Текст книги "Фундамент оптимизма"

Автор книги: Лев Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Век нынешний: 1001 революция?

«XIX век нередко называют веком пара и электричества, – писал академик Н. Семенов. – Но как назвать XX век? Веком атомной энергии, или веком завоевания воздуха и космоса, или веком полимерных материалов, или веком радио, телевидения и электроники, или веком кибернетики и электронно-счетных машин, или веком химизации и механизации сельского хозяйства, или веком новых медицинских средств и продления жизни людей и т. д. и т. п.?»

Английскому философу О. Хаксли принадлежат такие слова: «Освобождение атомной энергии знаменует великую революцию в человеческой истории, но не последнюю и не самую радикальную… Грядущая, наиболее глубокая, истинно революционная революция должна быть совершена не в окружающем нас мире, а в душах и плоти самих людей».

Многие считают, что будущее принадлежит молекулярной биологии, которая вступает в пору расцвета, как некогда это было с физикой. Но физика… Разве сказала она свое последнее слово?

«Мы стоим накануне новой революции, которая приведет к не менее серьезному пересмотру наших представлений и понятий, чем тот, который полвека назад вызвали теория относительности и квантовая механика», – говорил лауреат Нобелевской премии И. Тамм о перспективах исследований в физике элементарных частиц.

Лауреат Нобелевской премии Л. де Бройль полагает, что новое «чудо света», воплощенное в квантовом генераторе, еще не оценено до конца нами: «Трудно предугадать, где и как он будет применяться, но лазер – это целая техническая эпоха». Впрочем, почему, собственно, лазер? А почему, например, не транзистор или иной полупроводниковый мини-прибор?

«Открытие полупроводниковых свойств у сверхчистых и совершенных кристаллов вызвало новую революцию в радиотехнике и электронике», – пишет лауреат Нобелевской премии Н. Семенов.

«Мир ныне переживает революцию в трех аспектах техники: энергия, материалы и информация, – полагает американский специалист Д. Холлер (компания „Дженерал электрик“). – Все три фактора играют важную роль, но третий – революция в области информации – оказывает огромнейшее влияние на нашу нынешнюю жизнь».

Академик А. Дородницын называет электронно-вычислительную машину основой настоящей технической революции в средствах обработки информации.

«Кибернетизация уже проявляет фундаментальные черты революции в производстве», – констатирует Р. Теобальд, видный представитель современной экономической мысли США.

И так далее, и тому подобное.

Сколько же их, этих революций? И есть ли среди них такая, которую можно было назвать «наиболее глубокой», «истинно революционной»?

«Нам не дано знать, являются ли электронно-вычислительная машина, ядерная энергия и молекулярная биология более революционными в количественном и качественном отношении, чем телефон, электроэнергия и бактериология», – утверждают авторы представленного президенту США доклада национальной комиссии по технологии, автоматизации и экономическому прогрессу.

Заметьте: не просто «не знаем», «пока не знаем», а именно «не дано знать». Может, и вообще не стоит искать количественные и качественные критерии научно-технического прогресса?

Однозначным ответом служат многочисленные исследования, проводимые в СССР и за рубежом.

Разумеется, проблема эта не из легких.

Например, Г. Кархин в книге «Связи настоящего и будущего в экономике (научно-техническая революция и управление)» пишет, что оценка происходящих ныне перемен, крупнейших в мировой истории, и их возможных последствий «осложняется тем, что научно-техническая революция еще далеко не достигла своего зенита. Много еще скрывается под инерционными потоками традиционных событий и связей. Отсюда и различие точек зрения».

Автор выделяет три подхода к проблеме.

Первый подход – поиски и регистрация отдельных черт и черточек научно-технического и экономического прогресса, всех мыслимых его показателей, пусть второстепенных, характеризующих лишь внешние стороны этого сложного явления, зато допускающих математическую строгость в описании его состояния и перспектив.

По мере того как вся сумма разнообразнейших статистических данных упорядочивалась, приводилась в систему, предпринимались попытки выделить ее основные, определяющие слагаемые. К ним относили, например, энергию, материалы, информацию.

Однако, отмечает Г. Кархин, при таком подходе и впрямь остаются без ответа неизбежно возникающие вопросы: являются ли, например, такие новшества, как ядерная энергия, качественно и количественно более «революционизирующими» факторами производства в век нынешний, нежели телефон, электроэнергия и бактериология в век минувший?

В самом деле, перевороты в отдельных областях науки и техники – «малые революции» – многократно случались и прежде. Их можно найти чуть ли не в любую историческую эпоху. Иное дело «большие революции» – коренные изменения во всех или почти во всех сферах человеческой деятельности и прежде всего в способе производства. Они происходят гораздо реже. Таким всеобщим переворотом была, например, промышленная революция XVIII–XIX столетий.

О нынешней же научно-технической революции не было и речи вплоть до самого последнего времени, хотя каждое десятилетие XX века богато открытиями и изобретениями, которые влекли за собой те или иные сдвиги в каких-то отдельных отраслях (энергия, материалы, информация и так далее). Примеры?

Революция в естествознании на рубеже XIX и XX веков, связанная с открытием рентгеновых лучей, радиоактивности, электрона… Можно вспомнить семимильные шаги транспорта, наземного и водного; стремительный взлет авиации, сперва поршневой, затем реактивной, а там и космонавтики; развитие энергетики, электротехники, электроники, связи и т. д. и т. п. Разве не произвело переворот в технике той же связи изобретение и внедрение, скажем, радио и телевидения?

А вот о всеобщем научно-техническом перевороте, затрагивающем всю жизнь общества, и в первую очередь экономическую, заговорили лишь во второй половине нашего века. Г. Кархин, относящий начало этой «большой революции» к концу 50-х годов, делает вывод: следовательно, существуют иные критерии вызванных ею качественных сдвигов. Каковы же они? Не поискать ли более общие, синтетические показатели?

Второй подход. Во второй половине 60-х годов предпринимаются попытки выделить «главный революционизирующий фактор». Один из выводов таков: сущность нынешней научно-технической революции отражается, как в зеркале, в уже известном нам «феномене сжатия» – в сокращении разрыва между идеей и ее воплощением, между рождением открытий или изобретений и их выходом в практику.

Минула пора, когда детища исследовательской и конструкторской мысли впадали как бы в летаргию на многие десятилетия и даже на целые века, напоминая былинного героя Илью Муромца, который сидел сиднем тридцать лет и три года, прежде чем нашел применение дремавшей в нем могутной силушке. Сегодня открытия и изобретения в считанные годы созревают для трудовой деятельности в производстве. Завтра их «инкубационный период» станет еще короче.

Фактор времени – один из первостепенных, и он играет все более важную роль.

Но если практическое освоение открытий и изобретений ускорилось, то опять-таки почему? Это само по себе следствие каких-то причин, более глубоких начал, неких первичных факторов. Каких же? Здесь тоже немало мнений.

В брошюре А. Зворыкина «Научно-техническая революция и ее социальные последствия» утверждается: «Основное и принципиальное для современной научно-технической революции – это изменение взаимосвязи науки и техники». «Теперь наука идет впереди технического прогресса, возглавляет его», – констатирует академик Б. Кедров.

Так, может быть, где-то здесь, за этим качественным сдвигом, за перемещением науки из арьергарда в авангард прогресса и кроется главный революционизирующий фактор нынешнего переворота?

Высказывается мнение, что главный фактор нынешнего переворота в производстве и других сферах общественной жизни следует искать в движущих силах развития науки, в истоках его революционных скачков.

(Критикуя такой подход, Г. Кархин аргументирует свое несогласие тем, что наука, даже становясь непосредственной производительной силой, сама по себе не производит непосредственно материальные блага, зато ее развитие и положение в конечном счете обусловливается именно потребностями общества.)

Тогда, быть может, пресловутый «главный фактор» скрывается в достижениях техники и технологии? Уж что-что, а они-то теснейшим образом связаны с производством! Именно так считает X. Боуэн, председатель Национальной комиссии США по технологии, автоматизации и экономическому прогрессу. Но, раскрывая этот «доминирующий фактор, определяющий современные социальные изменения», он наряду с автоматизацией станочного оборудования и ядерной энергетикой называет и открытие новых методов хирургии сердца, и изучение иностранных языков с помощью электронных машин, и введение самообслуживания в розничную торговлю, и замораживание продуктов, и кондиционирование воздуха и т. д. и т. п. Каков же он все-таки, этот доминирующий фактор?

Третий подход. Его можно назвать комплексным.

В 1964 году видными учеными, инженерами, бизнесменами и публицистами, в основном американскими, обнародован манифест «Тройственная революция». Эта программная декларация исходит из того, что наша эпоха характеризуется сразу тремя революциями – кибернетической (автоматизация производства), военно-технической (ракетно-ядерное вооружение), социально-юридической (движение за гражданские права).

Манифест признает, что нынешнее оружие массового уничтожения делает войну бессмысленной затеей, непригодной для разрешения международных конфликтов. Что автоматизация плохо сочетается с капиталистическим способом распределения материальных благ. Тем не менее сочинители манифеста надеются, что она сама по себе якобы в силах реорганизовать социально-экономический уклад буржуазного строя и потому-де не стоит бороться за его изменение. Мол, нынешний переворот ведет от общества скудости к обществу изобилия. Дабы содействовать означенной метаморфозе, авторы предлагают расширять помощь безработным (как будто она избавит от скудости и даст изобилие!), осуществлять государственное регулирование научно-технического прогресса (как будто оно возможно в условиях частного предпринимательства!) и так далее.

Впрочем, главный изъян манифеста не в утопичности его программы, а в отсутствии глубокого анализа, который вскрыл бы сущность нынешней научно-технической революции.

Такой анализ дает член-корреспондент АН СССР Д. Гвишиани, заместитель председателя Госкомитета по науке и технике СССР. Ученый говорит о том, как преобразуется весь технический базис, вся технология производства, начиная от использования материалов, энергетических процессов и кончая системой машин, формами организации и управления, ролью человека. О том, как создаются предпосылки, позволяющие свести в единую систему важнейшие формы человеческой деятельности: науку – теоретическое познание закономерностей природы и общества; технику – комплекс материальных средств и опыта преобразования природы; производство – процесс создания материальных благ; управление – способы рациональной взаимосвязи целесообразных практических действий в решении производственных и иных задач.

В 1970 году вышел в свет коллективный труд, подготовленный Институтом истории естествознания и техники АН СССР, – «Современная научно-техническая революция». «Если сущность технического переворота второй половины XVIII – начала XIX века заключалась в создании рабочих машин, то есть в замене руки рабочего механизмом, то сущностью современной научно-технической революции является замена логических функций производителя машинными».

Ну а если попытаться выразить суть явления одним-единственным словом? Пожалуй, автоматизация. Правда, это рискованный лаконизм: неизбежны вопросы о содержании понятия. Оно приемлемо разве лишь в широком смысле слова (включая технологию), отмечается в коллективной работе «Научно-техническая революция и преимущества социализма» (1975 год). Ибо тезис о решающей роли автоматизации управления оставляет как бы в стороне применение физических законов, в частности использование новых видов энергии, создание новых материалов. Между тем необходимо охватить все взаимосвязи между естествознанием и техникой, изменения которой всегда опираются на его фундаментальные выводы.

Академик В. Глушков убежден: научно-техническая революция «имеет своим знаменем автоматизацию не только физического, но и умственного труда, полную автоматизацию производства, неограниченное умножение не только энергетической, но и информационно-интеллектуальной мощи человечества».

Но, быть может, здесь сказались профессиональные вкусы автора? В. Глушков – один из крупнейших специалистов по теории автоматов, директор известного на весь мир киевского Института кибернетики АН УССР. А если бы ситуацию оценивал представитель другой области знаний?

Вот, например, мнение физика – члена-корреспондента АН СССР Е. Фейнберта: «Иногда говорят, что принципиально новое приходит с появлением кибернетики. В такой простой форме, без количественного анализа, этот тезис легко оспорить… И часы (особенно часы с кукушкой), и сложный фейерверк во времена Анны Иоанновны – все это устройства кибернетического типа».

Ученый подчеркивает, что и 100, и 200, и 450 лет назад открытия потрясали современников. Что мы не первые, кто в преклонении перед наукой воспевает ее (очередной) «небывалый» переворот. Что изменилась не наука сама по себе: законы ее внутреннего развития остались теми же, что и 400 лет назад. Необычайное, новое в другом – в ее особом положении в нынешнем обществе.

Во-первых, она вовлекла в сферу своей прямой деятельности относительно большую часть населения. (Справка: если прикинуть численность ученых за всю историю общества, то получится, что ⁹/₁₀ из них – наши современники, причем каждый четвертый живет в СССР, где в 1975 году насчитывалось свыше миллиона научных и более 3 миллионов научно-технических работников; количество тех и других удваивается менее чем за десятилетие, а к концу века доля их по отношению к трудящимся, занятым в народном хозяйстве, увеличится у нас и в других индустриальных странах с нынешних 2–4 до 10–15 процентов, но скорее всего еще заметнее.)

Во-вторых, резко ускорился переход от теории к практике в системе «наука – техника – производство» (что мы уже видели на многих примерах). Вместо первого критерия или наряду с ним допустим и такой: на исследовательские изыскания затрачивается уже немалая часть национального дохода (в 1976 году на развитие науки у нас отпущено почти 18 миллиардов рублей из 223-миллиардного бюджета СССР, а во всем мире эта статья расходов уже превысила 100 миллиардов долларов, что в 200 раз больше, чем полвека назад).

Или такое мерило: автоматизирована уже ощутимая доля общественного труда (скажем, в США – около ¹/₁₀ всех производственных мощностей). И в этом смысле правы те, кто видит во внедрении кибернетики сущность современного этапа. Благодаря этим качественным изменениям наука стала одним из основных элементов производительных сил.

Вряд ли стоит особенно спорить о точном выборе того или иного показателя. Важны, по-видимому, две основные черты: во-первых, массовость науки, во-вторых, быстрота перехода – от «абстрактной науки к практике», резюмирует профессор, Е. Фейнберг.

Итак, снова возврат к «определению посредством числа»? Сколь бы спорной, однако, ни показалась тяга автора к количественным критериям, вполне резонно его предостережение от субъективности в оценках, порожденной восторгом современников перед открытиями и изобретениями своей эпохи.

Мера всех вещей

 
Лживую сказку о том, будто встарь на Олимп взгромоздили
Оссу и с ней Пелион, нам сохранили века.
А пирамиды близ Нила еще и теперь простирают
Гордые выси свои вверх до Плеяд золотых…
 

Так безымянный эллинский поэт славил поразившие его сооружения, которые дружно причислялись к «семи чудесам света».

Что ж, тем, кто заботился о хранилище своей будущей мумии, никак нельзя отказать в масштабности замысла. Например, пирамида Хеопса, воздвигнутая более 4700 лет назад, вплоть до конца XIX столетия оставалась самой высокой постройкой. 30 лет сооружалась эта гробница. Число рабов, одновременно занятых на стройке, достигало 100 тысяч.

Воистину «удивления достойные сооружения», как называл пирамиды отец истории Геродот. И даже видавшие виды туристы нашего времени с благоговейным, чуть ли не религиозным трепетом взирают на кажущуюся нечеловеческим творением каменную громаду, перед которой людям как будто бы ничего другого и не остается, как ощутить все свое ничтожество, всю скоротечность своего бытия…

Да, извечно оно и неистребимо, чувство изумления и восхищения всем небывалым, необычным. И нет сомнения, достохвально это человеческое, очень человеческое свойство, но… Не напоминает ли оно порой увеличительное стекло, страдающее к тому же аберрацией? Не мешает ли отражению реальной действительности в зеркале рассудка, не искажает ли шкалу подлинных ценностей? Впрочем, какое это имеет отношение к научно-техническому прогрессу?

«Прогресс» значит «движение». Вечное движение, при котором в каждую эпоху рождается что-то небывалое, необычайное. Сегодня – то, чего не было вчера. А завтра – то, чего нет сегодня. Но то, что появится завтра, сегодня еще не выглядит «весомо, грубо, зримо», как пирамиды. Оно еще роится идеями в головах ученых и инженеров, в лучшем случае лежит на столах ворохов бумаг с формулами и чертежами. Пока еще это «просто фу-фу», «один не осязаемый чувствами звук», как выразился Чичиков, втолковывая Собакевичу всю нематериальность мертвых душ. Вы уверены, что среди новорожденных идей не окажется идей мертворожденных, среди проектов нет прожектов, даром что достойных изумления и восхищения?

Представьте, что вы должны одобрить или отвергнуть такой проект. Вам предлагают изваять исполинскую человеческую фигуру, сформовав ее из целой горы; на левой ладони статуи разместится город с десятитысячным населением, на правой – чаша, куда будут стекать реки, струящиеся по склонам горы, чтобы затем великолепным водопадом низвергнуться в море. Удивительно, не правда ли? Ну прямо-таки «восьмое чудо света»! Не исключено, однако, что вы ответите вопросом: «А зачем?»

Несколько иначе реагировал Александр Македонский.

Вот что гласит легенда, которую нам поведал античный историк Плутарх. Вышеозначенный проект якобы принадлежал македонскому зодчему Стасикрату. Выслушав архитектора, Александр подивился небывалому замыслу. Но прежде чем решить вопрос, осведомился: а достаточно ли у горы сельскохозяйственных угодий, дабы снабжать жителей будущего города необходимым пропитанием? Стасикрат возразил, что проблема продовольствия решается подвозом оного из-за моря.

Александр отклонил проект. Ученик Аристотеля, он дал ответ, достойный своего учителя: как младенец не может быть вскормлен без материнского молока, так и город не сможет вырасти и стать многолюдным без непрерывного притока к нему злаков с прилегающих полей. Похоже, просвещенный владыка в отличие от Хеопса думал не только о себе, «богоравном», но и о других, о простых смертных; мечты же о своем бессмертии связывал не с некрополем, городом мертвых, а с городом для живых, с его процветанием.

Легенда поучительна: пьянящее чувство изумления и восхищения, очень человеческое, даже слишком человеческое в своей субъективности, должно идти рука об руку с трезвым критическим умом.

Можно понять Стасикрата, не обладавшего, по-видимому, счастливым сочетанием юношеской увлеченности и мудрости мужа. Но понять и тем паче простить Александра… Разве не прав был этот человек, располагавший неимоверными возможностями, когда, взвесив их вместе с потребностями на весах целесообразности, сказал «нет»? Впрочем… и Хеопс, прежде чем он выбрал лучший проект своей гробницы, тоже, должно быть, соразмерял возможности и потребности. И тоже наверняка руководствовался соображениями целесообразности. Только понимал ее по-своему…

И сейчас, естественно, критерий этот, а его не миновать в оценке любого замысла или творения, великого или малого, научно-технического или иного, понимается по-разному.

…В январе 1960 года в Египте, под Асуаном, началось сооружение Великой нильской плотины. Объем одних только земляных работ, выполненных при возведении новой «рукотворной горы», – 17 Хеопсовых пирамид! В мае 1964 года Нил был перекрыт.

Иностранные репортеры, присутствовавшие при этом, как всегда, охотились за впечатляющими цифрами и кадрами. Шутка сказать: 17 пирамид Хеопса!

– Знаете, что в этой стройке самое главное? То, что от нее выигрывает весь народ, все 30 миллионов жителей, – увещевал осаждавших его журналистов доктор технических наук Н. Малышев, под руководством которого разрабатывался проект асуанского комплекса.

Ну а 17 пирамид Хеопса в Асуанской плотине? Да, это грандиозно. Но ведь 20 было бы еще грандиознее! Впрочем, почему 20, а не 27?! Или не… просто 7?

Строгие расчеты, выполненные в московском институте «Гидропроект» под руководством Н. Малышева, дали именно такое значение. Только так удалось бы укротить Нил наилучшим из всех возможных способов.

Не только на нас, непосвященных, но даже на иных профессионалов науки и техники, отнюдь не новичков в своей области, прямо-таки гипнотическое действие оказывают грандиозные размеры, подавляющая массивность некоторых машин и сооружений. Сотни тысяч тонн стальных конструкций, миллионы «кубов» бетона, многометровое многопудье станков и машин. Но разве главное эффектность, а не эффективность?

Оглянемся снова на пирамиду Хеопса. Да, перед нами подлинное чудо инженерного искусства. Опредмеченные знания, овеществленные в «рукотворных горах», причем не только технические, но и научные.

Ведь любой труд не что иное, как овеществление какой-то идеи. Но разве оправдает когда-нибудь это тщеславного деспота, десятилетиями истощавшего силы целого народа в своих эгоистических интересах? Тысячи людей гибли от непосильного труда, из-за частых аварий, тысячи несчастных были безжалостно истреблены по окончании строительства, чтобы никто не узнал, как расположены внутренние ходы, ведущие к саркофагу и окружавшим его сокровищам. Тысячи имен преданы забвению ради того, чтобы никогда не стерлось из людской памяти одно-единственное; оно запечатлено всюду, где только возможно, даже на блоках, слагающих усыпальницу: Хеопс, Хеопс, Хеопс… Подлинные же ее строители канули в Лету. Сделано все, чтобы убить живое и увековечить мертвое: труп заслонил собой труд.

Впрочем, слезы, пот и кровь давно уже смыты временем с холодных камней, а пирамиды «еще и теперь простирают гордые выси свои вверх до Плеяд золотых». Воистину потрясающие памятники гения и злодейства!

Хиросима, превращенная в кладбище, тоже «материализованный замысел», тоже «отпечаток» цивилизации, который дает определенное представление об уровне научно-технического прогресса в стране, чьи правители в одно мгновение заложили исполинскую гробницу, дабы показать всему миру, на что они способны…

«Всякое изобретение должно оцениваться не только с точки зрения принципиальных возможностей его осуществления, но также с точки зрения того, как это изобретение может служить человеку», – призывал Н. Винер, как бы давая понять: розовые очки детски непосредственного (но и детски наивного) изумления и восхищения не такая уж безобидная штука, если на их увеличительные стекла не нанесена шкала человеческих ценностей.

Можно понять впечатление, произведенное взрывом первой атомной бомбы на ее испытателей. «Драматическая сцена внутри убежища не поддается описанию, – вспоминает американский генерал Фаррелл, находившийся на полигоне Аламогордо 16 июля 1945 года. – Было вызвано к жизни нечто колоссальное и нечто новое, что, пожалуй, окажется неизмеримо важнее открытия электричества или любого другого из великих открытий, оказавших сильное влияние на наше существование. Эффект действия этих сил вполне можно назвать беспрецедентным, грандиозным, прекрасным и ужасающим».

Можно понять растроганных ученых и военных (впрочем, кое-кто из них сразу же оправился от умиления: «У нас есть средство обеспечить быстрое окончание войны»; добавим: войны, которая и без того была бы вскоре выиграна). Понять можно, но простить?!

«Ослепительная зеленоватая вспышка, взрыв, сознание подавлено, и в следующий момент все загорается. Миг – и с людей свалилась вспыхнувшая одежда, вздулись руки, лицо, грудь, лопаются багровые волдыри, и лохмотья кожи сползают на землю. Оглушенные и обожженные люди, обезумев, сбились ревущей толпой и слепо тычутся, ища выхода…» Таким запечатлелся хиросимский ад в памяти его очевидцев.

Но есть люди, которые весьма своеобразно усвоили уроки истории. «Бумажный тигр страшен только с виду» – эти слова Мао, сказанные некогда об атомном оружии, пекинская пропаганда твердит как заклинание. Как ни кощунственно звучит «утешение» того же Мао на случай новой мировой бойни, оно тоже повторяется во всеуслышание: «Если во время войны погибнет половина человечества, это не имеет значения. Не страшно, если останется и треть населения. Через сколько-то лет население снова увеличится… Если действительно разразится атомная война, не так уж это плохо». Дескать, перед народами открывается перспектива построить «в тысячу раз более высокую цивилизацию». Построить на костях миллиардов…

Советские люди знают, что такое война, и их не надо агитировать за самоочевидное для нас веление времени, сжато выраженное в словах «мирное сосуществование». Но, оказывается, не всем еще ясно, какими она чревата бедствиями. Тем более термоядерная, с радиоактивным заражением среды, которое смертельно опасно и для выживших: их будет ожидать медленная агония, постепенное вырождение…

Отец американской водородной бомбы Э. Теллер деловито прикинул: убийство одного вражеского солдата по нынешнему курсу обходилось Цезарю в 75 центов, Наполеону – в 3 тысячи долларов, Гитлеру – в 50 тысяч долларов, а при термоядерном «блицкриге» обошлось бы дешевле, чем даже Цезарю… Чтобы оценивать КПД мегатонных зарядов, введен даже новый масштаб измерения – в «мегатрупах» (миллионах убитых).

Тоже «прогресс»! Одна из сторон пресловутой «тройственной революции». Тоже нечто эффектное и эффективное. Только это оружие. Орудие разрушения, а не созидания.

«Самое важное – понять, что выгоды от использования науки на благо людей столь колоссальны, что по сравнению с ними все споры, из-за которых в прошлом велись войны, совершенно бессмысленны, – доказывал с цифрами в руках английский ученый-марксист Д. Бернал в своей книге „Мир без войны“. – Богатство, которое теперь может стать для нас доступным благодаря применению уже известных нам достижений науки, гораздо больше всего того, что можно получить завоеванием самых плодородных территорий или безраздельным господством над источниками сырья, нефти и угля».

Ведь если остановить гонку вооружений, то уже накопленные запасы бомб удалось бы употребить с пользой для человечества. В Советском Союзе успешно проводятся многообещающие эксперименты с демобилизованным атомом.

«Пусть будет атом рабочим, а не солдатом», – написано на фронтоне Нововоронежской АЭС. Под этим лозунгом подписалось бы, несомненно, подавляющее большинство людей. Но, отвергая все античеловеческое, многие отвращают лицо и от науки, видя корень зла именно в ней, как будто она существует сама по себе, вне общества. Да и теоретическое обоснование такому отношению к науке есть на Западе в виде антисциентизма, который обрекает ее на вечное противостояние человеческой сущности, трактуемой антропологически, не социологически.

У такого антропологизма есть «достойный противник» – сциентизм, рассматривающий науку как монопольную в будущем властительницу умов и душ, которая должна поглотить «нерациональные» сферы культуры. И вот конфликт между тем и другим становится как бы «клапаном общественного темперамента», отвлекающим внимание от подлинных социальных противоречий буржуазного общества. Нечто подобное мы уже встречали: экологическая истерия на Западе тоже раздувается не без тайного умысла воспользоваться очередной ширмой, прикрывающей экономическое «неглиже» капитализма.

Марксистско-ленинскому миропониманию чужд как антропологизм, так и сциентизм. Маркс говорил: «Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука». Она будет гармонично сочетать в себе познавательные, эстетические, нравственные, мировоззренческие начала. В полном соответствии с идеалами коммунизма, для которого всестороннее развитие человека является самоцелью.

У нас нет почвы для конфронтации между «противниками» и «сторонниками» науки. То, что она есть на Западе, притом благодатная, демонстрируют многоразличные эпизоды, порой трагикомичные.

В ноябре 1960 года автомобильная промышленность Франции вроде бы не переживала кризиса. Тем не менее «Рено», вполне преуспевающая фирма, приняла решение о частичном локауте, ибо «электронный мозг», который ревизовал ее склады и проанализировал рыночную конъюнктуру, посоветовал свернуть производство. Рабочие, возмущенные увольнением, разбили вычислительную машину, установленную в Булонь-Бийянкуре. Увы, они обратили свой гнев не по адресу: автомат ведь сообразовывался с интересами хозяев…

Погром был рецидивом движения луддитов, возникшего еще во второй половине XVIII века в Англии и направленного против «машинерии». Название оно получило по имени легендарного рабочего Н. Лудда, который первым разрушил свой станок, увидев в нем «исчадие ада», несущее людям зло. Настоящий же «сатана» – капитал – долгое время оставался незримым. – А когда пролетарии начали прозревать, делал все, чтобы свалить грехи с больной головы на здоровую.

«Господа присяжные, конечно, этим коммивояжерам горло было перерезано. Но это не моя вина, а вина ножа. Неужели из-за таких временных неприятностей мы отменим употребление ножа?.. Уничтожьте нож – и вы отбросите нас назад, к глубочайшему варварству».

Таким глаголом жег сердца судей Билл Сайкс – философствующий головорез, который выведен в «Капитале». Маркс, воспользовался этим литературным приемом, чтобы подвергнуть осмеянию буржуазных экономистов, фетишизировавших технику.

Такого рода мироощущение оказалось весьма живучим: оно нередко, хотя и не всегда заметно, даже сегодня. И как правило, оно влечет за собой пассивность – в форме ли фаталистически-пессимистического смирения («все равно ничего не поделаешь: будь как будет»), в форме ли благодушно-оптимистической беззаботности («авось все образуется само собой»). Когда же пробуждается социальная активность, то ей уже уготовано русло антисциентизма, луддизма и т. д. и т. п.