Текст книги "Лучшее лето в её жизни"

Автор книги: Лея Любомирская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Голубятня

…Карлота Жоакина была старуха богатая и для своего возраста очень крепкая, но вздорная и склочная и какая-то абсолютно бессердечная.

Про нее доподлинно было известно, что каждую неделю она собственноручно толчет в небольшой каменной ступке кусочки стекла, мешает стеклянную пыль с хлебными крошками и рассыпает по дорожкам сада, а сама усаживается в беседке с вязанием и смотрит, как птицы слетаются на адское угощение. Младшая девчонка зеленщика Вашку – рыжая Жоана, которая убирала у Карлоты Жоакины по средам и пятницам, – уверяла, что старуха потом собирает птичьи трупики, перья сжигает, а из крови и костей варит зелье, которое делает ее невидимой тринадцатого числа каждого месяца. Зачем Карлоте Жоакине становиться невидимой по тринадцатым числам, Жоана не знала, но клялась, что своими глазами видела, как старуха откупоривает бутылку толстого неровного стекла, наливает оттуда в стакан вязкой темно-коричневой жидкости, разводит водой и выпивает залпом, и потом весь день ее не видно, только в доме раздаются какие-то пугающие звуки – не то плач, не то смех.

Зеленщиковой девчонке у нас не очень верили – все знают, что рыжие врут как дышат, к тому же Жоана вечно что-то читала, зеленщик ее уже и порол, и книги отнимал и жег, все без толку. Только отец отвернется – она уже шелестит страницами. Где только брала?

Но птиц – птиц в городе очень любили. В каждом доме держали хотя бы канарейку, а у моей квартирной хозяйки доны Анжелины их было восемь, и большой белоснежный попугай по имени Жока.

Поэтому, когда молочник Педру пришел к Карлоте Жоакине за деньгами за апрель и обнаружил ее в беседке уже холодную и с синим лицом, никто о ней не пожалел. Ну разве что собачка Пантуфля – милейшее и добродушнейшее создание, единственное существо, к которому старуха питала какое-то подобие привязанности.

Вскрытие завещания Карлоты Жоакины было назначено на полдень воскресенья. На площади соорудили что-то вроде помоста, вплотную к нему поставили большое кресло, а за ним, рядами, стулья. Нотариус сеньор Рибейра разыскал и уговорил приехать старухину дочку Терезиню, которую тридцать лет назад, зимой, Карлота Жоакина выставила из дома в одной ночной сорочке. В городе поговаривали, что Карлота Жоакина поймала Терезиню в постели с помощником аптекаря, но точно никто ничего не знал. Терезиню в ту зиму приютил падре Матуш и вскоре отправил куда-то на юг к своей дальней родственнице. Примерно тогда же из города тихонько исчез помощник аптекаря, никто про него и не вспомнил.

Сеньор Рибейра проводил Терезиню – теперь уже дону Терезу, почтенную матрону, скорее цветущую, чем красивую, – к креслу у помоста. Она уселась, и к ней немедленно прижались пять худышек в белых платьях, одна другой испуганнее.

Когда площадь заполнилась, сеньор Рибейра взошел на помост, сдержанно поклонился собравшимся и взял со стола большой коричневый конверт. Поклонился еще раз, с треском разорвал плотную бумагу – одна из худышек в белом платье ойкнула, – вытащил оттуда неожиданно маленький листок бумаги и откашлялся.

– «Я, Карлота Жоакина Мария Барбоза Сеабра, – прочитал он нараспев своим красивым глубоким баритоном, – находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все мое имущество, движимое и недвижимое, моему… – Сеньор Рибейра запнулся и откашлялся еще раз. – Моему… убийце».

Во внезапно наступившей тишине было слышно, как тоненько икает самая маленькая худышка.

* * *

– Ну хорошо, – в пятый раз повторил полковник Тейшейра и прошелся по комнате. – Допустим, кто-то придет и скажет: «Это я убил старуху, давайте мои деньги».

– Доказательства пусть предъявит, – подсказал из угла нотариус сеньор Рибейра.

– Доказательства пусть предъявит, – согласился полковник Тейшейра. – И что?

– Каторга? – полуспросил сеньор Рибейра.

– За старуху-то? – полковник поморщился и покачал головой. – Максимум ссылка. Но с конфискацией. В пользу города.

* * *

– Да мне-то что? – раздраженно бросила дона Тереза, с силой встряхнула мокрое белое платье и повесила его на веревку, где уже висели четыре таких же платья. – Это теперь ваши деньги, сами с ними и разбирайтесь.

* * *

За голубятню проголосовали почти единогласно. Против был только падре Матуш – он считал, что на деньги Карлоты Жоакины следует учредить фонд, чтобы давать приданое бедным невестам.

– Бросьте, падре, – сказал вечером полковник Тейшейра, распечатывая новую колоду. – Можно подумать, у нас в городе много бедных невест. А голубям надо компенсировать ущерб. Покойная, мир ее праху, как с ними расправлялась! Прямо геноцид!

– Авицид, – поправил падре Матуш. – Или колумбоцид.

– Да-да, – согласился полковник Тейшейра. – Именно. Ну что, партию по сентиму?

* * *

Голубятня получилась великолепная. Просторная, светлая, по верху – окошечки, чтобы голуби влетали и вылетали, чудо, а не голубятня, весь город ходил на нее посмотреть. Моя квартирная хозяйка дона Анжелина даже носила туда попугая Жоку, но Жоке там не понравилось, и он устроил скандал. Дона Анжелина говорила – от зависти.

На стену снаружи повесили блестящую табличку с надписью «Муниципальная голубятня имени Карлоты Жоакины» и стилизованным голубем посередине. Только разместили табличку довольно неудачно, прямо под одним из окошечек, и уже через неделю голуби так ее загадили, что надпись совершенно исчезла.

Сказки на перекрестках

Инициация

…открыл утром глаза и понял: сегодня. Просто понял, и всё…

…вот с самого утра было предчувствие, я тебе клянусь. Ну вспомни, за завтраком…

…дядя говорил, что каждый мужчина всегда про себя знает. А я не верил. Я раньше думал, что…

…я предпочитаю слово «интуиция». Да уж, пожалуйста. Ты же знаешь, я не люблю таких шуток. В конце концов, если бы я не…

…ничего не сказал, даже не посмотрел. Только рукой на дверь махнул – иди. Значит, все правильно…

* * *

…демонов нельзя бояться. Дядя говорит, что демоны слетаются на запах страха. Один раз испугаешься – и всё. Разорвут. Когда я был маленький, я боялся демонов. А теперь уже не боюсь. Я мужчина. Как дядя. Когда дядя выходит из дома, демоны разбегаются. Тех, которые не успевают разбежаться, дядя ловит и ест на завтрак. Сейчас я пройду ритуал, и демоны станут бояться меня, как дядю. Вы слышите, демоны? Я иду!..

…а ты уверен, что нам сюда? Точно? Ну смотри, тебе виднее, конечно, но я бы…

…демон! Демон! Еще демон! Все равно я не испугаюсь! Я не боюсь вас, демоны, не боюсь!!! Видите? Я не боюсь вас! Я плюю в ваши морды! Я плюю!..

…тормози, тормози, ну!!!! Ччччерт… Нет-нет, я в порядке. Правда, в порядке, просто губу прокусила…

…Оуэээ!!!! Я мужчина! Я мужчина!!! Я мужчина, и демоны меня боятся! Они останавливаются, когда я иду! Они боятся напасть на меня и кусают друг друга!!! Дядя, дядя, ты видел?!! Демоны меня боятся!!!

* * *

– Извините, извините, ради бога, извините, – в сотый раз повторяет Лурдеш, трогая ушибленный подбородок. На подбородке уже образовался и наливается свинцовым цветом большой, идеально круглый синяк.

– Ну что вы, что вы! – Ракел прижала бумажный платок к прокушенной губе и безуспешно пытается остановить тонкую струйку крови. – Вы абсолютно не виноваты! Вы вообще больше всех пострадали!

– Откуда только взялся этот придурочный пацан? – хмуро спрашивает Фабиу.

Лурдеш и Ракел синхронно пожимают плечами.

– Муж за ним побежал, – говорит Ракел. – Может, поймает.

* * *

– Бампер, – загибает пальцы Тьягу, – топливный бак, и я еще не очень внимательно все осмотрел, наверняка есть еще что-нибудь. И главное, ты же понимаешь – достаточно один раз стукнуть, дальше так и пойдет, хоть меняй теперь машину.

– Зато все живы и здоровы. – Ракел осторожно трогает пальцем распухшую губу. – А у этой девочки, Лурдеш, вообще машина почти вдребезги – и спереди, и сзади. Жалко, что ты не поймал мальчишку. Я бы с удовольствием поговорила с его родителями.

– Видишь ли, – задумчиво тянет Тьягу, – я его не то чтобы не поймал… я его не нашел. Он просто исчез, как будто его и не было, представляешь?

Морская собака

Собаке приснилось, что чайки пытаются утащить у нее рыбу, и она залаяла не просыпаясь. Чайки бросили рыбу и отлетели – белая села метрах в двацати от собаки и стала увлеченно расшвыривать мелкие щепочки, а пестрая поскакала вдоль прибоя, как будто играла в какую-то игру. Собака еще раз гавкнула для порядка и проснулась. В двадцати метрах от нее белая чайка нашла большую закрученную ракушку и пыталась в нее заглянуть то одним, то другим глазом. Пестрая летала над ней большими кругами.

Собака перевернулась на бок, потянулась и зевнула. Потом вскочила и потянулась еще раз, по очереди вытягивая каждую лапу. Белая чайка бросила свою ракушку и взлетела, а на ракушку немедленно спикировала пестрая. Собака встряхнулась и потрусила по пустынному пляжу к большому серому камню. Накануне собака нашла у камня гнездо с тремя яйцами и смутно надеялась, что там еще что-то осталось. Позади нее чайки затеяли свару из-за ненужной им обеим ракушки.

* * *

– Я, конечно, очень извиняюсь, – сказал сеньор Жозе Силва и откашлялся. – Я очень извиняюсь, но не могли бы вы сказать вашему мальчику, чтобы он рыбу у меня из ведерка не таскал?

Дона Амелия отложила книгу и с интересом посмотрела на сеньора Жозе Силву. Сеньор Жозе Силва еще раз откашлялся и на всякий случай снял кепку. Под кепкой обнаружилась блестящая загорелая лысина.

– Рыбу? – переспросила дона Амелия. – Из ведерка?

– Из ведерка, – подтвердил сеньор Жозе Силва. – Вон там стоит, – он кивнул на раскрытый красный зонт с надписью «Кока-кола». Зонт был огромный. Он лежал на песке боком и закрывал от доны Амелии полпляжа.

– Рыбу из ведерка… – задумчиво повторила дона Амелия. – А почему вы думаете, что это мой мальчик таскает у вас рыбу из ведерка?

– А больше некому, – сказал сеньор Жозе Силва и переступил с ноги на ногу. – Тут же больше нет никого. Я только. Ну и вы вот. С мальчиком.

Дона Амелия снова посмотрела на зонт с надписью «Кока-кола» и кивнула. Потом поднялась на ноги.

– Рубен! – позвала она. – Рубен! Зачем ты таскаешь рыбу из ведерка?

– Это не я! – откликнулся Рубен. Он валялся в прибое, и волны то и дело переворачивали его со спины на живот и обратно, как сосиску на сковороде. – Это собака приходила!

– Видите, – сказала дона Амелия. – Это не он. Это собака.

– Какая еще собака? – буркнул сеньор Жозе Силва и надел кепку. – Нету тут никакой собаки. Вот люди, а, – бубнил он, возвращаясь к своему зонту, – вначале рыбу таскают, потом говорят – собака.

* * *

У камня гнезда не оказалось. Собака обнюхала все вокруг – гнезда как не бывало. Собака чуть-чуть покопала песок – у камня и подальше, но в песке тоже ничего не было. Собака уселась и свесила розовый язык. Ей было немного жарко, немного нудно, и уже начинало хотеться есть.

* * *

– Ну мам! Ну я не хочу переодеваться! Я есть хочу! Ну мааам!

– Я зато хочу, – сказала дона Амелия, закатывая Рубена в синее мохнатое полотенце. – Я очень хочу, чтобы ты переоделся. Я так хочу, чтобы ты переоделся, что мне прямо аж невмоготу.

– Тебе вмоготу! – проныл Рубен. – А я есть хочу! Я сейчас умру!

– Не умрешь. – Дона Амелия вынула из сумки сухие плавки и натянула их Рубену на голову, как лыжную шапочку.

– Ну мам! – взвизгнул возмущенный Рубен.

– Переодевайся, и сразу будем есть.

* * *

Собака почувствовала, что пахнет едой. Запах был немного странный, точно не рыба и не яйца, но это явно была еда. Собака напружинила нос и пошла в ту сторону, откуда доносился запах.

* * *

– А ты знаешь, что здесь живет собака? – спросил Рубен.

– Большая?

– Вот такая, – Рубен показал сантиметров пятьдесят от земли, потом приподнял руку еще сантиметров на десять. – Нет, вот такая. Даже еще больше.

Дона Амелия присвистнула.

– Ого! А чья она?

– Ничья.

Дона Амелия с удивлением смотрела на Рубена. Очень странно. Раньше бы он обязательно сказал «моя».

Рубен сосредоточенно строил замок и не чувствовал ее взгляда.

– Плохо, что ничья, – наконец сказала дона Амелия. – Собака должна быть чья-нибудь.

Рубен похлопал ладонями, утрамбовывая крепостную стену.

– Этой собаке не надо быть чьей-то. Это, наоборот, всё здесь ее.

– Всё-всё?

– Всё-всё. И пляж. И чайки. И этот дяденька с рыбой.

– И бутерброд, который ты как будто не ел, – поддразнила его дона Амелия.

– И бутерброд тоже, – серьезно кивнул Рубен.

* * *

Собака положила голову на вытянутые лапы и вздохнула. Незнакомая еда оказалась очень вкусной, жалко, ее было немного. Собака облизнулась. Прямо перед ней по песку двигалось что-то розовое. Двигалось странно, елозило туда-сюда и не убегало. Собака подползла поближе и ткнула в розовое носом.

* * *

– Не щекочись! – сказал Рубен.

– Чего? – Дона Амелия перевернула страницу. – Чего я не делай?

– Я думал, это ты меня в пятку пощекотала, – объяснил Рубен и вкопал у входа в замок большую закрученную ракушку. – А это не ты, это собака.

Дона Амелия отложила книгу и посмотрела вокруг. Если не считать неподвижного сеньора Жозе Силвы с удочкой, пляж был абсолютно пуст, только возле прибоя ссорились две чайки – белая и пестрая.

Дона Амелия улыбнулась и пощекотала Рубена.

– Осторожно! – завопил он. – У меня из-за тебя замок сломается!

* * *

Штука была замечательная. Не очень большая и не очень маленькая. Пахла она как то розовое, только сильнее, и не дергалась, когда собака тыкала в нее носом. Собака осторожно взяла штуку зубами и потрясла. Чайки перестали скандалить и подобрались поближе.

* * *

– Я не понимаю, как ты ухитрился потерять сандалию, – сердито сказала дона Амелия.

– Это не я, это собака! – Рубен развел руками. – Я даже не видел, как она ее взяла!

Дона Амелия вздохнула.

– Тогда забери у нее.

– Не могу! Она не отдает!

Дона Амелия посчитала про себя до десяти.

– Домой пойдешь в одной сандалии, – сказала она наконец.

– И пойду.

– И пойдешь.

– И пойду!

Рубен резко отвернулся, присел на корточки и стал застегивать левую сандалию. Дона Амелия покачала головой. Хотела бы она знать, куда он на самом деле задевал правую. Может, заложил в основание замка?

* * *

Собака набегалась со штукой и тяжело плюхнулась на песок. Штуку она положила рядом, и та лежала тихонечко. Штука выглядела усталой и довольной.

Чайки сидели тут же поблизости. Вид у них был демонстративно незаинтересованный.

Собака поднялась с песка. Надо быстро прятать штуку, пока чайки ее не украли.

* * *

Сеньор Жозе Силва смотал свои удочки и закрыл огромный красный зонт с надписью «Кока-кола». Потом обвел взглядом пустынный пляж и замер. На мокром песке отчетливо виднелись отпечатки больших лап, как будто там только что пробежала крупная собака.

– Матерь божья, – пробормотал сеньор Жозе Силва.

В этот момент здоровенный замок из песка и ракушек – его весь день строил мальчишка, который с утра стянул у сеньора Жозе Силвы рыбу, – взорвался тучей песчинок и стал оседать. Казалось, что под него быстро-быстро подкапывается кто-то невидимый.

– Матерь божья, – опять пробормотал сеньор Жозе Силва почти со слезами в голосе и несколько раз перекрестился.

За его спиной две чайки – белая и пестрая – дружно вытаскивали из пластмассового ведерка больших серебристых рыбин.

Не сезон

Ощущаю себя по кусочкам. Вчера вечером кусочек, сегодня с утра кусочек. Кусочков много, я их кручу так и эдак, прикладываю друг к другу, смотрю – совпадут ли края, сойдется ли рисунок. Странное занятие, как незнакомую головоломку собирать: глядишь на кучу деталек, а во что их надо сложить, не знаешь. И вообще ничего не знаешь. Может, их там недостаточно, деталек, для целой картинки. Или, наоборот, кто-то смешал две головоломки. И хорошо еще, если хотя бы одну из них можно собрать целиком.

Вот, например, последний кусочек – запах кофе. А до того – мерзнут ноги. Нет, путаю, кусочек с «мерзнут ноги» был раньше. А прямо перед запахом кофе был чавкающий звук, который издает раскисшая глина. И как это сложить в одну картинку?

А самое странное, что я не очень представляю себе, что такое кофе. И как выглядит раскисшая глина. Я даже не уверен, есть ли у меня ноги. Кусочки ощущений не вызывают у меня никаких ассоциаций, они не связаны ни с каким знанием. Они просто возникают во мне и с шорохом падают в кучу других маленьких, ни с чем не связанных кусочков.

– Мам, можно мне на улицу? Ну мааа-мааааааааа!!!!! – пронзительный вопль врывается в меня маленьким смерчем, подхватывает кусочки ощущений, кружит их, разбрасывает, слепо, бессистемно, как и положено смерчу. И вдруг я понимаю, что все изменилось. Что нет больше кучи деталек, что головоломка сложилась в цельную картину. В меня.

Оглядываюсь, чтобы понять, где я.

Пустынная улочка, маленькие домики, по виду – нежилые. Пахнет солью, сыростью и йодом, откуда-то из-за деревьев доносится сдержанный рокот волн.

– Ну мааааааам, ты же обещала, что сегодня будет можно гулять!!! – На крыльце двухэтажного розового домика маленькая взъерошенная девочка в клетчатых брючках и красном пластиковом дождевике топает ногами в резиновых сапожках. Злые слезы ползут по круглым щекам. – Ты обещала, и я пойду!!!

Девочка делает крошечный шаг в сторону улицы, всем своим видом выражая протест.

Из домика доносится женский голос. Я не могу разобрать слов, но понимаю, что женщина объясняет, почему именно девочка в клетчатых брючках не может пойти гулять.

Девочка зажимает уши.

– Я тебя не слушаю!!! – кричит она, повернувшись к дому. – Я тебя не слушаю, не слушаю!!! Ты вчера обещала, а первое слово дороже второго!!! Я ушла, меня тут уже нету, это не я с тобой разговариваю!!!

На крыльце появляется молодая женщина в халате. У нее такое же круглое лицо, как у дочери, и такие же круглые глаза.

– Катиня, ну какое «обещала»? – голос у женщины скорее обиженный, чем сердитый. – Мы договорились, что ты пойдешь гулять, если не будет дождя. А ты сама видишь – дождь идет.

Девочка непримиримо шмыгает носом.

– Ничего и не идет! Дождь стоит и смотрит, как ты нарушаешь свое слово!

Мне становится смешно, и я неожиданно для себя фыркаю. Мать и дочь одновременно вскидывают на меня глаза. Женщина краснеет.

– Ой, извините, пожалуйста, я вас не заметила, – говорит она. – Вы к нам?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. А к вам можно?

– Ну конечно! – она улыбается и кивает на табличку, которой я до сих пор не замечал. На табличке написано «Семейный пансион „Меховая тапочка“».

– Наш пансион – единственное место в городе, где можно остановиться зимой, – со сдержанной гордостью говорит женщина, пропуская меня в дом. – А вы к нам надолго?

– Не знаю, – опять говорю я и, видя, что женщина смотрит на меня недоверчиво, повторяю: – Правда не знаю. Как получится.

Женщина серьезно кивает, как будто мое объяснение ее полностью удовлетворило.

– Меня зовут Мария Луиза, – говорит она. – А это Катарина. Катиня, поздоровайся с сеньором.

Катиня показывает мне язык и отворачивается.

– Катиня! – укоризненно произносит Мария Луиза. – Как ты себя ведешь? Что о тебе подумает сеньор?!

Катиня прячется за мать.

– Он не сеньор, – бурчит она тихонько. – Он дождь.

На мгновение мне кажется, что сейчас Мария Луиза всплеснет руками, скажет: «Ну конечно, как же я сразу не догадалась!» Меня выставят из «Меховой тапочки», и я пойду по улице, постепенно теряя ощущение себя целого, распадаясь на не связанные друг с другом кусочки незнакомого пазла.

Но Мария Луиза ободряюще мне улыбается, потом наклоняется и обнимает Катиню.

– С дождем тоже надо здороваться. Воспитанные девочки обязательно здороваются с дождем.

– А невоспитанные? – спрашивает Катиня.

– А невоспитанные не получают пирога к чаю!

* * *

Мы пьем чай с пирогом и мармеладом на маленькой кухне, выложенной разноцветной радужной плиткой.

– «Меховая тапочка» – непривычное название для пансиона, – говорю я.

– Это наше зимнее название… – Мария Луиза пододвигает мне мармелад. – Летом мы называемся «Морские камушки». А зимой хочется чего-то теплого. Уютного, как фланелевая пижама и плед с кисточками. Или вот меховые тапочки.

– И много у вас постояльцев? – Не то чтобы это меня интересовало, но мне почему-то нравится беседовать с Марией Луизой.

– Летом да, очень. У нас же курортный город, пляжный. Он летом оживает, а зимой впадает в спячку. Как медведь. Здесь зимой делать нечего. Дождь все время… ох, простите! – Мария Луиза краснеет до слез.

Мне становится обидно.

– Если я загостился, я пойду, – говорю я. – Вас послушать, так это из-за меня тут зимой жизни нет. Я сегодня слышал, Катиню мной пугаете. Тоже мне нашли людоеда, пожирателя детишек!

– Но она же простужается! – Мария Луиза смотрит на меня жалобными глазами. – Она бегает по лужам, приходит мокрая, потом болеет!..

Представляю себе надрывно кашляющую Катиню, бледную, с блестящими температурными глазами, и мне становится скверно.

– Может, еще чайку? – преувеличенно бодро спрашивает Мария Луиза. – Горяченького, а?

Киваю, не говоря ни слова.

Катиня подходит ко мне и берет меня за руку.

– Не слушай маму, она паникерша. Я простужаюсь только летом, когда пью холодную воду. Пусти-ка, – командует она и лезет ко мне на колени. Несколько секунд изучающе смотрит на меня внимательными круглыми глазами. – А вот скажи, куда идет дождь, когда он идет?

Неопределенно пожимаю плечами. Как объяснить, куда идет дождь, если дождь до сегодняшнего утра даже и не подозревал о том, что он куда-то идет?

– Завтра я тебе покажу, – говорю я Катине, перевожу взгляд на Марию Луизу, которая хлопочет над чаем. – Я остановлюсь у вас ненадолго? Если можно.

Она протягивает мне чашку и улыбается.

– Да, конечно! Мы с Катиней будем очень-очень рады! Правда, Катиня?

* * *

Катиня выдумала игру. Называется «Куда идет дождь». Мы играем в нее все вместе, хотя Мария Луиза и ворчит иногда, что у нее много дел. Надо развернуть карту городка и, не глядя, ткнуть в нее пальцем. Потом мы выходим из дому и идем туда, куда указал палец. Катиня бежит впереди нас и кричит: «Уступите дорогу! Все уступите дорогу! Дождь идет!»

Я понял, что пансион «Меховая тапочка» в пустом курортном городе – идеальное место для усталого зимнего дождя. Я уже знаю, что такое кофе, и, оказывается, предпочитаю чай и горячий шоколад с ванилью. Я попробовал океанскую воду и обнаружил, что у нее вкус поцелуя. Забредя однажды с Катиней на пустырь, я весь перемазался в глине. Запахи, звуки, прикосновения не кажутся мне больше разрозненными картинками, каждое ощущение тянет за собой сотни других, настоящих и воображаемых. Я счастлив. И даже мысль о том, что однажды все это закончится, меня не пугает. Я научился складывать свою головоломку и знаю, что это умение никуда от меня не денется.

* * *

Я просыпаюсь от ощущения, что в окно с курлыканьем бьется яичница с ветчиной. Открываю глаза. На карнизе толстый голубь крутится перед флегматичной голубкой. С кухни пахнет чем-то вкусным, а с улицы доносятся голоса Марии Луизы и Катини.

Выглядываю в окно. Мария Луиза, стоя на стремянке, снимает табличку «Семейный пансион „Меховая тапочка“».

Когда я выхожу на улицу, Мария Луиза уже слезла со стремянки, а над дверью красуется табличка «Резиденциал „Морские камушки“».

Значит, весна, начало курортного сезона, и больше мне здесь делать нечего.

В этот день мы гуляем просто так, не играя в «Куда идет дождь». Улица за улицей я прощаюсь с маленьким сонным городком. Он изменился. Кое-где в домах открыты ставни, откуда-то до нас доносятся голоса, смех, иногда – собачий лай. «Странно, – думаю я. – За всю зиму я ни разу не видел здесь собак». Мария Луиза берет меня за одну руку, а Катиня – за другую. Я не знаю, о чем они думают, но чувствую, что обо мне.

А на следующий день я ухожу. Я обнимаю и целую Марию Луизу. У ее губ вкус океанской воды.

Я подхватываю Катиню на руки и целую круглую щечку. Щечка пахнет ванильным шоколадом.

Мария Луиза всхлипывает.

– Не плачь! – говорит Катиня. – Он вернется! Ты ведь вернешься?

– Конечно, – отвечаю я. – Разве ты забыла, что дождь возвращается каждую зиму?

Мария Луиза улыбается и прижимает к себе Катиню.

– Ты тоже, пожалуйста, об этом не забудь, – тихонько просит она.

* * *

Я иду прочь, прямо через деревья и дома. Через сотню шагов оборачиваюсь. На пороге залитого солнцем двухэтажного розового домика стоят две фигурки – одна побольше, другая поменьше – и машут мне ненужными по такой погоде красными зонтиками.