Текст книги "Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)"
Автор книги: Лев Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
3
После безрезультатного полета на место гибели Дремова Нина вернулась домой совершенно разбитой. Ей никого не хотелось видеть, ничего не хотелось слышать. Она даже заперла дверь на ключ и решила не отвечать на стук, если кто придет. Села к столу и замерла в оцепенении. Теперь она может себе сознаться, что много рассчитывала на этот полет. Ей почему-то казалось, что она найдет на месте гибели разгадку тайны. И вот вернулась ни с чем…
Но почему люди не понимают, что Дремов не мог допустить оплошности? Ведь все знают, какой он был опытный летчик… И этот Лагутин. Как он смел обвинять погибшего товарища в халатности? Какие у него основания?
– Товарищ Соколова, – сказал он Нине, – мы, летчики, должны смотреть правде в глаза. На ошибках своих товарищей мы учимся. Я, конечно, понимаю: вам тяжело, но вы летчик-инструктор, и это обстоятельство должно перебороть ваши женские переживания, иначе вам незачем больше летать. А пока я вижу, вы ищете в катастрофе Дремова что-то мифическое. Это говорит в вас женщина. Можете идеализировать вашего любимого как мужчину, но как летчика… Факты говорят сами за себя: сгореть на ровном месте – это черт знает что!
Вспоминая неприятный разговор с Лагутиным, Нина подумала: «Ничего, время покажет, могу я летать или не могу». Она достала с этажерки альбом с фотографиями и раскрыла его. На первой странице фотографии ее отца Василия Ивановича и матери Ирины Власьевны. В трудные минуты жизни Нина всегда обращалась к этим портретам. Ее родители прошли славный жизненный путь, и у них было чему поучиться.
В самом начале гражданской войны отец и мать Нины, оставив на попечение родным маленького Данилку, братишку Нины, ушли в тайгу к партизанам.
Впоследствии, когда родилась и подросла Нина, боевые друзья Соколовых частенько собирались в их доме, и девочка с захватывающим интересом слушала их воспоминания о былых боях и походах. Слушал и Данилка. Оба мечтали быть смелыми, сильными, ловкими. Родители всячески поддерживали в них это стремление. Когда Данилка стал увлекаться спортом, отец сказал ему:
– Правильно, сынок. Я закалялся в нужде, а ты закаляйся в спорте!
В тридцать третьем году Данилка уехал, и все внимание родителей сосредоточилось на Ниночке. Нет, ее не баловали. В этой семье детей воспитывали на преодолении трудностей. Стоило ей принести однажды двойку, и отец сказал:
– Ты что думаешь, я под Волочаевкой сквозь колючую проволоку пробирался ради твоей двойки? Воевали, воевали, темнота мы этакая, чтобы наши дети учились и жили счастливо, а ты меня двойками позоришь!
С каждым годом Нина училась все лучше и лучше. Казалось, родителям бы только радоваться, но появилась новая забота: у Нины не обнаруживалось склонности ни к какой профессии. Отец не хотел неволить Нину, но надо же было ее к чему-нибудь пристрастить.
– Нинуська, вчера я заглядывал в ваш спортивный зал… Хорошо ты там на всяких этих штуках кувыркаешься. Может быть, тебе спортом заняться, а? Говорят, даже институт такой есть.
Нина отмолчалась.
В другой раз отец застал ее за техническим журналом.
– А что, если тебе инженером стать? – спросил он. – Ты говори, не стесняйся.
Но Нина и на этот раз отмолчалась.
Вечером, уйдя в свою комнату, она подолгу разглядывала многочисленные фотографии брата Данилы, теперь военного летчика. Тут были и одиночные и групповые снимки на фоне летного поля – с самолетами, ангарами…
Через несколько дней приехал домой Данила. На нем темно-синий костюм, перетянутый блестящими ремнями. Нина глядела на него с восхищением и тайком выспрашивала его о чем-то. А потом вдруг объявила родителям:
– Я буду летчиком!
– Как? Кем? – переспросил изумленный отец. У него даже трубка выпала изо рта. – Летчиком?
С минуту все сидели молча, потом, подобрав трубку и набив ее, отец сказал:
– Хотя чему удивляться? Мать у тебя была пулеметчицей… Летай!
Мать всплакнула, но на другой же день отыскала в книжном магазине книгу летчика Михеева и подарила дочери.
В 1940 году Нина без отрыва от учебы в десятом классе поступила в аэроклуб. Когда проходила медицинскую комиссию, старичок врач, осмотрев ее сильную, стройную, словно из металла отлитую фигуру, восхитился:
– Амазонка! Какие тут сомнения?! Она рождена для неба!
Инструктором Нины оказался летчик Василий Дремов. При первом знакомстве он выказал явное недоверие к Нине. Как и многие другие, он, видимо, считал специальность авиатора недоступной для женщин. И это еще больше подзадорило Нину. Она всеми силами старалась рассеять чувство напряженности и страха, которые присущи почти всем людям, когда они идут в первый полет. Есть один момент в полете, который почти всегда смущает новичка, это момент уборки газа и перехода самолета на планирование. Впоследствии это никак не отражается на летчике, но в первый раз…
…Мотор рокочет ровно, самолет, упруго покачиваясь, уверенно плывет над землей – и вдруг… тишина, самолет клюет носом, полет становится зыбким, и пассажир испытывает такое ощущение, будто внутри у него что-то обрывается… У инструктора в кабине сферическое зеркало, в котором он видит курсанта за своей спиной, и ему смешно.
Нина очень внимательно вслушивалась в возбужденные рассказы товарищей о первом полете, и когда подошла ее очередь лететь, то многое учла. Напрасно Дремов, глядя в зеркало, искал на ее лице признаков страха. Он видел спокойное внимание и восторженное удивление. А во время наземных занятий Дремов не находил слушателя более внимательного и понятливого, чем Нина. Это принудило его изменить свое мнение о девушке. Одной из первых она вышла и в самостоятельный полет. Дремов гордился ею.
Вскоре произошел случай, который заставил Дремова еще больше гордиться своим учлетом. Аэроклуб посетил генерал. Ожидали, что прикатит легковой автомобиль, адъютант, щелкнув каблуками, распахнет дверцу и из автомобиля выберется полный и непременно пожилой мужчина с усталым взглядом. А вышло все не так.
Над аэродромом с ревом пронеслась двойка тупорылых истребителей, да так низко, что под самолетами трава колыхалась. Затем истребители свечой вонзились в небо и тотчас круто опустились и приземлились. Едва замерли их винты, как из кабин выскочили два летчика. Один из них и был генерал – молодой богатырь, с веселым лицом и не в генеральской форме, а в простом синем комбинезоне. Он взял под руку начальника аэроклуба и, весело с ним беседуя, направился к штабу.
После обеда генерал наблюдал полеты курсантов. Увидев Нину, подозвал к себе.
– Скоро, девушка, полетите самостоятельно? Уже летаете?! Молодец! А можно, я с вами слетаю за пассажира?
Нина смутилась и не знала, как отвечать.
– Вижу, что уговорил, – засмеялся генерал. – Идем к самолету.
Дремов помогал Нине крепить привязные ремни, волновался и шепотом просил: «Ты уж, пожалуйста, повнимательней… Понимаю, все-таки генерал, но ты уж постарайся, не подведи».
И Нина не подвела. Когда сели, генерал снял шлем, и ветерок разметал его курчавые, пышные волосы. Из самолета вылез с довольной улыбкой и долго смотрел в небесную голубизну. Нина стояла рядом, по-военному приложив руку к виску, и ждала замечаний. Генерал обернулся, встретил ее выжидающий взгляд, засмеялся.
– Вольно, товарищ Соколова, Хорошо летаете. Вот вам от меня на память за этот полет. – И протянул свои летные перчатки. Но, взглянув на ее руки, смутился: – Они, правда, великоваты для вас, но пусть как память. Хорошо летаете…
Подошли начальник аэроклуба и Дремов. Генерал и для них нашел хорошие слова:
– Если у вас девушка так хорошо летает, – сказал он, – то парням было бы стыдно летать плохо. Благодарю! Вы куете нам достойное пополнение. Желаю дальнейших успехов. – Попрощался и улетел.
Долго вспоминали аэроклубовцы эту встречу и надеялись на новую, но она не состоялась. Молодой генерал погиб в самом начале войны.
Визит генерала решил будущее Нины. Она стала инструктором и крепко полюбила свою профессию.
Через полгода после окончания аэроклуба Нина выпустила первую группу учлетов. Шесть летчиков, и все с отличными показателями. Авторитет Нины как инструктора окончательно окреп. Появилось много поклонников. Нина посмеивалась над ними. Только от одного человека хотела бы она услышать слова любви, но его среди поклонников не было. Человек этот был Дремов. Чувство к нему зародилось у Нины еще в первом полете. В начале это было очень робкое чувство: Дремов для нее был богом, владеющим тайнами летного искусства. В сравнении с ним она казалась себе жалким существом. Это преклонение перед первым воздушным учителем осталось в ней навсегда, хотя, по мнению окружающих, она и сама теперь летала не хуже Дремова.
Но кумир был к ней равнодушен. Мало этого, он как будто избегал с ней встречаться, а встречаясь, был неизменно и холоден и серьезен. Чтобы поговорить с ним, Нина придумывала разные предлоги – то за одним, то за другим советом к нему обращалась. Он отвечал охотно, но сухо и официально. Нина грустила и пыталась понять причины его равнодушия. Она и не догадывалась, что «сухость» Дремова искусственна, что он давно ее любит, но по свойственной ему стеснительности боится высказать любовь. Он видел, как Нина смеется над своими поклонниками, и более всего боялся, как бы и над ним она не посмеялась. А время шло. Наконец он понял, что надо как-то объясниться, и однажды, после бессонной ночи – это было в июне 1941 года – он решил: будь что будет, сегодня он скажет ей все.
Он знал, что вечером Нина пойдет в поселок к своим родителям (аэроклуб находился в шести километрах от поселка), он проводит ее и дорогой скажет о своей любви. Если ответ будет отрицательным, он напишет заявление начальству с просьбой перевести его в другой аэроклуб.
На полетах в тот день он был сумрачней обычного и ни с кем не говорил. После рабочего дня зашел к себе, поспешно переоделся и, выйдя из дома, увидел Нину. Около нее было уже трое «провожатых». Один из них с гордостью держал Нинин чемоданчик, в котором она носила комбинезон, шлем, очки и перчатки. Дремов приостановился, издали залюбовавшись девушкой. Кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел парторга.
– Дремыч, – сказал парторг, – ты не забыл, что у нас совещание?
Дремов вытаращил глаза. Действительно, черт возьми, как это он забыл про это проклятое совещание!
– Не пойду, – сказал он решительно. – Не могу. Что хочешь думай, а вот не пойду – и все тут!
– Постой, постой, – начал было парторг, – да ты приди, скажи, мы обсудим и отпустим…
– Не пойду – и все тут, – упрямо повторил Дремов и, показав спину, поспешил вслед за Ниной, которая в сопровождении трех кавалеров выходила на дорогу.
Через минуту он нагнал их. Тот, который держал в руках Нинин чемоданчик, сказал насмешливо:
– Вася, какой ты нынче нарядный…
Дремов прервал его решительно:
– Ладно, нарядный не нарядный, давай-ка сюда чемоданчик. Сегодня я вас освобожу от роли провожатых.
– Видали такого! – возмутился парень. – Если хочешь, пойдем вместе…
– Я хочу провожать Нину один. Понятно? Идите назад.
Лицо Дремова выражало решимость, и «кавалеры» обратили свои взоры на Нину: как, дескать, она? Но она стояла безучастно, и парни отступились. Со смехом и шутками они двинулись назад. Тогда Дремов, обратившись к девушке, попросил разрешения проводить ее…
И откуда только у него взялось столько решимости!
Не оглянувшись на Дремова, Нина кивнула ему, и они пошли
Пылал закат, изумрудно зеленело поле, в немом очаровании застыла природа, и лишь чуть слышный шепот листьев леса нарушал тишину. Долго шли молча. Наконец Дремов остановился и через силу выдавил из себя:
– Нина…
Нина тоже остановилась, подняла на него ожидающий взгляд, а Дремов ничего не мог больше выговорить. Он искал и не находил нужных слов. У Нины не хватило терпения, и она заговорила сама {ведь она так долго ждала этой минуты!):
– Вася, неужели?.. Ведь, Вася, я с первой встречи… Ой, что я говорю?!
– Нина, я люблю, я боялся… Я никогда никому не говорил этих слов… Не знаю, как тебе объяснить… Я не могу без тебя…
– Вася, милый…
Раньше Нина проходила это расстояние за час. Теперь им не хватило ночи. Сколько было всего сказано!
На другой день Дремов выслушал нотацию парторга. Слушал и улыбался.
– Удивительно, – пожал плечами парторг. – Его ругают, а он улыбается, как малое дитя!
Потом, словно вспомнив что-то, подмигнул ему и спросил:
– А как, товарищ Дремов, ваши личные дела?
– Женюсь, товарищ парторг, – выпалил Василий. – Вот очередной выпуск курсантов сделаем – и, пожалуйста, на свадьбу.
А через несколько дней началась война. Она не разлучила Дремова и Нину, как разлучила многих, но сразу же вое осложнила. Они вместе получили назначение в школу пилотов, вместе мечтали попасть на фронт. Казалось, все идет хорошо…
И вот свершилось самое страшное. Дремова нет. Роковой день лег в жизни, как ужасный рубеж, как пропасть, отделяя все, что было «до», от того, что «после». И это «до» сейчас казалось чудесной сказкой, где все было красиво и необыкновенно. Да было ли это «до»? Было. Об этом напоминают подаренные генералом перчатки, томик Маяковского, приобретенный еще в школьные годы, и вот эти фотографии Дремова. Это свидетели ее короткого счастья.
«Зачем ты ушел, Вася? – шептали ее губы. – Какое горе, какое горе!»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
В воскресенье утром Валентин, Сережка, Борис и Санька, пользуясь свободным временем, сидели в курилке и вели неторопливый, вялый разговор. Давала себя знать нагрузка. Каждый день было по восемь часов теоретических занятий, после которых обязательно находились тяжелые хозяйственные работы, а тут еще старшина требовал постоянного внешнего блеска.
Санька затянулся папиросным дымом и сказал:
– Я за эту неделю сделал вывод, что курсант авиации – это человек, который постоянно хочет есть и спать.
– Похоже на правду, – согласился Сережка. – Хорошо хоть сегодня никуда не тянут. Посидим, покурим…
– Эге, вот вы где! – раздался грозный голос старшины. – Все четверо ко мне! Бегом!
– Вот и покурили… – с грустью сказал Сережка.
Через минуту все четверо были у казармы.
– Стойте тут! – приказал старшина и скрылся в дверях.
Курсанты терялись в догадках: что же заставят делать? Дрова для кухни колоть или на склад– бочки с горючим катать? Против всяких ожиданий дело оказалось не только легким, но и приятным: их отправляли в город для закупки чернил, ручек, тетрадей и прочих канцелярских принадлежностей. Если учесть, что «увольнительных» в город курсантам еще не давали, то можно представить, как обрадовались друзья этому поручению.
Через некоторое время они бодро шагали к городу.
– Интересно получается в жизни, – говорил Сережка, – совсем недавно мы не ценили такой вот прогулки, а сейчас… Хорошо! Идем не в строю… Побываем в магазинах, а если быстро управимся с покупками, то даже и в кино сходим.
– В кино? – удивился Санька. – Что тебе, мало картин в нашем клубе? Я предлагаю забежать к Антону Фомичу. Помните? Он же очень приглашал. Я уверен, что нас там примут как надо. – И Санька блаженно зажмурился. Потом он осмотрелся по сторонам и, довольный своей свободой, решил воспользоваться ею со всей полнотой: расстегнул воротник гимнастерки до последней пуговицы, сдвинул на ухо пилотку, снял ремень и стал крутить им над головой, издавая воинственные нечленораздельные возгласы.
– Дурачься, дурачься, – сказал ему Борис, – увидит кто-нибудь, живо попадешь на кухню чистить картошку.
– Не беспокойся, не попадусь. Я запомнил основное авиационное правило: «Осмотрительность прежде всего!»
Однако на подходе к городу Санька привел себя в порядок. Был он худощав, гибок, подвижен, и военная форма, когда он был подтянут, очень шла ему.
– Ну что? Может быть, с ходу к Янковским? – спросил Борис.
Посовещавшись и еще раз просмотрев список, что нужно купить, решили: с этими пустяками они успеют справиться, сначала нужно зайти к Янковским.
Янковские жили недалеко от центра города, и курсанты легко нашли их дом. Дверь отворила Фаина.
– О, мальчики! Вы уже в военной форме! Ну, здравствуйте, здравствуйте. Прошу, прошу, душевно рада! – и проводила их в комнаты.
– А где же Антон Фомич? – спросил Валентин, осматриваясь.
– Сейчас я ему позвоню, он у Ивана Сергеевича. Но сегодня ведь воскресенье, и, я уверена, они оба плюнут на свои дела и сейчас же прибудут, чтобы иметь счастье поговорить со своими молодыми друзьями. Нет, что хотите, а военная форма вам всем очень и очень к лицу. Ну, бегу звонить… – и выскочила в переднюю к телефону, а ребята, рассевшись на предложенные радушной хозяйкой стулья, стали оглядывать квартиру.
Фаина, приглашая их в гости, напрасно назвала дом дяди скромным. Через широкие двери, украшенные плюшевыми портьерами, видны были еще две большие комнаты. На стенах висели ковры и картины в красивых багетовых рамах, за стеклами створок тяжелого резного буфета поблескивала дорогая посуда, в углу стоял рояль, отражая в черном лаке медь витых подсвечников.
– Сейчас придут, – объявила Фаина, входя.
– Фая, просим к роялю, – попросил Сергей.
Она с улыбкой откинула крышку инструмента и усердно забарабанила пальцами по клавишам. Борис подхватил Саньку, и они прошлись в быстром фокстроте. Валентин равнодушно разглядывал картины, Сережка, облокотившись на рояль, слушал больше из вежливости, чем из удовольствия. Потом не выдержал и сказал:
– Фаина, если можете, вальс… Я фоксы недолюбливаю.
Она с улыбкой кивнула взыскательному слушателю, и комната наполнилась печальными звуками «Ожидания». Наконец дверь отворилась и с шумом вошли Антон Фомич с Иваном Сергеевичем.
– Какая приятная неожиданность! – всплеснув руками, заговорил Антон Фомич. – А мы вздумали в отчетах копаться… Фая, дай поцелую за то, что позвонила. Ну, молодцы ребята! А выправка, выправка какая!
– С таким старшиной, как у нас, выправка не подкачает! – подхватил Санька.
– Ха, ха! Это, ребятишки, ничего. В армии дисциплина и подтянутость первейшее дело. Фаечка, давай-ка, голубушка, проверни насчет покушать, а об «аппетитных каплях» это уж наша с Иваном Сергеевичем забота.
Антон Фомич проворно задвигался от буфета к столу, от стола на кухню и на ходу все сыпал и сыпал анекдоты и сам заразительно смеялся. Ребята слушали и тоже смеялись, но все по-разному. Саньке и Борису пошловатые анекдоты Антона Фомича нравились безоговорочно; Валентин и Сергей, слушая, удивлялись. Рассказы Антона Фомича, на их взгляд, не соответствовали его внешней порядочности. Еще больше они удивились, когда толстяк предложил им посмотреть два альбома, где вперемежку с обычными фотографиями попадались вырезки из французского журнала «Мюзик холл» с обнаженными фигурами парижских шансонеток. Валентина приторный голосок хозяина стал раздражать все больше и больше. Сергей тоже чувствовал себя не в своей тарелке.
– Ну чего вы, – подтолкнул Санька Валентина.
– Я думаю, не пора ли нам идти?
Санька зашептал ему на ухо:
– С ума сошел! Есть шанс выпить на шермака.
– Выпить-то выпить, – шепотом же ответил Валентин, – но мне, откровенно говоря, здесь не нравится…
– Не нравится? – удивился Санька. – Вот чудила! Чего же тебе тут не нравится? А впрочем, знаешь что? Уважь раз в жизни: вы с Сережкой дуйте за покупками, а мы с Борькой тут побудем, а? Потом вы за нами зайдете…
Валентин кивнул головой и, подавая знак Сережке, встал, надел пилотку.
– Вы куда же это? – с беспокойством спросил Антон Фомич.
Санька охотно объяснил:
– Товарищи пойдут по делам, а мы с Борей останемся здесь.
Валентина и Сережку не стали задерживать, тем более за их спинами Санька многозначительно подмигнул Антону Фомичу – пусть, мол, уходят.
– Мне у них не понравилось, – сказал Валентин, когда выходили со двора. – Судить их не хочу, слишком мало знаю, но обстановка мне не нравится… Не привык я бывать в таких домах и привыкать не хочу.
– Я тоже люблю все попроще и… почище, – сказал Сережка.
Меж тем в доме Янковских был готов и стол и дальнейший разговор происходил за выпивкой.
– Это неплохо, что они ушли, – сказал Борис о Высокове и Козлове. – Они относятся к разряду шибко сознательных. Такие способны о лишней рюмке вина докладывать комиссару.
– Вряд ли, – усомнился Санька, – но в общем они компанию портят. А на мой взгляд, нашему брату, авиатору, простительно иногда погулять, «на рога привстать». Ведь в авиации как? Сегодня ты жив, а завтра тебя нет.
– Саня прав, – поддержал его Борис. – Пожалуйста, пример с Дремовым. Такой опытный инструктор и сгорел на ровном месте.
– Это что, уже совсем недавно у вас такой случай был? – спросила Фаина.
– Да, вот две недели назад.
– Какой ужас!
– Ну, а причину установили? – поинтересовался Иван Сергеевич.
– С точностью до одной десятой! – хвастливо ответил Борис. – Комиссия записала безоговорочно: «Летчик, идя на вынужденную, забыл выключить зажигание и при посадке произошел взрыв…»
– Ах, какая неосторожность! – сокрушенно вздохнул Иван Сергеевич. – Ладно, не объясняйте, все равно не пойму. Я силен в гроссбухе, а в этих ваших аэропланах ничего не смыслю. Одним словом, парень погиб из-за собственной ошибки. Бывает. Однако что это мы о смерти-то заговорили? Да и то учесть надо: Саня и Боря – люди военные, и говорить с нами о своих служебных делах для них едва ли удобно. Да и нам ни к чему.
Последние слова Ивана Сергеевича вызвали у Бориса улыбку благодарности. Он вспомнил недавнюю беседу комиссара о бдительности и подумал: «Хорошо, что мы попали к таким славным, простым людям, как эти, а то прицепились бы к слову, донесли бы командованию…» Борис вмиг сообразил, что о катастрофе Дремова он ляпнул зря. Это, конечно, военная тайна. А добрый Иван Сергеевич поспешил предупредить– дескать, поменьше болтайте… Напрасно Валька с Сережкой недовольны новым знакомством. Во всяком случае Иван Сергеевич очень умный человек.
Приблизительно так же думал и Санька. Он еще вспомнил, как Иван Сергеевич первый предложил им уходить из ресторана, проявив заботу о их служебном благополучии.
Все дальнейшее должно было оставить у почетных гостей самые приятные воспоминания. Они не спеша пили вино, обильно закусывали, вели непринужденный разговор, легко перескакивал с предмета на предмет и искусно обходя все, что могло быть связано с авиацией. Пели «По долинам и по взгорьям», танцевали под патефон. Уют красивых комнат, приятный, умный разговор, вино и присутствие юной красивой и милой девушки вызвали в душе молодых людей тихое умиление.
Увидав в дверях Валентина и Сергея с массой покупок в руках, Санька в восторге бросился к ним и зашептал:
– Вот спасибо, братва! Знаете, как мы хорошо провели время… Жаль, конечно, что вам не пришлось. А насчет того, что вам здесь не по душе, – это напрасно. Я вам потом расскажу, это те люди, каких поискать!
Времени в распоряжении курсантов оставалось совсем мало, но все же выпили еще по стакану вина, теперь уже вместе с Валентином и Сергеем. Чтобы они не опоздали явиться к назначенному сроку в школу, Антон Фомич куда-то позвонил, попросил прислать «эмочку», и вскоре ребята оказались у ворот гарнизона.
– Вот это люди! – восхищался Санька. – И угостили по-царски и домой на автомобиле доставили!
– Люди вроде хорошие, – согласился Валентин, – а все-таки меня к ним не тянет. Ну как бы это сказать? Не та компания…
Сережка с ним согласился.
– Вольному воля, а пьяному рай, – высказался Санька.
– Да ты пьян, и Борька тоже, – заметил Валентин. – Придется опять вас выручать. Идите прямо в казарму и скорее в умывальник, головой под кран, а мы сдадим старшине покупки и доложим о выполнении приказания.
Санька и Борис послушались и весь вечер не попадались на глаза начальству. Все обошлось благополучно.
