Текст книги "Поговорим о демографии"
Автор книги: Лев Бобров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
А в середине XIV века за какие-нибудь несколько лет та же «черная смерть», – о которой мы нынче забыли, погубила 25 миллионов европейцев – чуть ли не четверть тогдашнего населения обширной части света. Даже привилегированная прослойка общества, не испытывавшая нужды, пользовавшаяся услугами лучших медиков, оказывалась беспомощной перед полчищами незримых врагов, затмивших своими злодеяниями Аттилу, Чингисхана, Тимура.
В Западной Европе XVIII века средняя продолжительность жизни равнялась 25 годам, в XIX веке – 35, лишь кое-где превышая 40 лет. Только в XX веке она поднялась до 70 лег с небольшим. Правда, далеко не везде.
Для всего мира в целом она составляет сейчас 55,5 года, для Африки – 44,5, для Азии – 49,2, для Америки – 65,7, для Австралии и Океании – 67,6, для Европы – 70,3 года. В СССР, как уже говорилось, она равна 70 годам. Это не предел.
Эра долголетия начинается сегодня.
– Если не ошибаюсь, именно в СССР больше всего долгожителей?
– Да, у нас на каждый миллион душ приходится примерно 80 человек в возрасте 100 лет и старше. Вот тот же показатель для других стран: 15 – для США (белое население), 7 – для Франции, 6 – для Англии, 1 – для Японии.
– Но ведь этот показатель практически не изменился по сравнению с концом прошлого века! И, по-видимому, нигде, ни в одной стране. А ведь именно в XX веке прогресс достиг небывалых темпов. Как же понимать слова «эра долголетия начинается сегодня»? Зависит ли оно вообще от прогресса?
– Максимальное (биологически возможное) долголетие осталось для гомо сапиенс тем же, что и на заре истории. Но значит ли это, что здесь ничего не изменилось?
«Здесь покоится Адиетумар, ста лет, вольноотпущенник Кая Юлия Максима; этот памятник он наказал по завещанию поставить себе и своей супруге Спорилле, пятидесяти лет». Подобные эпитафии в Древнем Риме встречались не так уж часто, но встречались. Выходит, и в то время были 100-летние старцы. Да еще какие! С женами намного моложе…
Но погодите, нас ждет еще более удивительное документальное свидетельство. Французский ученый Легран исследовал около 10 000 биографий, относящихся к разным эпохам. Цель – установить, как изменялось долголетие на протяжении истории. Для этого определялся средний возраст знаменитых людей в момент смерти. Что же выяснилось? Для XX века, вернее для его начала, он оказался равным 71 году. А для классической древности… почти 72 годам! Неужели сама наука опровергает тезис «эра долголетия начинается сегодня»? Попробуем разобраться.
Прежде всего нельзя говорить, что величина, найденная Леграном, уменьшалась. Просто для нашего времени она вычислена точнее – по 490 биографиям, а не 190, как для античности. Так что оба значения можно считать примерно одинаковыми. Но что же получается: ничего, стало быть, не изменилось?
Естественнаяпродолжительность жизни, та, которую приближенно прикинули теоретически на основе биологических соображений, вероятно, осталась той же самой, что и тысячелетия назад. Зато средняя, которую демографы вычисляют точно (как – мы знаем), увеличилась, и намного. А нормальная? То есть соответствующая возрасту, на который приходится максимум смертей на склоне лет? Она тоже изменяется, но не так заметно. Настолько медленно, что многие ученые думали, будто она не увеличивается. Теперь эти сомнения можно развеять, говорит профессор Э. Россет, ее эволюция «характеризуется отчетливой тенденцией к повышению».
А вот вывод советского демографа – профессора 3. Френкеля: «Меняется не прирожденная, передаваемая в виде задатка способность жить до 100 лет или несколько более, а возможность проявить эту способность для большей или меньшей массы людей в зависимости от их социально-экономического положения».
Изучая надписи на надгробиях, останки погребенных и тому подобные «источники» (за неимением других), исследователи нашли средний возраст умерших для античной и более глубокой древности. Конечно, он не всегда соответствует нормальной продолжительности жизни, тем не менее и он достаточно красноречив. Оказывается, даже в наиболее развитых странах в первые века новой эры он не превышал 40 лет. Твердо установлено, что этот показатель рос. Правда, очень медленно: для Древней Греции он увеличился на 7–8 лет за десятки веков.
Обследуя человеческие скелеты, оставшиеся от каменного века, ученые находили большей частью останки людей, умерших задолго до 50 лет. «Долголетие, известное нам ныне, – явление более позднее, ставшее возможным лишь в условиях нашей цивилизации, – писал французский антрополог А. Валуа. – Только благодаря ей современный человек может достичь столь почтенного возраста. Для людей с ослабленной жизненной силой в древнем обществе не было места».
Как рабовладельческий строй – при всей своей бесчеловечности – оказался благом по сравнению с первобытнообщинным, так и феодальная формация была новым шагом вперед по пути социально-экономического прогресса. Произошел новый сдвиг и в направлении к долголетию. Увы, мизерный.
Мало кто достигает 40 лет, а 60-летие – исключительная редкость, свидетельствует сочинение 1208 года «О презренном мире и о нищете человеческой», принадлежащее перу папы Иннокентия III. В произведении «Зерцало брака» (около 1400 года) французский поэт Э. Дешан говорит, что начало старости у женщин означает уже 30-летие, а у мужчин – 50-летие. Нормальным пределом человеческой жизни автор считал 60 лет. Подытоживая анализ тогдашних документов, профессор Россет говорит: «Средневековье, подобно древности, относится к демографической эпохе, которую характеризует массовость преждевременных смертей и ничтожная доля лиц старших возрастов среди живущих».
В новое время, когда начинается развитие капитализма, появляется гораздо больше сведений, характеризующих демографическую ситуацию в самых разных странах. Например, во Франции XVIII века до 50 лет доживал лишь один из четырех новорожденных. В Германии число доживавших до 60 лет колебалось около 20 процентов, в Швеции – 30 процентов. Таким же примерно оно было и в других странах Запада. Лишь к концу XIX века оно поднялось до 60 процентов, но и то в одной лишь Дании.
У нас (в Европейской России) накануне XX века оно держалось у 30-процентной отметки. Сейчас, в СССР, перевалило за 80 процентов. Нормальная продолжительность жизни в 1874–1883 годах для женщин (а у них она выше, чем у мужчин) достигала у нас всего 63–64 лет, а в 1959 году – 81 года. Это ли не результат прогресса?
И прежде всего социальному прогрессу обязаны мы тем, что средняя продолжительность жизни росла у нас беспрецедентными темпами. В конце XIX века она достигла у нас 32 лет, едва превысив уровень, у которого держалась столетиями. А вот как росла она после революции: к 1927 году поднялась до 44 лет, к 1939-му – до 64, а к 1961-му – до 70 лет.
Но это для новорожденных. А для тех, кого раньше называли стариками?
Для 60-летних средняя продолжительность предстоящей жизни у нас составляет 21 год (для женщин) и 17 лет (для мужчин). Вот ее значения для других возрастов:
Конечно, перешагнуть за 100-летний рубеж удается пока меньшинству. Но приблизились к нему уже многие. По данным переписи 1959 года, свыше половины новорожденных доживало у нас до 75 лет. По некоторым прогнозам, вероятная продолжительность жизни в недалеком будущем станет еще больше – достигнет 80 лет. А нормальная? Какой она может быть на нынешнем этапе научно-технического и социально-экономического прогресса в условиях СССР?
90 лет. Этого возраста достигают уже не одиночки-долгожители, а многие тысячи людей. Конечно, при благоприятных условиях. Но, как бы там ни было, именно 90-летие предлагает профессор Урланис считать нормой, близкой к естественным пределам, характерным для нашей эпохи.
Что касается средней продолжительности жизни, то ее, как предполагают, вполне реально увеличить к 1980 году до 79 лет для женщин и до 74 лет для мужчин. А в дальнейшем, быть может, и до 90 лет. Но это весьма нелегкая задача.
– В чем же трудности?
– Проблем немало. Вот одна из них: прибавить не только годы к жизни, но и жизнь к годам. Долголетие – это еще не долгое здоровье, а людям едва ли нужно одно без другого. Между тем налицо парадокс XX века: чем больше лекарств, тем больше больных. И для многих старость – не в радость…
– А, значит, все-таки «расплата за цивилизацию»?!
– Нет, скорее за собственное неразумие расплачивается сам человек разумный.
Рассказывают, один грамотей скончался из-за опечатки. А начал с того, что ни с того ни с сего зачастил вдруг к врачам, жалуясь то на одну хворь, то на другую. Те обследовали его так и эдак, но безрезультатно. Ни единого из недугов, о которых пациент твердил с тихим упоретвом маньяка, ни даже самомалейщего недомогания вообще обнаружить не удавалось. Ничего не могли поделать даже светила медицины. И тут, как всегда бывает в подобных историях, успех ожидал малоизвестного и, конечно же, молодого коллегу маститых, но бесталанных эскулапов.
Коллега начал с того, что нагрянул к больному домой. И застал того за странным занятием. Страдалец запоем читал только что вышедший из печати второй том медицинской энциклопедии, со сладострастным ужасом всматриваясь в захватывающие картинки. Рядом лежал первый том, уже изрядно потрепанный и оснащенный закладками. Старательно, видать, проработанный в итоге неусыпного бдения.
– Так мы, оказывается, коллеги! – с профессиональной бодростью заговорил незваный гость, сразу же смекнувший, где зарыта собака. – С той лишь разницей, что вы настоящий энциклопедист. Уже второй том штудируете. А я, батенька, и первого еще не открывал. Великая вещь эрудиция! Вы уже наверняка знаете больше, чем сам Гиппократ. А ведь он до сих пор слывет светилом из светил, и, казалось, его никому не затмить.
– Ну, положим, вы немного преувеличиваете, – скромно поправил коллегу конкурент Гиппократа. – Впрочем, что они знают, эти светила! Не ручаюсь, правда, за Гиппопота… Как вы говорите?
– Гиппократ.
– Он чей?
– Грек, из Эллады.
– А-а, то-то я его не знаю! В нашем отечестве мне знакомы, почитай, все светила из светил. Ничего не умеют. Вот за границей наверняка дело другое. В Элладу, что ли, съездить? Я бы сам подлечился, да вот языков не знаю. А тут кругом латынь да латынь…
Внимательно выслушав больного, врач направил его в аптеку с таким рецептом: aqua distillata, через час по чайной ложке после ежевечернего моциона.
– Как рукой! – обрадованно сообщил повеселевший пациент при следующей встрече. – Сняло. Вы настоящий кудесник. Боюсь только, что у меня начинается новая… болезнь…
– Догадываюсь какая! – перебил кудесник. И стал перечислять симптомы, предвосхищая еще не выслушанные жалобы.
– Как вы определили, доктор?! – не выдержал побледневший визитер, ошеломленный неожиданным могуществом диагностики.
– Великая вещь эрудиция! Я тоже, батенька, сделал закладки в энциклопедии. На тех же, между прочим, страницах, что и у вас. И знаю теперь кое-что даже о будущих ваших хворях.
– ?!
– Да-да. Они начинаются на букву Б, не правда ли? На букву А вы ведь уже отболели! Рецепт? Тот же самый: «дистиллированная вода, через час по чайной ложке после еже…»
Пациент не дослушал. Нет, он не рассмеялся на радостях. Он тотчас покинул помещение в знак протеста.
Не до смеха стало и врачу. Теперь мнимый больной мог превратиться в настоящего! Заявление короля Лира «из ничего не выйдет ничего» – плод легкомыслия. Самовнушение способно превратить вымышленную хворь в реальную. А самолечение – доконать больного. Любая пилюля опаснее бумеранга: метя только в болезнь, больной всегда поражает и себя…
Навсегда разочарованный в медиках, пациент уселся за латынь. Дабы самому безошибочно разбирать рецепты из энциклопедии.
Финал этой истории? Энциклопедиста погубила опечатка (поправка опоздала: ее дали лишь в следующем томе).
Старый анекдот? Старый, но нестареющий. Возможно, герой его по-прежнему обретается среди нас и, узнав себя, вправе дать публичное опровержение в духе Марка Твена: «Слухи о моей смерти не подтвердились, что и подтвердит с готовностью родня, а также справка с печатью».
А вот недавнее «свидетельство о смерти», к сожалению, неопровержимое. Это уже серьезно. Всемирная демографическая статистика свидетельствует: в последнее время числа умирающих в пору зрелости (за 35 лет) стали кое-где мало-помалу увеличиваться. Правда, невзирая на это, средняя продолжительность жизни продолжает расти (в основном благодаря снижению детской смертности). Но растет не столь быстро, как хотелось бы.
Симптом тревожный. Обратите внимание: речь идет о статистике именно смертности, не заболеваемости. «Обращаемость» ведь увеличивают, бывает, здоровые люди, возомнившие себя больными.
Что же случилось? Быть может, и впрямь болезней становится все больше? В начале XIX столетия медицина считала их лишь сотнями, а во второй половине XX – уже десятками тысяч. А все симптомы нынешнему врачу и подавно не упомнить: они исчисляются сотнями тысяч. Мало того, с каждым новым изданием в медицинской энциклопедии их значится все больше и больше. То-то раздолье для ипохондрика, выискивающего их сперва в статье, потом у себя, а там, глядишь, и у цивилизации.
Да, к реестру болезней пушкинской эпохи добавился новый список, в десятки раз больший. Но отсюда вовсе не следует, что недуги становятся все многочисленней. Просто в то время медицина не различала их или не подозревала об их существовании. Объем информации в ее архивах удваивается сейчас каждые 6–8 лет. Но новое ведь можно узнать и о старом!
Исследуя мумии, ученые нашли: почти все древние египтяне в преклонном возрасте страдали атеросклерозом. С тех пор сам он не изменился. А знания о нем? Они стали расти, как снежный ком, с XIX века, когда атеросклероз выделили в особую форму.
В капитальном «Трактате о принципах и практике медицины», изданном 100 лет назад, поражениям органов кровообращения уделено всего 2 страницы. Ныне в таком объеме даже не перечислить все разнообразие сердечно-сосудистых заболеваний – десятка три отдельных форм, которые распознает нынешняя диагностик ка. А уж о подробном описании симптомов и говорить нечего – им посвящены курганы книг.
Да, сейчас этот душегуб, прячущийся под десятками разных масок, свирепствует как никогда. Его жертвами в развитых странах становятся 6–7 из 10 человек, умирающих от болезней. Еще двоих из того же десятка губит убийца номер два – рак. Но то же самое наблюдалось бы и во времена Пушкина! Если бы тогда каждое поколение сохраняло столь же значительную часть своего первоначального состава до тех старших возрастов, когда особенно характерны злокачественные опухоли и сердечно-сосудистые заболевания.
Век минувший отличается от нынешнего не тем, что этих душегубов не было, а тем, что их опережали другие.
Откройте энциклопедию Брокгауза и Ефрона (1902 год). Там сказано, что чахотка по масштабам опустошений «занимает первое место среди других болезней». Холера 1892 года, одна из сильнейших эпидемий, стоила России меньше жизней (300 000), чем их было унесено туберкулезом в том же году. Своего максимума смертность от него достигала в самую цветущую пору – от 20 до 30 лет (почти половина смертей).
В 27 лет умер от туберкулеза один из великих математиков мира, норвежец Абель. В том же возрасте, сраженный тем же недугом, ушел из жизни Добролюбов.
«Какой светильник разума угас!» – скорбел об этой кончине Некрасов, а ведь его самого ждала такая же кончина… Палочка Коха навсегда прервала творческую деятельность Белинского в 37 лет, Шопена в 39, Чехова в 43 года.
Ныне этот недуг сдал свои позиции, и окончательная победа над ним уже не за горами. В ближайшие десятилетия или даже годы вполне реально ликвидировать также полиомиелит, корь, дифтерию, коклюш и другие инфекционные болезни.
Здесь могут возразить: растет население и его скученность в городах; все плотнее потоки пассажиров при «маятниковых миграциях» (скажем, из дома на работу и обратно), при эпизодических путешествиях, при переездах. (В СССР, например общее число переселений – 15 миллионов в год.) В таких условиях смертельно опасным становится даже грипп. Испанка, его особо тяжелая форма, при пандемии 1917–1919 годов оборвала 20 миллионов жизней – больше, чем первая мировая война! Даже холера или оспа, навсегда, казалось бы, искорененная на целых континентах, снова может вспыхнуть где угодно, просочившись контрабандой через любые кордоны…
Да, контакты между людьми все многочисленней, все теснее. Никто не отрицает: это усложняет борьбу с инфекциями. Но ее успех не вызывает сомнений. Все действенней профилактические прививки и другие предупредительные мероприятия, как, впрочем, и методы лечения. Осуществляются интернациональные программы борьбы с заразными болезнями. Так, всемирное наступление на оспу, развернувшееся по предложению и при участии СССР, погасит ее последние очаги уже в ближайшие годы.
Словом, и прогресс здравоохранения, и многое другое – все говорит за то, что смерть должна отступать по всем позициям – во всех возрастах. А она кое-где пытается контратаковать. Причины тому еще во многом не ясны. Но специалисты все уверенней говорят об одной из них. Это злоупотребление лекарствами. Особенно при самолечении.
– Странный вывод! Злоупотребление спиртным, табаком – это еще понятно: яды (да и то в больших дозах). Но лекарства?! Смертность высока как раз там, где их не хватает! Быть может, все наоборот: возможности фармацевтики отстают от наших потребностей? Но тогда надо, напротив, всячески расширять выпуск препаратов, их ассортимент.
– Как любой яд в малых дозах может стать лекарством, так любое лекарство в больших дозах может стать ядом. Конечно, развитие фармацевтики необходимо, но одного этого отнюдь не достаточно, чтобы снижать заболеваемость и повышать жизнестойкость населения.
Медицинавыявила такой факт: не только в отсталых, но и в высокоразвитых странах дело со здоровьем обстоит хуже, чем можно было бы ожидать. В одном случае это можно объяснить нехваткой самого необходимого. А в другом? Излишествами?
Демографиявыявила такой факт: общества старятся. Прежде всего в развитых странах. Вот как изменялась доля тех, кому 60 лет и более, в СССР. В 1940 году она приближалась к 7 процентам (в абсолютных цифрах – примерно 13 миллионов человек). В 1960-м – к 10 процентам (около 20 миллионов). В 1970-м – к 12 процентам (округленно 25 миллионов).
Ну а медицинская демография? Ей на первый взгляд достаточно сопоставить оба факта. Оказывается, заболеваемость растет, обгоняя по темпам постарение населения. Но почему, почему?
Может быть, не хватает все-таки лекарств? Врачей? Больниц?
Здесь нелишне напомнить: уж нам-то грех жаловаться на свое здравоохранение. СССР в 1972 году насчитывал 733 тысячи врачей, миллионы специалистов с медицинским образованием. Правда, абсолютные цифры еще не говорят, много это или мало для каждого из нас. Нас ведь 250 миллионов. Но и они красноречивы. Ибо характеризуют усилия социалистического государства, сумевшего создать всеохватывающую «систему жизнеобеспечения» таких масштабов.
Возьмем теперь относительные цифры. Лишь каждый 15-й житель Земли – наш соотечественник. Между тем каждый 4-й врач в мире имеет советский паспорт. Прикиньте: любой из нас обеспечен услугами медиков чуть ли не в четыре раза лучше, чем среднестатистический землянин.
Но нам наверняка интересней сравнить положение дел в высокоразвитых странах. Обратимся к сопоставимым данным, не зависящим от того, какое где население. В расчете на каждые 10 000 жителей у нас в 1975 году будет 32–33 врача; в 1973-м было 29 (против 2 в 1913 году), тогда как в США и ФРГ – примерно по 20, а в Англии, Франции, Японии еще меньше. В «третьем мире», понятно, совсем мало. Скажем, в Индии, которая в два с лишним раза многолюднее СССР, – только 2. Количество больничных коек на душу населения у нас тоже выше, чем во многих других развитых странах.
Медицинское обслуживание у нас бесплатное, и, когда мы идем «к доктору», он просто обязан идти нам навстречу. Даже если мы начинаем «лечиться», делая все во вред себе самому. А многие прибегают к «самоврачеванию». Оно принимает катастрофический размах, благо у нас дешевы и общедоступны как фармацевтические препараты, так и медицинская литература.
В арсенале нынешней фармацевтики сотни тысяч препаратов, к которым каждый год добавляются тысячи новых. Это пополнение не может не радовать. Но все чаще звучит напоминание: «Осторожно: лекарство!»
Антибиотики… Гордость современной фармацевтики!
Благодаря им значительно повысилась средняя продолжительность жизни во всех цивилизованных странах. Перед этими лекарствами капитулирует инфекция, перед которой веками капитулировали лучшие лекари. «Сегодня жизнь Пушкина была бы легко спасена, – свидетельствует член-корреспондент АМН СССР И. Кассирский, проанализировавший заключение врачей (лучших столичных хирургов), которые пытались спасти раненного на дуэли поэта. – Достаточно было извлечь пулю, наложить наружные швы на кишку и ввести в брюшную полость раствор пенициллина». Это тот случай, когда без антибиотиков обойтись было бы невозможно.
Но всегда ли их целесообразно применять? Выяснилось, что и это обоюдоострое оружие. Заодно с вредной микрофлорой оно убивает и полезную. Ту самую, которая поддерживает разнообразные защитные реакции нашего организма. Скажем, фагоцитоз – свойство лейкоцитов обезвреживать болезнетворные бактерии.
Если спросить, что такое лейкоциты, каждый ответит: белые кровяные тельца. Главная их функция – защищать организм от проникающих в него микроорганизмов и других инородных частиц. Эту миллионоликую рать он сразу же мобилизует и бросает в контрнаступление при ранениях, ожогах, воспалениях. Ее численность – показатель нашей обороноспособности в борьбе со смертью.
В каждом кубическом миллиметре крови у взрослого здорового человека содержится от 5000 до 8000 лейкоцитов. Но вот что обнаружила медицина. В начале нашего столетия нормой считалась их численность, равная 8000. Потом она упала до 6000. А сегодня – до 4000. Неужели наша сопротивляемость болезнетворным факторам ухудшилась? Похоже, организм действительно стал менее устойчивым к ним.
Кто же виноват? Антибиотики? Нет. Другие препараты? Нет! Если кто и виноват, то прежде всего человек, неразумно применявший достижения фармацевтики. Велико значение химиотерапии – она спасла миллионы жизней. И, как прежде, охраняет наше здоровье. Но, отдавая ей должное, нынешние врачи трезво взвешивают все «за» и «против», прежде чем обратиться к ней за помощью. Недаром применение антибиотиков и многих других препаратов взято теперь под строгий контроль. Оно допускается лишь в случаях крайней необходимости.
– Дело, вероятно, не только в фармацевтической «химизации» организма? Вспомните про загрязнение окружающей среды! Оно ведь далеко не безобидно для любого из нас.
– Однако оно лишь в немногих местах достигло опасных пределов.
– А рост городов с их промышленностью и транспортом? Он продолжается безудержно! Не увеличится ли отравление атмосферы, почвы, вод, не станет ли оно повсеместным?
– Демография поможет нам увидеть, насколько обоснованны эти тревоги. И насколько реальны надежды сохранить окружающую среду в чистоте и порядке.
Улица была – как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кэбы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток…
Таким рисует город Валерий Брюсов, позт-урбанист, в стихотворении «Конь Блед». И внезапно «в эту бурю, в этот адский шепот» врывается «всадник огнеликий» со свитком, на котором начертано: «Смерть». Смысл знамения поясняет «безумный, убежавший из больницы»: «Люди! Сгибнет четверть вас – от мора, глада и меча!»
Впечатляющая картинка, ничего не скажешь. Она невольно вспоминается, когда заводят разговор о «кошмарах цивилизации», особенно городских.
«Городской образ жизни распространяется повсеместно. И, пожалуй, этот процесс лучше всего характеризует развитие страны и ее цивилизацию», – читаем в книге «Очерки по географии городов» французских специалистов Ж. Боже-Гарнье и Ж. Шабо.
Да, урбанизация идет всюду: везде растут города, а их жители составляют все больший процент населения. Но таких ее темпов, как у нас, не знала ни одна другая страна. Ныне у нас свыше 2000 городов, и к ним ежегодно прибавляется десятка два новых. Если считать лишь те из них, которые называются большими, то есть имеют не менее чем 100-тысячное население, то по числу их – сейчас более 220 (из 2000 во всем мире) – СССР занял первое место, которое десятилетиями принадлежало США. Городов-миллионеров в СССР примерно столько же, сколько и в США, – 11 (из 100 с лишним на всей планете).
То, что «городской образ жизни распространяется повсеместно», служит излюбленным жупелом в устах тех, кто пугает мир близкой «перенаселенностью». Дескать, уже сегодня дает себя знать скученность, теснота; то ли будет в начале XXI века, когда численность землян удвоится! «Вторая природа», как называл Горький мир вещей, созданных человеком, предается анафеме, зато первозданная, дикая идеализируется: хорошо, мол, что есть еще на нашей планете пустыни и джунгли!
«Пусть к 2000 году плотность населения повысится до 50 душ на квадратный километр, – говорил академик С. Струмилин. – Но ведь и ныне многие страны намного превзошли эту норму! Например, во Франции к 1965 году насчитывалось до 88 душ на квадратный километр, в ГДР– 157, в Японии – 264, а в Нидерландах и Бельгии – свыше 300. И ни одна из этих стран не поменялась бы, конечно, своей судьбой с такими, скажем, африканскими государствами, где и 2 душ не приходится на 1 квадратный километр».
«Усилие и торжество цивилизации» – так аттестуют Боже-Гарнье и Шабо большие города, отпуская им в той же книге и другой комплимент: «чудовища», которые «приговорены к гибели».
А каменные Левиафаны – агломерации, скопления городов и их спутников? С чем только их не сравнивали! Это и «раковые опухоли планеты», и «лавина, безжалостно сметающая все на своем пути, подминающая под себя все живое»…
Советский исследователь Г. Лаппо в своих «Рассказах о городах» не идеализирует последствия урбанизации, но, конечно же, не приемлет и пессимизм, навеянный мрачными картинами «асфальтовых джунглей» на Западе. «Преимущества концентрации велики и несомненны, – пишет ученый. – Крупный город – благоприятная среда контактов, в которых нуждается современное производство, прежде всего с наукой и проектированием». Говоря об агломерациях, которые в СССР не достигли критического состояния, характерного для них на Западе, автор трезво оценивает их «плюсы» и «минусы», видит реальную возможность разумно организовать их развитие, полнее использовать положительные качества и устранять отрицательные. При социализме с его плановостью рост городов поддается регулированию.
Итак, город, особенно большой, – как бы сгусток цивилизации, который в конденсированном виде преподносит все ее достоинства и недостатки. Что же бросается в глаза, если взглянуть на эту «визитную карточку» прогресса?
В атмосфере над средним мировым городом в 150 раз больше вредных примесей, чем над океаном, а над сельской местностью – лишь в 10 раз. Что ж, промышленность, транспорт, энергетика «поработали на славу». Но попробуем посмотреть на дело трезво.
Во-первых, глобальное усреднение несколько нивелирует картину, а она неодинакова в разных странах. Достаточно напомнить недавнее признание американского журнала «Тайм»: 40 процентов промышленных отходов, загрязняющих нашу планету, приходится на США, которые занимают лишь 6 процентов суши. Что касается СССР, то и атмосфера, и почва, и водоемы у нас гораздо чище, чем в Англии, ФРГ, Японии, не говоря уж о США.
Показателен пример Москвы, которая за годы Советской власти стала одним из крупнейших в мире индустриальных центров и транспортных узлов. Небо над столицей СССР чище, чем над любым зарубежным городом подобных масштабов. В Москве на одного жителя приходится 45 квадратных метров зеленых насаждений (в Вене – 25, в Лондоне – 9, в Париже – 3, Марселе – 1). Что касается Москвы-реки, то вот факт, который говорит сам за себя: в ней водится рыба, и удильщики на набережных не без гордости продемонстрируют вам свой улов.
Во-вторых, само по себе различие в концентрации примесей к живительному газу, которым мы дышим, в деревнях и городах, еще ни о чем не говорит. Достиг ли ее верхний уровень допустимых пределов? – вот в чем вопрос. Стерильная среда немыслима даже над океаном.
В лесу, например, каждый кубометр воздуха содержит приблизительно 500 микробов, а в жилой квартире – до 20 000. Ну и что? Прямо у нас под носом, на каждом квадратном сантиметре чистейшей физиономии гнездится до 70 000 микробов! Больше всего их у бородачей, меньше всего – на лице, полностью лишенном растительности, скажем, женском; но даже у ребенка этих непрошеных постояльцев сотни на любой столь же крохотной площадочке – с гривенник величиной.
И представьте, живем и здравствуем. Гораздо дольше, чем наши предки, которые всю жизнь проводили среди дикой, первозданной природы, в лесных кемпингах санаторного типа, то бишь в землянках и курных избах, не имевших, как сами понимаете, даже совмещенных санузлов.
А если судить по таким конечным результатам, как показатели долговечности? Поднимем материалы всесоюзной переписи 1959 года. Средняя продолжительность жизни нашего сельского населения тогда была равна 68,88 года, городского – 68,13. Различие, как видно, малозаметное. Во всяком случае, гораздо меньшее, чем между горожанками (71,42 года) и «селянами» – жившими в деревнях мужчинами (64,90 года).
Чересчур усредненные показатели? Хорошо, возьмем какой-нибудь конкретный пример – промышленный центр и транспортный узел. Более или менее типичный, не из гигантов-миллионеров, но и не из карликов-десятитысячников. Допустим, Днепропетровск. В 1959 году там насчитывалось 660 тысяч человек. Оказывается, средняя продолжительность жизни для них для всех была даже больше, чем для миллиона с лишним в деревнях области. Правда, опять-таки ненамного: у женщин—74,15 года (город) и 74,08 (село), у мужчин соответственно 67,93 и 67,56.
Конечно, если взять тех лишь наших соотечественников, кому 100 лет и более, то в целом по стране их в городской местности раза в 4 меньше, чем в сельской. Но, как мы увидим, и из этого правила есть исключения.
Разумеется, борьба за чистоту нашего дома – всего земного шара, а значит каждого государства, города, села, – проблема, которую смешно отрицать. Недаром в последние десятилетия ее обсуждали на сотнях международных конгрессов, конференций, симпозиумов. Высказано немало обнадеживающих рекомендаций. Многое сделано. Появились открытия и изобретения, облегчающие решение этой важной, но непростой задачи.
