Текст книги "Вечер тортика и марионеток (ЛП)"

Автор книги: Лэйни Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Лейни Тейлор
Вечер тортика и марионеток

Она
Глава 1
Марионетка, Которая К усается

Наверху в шкафу, в задней части мастерской моего отца (которая была мастерской моего деда, а когда-нибудь должна будет стать и моей, если мне захочется) жила марионетка. Что неудивительно, потому что это кукольная мастерская. Но эта марионетка, в отличие от остальных, томилась в заточении стеклянного футляра, и этот факт всю жизнь сводил меня с ума: футляр не открывался. Когда я была маленькой, моя работа заключалась в стирании пыли, и могу сказать вам с полной уверенностью: у него не было ни стеклянной дверцы, ни замочной скважины, ни петель. Это был прочный сплошной куб, выстроенный вокруг куклы.

Чтобы достать марионетку – или «вызволить», выражаясь словами дедушки – вам пришлось бы разбить стекло.

Это обескураживало.

Это был мерзкий маленький ублюдок, в чем-то вроде казачьего костюма – папаха, кожаные сапоги. Его голова была из настоящего лисьего черепа – обыкновенной пожелтевшей кости, без каких-либо украшений, за исключением глаз в углублениях, которые были выполнены из черного стекла и помещены в кожаные веки для придания большей реалистичности. Зубы куклы были заострены до маленьких кончиков ножей, потому как тот, кто делал это, по-видимому, не подумал, что лисьи зубы и так... достаточно острые.

– Достаточно острые для чего? – хотела знать моя лучшая подруга Кару, когда я впервые привела ее к себе домой в Чески-Крумлов.[1]1
  Чемски-Круммлов (или Чешский Крумлов, чеш. Иeskэ Krumlov, нем. Bцhmisch Krummau) – город Южночешского края Чехии. Расположен на реке Влтава. Исторический центр города в 1992 году внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО.


[Закрыть]

– А сама-то как думаешь? – сказала я с пугающей улыбочкой. На дворе стоял канун Рождества. Нам было по пятнадцать лет, буря вырубила электричество, и мы с моим братом Томашем повели ее по мастерской с единственной зажженной свечой. Не тая признаюсь, что нам хотелось напугать ее до чертиков.

Нам казалось это очень смешным.

– Ее ваш дедушка смастерил? – спросила она, как завороженная прильнув к стеклу, чтобы лучше разглядеть куклу через него. Марионетка выглядела еще более маниакально, чем обычно – при свете свечи, с мерцающими отражениями в кукольных черных глазах, создавая ощущение, что кукла, похоже, пристально следит за нами.

– Клянется, что нет, – сказал Томаш. – Говорит, поймал.

– Поймал, – повторила Кару. – И где же ваш дедушка поймал... лисью казачью нежить?

– В России, конечно.

– Ну, конечно.

Это была самая лучшая, самая ужасная, самая востребованная из всех сказок на ночь, а это уже говорит кое о чем, потому что у деды в запасе было много сказок и каждая совершенно правдивая.

– Да разрази меня молния, если я лгу! – всегда восклицал он, но еще ни разу ни одна молния не ударила в него, вдобавок к этому он прилагал «доказательство»: газетные обрывки, какие-то безделицы, артефакты.

Когда мы были маленькими, то искренне верили с Томашем, что деда бежал от неистовствующего голема в 1586 году (в качестве доказательства у него имелся кусок окаменелой глины в виде пальца ноги), охотился на Бабу-Ягу по всей тайге по велению императрицы Екатерины Великой (которая наградила его Орденом Святого Георга за труды), и, разумеется, он же загнал мародерствующую лисью казачью нежить в какой-то подвал в Севастополе на исходе Крымской войны. Где же доказательство сего рискованного предприятия? Ну, помимо самой марионетки, существует еще рубец, перечеркивающий костяшки его левой руки.

Ага, такая вот история. Марионетка... кусается.

– Что ты подразумеваешь под: она кусается? – спросила Кару.

– Когда засовываешь руку ей в рот, – сказала я холодно, – она кусается.

– А с чего бы потребовалось засовывать руку ей в рот?

– Потому что она не просто кусается, – я понизила голос до шепота. – Она еще и говорит, но только если позволить ей отведать твоей крови. Ей можно будет задать вопрос и получить на него ответ.

– Любой вопрос, – точно так же шепотом добавил Томаш.

Он старше меня на два года, и он не проявлял особого интереса в том, чтобы болтаться вместе со мной уже больше десятилетия. Скорее всего, все дело было в моей обалденной новой лучшей подруге, за которой он ходил хвостом, словно приставленный слуга.

Он продолжил:

– Но только один-единственный вопрос: один человек, один вопрос. Так что лучше бы вопросу быть хорошим.

– А что ваш дедушка спросил у нее? – Кару хотела знать, какой именно вопрос мы хотим, чтобы она задала.

– Скажем так: марионетка в стеклянном футляре оказалась неспроста.

Сказка была очень детальной и ужасной. По правде говоря, случись так, что я оказалась бы убийцей или типа того, в газетах более или менее обоснованно можно было бы так и написать: у нее не было возможности стать нормальной. Ее семейка уродовала девочку с самого рождения. Что это за сказки рассказывались на ночь маленьким детям, в которых полным-полно трупов, чертей, паразитов, неестественных тварей, вылупляющихся из яиц к завтраку, и звуков треска костей! Я-то думала, что у всех так: что у каждой семьи имелись свои загадочные дядюшки-гаруспики,[2]2
  haruspex – предсказатель (гадающий по внутренностям животных).


[Закрыть] свои бойцы-чревовещатели из Сопротивления и свои кусающиеся куклы. В обычную сказку на ночь деда добавлял что-нибудь вроде:

– И с тех пор Баба-Яга охотится на меня, – а потом вскидывал голову и прислушивался, что там творится за окном. – Похоже, кто-то клацает когтями по крыше, а? Podivnб.[3]3
  Podivnб – Венерина мухоловка.


[Закрыть] Хотя, наверное, это просто вороны. Спокойной ночи.

А потом он целовал меня и щелкал выключателем, оставляя засыпать и воображать при каждом скрипе, что это поедающая детей ведьма бродит по крыше.

А я бы не хотела иной жизни. Ну, то есть, я хочу сказать, кто бы из меня вырос, рассказывай деда мне на ночь девчачьи сказки и не заставляй стирать пыль со стеклянной тюрьмы лисьей казачьей нежити-психопата? Страшно представить.

Я могла бы носить кружевные воротнички и смеяться цветочными лепестками и жемчужинами. Люди пытались бы погладить меня. Я прямо-таки вижу, что они подумывают об этом. Мой рост вызывает рефлекс мимимишности, как в случае щеночка-котенка (срочно надо погладить!) и поскольку я не могла обмотать себя электропроводами, как забор, то решила обзавестись убийственным взглядом.

В общем, я не была бы «оголтелой феей» (прозвище, которое дала мне Кару) или «Podivnб» (как зовет меня деда). Это mucholapka podivnб или Венерина мухоловка, в честь моей «скрытной кровожадности» и «неутомимого коварства» в нескончаемой войне с Томашем на протяжении всей моей жизни.

Любой, у кого есть старший брат, вам скажет: «Коварство обязательно». Пусть вы и не миниатюрный, как я (в хорошем настроении четыре фута одиннадцать дюймов,[4]4
  4 фута 11 дюймов =1.4986 метра.


[Закрыть] и поменьше, четыре фута восемь дюймов,[5]5
  фута 8 дюймов =1.4224 метра.


[Закрыть] когда в отчаянии, а последнее время оно случается довольно часто), но анатомия на стороне братьев. Они больше. Их кулаки тяжелее. Физически у вас нет ни единого шанса. Следовательно, «мозг маленькой сестренки» должен эволюционировать.

Ловкость, вероломство, безжалостность. Никаких сомнений, состояние младшей сестры (акцент на слове «младшей») способствовало моему развитию и формированию, однако, горжусь тем, что за годы, когда Томаш решал связываться со мной, у него осталось больше шрамов, чем у меня. Но больше кого-либо и чего-либо на меня повлиял деда, отвечающий за пейзаж моего разума, настроения и окружения, спиралей и теней. Когда я думаю о детях (нечасто, за исключением того, чтобы пожелать им куда-нибудь исчезнуть или остановиться, чтобы моя нога могла пинком придать им направление), то думаю, что главной причиной... зачатия чего-либо (в теоретическом плане, в отдаленном будущем) станет то, что я смогу практиковать на маленьких, развивающихся мозгах ту же самую степень формирования ума, которую мой дедушка практиковал на нас.

Я тоже хочу пугать деток! Мне бы хотелось воздвигать спирали в их головах и танцевать в тени, как марионетка, преследуемая шепотками и намеками, которые не могут быть выражены словами.

Я хочу мучить будущее поколение Марионеткой, Которая Кусается.

– Он спросил у нее, как и когда умрет, – сказала я Кару.

– И что она ответила?

Казалось, ей очень интересно, однако, может мне следовало подвергнуть ее поведение сомнению, потому что, хотя мы и были подругами всего несколько месяцев, и я практически ничего о ней не знала, Кару, несомненно, была твердым орешком. Однако кукла была на вид ужасной, буря за окном громко выла, а свет свечи был бледен.

Почва была подготовлена.

– Он распахнул свои челюсти из заостренных костей, – сказала я, стараясь вложить в это весь свой артистический талант, – и голосом, напоминающим шелест увядших листьев на пустынной улице, кукла сказала ему, хотя и не могла никак знать его имени: «Умрешь ты Карел Новак... КОГДА Я УБЬЮ ТЕБЯ!»

В этот момент Томаш толкнул футляр, так что казалось, будто кукла подпрыгнула, и Кару ойкнула, а потом рассмеялась и стукнула моего брата по руке.

– Вы двое – просто ужасны, – сказала она, и на этом должно было бы все закончиться. На этом наш розыгрыш завершался (совсем непрофессионально, как я понимаю это сейчас), но... Кару снова вскрикнула. Она схватила меня за руку. – Ты видела?

– Что видела?

– Клянусь, она шевельнулась.

И выглядела она напуганной. Дыхание стало прерывистым, и она очень крепко схватила меня за руку, продолжая пялиться на марионетку. Мы с Томашем обменялись удивленными взглядами.

– Кару, – сказала я, – кукла не шевелилась...

– Нет, шевелилась. Я видела. Может, она пыталась нам что-то сказать. Господи, она там, наверное, голодает. Как бы там ни было, сколько она уже там находится? Ребята, вы ее вообще когда-нибудь кормили?

И взгляд, которым мы обменялись с Томашем после этой тирады, означал, гмм... ничего себе она выдала, потому что до этого момента, Кару казалась довольно нормальной. Ой, ну ладно. Кару никогда не казалась нормальной, со своими-то синими волосами и тату, и чудовищами, которых она постоянно рисовала, но производила впечатление психически здоровой. Но, когда она обеспокоилась, не голодает ли кукла с головой из настоящего черепа, я волей-неволей призадумалась.

– Кару... – начала я говорить.

Она меня перебила:

– Постой. Я хочу вам кое-что сказать. Я ее чувствую. – Она пристально посмотрела на куклу и нерешительно прильнула ближе, так что между стеклом и ее лицом остался фут, а потом спросила робким нежным голосом (словно вы обнаружили на улице тело, лежащее на тротуаре, и не знали, то ли человек был пьян, то ли мертв):

– Ты... в порядке?

Секунду ничего не происходило. Конечно, ничего бы и не произошло. Это же была кукла в стеклянном коробе. К ней никто не прикасался. Не было никаких сомнений, что к ней никто не прикасался. Кару цеплялась за меня, Томаш отошел на шаг от шкафа, и я точно знала, что сама тут не причем.

Так что, когда марионетка совсем неожиданно повернула голову и резко разжала челюсти, я закричала.

Томаш последовал моему примеру, как и Кару. Знай я тогда то, что знаю сейчас, то похвалила бы ее злобные челюсти за этот крик. Но тогда, у меня и мысли не возникло, что это могло быть на ее совести. Ну, а с чего бы мне это заподозрить? Она точно не прикасалась к стеклу. И весь мой детский ужас по поводу Марионетки, Которая Кусается мгновенно вернулся. Это была правда, все это было хреновой правдой, и та сказка была правдой, может быть, все сказки деды были правдой, и, о Боже, сколько раз я помышляла разбить стекло, а если бы разбила, может, мы бы уже были все мертвы?

Даже не помню, как мы бежали. Следующее, что я помню, как мы втроем промчались через двор от мастерской и, визжа, влетели через черный вход в кухню, хлопнув дверью. Дом был полон рождественской толпы дядюшек, тетушек, кузенов, кузин и соседей, хорошо знакомых со сказками деда. И когда они увидели нас – подростков! – вне себя от ужаса, что-то бормотавших про ожившую куклу, то так и покатились со смеху.

– Да нет, правда, она повернула голову. У нее разинулась пасть!

Никто нам не поверил, и Томаш решил нашу печальную судьбу, когда через несколько минут дал задний ход и снял с себя всю ответственность за происходящее.

– Видели бы вы сейчас свои лица, – сказал он нам с Кару, как будто он мог стереть собственный пронзительный вопль из нашей памяти. Он напустил на себя такое самодовольство, словно говоря, «какие же вы еще дети». Такое поведение старших братьев и сестер бесило, но то, что он так беззастенчиво врал, раздражало еще сильнее.

За это предательство он дорого заплатил спустя несколько дней, но это уже совсем другая история.

Смысл этой истории заключается в том, что я никогда не забуду быстрого клацанья тех, заостренные лисьих зубов, три раза подряд, и никогда не забуду совершенной ясности ужаса, который волной прошел через меня, и в одно мгновение возродил мою умершую веру в волшебство.

Это бы недолго продлилось. Моя вера снова бы померкла, скатившись к мерцающей неуверенности, но оказалось, что я была права, когда поверила. Это было волшебство. Просто не то, про которое я думала.

Марионетка, Которая Кусается – просто кукла, но... Кару – не просто девочка.

В этот Сочельник я впервые увидела, как действуют скаппы, хотя и не знала об этом еще на протяжении двух лет (два года эта дерзкая девчонка позволяла мне верить, что кукла была голодна), до тех пор, пока пару недель назад, в ее окно не впорхнул, охваченный огнем Кишмиш, и не умер у нее на руках.

Это был... шок. Видеть, как умирает Кишмиш, было шоком. Вообще его видеть было шоком, да еще узнать, что он настоящий (или был настоящим), а не просто какой-то полет фантазии в воображении Кару. С виду он был похож на ворона, но если к нему внимательно приглядеться, в ваш мозг начали бы поступать сообщения об ошибке: что-то было не так, что-то было ненормальным. А потом: о, его крылья. Его крылья были крыльями летучей мыши. И язык. У него был змеиный язык. Самое интересное, что это было только начало.

Был не только Кишмиш. Все из альбома Кару было настоящим, и все африканские бусы, которые она носила, не снимая, на самом деле были желаниями. «Практически бесполезные желания», то есть, скаппы могут исполнять вроде как самые слабые из них. Сейчас она в дороге, пытается заполучить в свои руки более мощные желания, но прежде чем покинуть Прагу, она оставила мне подарок. На него я и смотрю прямо сейчас.

У меня в ладони, размером с жемчужины (нет двух одинаковых по размеру или узору), но неотличимые от бисерин тех африканских бус, лежат пять скаппов. Практически бесполезные, но даже в одном скаппе заключено больше волшебства, чем я когда-либо держала в руках, а у меня их целых пять.

Пять крошечных секретов, чтобы приправить магией кашуплан, который я готовлю.

Каков план, спросите вы?

План состоит в том, чтобы, наконец (наконец-то, наконец-то), познакомиться со скрипачом и сразить его наповал.

Я – сразить наповал? Знаю-знаю. По законам джунглей и в романтических новеллах было бы все наоборот, но я не собираюсь ждать больше ни одной секунды. Нежные девочки, выросшие на сказках о принцах, может, и могут сидеть сложа руки и, хлопая своими ресничками, в отчаянии отбивать азбуку Морзе – «обратите на меня внимание, полюбите меня, пожалуйста» – но я не из таких. Ладно, если уж быть честной, я была такой три месяца назад и с меня хватит. Что со мной случилось? Когда Кару говорила о бабочках в животе и невидимых энергетических линиях всего этого действа, я подняла ее на смех, как безнадежного романтика, БОЖЕ МОЙ! Бабочки! Невидимые линии энергии!

Я поняла.

Я чувствую себя увядшим огурцом, забытым в ящике с более свежими, и мне хочется отнести себя на вытянутой руке к мусорному ведру. Кто это раскисшее нечто, маскирующееся мной? Это невыносимо. Если Кару может выслеживать самых ужасных людей на свете и красть их желания, значит, и я могу познакомиться с чертовым парнем.

Я – оголтелая фея. Я – плотоядное растения. Я – Сусанна.

И скрипач не узнает, что его ждет.

 Она
Глава 2
Своего Рода Пришелец

Вот, что мне известно:

Его зовут Мик.

Он играет на скрипке в Кукольном Театре Праги.

Если говорить о фактах, то это все. Больше я ничего не знаю. Но мы же не говорим о фактах. Мы говорим о том, о чем мне хочется, поэтому я скажу вам, что Мик из тех людей, на которых посмотришь и представляешь, каким он был ребенком. Бывают такие люди, которых абсолютно не представляешь детьми, вроде как они уже взрослыми сходят со страниц каталогов, в то время, как глядя на других, даже не приходится напрягаться, чтобы представить их бегущими вниз по лестнице утром в Рождество в супергеройских пижамах? Вот Мик – из последних. Не то что бы он мальчишка, хотя, наверное, есть чуть-чуть (самую малость), просто есть в этом нечто прямое и настоящее, волнующее и чистое, что не должно быть утрачено – насыщенная, цельная эмоция детства. Большинство людей теряет это. Они остепеняются и становятся уравновешенными. Вы же знаете, что многие приравнивают уравновешенность к скукоте, а уж ведут себя, словно изучающие инопланетян ученые, которые вытянули короткую соломинку, и все закончилось тем, что им поручили наблюдать за этой непритязательной разновидностью, людьми, и все эти ученые просто стоят, прислонившись к стенам, и ждут вызова домой на Зигборп-12, где все – очаровательные гении?

Ага, в общем, Мик не печалился и не страдал, и его глаза были широко распахнуты, словно он ждал, что в любую секунду может произойти что-то удивительное, и ему не хотелось это пропустить. Если он и пришелец, то пришелец с планеты, где нет ни музыки, ни пиццы, а здесь он чертовски в них влюбился.

Вот, значит, не-факты о Мике. Он такой, своего рода пришелец. Ну, знаете, гмм, делаю такой вывод из собранных случайных наблюдений. На расстоянии. Пристальных наблюдений в течение нескольких месяцев. (Это ведь не считается преследованием, если вы не следуете за ним к нему домой, да?)

Когда он играет на скрипке, то краснеет. Наверное, это своего рода факт. У него светлая кожа, а розовые щеки создают ощущение, будто он только что пришел с мороза, и он выглядит очень нежным. К его коже так и хочется прикасаться и целовать. Не то чтобы он был лысым или типа того; у него имеются бакенбарды и бородка. Выглядит он мужественно, но при этом у него кожа, как у сказочной принцессы. Ни за что не признаюсь ему, что так сказала, хотя я имела в виду в хорошем смысле про принцессу. У него самая мужественная кожа сказочной принцессы.

Ему где-то двадцать один, двадцать два года, и хотя он не миниатюрный, как я, но и не слишком высокий. Может, пять и восемь футов.[6]6
  5 футов 8 дюймов = 1.7272 метра.


[Закрыть] Оценивая невооруженным взглядом, если я встану на платформы, то как раз окажусь нужной высоты для достойного поцелуя, но, разумеется, прежде чем может быть выдан официальный «Сертификат о Поцелуесовместимости», необходимо провести испытания в полевых условиях.

А он будет выдан.

Уже скоро.

Или я могу взорваться.

Потому что, давайте просто скажем, что я вроде как пришелец с планеты безгубых тупых мартышек и слюнявых парнеподобных слизняков, на которой симпатия к лицевому разнообразию несет в себе риск сильнейшего воздействия грубостью. Под чем я подразумеваю... что еще не выбрала того другого человека, кому могла бы даровать благостность своей слюны. Я никогда... не целовалась. Об этом никто не знает, даже Кару. Это секрет. Моя предыдущая лучшая подруга подозревала что-то подобное, и теперь она на дне колодца. (Да ладно. Она в Польше. И к этому я не имею никакого отношения.) До сих пор кандидаты для поцелуев были, в лучшем случае, несоблазнительными. Есть парни, на которых смотришь – и хочется прикоснуться к их губам, а есть парни, которым хочется надеть на лица маски, наподобие тех, которые в Китае носили во время птичьего гриппа. В целом, последних парней больше.

Но губ Мика мне хочется касаться. Его губ своими губами. Может быть, и его шеи.

Но перво-наперво, необходимо заставить его узнать о моем существовании.

Вполне возможно, что он уже кое-что знает, но, скорее всего, только это: «не наступить бы на малышку-коротышку». Мы работаем в одном театре по выходным. Мы изредка проходим мимо другу друга в пределах досягаемости. Больше, чем на расстоянии вытянутой руки. Его близость делает со мной что-то странное и беспрецедентное. Мой пульс ускоряется, я становлюсь особой, необычайно чувствующей свои губы, словно они активировались для исполнения своих обязанностей, и я краснею.

Некоторое время назад, ради забавы и из вредности, мы с Кару обычно практиковали наши взгляды «раб мой, приди ж ко мне» на парнях-туристах на Староместской площади, и должна сказать, я была в этом очень хороша. Вам просто нужно представить, что посылаете глазами небольшие притягивающие лучи, которые непреодолимо влекут к вам парня. Или рыболовный крючок – эффект тот же. Все получится, вот попробуйте. Вам просто нужно очень хорошо представить, как ваши глаза направлены на объект, как они излучают эти лучи, которые захватывают его и подчиняют вашей воле. Правда потом, когда они подходят, возникает новая проблема – как от них избавиться. (Мы обнаружили, что если вести себя нервно, бросая украдкой взгляды себе через плечо и говоря таинственно и умоляюще, с очень сильным чешским акцентом: «Умоляю, немедленно уходи отсюда, ради своей же безопасности, пожалуйста», – то, как правило, это срабатывает).

Как-то Кару встретила тупоголового Каза, и наши игры с туристами закончились, но это ничего. Я довела до совершенства свой «ты мой раб» взгляд. Я должна быть магнитом. Но когда Мик рядом, силы покидают меня. Да Бог с ним, с этим взглядом «приди ко мне», у меня перестают работать основные двигательные функции, будто мой мозг сосредотачивает всю нервную деятельность на губах и слишком рано переходит к подготовке для поцелуя, в ущерб таким немаловажным способностям, как речь и ходьба.

Я могла бы сделать что-то обыденное и попытаться заговорить с ним (например: «Классно пиликал, красавчик»), но не доверяю своему речевому аппарату, который может запросто предать меня и умолкнуть, или начать лепетать и заикаться. К тому же в театре всегда есть какие-то люди – потенциальные свидетели унижения, что недопустимо. Нет-нет, я должна его выманить, как блуждающий огонек, который будет дразнить его, и заманивать все глубже и глубже в лес, пока он не заблудится и не сдастся на милость судьбы. Разве что никакого леса и обреченности – только выманивание. Как Венерина мухоловка, которая говорит: «Я – восхитительный цветок, приди и отведай меня», – а потом сама хватает! Чтобы сожрать! У меня обойдется без пожирания.

Ну, возможно, только слегка.

Итак, погнали. У меня есть скаппы в кармане и страсть в сердце.

Сегодня – та самая ночь.