Текст книги "Сельва умеет ждать"

Автор книги: Лев Вершинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Он блефует, подумал Шамиль Асланович, он не может знать этого. Никто не может, кроме меня.

– Или сам не знаешь? Тогда скажу я.

Пауза. И негромкое:

– Тахви.

Трубка Шейлока, выскользнув из взмокших пальцев, раскололась о паркет. Поза Ходока изобразила намек на некоторую степень сомнения. У Племяша безыскусно отвисла челюсть. А Прокоп, и без того достаточно унасекомленный, глубже втянул голову в плечи, словно уже стоял у стены, глаза в глаза с расстрельной командой.

Сердце господина Салманова замерло. Постояло. И снова заработало, медленно и гулко.

– Он умер, Шалун, – мягко произнес Лорд. – Вы понимаете? Он давно умер. В тюрьме. Об этом писали газеты.

– А я от шефа Винницкого централа слышал, – подтвердил Ходок. – Четыре года назад. На рауте у пресс-атташе Барановского, мир его праху.

Участливо вздохнув, зашевелился Племяш. Он крепко уважал аксакала и готов был порекомендовать тому прелестное заведение, где девочки в два счета вылечат кого угодно от чего хошь, а не то что от какого-то там склероза. Он даже почти сформулировал эту великолепную мысль.

Но высказать не успел.

Старик вытряхнул из рукава глянцевую пластинку и жестом заправского крупье метнул ее через стол.

– Смотри, Умка!

Всматриваться не было нужды. Такая же стереокарточка хранилась в личном сейфе господина Салманова, и еще миг тому Шамиль Асланович дал бы руку на отсечение, что существует она в единственном экземпляре. А теперь ему оставалось только не опускать взгляда.

– Зна-аешь, – констатировал старец. – Но молчишь. Хитрый Умка, мудрый. Сам себя Умка перемудрил…

Лорд, поколебавшись, протянул руку к карточке. Взял. Близоруко щурясь, присмотрелся. Затем вспомнил о пенсне. Водрузил его на переносицу. Долго вглядывался, хмурясь и вульгарно пожевывая нижнюю губу. И наконец, покачав головой, передал Шейлоку.

Стереокарточка пошла по кругу.

Изображение было темноватым, но четким.

Кирпичная стена. А на ее фоне – Валери Барановский, пресс-атташе господина Буделяна-Быдляну и голосистый соловей Компании, по официальной версии бесследно сгинувший в мае при столкновении служебного аэроджипа со стаей перелетных гусей.

На коленях. Бородка всклокочена. В глазах слезы. Что и понятно. Потому что подбористый крепыш с нитеподобными серебряными усиками уже воткнул ему в ухо револьверное дуло, улыбаясь при этом светло и печально, как и должно человеку, исполняющему тяжкий, но от того не менее святой долг…

По мере просмотра директорат покрывался испариной. Зеленел. Глотал кардиостим.

– Это монтаж? – робко спросил Ходок.

– Это пиздец, – выдохнул Племяш.

– Это Тахви, – подытожил Шейлок. – Я видел его. В Арцизе, в пятьдесят первом…

Общее потрясение давало господину Салманову крохотную фору. А он сейчас мог лишь не моргать, глядя в ледяные стариковские глаза. И думать: что еще известно этой чертовой мумии?

– Что, мальчики, плохо, когда кумовья борзеют? – Шалун не притворялся, ему действительно было весело. – Вот оно как бывает, ежели Хозяин осерчает. Он ведь, Хозяин-то, с кем хочет, с тем и пьет. Вчера с нашим Умкой чаи гонял, а нынче с господами Смирновыми ручкается…

Долю секунды взгляд Председателя панически метался по гобеленам. Но, судя по лицам, из членов совета сориентировались разве что Лорд и Шейлок.

Напористая, круто набирающая обороты «ССХ, Лтд» давно уже наступает Компании на пятки. До сих пор усилиями консультантов-внештатников попытки господ Смирновых сдружиться с лох-ллевенским Дедом гасились на корню. Но если капризный затворник решит сменить круг общения, «концепцию Салманова» можно смело сдавать в утиль. Вместе с автором.

– Тебя, Умка, когда в последний раз звали? – Мумия шалила вовсю. – В марте? А сколько раз за эти полгодика Юрка Смирнов аудиенцию имел, а? Могу сказать. А могу и показать. Желаешь?

– Не надо, – сквозь зубы выцедил господин Салманов.

В этот миг он хотел одного: собственноручно и очень медленно удавить поганого старикашку. Под сводами черепа, хрустко ударяясь в виски, билось: если Шалун знает и о Принце, тогда – все. Отставкой не отделаться…

– А не надо, так и не надо, – неожиданно миролюбиво согласился старец, прибирая со стола стереокарточку. – Видишь, Умка, не только у твоих шестерок хитрые пуговицы имеются…

Он откинулся на спинку кресла, взглянул на циферблат напольных «Павла и Буре» и удовлетворенно прикрыл глаза. Слабая улыбка застыла на сухих, лиловато-серых губах.

Почти пятнадцать лет он ждал часа, и вот – случилось.

Умке, ничтожеству и выскочке, конец.

Потому что зарвался. Как Жирный Балух в пятидесятом, когда вся эта пацанва еще шестерила на подхвате…

Слово Шалуна, подкрепленное семью сотнями отборных стволов при бронетехнике и дюжине вертушек, в те дни стоило дорого; не зря же Отцы-Основатели сочли возможным гарантировать Шалуну кресло в совете директоров совсем еще юной Компании.

На размышление дали час. Хватило пяти минут.

Год спустя Жирный был на эшафоте, а он – в ложе для почетных гостей.

Когда же пятнадцать лет назад, вопреки завещанию уходившего на покой Председателя Энгерта, Шалуна не избрали главой совета, он запретил себе драться за наследство. Зачем? Фарт не любит умок. Судьба рано или поздно наказывает наглый молодняк, забывший понятия…

И сейчас, следя сквозь прищур за ненавистным Умкой, старец парил в небесах. Он дождался. Он сделал все, чтобы судьбе было легко расставлять точки. Остальное несущественно. Если детворе хватит ума востребовать его мудрость и опыт, он, Шалун, сумеет отмыть Компанию от дерьма. Если же нет, тоже не страшно. В восемьдесят человеку ни к чему лишние нагрузки.

Старик ловил кайф.

Шамиль же Асланович облегченно вздохнул.

О Принце не было сказано ни слова. И уже не будет.

– Шалун, у вас все? – Лорд опять у кормила. – Шалун?

Молчание.

– Благодарю вас, уважаемый коллега, за информацию. Не желает ли господин первоприсутствующий объясниться по вновь открывшимся фактам?

Восемь взглядов в упор.

Господин Салманов сжал кулаки.

– На основании первой поправки к «Положению о статусе главы совета» давать пояснения отказываюсь.

– Ваше право, – кивнул Лорд. – Продолжим. Кто-нибудь еще желает высказаться? Вам слово, Племяш…

– У меня тут… ну, проект.

– Вот как? – Режиссер очень правдоподобно удивился. – Прошу!

Директор без портфеля страдальчески поморщился, отбросил за плечо бороду-косицу и, уткнувшись в биоблокнот, монотонно, с запинками, забубнил:

– Глубокоуважаемые коллеги! Согласно пункту девятнадцатому части седьмой Устава Компании, совет, как коллегиальный орган, осуществляющий контроль за деятельностью исполнительного бюро, правомочен выразить недоверие действующему главе совета в случае, если таковой действием или бездействием наносит вред стратегическим интересам концерна… Вот… И на основании Хартии нашего совета, статья одиннадцатая «Председатель совета», пункт восьмой «Досрочное прекращение полномочий», процедура… – выступающий запнулся и набрал полную грудь воздуха, – им-пич-мен-та… может быть осуществлена, если в случае поименного голосования не менее трех четвертей членов совета выскажутся «за». Согласно пункту тридцать второму, подпункту тридцать второму-прим, любой член совета может поставить вопрос об инициации процедуры. Я… – Племяш вскинул остекленевшие глаза. Лорд чуть заметно кивнул. – Я ставлю вышеупомянутый вопрос на голосование!

Кульминация.

Немая сцена.

И выход Лорда:

– Итак, уважаемые коллеги, нашему вниманию представлен проект решения внеочередного заседания совета. Полагаю, что высокочтимый первоприсутствующий, руководствуясь статьей семнадцатой Хартии, считает необходимым объявить перерыв…

Высокочтимый первоприсутствующий не возражал.

И уже в кабинете, избавившись от промокшей насквозь сорочки, приняв контрастный душ, выпив две чашки чаю и расслабившись виртуозным Зиночкиным минетом, господин Салманов сумел привести мысли в порядок.

Необходимые для успешного импичмента шесть голосов, несомненно, будут. Уже есть. Племяш глядит в рот Лорду. Возница издавна не любит Председателя, полагая себя обойденным. Шейлок не враг. Но его убеждают только цифры, а цифры сейчас против первоприсутствующего. С Шалуном все понятно. А Ходок и Аскет, куратор общего отдела, примкнут к большинству. Мнение верного Прокопа уже ничего не изменит.

Ну и пусть. Говорят, и к отдыху можно привыкнуть.

А под асфальт не закатают. Ни меня, ни следующих. И это – моя заслуга. Ради одного этого стоило жить.

Шамиль Асланович перевел взгляд на стену.

С третьей стереокарточки в верхнем ряду на него весело смотрели два совсем юных парня в плавках, перепоясанные по голому телу пулеметными лентами. Через весь лист – размашистая, различимая даже на расстоянии надпись: «Братухе Шаму от кореша Вилли». Редкое стерео. Отпечатано в двух экземплярах. Второй – в кабинете Лорда: «Братухе Вилли от кореша Шама».

Такие вот пироги с котятами.

Вилли был рядом всегда. Именно он пятнадцать лет назад помог обойти Шалуна. Ему бы кореш Шам мог рассказать о планете Валькирия, космофрегате «Вычегда» и главное – о Принце. Но братуха Вилли остался в прошлом. А Лорд, выслушав, наверняка назвал бы затею Имама авантюрой.

Он был бы прав. Утаить от Его Высокопревосходительства Президента Галактической Федерации Даниэля Коршанского информацию о том, что его единственный внук выжил… это и впрямь был рискованный шаг.

На грани безумия.

Но – во имя Компании.

Альянс с Президентом, бесспорно, укрепил ее позиции, но и роль Центра возросла в Федерации неимоверно. И тем не менее: старому Хозяину нужны не партнеры, а исполнители, и потому возможность конфронтации с Президентом нельзя было исключать. Кроме того, лох-ллевенский Дед стар, хвор, и нет гарантий, что грядущий преемник унаследует и его симпатии.

Так что, по сути, идея была здравой: найти парнишку на этой самой Валькирии и вернуть Деду, устроив до того курс реабилитации. Лекарства, процедуры, психотренинг, чуть-чуть гипноза, а в результате в дедовские объятия вернулся бы не просто внук, а убежденный сторонник Компании.

Молодой, привлекательный начинающий политик.

Готовый кандидат в Генеральную Ассамблею.

А в идеале – преемник Деда.

Этим замыслом можно было гордиться.

Кто достоин наследовать Коршанскому, кроме Коршанского?

Сорок лет человечество встает навытяжку, услыхав эту фамилию. Бузить не посмеет никто. Особенно если мальчика должным образом подпереть ресурсами Компании…

Господин Салманов досадливо вздохнул.

Дело казалось верным. Но там, в Лох-Ллевене, прослышали.

Результат налицо.

Перекрыты транзитные космостанции. Досматриваются рейсовики. Спущен с поводка сумасшедший Тахви…

Хозяин, пожалуй, устроил бы и национализацию. Но корабли Компании снабжены блоками, дезактивирующими двигатели по сигналу из головного офиса, а Федерация не может рисковать флотом. Она не так богата, чтобы самостоятельно, без участия концерна, наладить производство космолетов.

Рассыпчатый бой курантов прервал раздумья.

Снова – френч, галерея, конференц-зал.

И отблески ламп опять ползут по гобеленам, а голос Лорда звучит так, словно и не было двухчасового перерыва.

– Приступим. Ваше слово, Ходок?

– Я? Э-э… – специалист по интриге никак не ожидал, что начнут с него. Ему было непривычно, неудобно, неуютно высказываться первым. – М-м… В контексте негативных тенденций…

– Будьте проще, уважаемый коллега, – ласково улыбаясь, перебил Лорд. – Вы не на рауте у Барановского.

Ходок поперхнулся.

– Воздерживаюсь.

Ладони Председателя повлажнели.

Минус один.

– Племяш?

– Угу.

– Будьте любезны, конкретнее.

– За, блин!

– Благодарю вас. Возница?

– За. Безусловно.

– Благодарю вас. Шейлок?

– За, – финансист смотрел в сторону. – Простите, Имам…

– Благодарю вас. Шалун?

– Да!

– Благодарю вас. Аскет?

– Воздерживаюсь, – отозвался щупленький, похожий на мышь при галстуке директор.

Минус два.

Председатель сглотнул застрявший в горле комок.

Лорд, естественно, «за». Но есть еще и Прокоп.

Шести голосов не будет. Серенький человечек, согласно кивавший в ходе приватных бесед, в последний момент переосторожничал, и трагедия обернулась опереткой.

Впрочем, процедура еще не завершена.

– Прокоп?

Вот и все, подумал Шамиль Асланович. Можно расслабиться.

– За!

Породистое лицо Лорда обмякло.

– Александр Адольфович, вы…

Обращение по имени противоречило традициям. Но возмущаться было некому: члены совета сидели, распахнув рты.

Даже сдержанный Шейлок.

Даже неприметный Аскет.

Не говоря уж о Шамиле Аслановиче.

– Да, я – за! – Черная, подсоленная сединой бородка гордо выпятилась. – И хочу подчеркнуть: сегодня – счастливейший день моей жизни! Восемь лет, в тяжелейших условиях подполья борясь с беспределом салмановской клики, я…

Очарование необъяснимости рассеялось.

– Скисни, падло, – гадливо бросил Племяш.

Спич оборвался на полуслове.

Шейлок покачал головой. Ходок заерзал в кресле, отодвигаясь подальше. Плешивый Возница поморщился, словно от соседа внезапно повеяло.

– Получил, Умка? – ожил Шалун. – И по делу. А ты, Александр Адольфович, – старец хрустко развернулся, – выползень. Зря Адик тебя не утопил. Собирался же…

– М-да, – ни к кому не обращаясь, хмыкнул Лорд.

И Александр Адольфович ощутил некоторый дискомфорт.

Но ненадолго.

Шалун глубоко не прав. Он не выползень. Он прагматик. А это вовсе не одно и то же. И зря старый ворон тревожит память папеньки. Да, бывало, гонялся за сыном Адольф Алоизович с топором. Ну и что? Батя, мир его праху, по всей улице слыл бесноватым…

Теперь все смотрели на Лорда.

Лишь господин Салманов в упор изучал Прокопа.

Но, встретившись с ним глазами, первым отвел взгляд.

Чего уж там, сам ведь пестовал, сам опекал, отстраненно думал уже почти бывший Председатель. Другие чем лучше? Лизали мне задницу, аж свист стоял. Сейчас кривятся, чистоплюи, а завтра мальчонке и в рукопожатии не откажут, и, глядишь, секретарем совета выберут. Кого ж еще? Не Племяша же…

А вот Племяша, кстати, следовало приручить. Парень умеет работать в команде. И не трус. Звезд с неба, правда, не хватает, так ведь сказано же: нам умные не надобны, нам надобны верные. Очень, кстати, точно схвачено.

Ладно. Теперь это все не его заботы.

Ему остается только выслушать вердикт совета (шесть «за» при двух воздержавшихся), откланяться, ненадолго забежать в уже не принадлежащий ему кабинет, забрать личные вещи, пару милых безделушек, Зиночку – и все.

Пенсией его, надо полагать, не обидят.

И никакой Татуанги. Зачем ему шумный пенсионерский рай?

В деревню, в глушь, на Сарратоу…

Разве не чудесно будет днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж не будет приятно писать при свечах гусиным пером, а если захочется – подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что удастся вылепить нового гомункула?

На покой, на покой!

Там ждет уже дом и старый слуга, и свечи уже горят…

Шамилю Аслановичу показалось вдруг, что в одной из предыдущих жизней, а может быть, и в нескольких подряд, его уже посещали сходные мысли, и господин Салманов улыбнулся.

Хороший дом, хорошая жена, полка дряхлых, еще на бумаге печатанных томиков in folio – Монтень, Булгаков, Стругацкие… пожалуй, кое-что из раннего Лукьяненко – что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?

И если когда-нибудь (этого нельзя исключать) очередной Председатель приедет за советом, он, улыбаясь, угостит гостя капустой, выращенной собственными руками…

– Ну что же вы, Лорд? – разбил тишину голос Племяша.

Сухопарый аристократ, уже фактически новый, пятый от Основания глава Компании, неторопливо поднялся. Серые глаза его остановились на лице человека, пока еще первоприсутствующего в конференц-зале, и внезапно Имам с пронзительной ясностью понял: не будет. Ни витых свечей в канделябрах, ни прогулок по первой рассветной свежести, ни долгих вечеров наедине с хорошими книгами – ничего этого не будет.

– Что касается меня, господа, – Лорд поправил пенсне; пальцы его чуть подрагивали, – я категорически против.

В исступленной тишине с пронизанного золотым шитьем пурпура гобеленов понимающе улыбались Отцы-Основатели…

…Спустя полчаса, когда давно уже удалился Лорд, когда убрел наконец, что-то высчитывая на пальцах и поминутно разводя руками, Племяш, когда с овальной площадки у здания головного офиса Компании взмыл ввысь последний аэроджип, а главврач клиники имени Энгерта звонком уведомил приемную Председателя, что восемьдесят есть восемьдесят и медики не боги, зато жизнь и, возможно, психическое здоровье господина Прокопенко находятся вне опасности, Шамиль Асланович стоял, бессильно прижавшись лбом к стеклу Хрустальной галереи, и нежный багрянец уходящего на покой солнца смягчал резь в не умеющих плакать глазах Имама.

Никто, кроме господина Салманова, не виноват в нынешнем кризисе. Никто не позволит господину Салманову уйти в кусты, свалив на чужие плечи столь тяжкий груз. Затеяв публичную порку, умница Вилли хотел встряхнуть старого кореша по-настоящему и, ничего не скажешь, добился своего.

Господам Смирновым и Худису рано праздновать: приручить лох-ллевенского затворника далеко не просто. Рычаги управления ситуацией пока еще под контролем Компании…

Все эти буделян-быдлянчики – чепуха, такого добра накупить нетрудно. Сами набегут. На цырлах. Жизненно важно сейчас – раздобыть Принца, упаковать и с розовым бантиком на шее торжественно вручить скорбящему родственнику.

Как бы ни был капризен Дед, такие услуги не забываются.

Значит, будем искать. Местонахождение объекта известно точно, люди работают… и, в конце концов, сколько ее, той Валькирии?

Земля. Лох-Ллевен. 29 августа 2383 года

…Приоткрылась дверца, и златокудрая девушка в белом кружевном платье и шляпке, украшенной флердоранжем, выпорхнув из кареты, звонко воскликнула:

– Успела! О счастье, успела! Заклинаю вас, прочь оружие!

Изумление заставило Честного Билла позабыть о ране.

– Бекки, девочка моя, – произнес он, расширенными глазами глядя на возлюбленную свою приемную дочь. – Почему ты здесь? Отчего ты не в Мелитополисе, где ты живешь у нашей бабушки?

– Да, я жила у нее, – сверкая лазурью очей, отвечала юная прелестница. – Я жила у нее, резвясь и играя. Но старый Том рассказал мне все, и я помчалась вслед за вами, и вот я здесь!

Из дилижанса, кряхтя, выкарабкался пожилой негр в полосатой жилетке и при галстуке. Губастое плоское лицо было бы уродливо, не озаряй его свет простодушия и неподдельной доброты.

– Так оно и есть, мастер Уилли, – подтвердил он, нахлобучивая на курчавую седую голову видавший виды цилиндр. – Такова она с детства, наша маленькая мисси, уж если что придет в голову, то никак не остановишь. Эх-хе-хе, не стоило бедному негру слушать индейца Джо…

Махнув рукою, добряк сделал шаг в сторону.

– Щеки-в-Смоле глупее курочки вобискви, – сурово вымолвил Джеронимо, вождь апачей, по-пумьи спрыгивая на сухую землю с подножки дилижанса. – Щеки-в-Смоле не знает правильного пути.

Он тряхнул головой, поправляя пышный головной убор, и орлиные перья красиво ниспали на спину, а многочисленные тотемы, висящие на вампуме, расшитом умелыми скво, заколыхались.

– Три Пера тоже не знал правильного пути. Он был плохим индейцем, – продолжал старик, неторопливо раскуривая трубку. – Теперь Три Пера знает правильный путь. Он хороший индеец. – Томагаук, блеснув подобно серебряной рыбке, улетел куда-то вдаль. – Народ гор будет отныне возделывать землю и чтить распятого вами бога, бледнолицые братья…

Вытащив из-под рубахи простенький нательный крестик, вождь истово приложился к нему и бережно вернул на место. Единственный глаз его наполнился печалью.

– В год, когда серый бизон забодал старого шамана, мальчик из форта, похищенный моим народом, был продан в пеоны на большую гациенду за рекой. Это было скверным делом, не угодным распятому Богу. Ныне мальчик нашелся. Это хорошее дело, угодное распятому Богу. Пусть же обнимет своего сына Верная Тропа. А ты, Бесчестный Путь, обними своего отца. Хау. Я сказал!

Вздох, сорвавшийся с уст шерифа, способен был выжать стон сочувствия даже из гранита. Не смея поверить, пристально вглядывался он в потупившегося Эль-Койота, сперва – недоверчиво, но тотчас же и с робкой надеждой различая в его смуглом лице милые черты своей дорогой покойной жены. О! Ужели Творцу угодно было явить чудо и вернулся его сынишка, его маленький Майкл, бесследно пропавший столько лет назад?! Да! Уже не может быть сомнений! Можно ли не узнать эту родинку на щечке, этот кроткий взгляд больших темных глаз, столь похожих на материнские?!

– Иди же ко мне, иди скорее, сынок! – плача от счастия, воскликнул Честный Билл. – Бедная Лиззи, она не дожила до этого светлого дня, в который так верила!

Эль-Койот медлил. И тогда Бекки, порывистая бесстрашная Бекки, подбежав, схватила его за руку.

– Приди в отцовские объятия, Мигель! Не медли! Настал час признаться во всем! – Она была прекрасна в своей решимости. – Знай, отец: мы любим друг друга, любим уже давно, и добрый патер Браун, храни его Господь, обвенчал нас четыре года назад!

Непривычная нежность выразилась в суровом взоре шерифа.

– Будь я проклят, если встану на дороге вашего счастья, дети мои! – воскликнул он, сильными руками прижимая счастливую пару к широкой груди. – Но отныне, Майки, ты должен порвать с прежними дружками и взяться за ум! Иначе не будет тебе моего отцовского благословения!

Как ни пытался откликнуться юноша, ни единого слова не вырвалось из его сдавленного очищающими рыданиями горла. И не кто иной, как Бекки, верная, мужественная Бекки, ответила за него:

– Отец, это уже решено! Завтра же мы отправляемся в Европу, учиться живописи! Ах, как он рисует, мой Мигелито!

Добрый негр захлопал в ладоши, словно дитя. Сурово кивнул одноглазый апач. La banda de mexicanos выразила одобрение беспорядочной пальбой в воздух. И лишь одну злую, испорченную душонку не смогли согреть лучи всеобщего ликования.

– В Европу! В Европу!! – возопил Хорли О'Элберет, в сердцах бросая оземь широкополую шляпу. – Так что ж, стало быть, прощай, разгульная жизнь?! И бедному Смоку судьба бродяжничать по грязным улицам, пробавляясь скудным подаянием?!

Он зарыдал. Но Анджело Ла Бестиа, честный малый, не был бы самим собой, оставь он товарища в трудную минуту.

– Клянусь святым Кесбертом, святым Дунстаном, святым Озриком, дружище, тебе не придется бродяжничать по грязным улицам, пробавляясь скудным подаянием, – во всю глотку гаркнул отставной сержант, и тяжелая рука его с грубоватой лаской легла на плечо ирландца. – Махнем-ка все вместе в Клондайк, – добавил он, а мексиканцы закивали в знак одобрения. – Мы научим тебя играть на фисгармонии, Смоки-малыш, и, клянусь сорока мучениками, ты еще увидишь небо в алмазах!

Хорли заулыбался. И в этот самый миг в темном нутре всеми забытого экипажа заурчало и шумно забулькало нечто громоздкое, судя по грохоту, не уступающее размерами серому гризли…

Мексиканцы отпрянули, негр рухнул навзничь, в руке вождя апачей сверкнул запасной томагаук, а на скрипучей ступенечке возник шестифутовый детина в тяжелой шубе на бобрах и ондатровом треухе. Из штофа, зажатого в булыжном кулаке, густо тянуло крепчайшим виски.

– А Ставрогина, беса, вот этими своими руками перефердиперлю натрое. Чтоб неповадно было разбавлять, – доверительно пророкотал он, обращаясь ко всем присутствующим сразу, а затем, оглядевшись, осклабился. – Да ить, как я погляжу, так до Тобольска еще далече?

Подождал малое время. Не дождавшись ответа, ухнул гулким смешком. С бесшабашным видом махнул ручищей.

– А и ну его, тот Тобольск!

Неуловимым разворотом плеч сбросил шубу и пошел по кругу вприсядку, выкидывая коленца одно замысловатее другого.

– Эх, пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем! – выкрикивал плясун в такт перестуку кованых каблуков. – Однова живем! Знай, мать-сыра земля, Гришку Старых!

Завертелся волчком, встряхнул вороными кудрями, подбоченясь, двинулся к дрожащей Бекки и вдруг застыл как вкопанный.

– Осподи Сусе, – грубый голос его заметно дрогнул. – Настасья Филипповна, голубушка, вы ли это?

Бекки подалась назад. Шериф, напротив, – вперед.

– Попрошу предъявить документы, – сухо сказал он.

– Бамаги, што ль? – переспросил бородач. – Эт… мы мигом. С нашим удовольствием. Эгей, залетные!!

Из дилижанса шумною толпой поползли цыгане.

Усталое сердце не выдержало. Угасающим взором окинул Честный Билл любимые лица и тихо отошел, успев еще ощутить, как рука сына бережно снимает с отцовской груди жестяную звезду…

Поплыли титры. И сквозь белые сполохи, усадив поперек седла любимую женщину, гнал коня встречь рассвету Честный Майкл Хэппенинг, молодой шериф, навеки отрекшийся от позорного прозвища Эль-Койот…

Большой, рыхлый, красиво седовласый человек, печально вздохнув, стряхнул со щеки непрошеную слезинку.

Хороший, глубокий фильм. Критики (он специально просмотрел несколько журналов) не оставили от «Одинокой Звезды» камня на камне, но на то ведь они и критики, чтобы ворчать. А простым людям, по данным опросов, сериал очень и очень по сердцу…

Зачем далеко ходить за примерами? Его собственный день расчислен по секундам на полгода вперед, и он далеко не сентиментален по натуре. Однако же включил ненароком визор, и на тебе – запало в душу и уже не отпустило до самого последнего кадра.

Нужное, крайне своевременное произведение.

Да, не без недостатков. С цыганами, положим, некоторый перебор. В жизни так не бывает. Но допустимо ли из-за крохотной детали сводить на нет художественную ценность столь масштабной ленты? Нет, такого допустить нельзя. Эта штука, если не закрывать глаза на вещи очевидные, посильнее, чем «Фауст» Гёте, а потому ни критикам, ни иным оторванным от реальной жизни филистерам не будет дано право шельмовать культурные вершины Федерации.

Еще одна слезинка набухла в уголке глаза, но была стерта, не успев скатиться на щеку.

Как счастливы были эти дети, чья любовь, преодолев все преграды, победила самое смерть! Как убедительно подан образ представителя национальных меньшинств, бесповоротно порывающего с замшелыми канонами тотемизма! Как причудливо сплетаются символика и авангард в финальном фуэте бородача, подводя зрителя к реалистическому, оптимистичному пониманию действительности…

Весьма, весьма трогательно. И поучительно.

Достойно поощрения.

Широкая белая ладонь протянулась к клавише вызова. Не красной, а к белой, демократично выводящей на общую сеть.

– Добрый день, – тихо сказал седовласый человек в злобно заквакавшую трубку. – Имею честь говорить с директором студии? Да, знаете, так и дозвонился. Коршанский беспокоит… – Он сдвинул брови и прислушался. – Кор-шан-ский. Алло! Алло! Полковник, вы меня слышите?! Кто это? – Слышно было скверно, трубка уже не квакала, а пищала навзрыд. – Заместитель? Но я, кажется, говорил с дире… Ах, вот как! – Реденькие брови огорченно сдвинулись. – Только что? Это ужасно. Нет, подполковник, никаких претензий. Напротив, спасибо всем вам огромное за «Звезду». Скоро ли ждать продолжения? – Выслушал ответ и помрачнел. – Что значит «исчерпана»?! Такие темы исчерпаны не бывают. Уж поверьте на слово, – он улыбнулся. – Ну вот и хорошо. Поздравьте от моего имени съемочную группу с Премией Федерации за этот год. Желаю творческих успехов.

Отключившись, господин Президент какое-то время молчал. Сокрушенно покачивая головой, он пытался вспомнить, как же выглядел директор «Стерео-Центра». Кажется, невысокий, кругленький, с остатками пышных кудрей вокруг лысины? Или худой, похожий на очкастого богомола? Или?..

Память буксовала, напоминая, что очередной микроинсульт, хоть и отпустивший, все-таки не прошел даром.

На душе Его Высокопревосходительства было тоскливо.

Вот так, думал он, полуприкрыв тяжелые веки, уходят лучшие. Ведь какой талантище был! Богема, тонкая душа, даром что дослужился до полковника. Сгорел на работе. Да и заместитель к концу беседы, похоже, был на грани. А может, мелькнула мысль, рискнуть? Перевести культуру в гражданское ведомство? Там все же поспокойнее. Нет, нельзя. Из всех видов искусства важнейшим для Федерации является стерео, а штатские бывают подчас преступно безответственны…

Все. Хватит витать в эмпиреях. Пора за работу.

Врачи, сперва требовавшие полного покоя, смирились с обстоятельствами и выделили время на ознакомление с бумагами, однако не более трех часов в день. И дополнительный час в воскресенье. Что ж, лекари свое дело знают. Но уж законным своим лимитом Даниэль Александрович распоряжался с максимальной отдачей.

Папки с документами уже лежат на журнальном столике.

Невыразимо архаичные, картонные. Изъятые под расписку из запасников Федерального Исторического. И бумага тоже почти настоящая, сработанная по спецзаказу. Веленевая, что бы этим словом ни обозначалось.

Десятка полтора белоснежных, нежно шелестящих листиков, помеченных индексом «Экстра-Ноль-Ноль». Данные материалы существуют в одном экземпляре и подлежат уничтожению немедленно по прочтении их Его Высокопревосходительством.

Прежде всего, разумеется, кадровые проблемы.

Господин Президент просмотрел списки предлагаемых кандидатур, изредка ставя против некоторых претендентов жирные птички, крестики и вопросительные знаки. Над парой-тройкой фамилий толстый красно-синий карандаш застыл в нерешительности.

– Запрос на консультацию, – повелел селектору большой грузный старик. – Первая категория. Лондон. Бейкер-стрит, 221-б. Срочно.

Мелодичный перезвон колокольцев.

Зуммер.

Связь установлена.

– Усинский. Чукма. Мориарти, – монотонно перечислил Его Высокопревосходительство, и спустя сорок секунд, выслушав сообщение из туманного Альбиона, двоих кандидатов густо-густо зачеркнул, а Мориарти, снисходительно похмыкав, оставил.

Уже который десяток лет номенклатуру он формировал единолично. Невзирая на инсульты. Потому что кадры решают все. Права забывать этот постулат народ Федерации Даниэлю Коршанскому не делегировал.

Отработав первую папку, господин Президент еще раз пробежал глазами по утвержденным спискам, добавив три крестика и один знак вопроса. А генерала Гуся вычеркнул вообще. Молод еще. Не по чину кукарекает. И роль свою в урегулировании Зарзибуйского конфликта совершенно безосновательно раздул, уж Даниэлю-то Александровичу это известно куда лучше, чем пронырливым газетирам. Так что пускай подождет, гусенок, пусть пообтешется. Хватит и на его долю вакансий…

Тяжко вздохнув, Его Высокопревосходительство захлопнул папку и аккуратно отодвинул ее на край стола.

Что правда, то правда, вакантных мест нынче немало.

Тахви чересчур круто завинтил гайки.

Он срывает погоны, не считаясь с объективными обстоятельствами. Трибунал перегружен до предела. Да что Трибунал! Специальный уполномоченный Президента уже превысил всякий разумный лимит расстрелов в рабочем порядке.