена работа. Хотя я наблюдал это только в моей области, это может быть верно в целом. Рассмотрим следующих учёных, каждый из которых широко признан за смелость и оригинальность их вкладов в наше понимание эволюции: Пер Бак, Стюарт Кауффман, Линн Маргулис, Майя Пачжуски, Роберт Трайверс. Два из них физики, которые изучали математические модели естественного отбора, остальные являются ведущими эволюционными теоретиками. Ни один не сделал свою карьеру в самых элитных университетах. Когда я был моложе, меня удивляло, почему так. С течением времени я понял, что они были слишком интеллектуально независимы. Их характеристики были слишком двойственны: если многие восхищались ими, имелись также влиятельные академики, которые были настроены к ним скептически. И в самом деле, часто случается, что типы людей, которые являются источниками идей, не свободны от недостатков, когда их оценивают по критериям, которые нормальные учёные используют для суждения о мастерстве. Они могут быть слишком смелы. Они могут быть неряшливы в отношении деталей и невыразительны в техническом отношении. Эти критические замечания часто применяются к оригинальным мыслителям, чья любознательность и независимость приводит их в области, в которых они не натренированы. Не имеет значения, насколько оригинальны и успешны их прозрения, их работа технически невыразительна для специалистов в данной области.

Верно также, что некоторые из этих творческих и оригинальных учёных таковы, что с ними нелегко иметь дело. Они могут быть раздражительны. Они выражаются слишком прямо, когда они не согласны с вами, и у них нет хороших манер, что для тех, кто с ними сталкивается, легко может быть более важным, чем то, что они правы. Зная некоторых таких «трудных» людей, я полагаю, что они рассержены по тем же причинам, по которым временами сердится очень умная женщина в науке: они всё время терпят, ощущая себя крайними.

Эти виды проблем, определённо влияли на карьеру Пера Бака, который трагически умер от рака несколько лет назад в возрасте пятьдесят четыре года. Он имел редкое качество писать статьи в нескольких областях за пределами его специальности, от экономики до космологии и биологии. Это должно было сделать его ценным приобретением по требованиям лучших университетов, но на деле имелось противоположное, поскольку он не стеснялся отмечать, что его способ подхода к проблемам приводит к прозрениям, которые эксперты пропустили. Он мог бы сделать намного лучшую карьеру, если бы он применил свои творческие способности только в одной области, но тогда бы он не был Пером Баком.

Вы можете удивиться, почему все умные люди, которые стали руководителями департаментов и деканами, не понимают всё это и не используют своё знание в пользу своих университетов. Конечно, некоторые понимают и используют, и они приглашают на работу таких людей. Большинство рабочих мест, которые были открыты за последние десятилетия в не струнных подходах к квантовой гравитации в Соединённых Штатах, появились благодаря тому, что председатель имел редкую благоприятную возможность предложить работу в области, которая ещё не представлена в его университете. Освобождённый от обычной политики департамента, он проделал расчёт затрат/прибылей, который убедил его, что предлагая работу в неподдерживаемой области, он сможет незамедлительно получить группу высокого уровня, которая сможет повысить статус его департамента.

На самом деле проблемы, о которых мы говорим, влияют на всю науку, и несколько влиятельных старших учёных в других областях выражали своё согласие с этим. Брюс Альбертс является биологом и последним президентом Национальной академии наук, наиболее престижной и влиятельной организации учёных в Соединённых Штатах. В своём президентском послании, адресованном Национальной академии в апреле 2003 года, он отметил:

Мы разработали стимулирующую систему для молодых учёных, которая слишком сильно избегает рисков. Во многих случаях мы являемся нашими собственными худшими врагами. Исследовательские группы, которые мы устанавливаем, чтобы рассмотреть запросы на грантовое фондирование, составлены из равных личностей, которые заявляют, что они восхищаются принятыми наукой рисками, но которые в целом инвестируют в безопасную науку, когда распределяют ресурсы. Эффект подавления для инноваций гигантский, поскольку наши исследовательские университеты ищут доцентов, которые могут быть гарантией грантового фондирования, когда они выберут новые профессорско-преподавательские места. Это помогает понять, почему так много из наших лучших молодых людей заняты «а я тоже» наукой.

Далее он перешёл к описанию тренда, в котором в течение десяти лет, начиная с 1991 года, двигались пропорции идущего на исследователей фондирования Национального института здоровья: фондирование исследователей, которые составляли менее чем тридцать пять процентов, более чем уполовинилось, тогда как фондирование тех, которые составляли более пятидесяти пяти процентов, возросло более чем на 50 процентов. Он оплакал результат, поскольку он заключался в существенном снижении интеллектуальной независимости молодых исследователей:

Многие из моих коллег и я были удостоены нашего первого независимого фондирования, когда нам было менее тридцати лет. Мы не имели предварительных результатов, поскольку мы пытались сделать что-то совершенно новое. [Теперь] почти никто не находит возможным начинать независимую научную карьеру до достижения возраста тридцать пять. Более того, если в 1991 году доля одной трети главных исследователей с фондированием Национального института здоровья была около четверти, к 2002 году эта доля упала до одной шестой. Даже самые талантливые из наших молодых людей, кажется, подвергаются нескольким годам отказа в заявлениях на гранты, прежде чем они, наконец, приобретут достаточно «предварительных данных», чтобы гарантировать обозревателям, что они, вероятно, достигли своих установленных целей.

Почему, если проблема столь очевидна, что беспокоит большинство известных лидеров американской науки, ничего по её поводу не делается? Это озадачивает меня долгое время. Теперь я понимаю, что соревнование за получение и удержание академических позиций описывает больше, чем добродетели [соискателей]. Система пытается выбрать лучших, самых продуктивных людей, и до некоторой степени делает это. Но имеются другие задачи повестки дня, и было бы наивным игнорировать их. В равной степени важным является то, что эти решения касаются установления и упрочения консенсуса внутри каждой области.

Приглашение на работу означает не только исполнение этого консенсуса. Всё, что я говорил о приглашении на работу, верно и для групп экспертов, которые оценивают заявления на гранты. Это также рассматривается для оценивания назначений на должности. Эти вещи связаны, поскольку вы не можете получить назначение на должность в науке в исследовательском университете США, если у вы не преуспели в получении грантов, и вы не можете получить приглашение на работу, если не имеется вероятности, что вы получите гранты.

Так случилось, что за несколько месяцев до того, как я это впервые понял, меня попросили написать заметку по другой теме для «Новостей высшего образования», который является профессиональным журналом для университетских администраторов [США]. Я написал редакторам и предложил вместо заметки по поводу угроз академической свободе исходить из доминирования популярных исследовательских программ. Они были готовы посмотреть это, но они отвергли это, как только прочитали мой черновик. Я был возмущён: они подавляли несогласных! Так что я написал им необычное (для меня) нелюбезное электронное письмо, задав вопросы по поводу их решения. Они немедленно ответили, сообщив мне, что проблема была не в том, что заметка была радикальна – почти оппозиционна. Всё в ней было хорошо известно и полностью открыто в социальных науках и у гуманитариев. Они прислали мне кучу статей, которые они опубликовали в последние годы по поводу властных отношений при принятии академических решений. Я прочитал их и быстро понял, что просто был учёным, который оказался несведущим в этих проблемах.

Очевидно, имеются хорошие причины получить постоянную должность. В ограниченных пределах это защищает учёных, которые оригинальны и независимы, от увольнения и замены молодыми карьеристами, следующими последнему интеллектуальному увлечению. Но мы платим тяжёлую цену за систему назначений на должности: слишком много гарантий сохранения рабочего места, слишком много власти и слишком мало ответственности для более старых людей. Слишком мало гарантий сохранения рабочего места, слишком мало власти и слишком много ответственности для молодых людей в начале их творческих, принимающих риски лет.

Хотя постоянная должность защищает людей, которые интеллектуально независимы, она их не производит. Я слышал, как многие коллеги говорили, что они работают над тем, что модно, чтобы получить постоянную должность, после чего они будут делать то, что они на самом деле хотят. Но не кажется возможным в любое время повернуть на этот путь. Я знаю только один случай, когда это произошло. В других случаях кажется, что если эти люди не имели достаточно мужества и независимости, чтобы работать над тем, что они хотят, когда они беспокоились по поводу постоянной должности, они не наберут неожиданно бесстрашия и независимости, когда будут рассчитывать, какое решение может принять смотр группы экспертов по поводу их грантов. Это не помогает иметь систему, которая защищает интеллектуальную независимость профессоров на постоянной должности, если та же самая система делает невероятным, что люди с указанной независимостью когда-либо получат постоянную должность.

Фактически, профессора с постоянной должностью, которые теряют грантовое фондирование вследствие переключения на более рисковую область могут быстро оказаться на горячей сковороде. Они не могут быть уволены, но на них может быть оказано давление в виде угрозы тяжёлого преподавания и усечения жалования, чтобы они или вернулись к низкорисковой, хорошо фондируемой работе, или приняли раннюю отставку.

Вот что недавно сказал Айседор Зингер, талантливый профессор математики в Массачусетском технологическом институте, по поводу состояния его дисциплины:

Я наблюдаю тенденцию к ранней специализации, двигаемую экономическими соображениями. Вы должны рано показать перспективы получения хороших рекомендательных писем, чтобы получить хорошую первую работу. Вы не можете позволить себе распыляться, пока вы не устроились и не получили защищённую позицию. Реалии жизни вызывают сужение перспектив, что не свойственно математике. Мы можем противостоять слишком большой специализации через новые ресурсы, что могло бы дать молодым людям больше свободы, чем они ранее имели, свободы исследовать математику более широко или исследовать связи с другими предметами, подобно биологии наших дней, где имеется много того, что должно быть открыто.

Когда я был молодым, рынок труда был хорош. Было важно находиться в крупном университете, но вы всё ещё могли процветать и в маленьком. Я мучаюсь по поводу насильственного действия сегодняшнего рынка труда. Молодые математики должны иметь свободу выбора, которую имели мы, когда были молодыми.[157]157
  Isador Singer, из интервью, опубликованного он-лайн по адресу: http://www.abelprisen.no/en/prisvinnere/2004/interview_2004_1.html.


[Закрыть]

Французский математик Ален Конне настроен так же критически:

«Постоянное давление [в системе Соединённых Штатов] на результат уменьшает „единицу времени“ здесь для самых молодых людей. Начинающие имеют небольшой шанс, кроме как найти консультанта, [который] хорошо устроен в социологическом смысле (так, чтобы на последнем этапе он или она был в состоянии написать подходящие рекомендательные письма и получить позицию для студента) и затем писать техническую диссертацию, показывающую, что они имеют хорошую мускулатуру, и всё это при ограниченном количестве времени, что не допускает их к изучению материалов, которые требуют несколько лет тяжёлой работы. Нам, конечно, очень сильно нужны хорошие техники, но это только часть того, что генерирует прогресс в исследованиях… С моей точки зрения действующая в США система на самом деле препятствует людям, которые в полном смысле слова являются оригинальными мыслителями, которые часто идут с медленным развитием на техническом уровне. Кроме того, способ получения молодыми людьми их позиции на рынке создаёт „феодализм“, а именно несколько хорошо устроенных областей в ключевых университетах, которые самовоспроизводятся, не оставляя места новым областям… В результате имеется очень немного тем, которым придаётся особое значение и которые сохраняют производство студентов, и, конечно, это не создаёт благоприятных условий для появления новых областей.»[158]158
  Alain Connes, интервью, доступное по адресу: http://www.ipm.ac.ir/IPM/news/connes-interview.pdf.


[Закрыть]

В последние десятилетия мир бизнеса научился тому, что иерархия слишком дорога, и склоняется к тому, чтобы дать молодым людям больше власти и возможностей. Сейчас имеются молодые банкиры, инженеры по программному обеспечению и даже те, кто, не достигнув своего тридцатилетия, ведут большие проекты. Как и каждый иногда, вы столкнётесь со счастливым академическим учёным в той же ситуации, но это редко. Многие учёные разменивают свои тридцать пять лет, прежде чем они освобождаются от вынужденного несовершеннолетия постдокторской позиции.

Лидеры высокотехнологических компаний знают, что если вы хотите пригласить на работу лучших молодых инженеров, вы должны иметь молодых менеджеров. То же самое имеет место и для других творческих областей, таких как музыкальный бизнес. Я уверен, что некоторые джазовые музыканты и старые парни от рок'н'ролла хорошо разбираются в хип-хопе и техно, но музыкальная индустрия не доверит шестидесятилетним бывшим звёздам выбор того, какие молодые музыканты получат подпись на контрактах на запись. Инновации в музыке происходят столь бурным, лихорадочным темпом потому, что молодые музыканты быстро могут найти пути связи и аудиенции с другими музыкантами в клубах и на радио, для чего не требуется запрашивать разрешения состоявшихся артистов с их собственными программами.

Интересно отметить, что квантово-механическая революция была сделана, в сущности, лишённым поддержки поколением учёных. Многие из участников этого поколения погибли в бойне Первой мировой войны. Тогда вокруг просто не было большого количества старших учёных, чтобы сказать им, что они сумасшедшие. Чтобы выжить аспирантам и постдокам сегодня, они должны делать вещи, которые могут понять люди, близкие к отставке [по возрасту]. Делать науку таким образом всё равно, что ехать на аварийном тормозе.

Наука требует баланса между мятежом и послушанием, так что всегда будут споры между радикалами и консерваторами. Но в сегодняшнем академическом мире баланса нет. Больше, чем когда-либо в истории науки, карты розданы против революционеров. Таких людей просто не выносят в исследовательских университетах. Тогда не удивительно, что даже тогда, когда наука явно взывает об этом, мы не можем, видимо, завершить революцию.