Текст книги "Лучшее лето в её жизни"

Автор книги: Лея Любомирская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Мясная сказка

Франсишка, как всегда, появляется совершенно бесшумно, и дона Карлота еле сдерживает раздраженное восклицание. Конечно, она не делала ничего такого, что нужно было бы скрывать от прислуги, но все же… неприятно, когда, задремав в кресле, вдруг просыпаешься оттого, что на тебя уставились маленькие тусклые глазки горничной.

– Я, кажется, уже неоднократно просила вас не подкрадываться ко мне, – льда в голосе доны Карлоты с лихвой хватило бы на то, чтобы в разгар лета заморозить судоходную реку Доуру, и еще осталось бы для муниципального катка.

Но Франсишка нечувствительна к интонациям. На ее туповатом лице – обычная смесь сосредоточенности и безмятежности.

– К вам сеньора Пештана, сеньора. Прикажете провести ее сюда?

Дона Карлота еле слышно шипит сквозь стиснутые зубы. Мадалена Пештана не нерадивая прислуга, ее не отхлещешь по щекам и не вышлешь из комнаты. Простая, невыносимо простая и недалекая, примитивнее Франсишки, вульгарнее кухарки Алзиры, Мадалена Пештана не оставляет дону Карлоту в покое, являясь без приглашения, запросто, «по-родственному». По-родственному! Дона Карлота нервно сжимает и разжимает сухонькие кулачки. Прошло двадцать два года, а она до сих пор не понимает, что за помрачение на нее нашло, когда она дала согласие на брак своей единственной дочери и наследницы Армандины с этим прохвостом, мальчишкой механиком Антониу Пештаной. Хотя что она могла поделать? Достаточно некрасивая, чтобы дорожить любым проявлением мужской благосклонности, и достаточно избалованная, чтобы получать все, что ей захочется, Армандина пригрозила, что убежит со смазливым мошенником, если мать не разрешит им пожениться.

– Какое счастье, что вы, мой друг, не дожили до этого позора, – шепчет дона Карлота, обращаясь к висящему на стене портрету военного в орденах. Покойный генерал Орасиу де Меллу отвечает ей злобным – точь-в-точь как при жизни – взглядом.

Дона Карлота прерывисто вздыхает. Прохвост Пештана оказался, в конце концов, не таким уж никчемным типом. Судя по письмам, которые дона Карлота получает из Анголы, бывший механик прекрасно управляется и с фабрикой, и с шахтами, и с хлопковыми плантациями, а довольная Армандина сидит дома и рожает детей. Вот только эти бесконечные беспорядки… И хотя дона Карлота верит в непоколебимую мощь португальской армии, на душе у нее неспокойно. Хорошо бы, думает она, Армандина забыла наконец скандалы двадцатилетней давности и вернулась домой вместе с детьми. В конце концов, дона Карлота имеет право хотя бы познакомиться с внуками. А пока из семи дочерей Армандины она знает только самую старшую, Инеш, которая воспитывалась здесь, у бабушки. Строгое лицо доны Карлоты смягчается. Инеш, конечно, взбалмошная девчонка, чего стоит ее давешняя выходка в PIDE,[30]30
  PIDE – служба госбезопасности в салазаровской Португалии. Поскольку врачи были военнообязанными, внучка доны Карлоты Инеш, окончившая медицинский факультет Лиссабонского университета и работавшая в больнице, заполняя формуляр на получение паспорта, в графе «род занятий» написала «домашняя хозяйка». Ее вызывали на собеседование в некий кабинет, где поинтересовались, зачем она солгала органам.
  «Я?! Солгала?! – изумилась юная Инеш. – Я написала абсолютную правду! Даже вы не сумеете доказать, что я – дикая хозяйка!»


[Закрыть] но она – настоящая де Меллу. Покойный генерал бы ею гордился.

– Прошу прощения у сеньоры…

Дона Карлота, совсем было погрузившаяся в приятные мысли о внучке, вздрагивает.

– Да-да, Франсишка, – говорит она торопливо. – Я помню, Мадалена Пештана. Проводите ее в оранжерею, я сейчас туда приду.

* * *

«Что за дурацкая мода, – думает Алешандра Суареш, машинально постукивая десятисентимовой монеткой по прилавку, – украшать витрины мясного отдела цветами и фруктами? Ей-богу, окорокам и сосискам совершенно не идут зеленые венки, да и апельсины тут выглядят как-то неестественно».

* * *

– Доночка Карлоточка, дорогая! – Мадалена смачно чмокает дону Карлоту в обе щеки, обдавая ее густым запахом духов – слишком тяжелых, чтобы использовать их днем. Дона Карлота кривится, как от зубной боли, но Мадалена этого не замечает. Она страшно возбуждена, ее круглое лицо пылает, и все три подбородка мелко трясутся. Ей явно не терпится поделиться какой-то новостью, но она побаивается суровой родственницы.

– Да вы присаживайтесь, дорогая. – Дона Карлота подбородком указывает Мадалене на плетеное кресло и сама садится в такое же. – Франсишка!

– Kофе, сеньора?

– Да. И поживей.

Мадалена возится как курица, пытаясь усесться поудобнее, но изящное плетеное креслице слишком мало для ее могучего зада. Она с тоской думает, как хорошо было бы сейчас сидеть в гостиной на мягкой софе и пить ледяной лимонад, но в доме доны Карлоты не принято спорить с хозяйкой.

«Я такая же, как она, – бубнит в голове у Мадалены чей-то голос, подозрительно напоминающий ее собственный. – Я ничуть не хуже, мой старший брат женат на ее дочери, я прихожусь родной теткой ее внучке. Какого черта я боюсь эту вяленую индюшку? Кооооооофе… а если мне охота мятного лимонада?!»

– Вы в порядке, дорогая? – голос доны Карлоты – смесь льда, меда и яда. – Вы такая красная, может, вам не стоит пить кофе? Хотите, я велю Франсишке сделать лимонад?

При слове «лимонад» Мадалена судорожно сглатывает и мотает головой.

– Нет-нет, я с удовольствием выпью… эээ… горячего кофейку!

Подоспевшая Франсишка подает ей крошечную чашечку. Чтобы побыстрее покончить с неприятным ритуалом, Мадалена делает большой глоток… и разом обжигает рот и горло.

Дона Карлота с интересом естествоиспытателя смотрит, как по пухлому, еще более покрасневшему лицу родственницы текут слезы.

– Франсишка! – зовет она. – Принесите сеньоре Пештане стакан холодной воды! И куда вы опять засунули коробку с носовыми платками? Сколько раз надо вам повторять, что носовые платки всегда должны быть под рукой?!

* * *

«Пожалуй, я возьму вон той колбасы, – думает Алешандра Суареш, разглядывая тугой розовый батон, не умещающийся в соломенной корзинке. – Не особо изысканная, но на вид весьма аппетитная».

* * *

Добродушная Мадалена не умеет сердиться долго. Она уже прокашлялась, утерла слезы, выпила два стакана воды и еще один – после долгих уговоров – лимонада со льдом и мятой и опять горит энтузиазмом.

– Ах, дона Карлоточка, – произносит она тоном опытной искусительницы. – Вы себе даже не представляете, что мне сегодня рассказал мой Матуш!

Дона Карлота тихонечко вздыхает. Так она и знала. Матуш – верный Мадаленин поклонник, преданно ухаживающий за ней вот уже добрых полтора десятка лет, – недавно стал владельцем крошечного магазинчика, торгующего лотерейными билетами, открытками с видами Лиссабона и бульварными газетками. Теперь Матуш целыми днями читает всякую дрянь, а потом пересказывает ее неграмотной Мадалене. А Мадалена тут же мчится к доне Карлоте, чтобы поделиться с ней «по-родственному». В прошлый понедельник это была новость о грядущем конце света. За два дня до того – рассказ о бородатом младенце с двумя головами. А теперь что?

– Это о коммунистах. – Мадалена оглядывается и слегка понижает голос. – Знаете ли вы, дона Карлоточка, что у коммунистов есть Железная Занавеска?!

От неожиданности дона Карлота издает булькающий звук, но тут же берет себя в руки.

– Да-да! – с жаром продолжает Мадалена. – Поэтому у них, в коммунистических странах, всегда темно!!! Они живут за Железной Занавеской!!! Дышать у них почти нечем, и воздух выдают по карточкам!

Доне Карлоте уже все равно – по карточкам, так по карточкам. Совершенно без сил она полулежит в кресле, мечтая только об одном – не расхохотаться в голос.

– А по ночам, – увлекшись повествованием, Мадалена даже не замечает, что происходит с доной Карлотой, – они приоткрывают занавеску и ПОДГЛЯДЫВАЮТ ЗА НАМИ!!! И это страшный секрет! Если коммунисты узнают, что я вам это рассказала, они нас обеих порежут на мелкие кусочки!

Дона Карлота не выдерживает и разражается совершенно неаристократическим хохотом. Мадалена обиженно замолкает. В этот момент что-то легонько касается ее плеча, и толстушка испуганно взвизгивает.

– Я только хотела спросить, не нужно ли еще чего-нибудь. – Лицо Франсишки, как обычно, непроницаемо, но в глубине ее маленьких тусклых глаз Мадалене внезапно мерещится угроза.

* * *

– Барышня! – Алешандра Суареш, теряя терпение, пытается привлечь внимание продавщицы. – Барышня! Вы мне взвесите кусок этой колбасы, или я должна здесь стоять до завтра?!

– Одну минуточку. – На туповатом лице продавщицы – смесь сосредоточенности и безмятежности. – Вам какой? Вот этой, жирненькой?

– Да, пожалуйста, – кивает Алешандра. – А скажите мне, дона… дона… – Алешандра, сощурившись, читает имя, написанное на маленькой табличке. – Скажите мне, дона Франсишка, вот эта ветчина, которая лежит рядом с колбасой, она тоже жирная?

– Нет-нет, что вы! – обижается продавщица. – Ни капли жира! Чудесная, практически диетическая ветчинка из мяса индейки!

– Тогда взвесьте мне, пожалуйста, и ее тоже.

– Хорошо. – Франсишка бросает на весы бледно-розовый брусок ветчины и поворачивается к Алешандре. – Вам так завернуть, – неожиданно сипло спрашивает она, облизывая губы дрожащим языком, – или, может, порезать? Я бы порезала. На кусочки, а?

Нанда на свежем воздухе

Нанда курит на балконе. Облокотилась о перила и задумчиво пускает дым.

Балкон крошечный, полтора на полтора шага. Нанда делит его с двумя большими кадками с гибискусами и одним маленьким горшком с карликовой пальмой. Покосившаяся пальма подперта воткнутым в землю красным карандашом. Вчера Нанда не уследила за толстым котом Барнабе, и он немножко покопался в горшке. Пальму Нанда спасла, но отшлепанный газетой Барнабе в отместку откусил первый гибискусовый бутон.

Нанда смотрит вниз. Справа внизу, возле такого же, как у нее, балкона, на узеньком карнизе сушатся чьи-то маленькие белые кроссовки. Кроссовки старенькие и какие-то измятые, как будто их долго жевали. Они стоят смешно уткнувшись друг в друга носами. Нанда перегибается через перила и пытается стряхнуть пепел в ближайший кроссовок, но промахивается.

На плите свистит чайник. Нанда тушит окурок о перила и сует его в кадку с гибискусом.

Ей тут же становится стыдно, поэтому она осторожно, двумя пальцами, вытаскивает окурок, уже перепачканный мокрой землей, кладет его на перила, долго и тщательно вытирает пальцы об джинсы.

Чайник свистит все надрывнее, но Нанда не обращает на него никакого внимания. Она выходит в комнату, решительно хватает развалившегося в кресле Барнабе и запирает его в ванной. Спросонья Барнабе коротко вякает, потом стягивает с батареи две тряпки и полотенце, укладывается на них и снова засыпает.

Нанда выносит с балкона горшок с покосившейся карликовой пальмой и ставит его на стол. Потом, согнувшись и покряхтывая от натуги, волоком вытаскивает обе кадки с гибискусами.

Чайник отчаянно взвизгивает и сплевывает свисток. Нанда не глядя протягивает руку и выключает плиту. Подходит к узкому буфету, сплошь залепленному переводными картинками, и вытаскивает оттуда маленький пузатый заварочный чайничек из рыжей глины и большую красную жестянку из-под чая. Жестянка кажется Нанде подозрительно легкой. Нанда трясет ее, потом поддевает крышку кончиком ножа и открывает жестянку. Жестянка пуста.

Нанда тяжело вздыхает, споласкивает чайничек под краном, засовывает туда два пакетика чая «Делти» из надорванной картонной коробки и заливает их кипятком. Крышку от пузатого чайничка Барнабе уронил с балкона еще в прошлом году, поэтому Нанда прикрывает чайничек маленьким блюдцем в голубых незабудках.

В ванной просыпается Барнабе и начинает скрестись в дверь, тоненько постанывая. Нанда заглядывает к нему и говорит «ш-шу!». Барнабе прекращает постанывать и скрестись, но начинает ныть басом. Нанда еще раз говорит «ш-шу!» и звонко хлопает раскрытой ладонью по косяку ванной. Барнабе недовольно умолкает, Нанда даже через дверь чувствует его недобрый взгляд.

Нанда несет на балкон стул и маленькую скамеечку для ног. На стул она кладет зеленую клетчатую салфетку с вышитыми инициалами Ф. М. – Фернанда Машаду. Эту салфетку Нанда сделала во втором классе и получила за нее «отлично», потому что буквы вышли красивые что с лица, что с изнанки. На салфетку Нанда ставит заварочный чайник, белую кружку с ручкой в виде пятнистой коровы, блюдце с нарезанным лимоном и оставшееся с Пасхи шоколадное яйцо. Приносит из комнаты большую пластмассовую пепельницу и полупустую бутылку какого-то сладкого сливочного ликера. Пепельницу Нанда пристраивает на перила рядом с грязным окурком, а бутылку ставит на пол, потому что на стуле места уже нет.

Нанда придирчиво оглядывает балкон, вытаскивает из кармана пачку сигарет и зажигалку и кладет их рядом с чайничком. Наливает в чашку с ручкой-коровой дегтярно-черного, почти непрозрачного чая, кидает туда лимон и осторожно усаживается на маленькую скамеечку, вытянув длинные ноги по обе стороны стула.

Правая нога почему-то оказалась длиннее и просунулась между прутьями балконной ограды. Нанда дергает ногой, вначале слегка, потом посильнее, пока наконец мягкая розовая тапочка с помпоном не сваливается вниз. Нанда шевелит пальцами в полосатом носке-перчатке и хохочет.

* * *

«Четыре часа, – думает Паулиня Азеведу. – Кроссовки должны были уже высохнуть».

Она поднимает жалюзи, раскрывает окно и недовольно хмурится. На карнизе рядом с ее чистенькими кроссовками лежит чужая поношенная розовая тапка с помпоном.

– Засранцы, – бурчит Паулиня. – Сейчас поднимусь и…

Паулиня замолкает и дышит на внезапно заледеневшие руки. Ей некуда подниматься. Она живет практически на крыше, в прилепленной к трубе крошечной квартирке, которую лифтерша сдает ей за сто пятьдесят евро в месяц.

– Спокойно, – говорит Паулиня громко и раздельно. – Спокойно. Это просто мальчишки. Опять бегали по крыше и закинули мне сюда эту тапку. Просто мальчишки.

Паулиня высовывается из окна в поисках мальчишек. Оглядывается вокруг, зачем-то поднимает голову. Прямо перед ней в воздухе парит пятка в полосатом радужном носке и довольно шевелит пальцами.

Маленькая русалочка

– Я сегодня на рынке Паулу встретила. Он тебе привет передает.

– Спасибо… погоди, это какого Паулу?

– Ну, у которого девочка в инвалидной коляске.

– А, этого! Ну надо же! Я его сто лет уже не видел! С тех пор как ходили с ним в «Маленькую русалочку» киянд[31]31
  Киянда (kianda) – в ангольской мифологии дух водоема. Разные народности представляют себе киянду по-разному, в том числе и в виде женщины с рыбьим хвостом (русалки).


[Закрыть] есть.

– КОГО есть?!

– Киянд. Ну что ты на меня так смотришь? Ты что, не знала, что их едят?

* * *

– Выбирайте, какая понравится. – Официант махнул рукой в сторону огромного – во всю стену – аквариума и отошел к стойке.

– Слушай, я не могу, – сказал Паулу, делая шаг назад. – Серьезно, не могу. Пошли отсюда. Пойдем лучше в бразильский ресторан. Или в «Короля-каракатицу», я плачý.

– Брось! – Луиш Мигел сунул в рот сигарету и похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. – Когда ты еще попробуешь киянду, их завозят раз в жизни. – Он помахал официанту и показал пальцем на свою незажженную сигарету. Официант кивнул.

– Я переживу. Нет, серьезно. Как их вообще можно есть? Ты посмотри на них!

Луиш Мигел посмотрел. Маленькие пухлые киянды безо всякого интереса таращились на него из аквариума и вяло шевелили короткими хвостами. Вид у них был осовелый, как будто они покурили лиамбы.[32]32
  Лиамба (liamba) – каннабис.


[Закрыть]

Подошел официант с зажигалкой. Луиш Мигел прикурил из его рук.

– Еще не выбрали? – спросил официант.

– Минутку, ладно? – Луиш Мигел подмигнул официанту и похлопал Паулу по плечу. – Давай-давай, нечего строить из себя девочку. Можно подумать, ты никогда раньше не ел рыбу!

Паулу нервно сглотнул.

– А ты уверен, что это рыба? Ты твердо в этом уверен?

– Я могу принести вам справочник, – в вежливом голосе официанта явственно послышались оскорбленные нотки. – Не думаете же вы, что мы подаем нашим гостям… эээ… человечину?!

– Нет-нет, что вы! У меня и в голове не было! – Паулу смешался, покраснел и усилием воли заставил себя посмотреть на киянд. Они были все так же неподвижны и все так же тупо таращились на него через толстое зеленоватое стекло. Паулу постучал пальцем по стенке аквариума. Одна из киянд медленно, как будто с усилием, подняла крошечную ручку и тоже постучала.

– Вот эту, – сказал он, и Луиш Мигел одобрительно кивнул.

– Варить, жарить, на решетке? – спросил официант, примериваясь к киянде веревочным сачком на длинной палке.

Паулу дико посмотрел на него.

– Ни в коем случае! Живую, в пакет с водой, и объясните, чем ее кормить!

Луиш Мигел печально вздохнул и покрутил пальцем у виска.

* * *

– А дальше что?

– Дальше всё.

– А что с кияндой-то?

– Сдохла. Почти сразу. У нее вирус какой-то был, что ли, или паразиты, я уже не помню. Их же контрабандой сюда завозили. Набивали в трюмы, не разбираясь – больные, здоровые… Потом продавали в рестораны. В «Маленькой русалочке» несколько клиентов заболели, ее из-за этого санитарный надзор закрыл. А сейчас вообще киянду нигде не купишь, ищи не ищи…

– Погоди, а девочка в инвалидной коляске тогда кто?

– Ну, кто-кто… Дочка. Я слышал, что у нее с рождения что-то такое с ногами, не то парализованы, не то что. Симона, жена Паулу, хотела ее сдать в интернат, а Паулу встал на уши и не позволил. Вроде они поэтому и развелись.

– Уууууууууу… а я-то подууууумалааааааа…

– А ты решила, что это он киянду в коляске возит?! Дурочка моя!

* * *

– Манана, полпятого, иди пить витамины! – зовет Паулу.

– Не пойду! – звонко кричит Манана из ванной. – Я занята! Я купаюсь!

Паулу наливает в ложку желтую маслянистую жидкость и осторожно, чтобы не расплескать, идет с нею в ванную.

При виде него Манана немедленно ныряет с головой, но тут же выныривает, фыркая и отплевываясь.

– Давай, – говорит Паулу и подносит ей ложку, – открывай рот.

– Не хочу, – бубнит Манана, мотая головой и не разжимая рта. – Невкусно!

– Зато полезно. Давай-давай, а то ты вчера опять сток забила чешуёй. Если не будешь принимать витамины, у тебя весь хвост облезет, как в прошлом году.

Круглые Мананины глаза наливаются слезами, она выхватывает у Паулу ложку, швыряет ее через всю ванную, потом закрывает лицо руками и басовито, с подвываниями, рыдает.

– Ну, Манана, – растерянно бормочет Паулу, присаживаясь на край ванны. – Ну что с тобой сегодня?

Манана приподнимается и порывисто обнимает Паулу за шею. Паулу нежно гладит ее по длинным мокрым волосам.

– Я хочу… ножки! – сквозь слезы выговаривает она.

Свинка

– Почему она не ест? – расстроенно спрашивает Моника. – Ну почему же она не ест?!

Моника расстелила на скамейке бумажную салфетку, поставила на нее крошечную фарфоровую свинку – почти совсем круглую, бело-розовую, улыбающуюся – и уже десять минут подносит к нарисованному пятачку то кусочек пиццы с грибами, то помидорку черри.

Еще одну помидорку она сунула себе в рот, но пока не раскусила, перекатывает ее за щекой, как леденец.

– Несколько дней уже, – потерянно говорит Моника и кладет пиццу на салфетку. – Как ты думаешь, что с ней? Может, она не любит пиццу? Может, надо было купить гамбургер?

Успокойся, Моника, молчу я. Успокойся, пожалуйста. Она и не должна есть. Ты посмотри на нее: она же неживая. Она просто фарфоровая безделушка. Безделушки не едят пиццы. И гамбургеров не едят. Чего ты, в самом деле?

– Сама ты – безделушка! – Моника воинственно вздергивает подбородок. – Раньше-то она ела! На той неделе еще ела! Салат ела, и бутерброд, и еще шоколадный мусс! Два мусса – вначале свой, а потом мой!

Я думаю, тебе показалось, молчу я. Вряд ли она съела бутерброд, салат и два мусса. Скорее всего, ты их сама съела и не заметила. В задумчивости. Знаешь же, как это бывает.

– Не знаю, – сердито говорит Моника. – У меня такого не бывает. Это, может, ты ешь и не замечаешь, а я… – Моника берет с салфетки пиццу и снова начинает тыкать ею в нос свинке. – Ну поешь, миленькая, – просит она, – пожалуйста, поешь! Тебе обязательно надо поесть! Хоть капельку!

Моника, молчу я. Моника, не сходи с ума. Прекрати кормить фарфоровую свинью. Прекрати, Моника, Моника, прекрати, Моника…

– Не ест… – Моника прерывисто вздыхает и встает со скамейки. – Не хочет. А знаешь, как ела, когда я ее только нашла? Оооооо… ты б видела! Больше меня! – Моника кладет пиццу на салфетку. Потом достает изо рта помидорку черри, обтирает ее о свитер и кладет рядом с пиццей. – Пойду я, ладно? Устала очень, а еще дела всякие…

Эй, молчу я. Свинку-то возьми! Подумаешь, не ест. Не выбрасывать же из-за этого бедную безделушку!

Моника оборачивается.

– Нет, – говорит она. – Не возьму. Ей у меня надоело. Ты только проследи, пожалуйста, чтобы ее кто-нибудь хороший нашел, ладно?

Ладно, растерянно молчу я. Прослежу.

– И не называй ее безделушкой! – кричит Моника и машет мне рукой.

* * *

– Ну что? – спрашиваю я. – Доигралась? Свинья ты. Монику расстроила.

– Так надо, – хмуро отвечает свинка, нюхая оставленный Моникой кусочек пиццы. – А Моника твоя переживет.

Высокомерно пожимаю плечами и отворачиваюсь. Не спорить же с фарфоровой безделушкой. Может, ей и правда надо.

Через несколько секунд со скамейки раздается громкое чавканье.

– О, твоя голодовка закончилась! – говорю я ехидно. – Приятного аппетита!

Но фарфоровая свинка меня не слышит.

– Какая гадость, – бормочет она с набитым ртом, – терпеть не могу холодную пиццу.