Текст книги "Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)"
Автор книги: Лев Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Сережка засмеялся.
– Тут, Валя, надо еще разобраться, кто кого обидел… В арыке-то Санька купался, а не она…
Валентин шутку не принял и продолжал, обращаясь к девушке:
– А вот вы упомянули летчиков. А думаете, среди них нет легкомысленных?
Та ответила с задором:
– А вы откуда знаете? Вы ведь еще не летчики. Даже еще до ворот авиационной школы не дошли…
Валентин прикусил губу, а Сережка выпалил с обидой:
– Во всяком случае, в вопросах, связанных с авиацией, мы понимаем побольше вас!
– Неужели? – девушка подняла брови. – Вы кончили курсы при аэроклубе? Летали? – В голосе девушки уже не было и тени насмешки. И оттого Сергей смутился.
– Нет, не потому… Просто – это дело мужское, и мы…
Девушка улыбнулась и заговорила в прежнем насмешливом тоне:
– …видели самолеты в кино, на парадах, читали о летчиках в романах… Так? Это вы хотели сказать?
Парни угрюмо молчали.
– Угадала? Элерон, лонжерон, стабилизаторы – все это вы знаете, правда? Прямо хоть сейчас сажай вас на истребитель с такими знаниями…
Парни продолжали угрюмо молчать. Каждый из них про себя думал: «Вот нарвались!»
Ага, вот и ворота школы. Наконец-то! Сейчас они избавятся от этой несносной девчонки.
Из контрольно-пропускной будки вышел дежурный. Взглянув на ребят, он попросил их обождать и скрылся. Валентин и Сергей поставили чемоданчики на землю и стали прощаться с девушкой.
– Давайте познакомимся на прощанье, – предложил Валентин, – Может быть, еще встретимся?
– Очень может быть, – улыбнулась та, подавая руку. – Меня зовут Нина.
Парни назвали себя.
Девушка подхватила чемодан и пошла… в контрольно-пропускную будку, доставая на ходу книжечку-пропуск. Сережка даже рот раскрыл от удивления.
– Как? – вскрикнул он вдогонку девушке. – Вы живете в этом городке?
Та обернулась, утвердительно кивнула головой; в глазах ее при этом светился смех. И скрылась в будке. За воротами мелькнуло белое платье и исчезло.
Подошли остальные.
– Что, никак эта мадемуазель проскочила в контрольную? – оторопело спросил у Валентина Санька.
– Видел? Теперь ты, надеюсь, понял, что вдвойне дурак?
– Наверно, дочь большого начальника, – высказал общую догадку Сережка. – Ей лет девятнадцать-двадцать, стало быть, папаша в возрасте, а раз в возрасте, так и звание что-нибудь вроде полковника…
– Черт с ней, семь бед – один ответ… – Санька горестно махнул рукой.
Появился дежурный по гарнизону. На прибывших он посмотрел недружелюбно.
– Пришли, пропащие? Ну, заходите. Вы у меня уже на карандашике. Проверим: Высоков, Козлов, Капустин, Городошников… Новички. Вам нагоняй будет поменьше, вы еще не в курсе, а вот Берелидзе и Шумову влепят, как надо, по первое число.
– Да мы, товарищ дежурный… – начал было врать Санька, – на разгрузке были и не слыхали, когда остальным дали команду уходить, увлеклись работой…
Но дежурный не дал ему кончить.
– Оправдываться будешь перед командиром, однако предупреждаю: ври меньше. Уже все известно и о разгрузке, и когда остальные ушли, и почему вы команды не слыхали. Шагом арш! Шумов – к старшине карантина, Берелидзе – прямо к заместителю командира по стрелковой подготовке.
4
Во дворе встретили Зуброва. Студент посмотрел на них очень сердито.
– Можете поздравить меня с первым «шприцем». Не успел явиться, как, по вашей милости, получил полтора часа стойки «смирно». Ну да ладно, для меня это развлечение кончилось. Теперь ваш черед.
– Не нуждаемся в состраданиях, – буркнул Санька. – И не особенно боимся.
Но в следующий вечер признался откровенно:
– Плохо, братки… И на кой черт дался мне этот ресторан с этими глупыми знакомствами! Никогда не думал, что в армии так поставлен вопрос.
А «вопрос» был поставлен действительно на попа: в первый же день проштрафившиеся курсанты почувствовали, что такое воинская дисциплина. Старшина записал всех себе в книжечку и с улыбкой, как будто что-то очень приятное, сказал:
– Вот у меня теперь и поломойная команда налицо. Как раз из палаток в казармы переходить и там полы надо выдраить… Ну и всякие общественные места…
Но и этим дело не кончилось. На комсомольском собрании нарушители почувствовали на себе силу общественного мнения. А после их вызвал к себе комиссар. Думали – будет кричать, ругать, но вышло еще хуже. Комиссар, совсем уже седой человек со спокойным вдумчивым лицом, устало осмотрел явившихся из-под кустистых бровей и заговорил как отец:
– Беда мне с вами, ребята… Школа только организуется, работы по горло, а тут вот начальник говорит: случилось не предусмотренное планом… Это про ваш проступок. А если, говорит начальник, вам некогда с ними возиться, так мы их прямо в пехоту отчислим, а сюда новеньких. Желающих летать ведь много. Ладно, говорю начальнику, попробую поговорить с этими парнями… – Комиссар помолчал. Курсанты не дышали. – А сами-то вы понимаете, что поступили нехорошо? Понимаете? Вот и прекрасно. Понять не мудрено. Сейчас война, все стремятся на фронт…
И пошел и пошел укорять и стыдить. Вышли от него с измученной душой, проклиная свои глупые городские похождения. Во дворе увидели Валико. Он шел в гимнастерке без ремня. Позади конвоир с винтовкой наперевес… Узнав ребят, Валико показал им растопыренную пятерню – дескать, пять суток ареста «отхватил».
На другой день проходили комиссию по приему в школу, и там не обошлось без упреков. Однако приняли всех. У вещсклада распрощались с гражданской одеждой, переоделись в военную форму. А старшина, конечно, не забыл своего обещания: «лихая» команда с утра до вечера драила в казарме полы…
Было уже темно, когда прозвучала долгожданная команда:
– Личное время!
Друзья собрались в курилке. Последним примчался Санька.
– Привет поломойникам! – шумно приветствовал он товарищей.
– Чему ты радуешься? – зло спросил Кузьмич.
Санька пожал плечами. Ему явно надоело пребывать в плохом настроении.
– Знаете что, – сказал он, обращаясь ко всем. – Давайте плюнем на все, что случилось, и забудем. Согласен: я во всем виноват. Подлец, скотина, каюсь. Больше не буду…
– Э, Санька, дело еще не кончилось. – Борис вздохнул. – Как бы не всплыла наружу история с белобрысой. Я нынче смотрю на комиссара, а сам думаю: а вдруг это его дочь?!
– В этом случае нам с тобой не сдобровать, – мрачно подтвердил Санька. И тут же, сменив тон, обратился к Валентину: – А признайся, Валяш, тебе та белобрысая понравилась, а?
– Понравилась потому, что она напоминает мне другую девушку, которая осталась в моем родном городе. Постой, постой, – Валентин выставил вперед руку. – Я уже вижу, что ты готов сказать какую-нибудь пошлость и заранее предупреждаю: я этого не люблю…
– Ox, – вздохнул Санька, – какая скука! И проехаться по адресу всех этих идеалов не разрешается… То ли дело Антон Фомич. Посмотрел я в его лысину и, как в зеркале, увидел своего папу! Смейтесь, черти, смейтесь! Я не такой щепетильный, как Валька. Да и папаша у меня толстокожий, он все вытерпит.
– Не мешало бы зайти к этим Янковским при удобном случае, – мечтательно сказал Борис. – По всему видно, люди они радушные, гостеприимные. А что касается Фаины… – Борис щелкнул пальцами и причмокнул губами,
– Что и говорить, – согласился Санька, – Фаина девка такая, что пальчики оближешь, не то, что Валькина белобрысая злючка. Чую, подложит еще она нам свинью… Ну как бы это узнать, кто она? У кого бы расспросить?
5
Торговый инспектор Иван Сергеевич Зудин очень опытный и ценный работник. Немало всяких прохвостов схватил он за руку и вывел на чистую воду, многим торговым организациям помог наладить работу.
Но у Ивана Сергеевича не только деловой авторитет, его знают и как веселого, компанейского человека. Несмотря на солидный возраст (Ивану Сергеевичу было далеко за сорок), он сохранил интересную внешность: худощавый, высокий брюнет, нос с горбинкой, энергичный подбородок, веселые, с огоньком глаза. Многие находили, что он напоминает Мефистофеля. Мы думаем, что это сходство с дьяволом только внешнее: по глазам, по ястребиному профилю да по острой черной бородке. А по существу, какой он Мефистофель, – добродушнейший человек…
В городе Ивана Сергеевича привыкли видеть в хорошем темном костюме при галстуке, в модных туфлях, а отправляясь в район по делам службы, он облачался в полувоенный костюм: сапоги, бриджи, черная суконная гимнастерка с широким ремнем и защитного цвета фуражка.
У женщин Иван Сергеевич пользовался успехом, но семейными узами себя не связывал и оставался убежденным холостяком.
Что еще можно сказать об Иване Сергеевиче? Отец его погиб в гражданскую войну от руки белых, мать тогда же умерла от тифа. Все это мог рассказать о Зудине любой его знакомый. Иван Сергеевич не делал тайны из своей биографии.
В один из дней он выехал на лошади в обычную свою поездку по району. Побывал на базе «Заготскот», оттуда заехал в сельпо и, наконец, направился в колхоз «Кызыл-Аскер».
Колхоз этот раскинулся у подножья гор перед входом в широкое ущелье. Из ущелья выбегала река, и тут же часть ее расходилась по многочисленным арыкам, несущим воду на поля. Глинобитные дома колхозников с плоскими крышами, с окнами внутрь дворов утопали в зелени. Почти перед каждым домом голубел водоем. Виноград сплетался в тенистые беседки, в садах под тяжестью плодов гнулись ветви. Усадьбы подходили двор к двору, сад к саду; дувалы, выходящие к дороге, тянулись сплошной стеной, связывая в одно весь кишлак. Но одна усадьба была обособлена. Как ласточкино гнездо, она прилепилась на горном склоне. От нее к реке сбегали ряды плодовых деревьев. Между ними змеилась тропинка.
Верхом Зудин поднялся по этой тропинке к входу в усадьбу, спешился и через узкую калитку провел коня внутрь двора. Тут его встретил высокий седой узбек в белой рубахе, в узких белых штанах и в калошах с узкими, загнутыми вверх носками. На бритой голове зеленая чалма, на плечах полосатый шелковый халат, стянутый вокруг еще прямого, тонкого стана серебряной цепью с кривым восточным ножом на левом боку.
– Селям алейкум, почтенный Ляйляк-бай! – приветствовал его Зудин и заговорил на чистом узбекском языке. Пожелал «мир дому», осведомился о здоровье хозяина и членов его семьи и о многом другом, чего требуют тонкие восточные обычаи.
Ляйляк-бай (так звали старика) в ответ сказал гостю полагающиеся в таких случаях любезности. Пока они говорили так, маленький черноглазый мальчик, один из внуков Ляйляк-бая, подхватил под уздцы коня и отвел его к коновязи. Старик пригласил Зудина в дом. Глинобитный пол застлан красной кошмой, у стены горкой лежат сложенные вчетверо стеганые одеяла; в обрамленных синим узором нишах блестят медью обшивки сундуки. Одна стена убрана коврами, на коврах развешаны старинные шомпольные ружья с массивными курками.
Ляйляк-бай хлопнул в ладоши. Из соседней комнаты вышла женщина и молча поклонилась. Старик сказал ей одно слово:
– Достархан.
Через минуту поверх кошмы на полу был раскинут ковер, по ковру – достархан, расшитая богатым узором скатерть. Сразу после того в комнате появилось несколько мужчин, родственников хозяина. Со двора донесся крик барана…
Единоличник Ляйляк-бай жил замкнуто. Гости у него бывали редко, и сейчас за ужином чувствовалась натянутость. Сидящие тут догадывались, что приезжий из города не случайный человек. У Ляйляк-бая Зудин был впервые, и старик не был с ним знаком, но ему показалось, что черты лица гостя ему знакомы. Напрягая память, старик пытался восстановить обстоятельства встречи с этим человеком и не мог.
Улучив момент, Зудин вполголоса сказал Ляйляк-баю, что хочет поговорить с ним наедине. Старик ответил, что лучшее время для этого – ночь. Зудин удовлетворенно кивнул, и ужин продолжался.
Ночью они вдвоем вышли за ворота и поднялись на небольшой выступ на склоне горы, к одинокому карагачу, мимо которого бурлил неугомонный горный ручей. В небольшой впадине рядом со старым деревом образовался водоем. Из него вода падала звонкой струей на камни и, вновь собравшись в шумный ручей, катилась вниз, в долину, где черными пирамидами стояли мрачные ночью тополя. С другой стороны, загораживая полнеба, возносились зубчатые пики гор.
На их склонах трепетали красные языки пастушьих костров.
Под карагачем, на небольшой искусственно выровненной глинобитной площадке, уже был раскинут ковер, на нем – чайник, чашки и восточные сладости. Ляйляк-бай сел, поджав под себя ноги, кивком головы пригласил на ковер гостя, закурил и выжидающе насторожился. Тлеющий огонек в горелке бросал тусклый розовый отблеск на его неподвижное, словно высеченное из камня лицо, на белую бороду, ровным клином опускающуюся на грудь, на сдвинутые седые брови, из-под которых с равнодушным холодным блеском смотрели умные, спокойные глаза.
Зудин сел рядом, тоже закурил и заговорил по-узбекски. Тон его был при этом таков, как если бы он рассказывал легенду.
– Много лет тому назад, – начал он монотонно, – в песках Аму-Дарьи появился сильный отряд вооруженных джигитов. Их возглавлял храбрый, умудренный военной хитростью и боевым опытом воин, носивший имя Ибрагим-бек. В его отряде был один уже пожилой джигит с бородой, окрашенной в красный цвет.
Был он смел и горд, как сокол. Однажды, не побоявшись гнева своего начальника, он бросил ему в глаза слова упрека. Сподвижники Ибрагим-бека хотели убить дерзкого, но тот, искусно владея шашкой, прорвался сквозь их кольцо и бежал. С тех пор краснобородый стал правой рукой другого смелого начальника – Керим-бая. Керим-бай погиб в бою, и краснобородый возглавил отряд. А когда красные овладели всеми горными тропами и перевалами, краснобородый распустил свой отряд, а сам скрылся.
Прошли годы, и он живет в безвестности, лишенный былого почета и былой славы. Многие его дети и внуки вышли из повиновения законам шариата и ведут легкомысленный образ жизни. Но близится новое время. С Запада идет непобедимая сила. Она принесет свободу народам Востока…
Зудин умолк. Ляйляк-бай, не глядя на него, пыхнул трубкой. Осветилось его лицо, но ничто не отразилось на нем. Несколько минут оба молчали. Потом старик заговорил не спеша, ровным голосом:
– Мой гость рассказал интересную сказку о краснобородом. Я тоже могу рассказать кое-что из жизни этого человека… Судьба забросила его за скалистый Гиндукуш в Читраль. Там он вел деловой разговор с командиром английского отряда. Помощником у англичанина был в то время еще молодой человек, также называвший себя англичанином. У краснобородого отличная память. Хотя он и не имел с ним никакого дела, он запомнил его глаза, резкие брови, горбатый нос, сильно выдающийся вперед подбородок и высокую фигуру. Встретив того человека, краснобородый джигит узнал бы его даже в том случае, если бы он отпустил такую, как у вас, бороду и превратился бы из англичанина в русского, как когда-то превращался в англичанина из немца…
Ляйляк-бай замолчал и снова пыхнул трубкой. При этом в глазах его сверкнула насмешка.
После длительной паузы заговорил Зудин:
– Я вижу, почтенный Ляйляк-бай придерживается пословицы: «долг платежом красен»… Что же он думает теперь обо всем этом?
– Что я думаю? Восток мудр. Я встречал одного чужеземца из очень далекой восточной страны. Он показал мне золотой портсигар, на крышке которого были изображены три обезьяны. Одна из них закрыла себе лапой глаза, другая заткнула уши, третья зажала рот…
– Достойный ответ, – подхватил Зудин. – Но сейчас кое-что надо вспомнить, время требует этого. Те, кто найдет себе место в близкой борьбе, пожнут плоды щедрой благодарности.
– Ляйляк-баю уже поздно чего-либо желать, – возразил старик с усмешкой. – Мое место в моей усадьбе. Забвение и покой – вот лучшая награда…
– Этого-то и может лишиться его дом в ближайшее время. Помочь сохранить покой в твоем доме могу я. Услуга за услугу. Мне нужна встреча с джигитами, которые не хотят идти на войну.
– Я не знаю таких джигитов, – ответил старик.
– Но зато я знаю. Один из них – Уразум-бай, сын старшей дочери почтенного Ляйляк-бая. Он не пришел на призывной пункт и скрылся в горах. Я не знаю, как Ляйляк-бай может встретить Уразум-бая и его друзей, но я хочу, чтобы он их встретил и передал им, что есть человек, желающий им помочь. А в средствах, я думаю, они нуждаются…
– Но как они встретят этого человека? – спросил Ляйляк-бай.
– Через два дня я хочу выехать в степь. Я давно слыхал, что степь хранит остатки древней крепости Темир-Тепе, где мужественные предки Ляйляк-бая сражались насмерть с неверными. Из уважения к их памяти я хочу посетить эти священные руины. Тот, кто захочет меня видеть, придет туда во второй половине дня, чтобы к темноте разговор был уже кончен. Вот и все, о чем я хотел поговорить с тобой, почтенный Ляйляк-бай.
Старик ничего не сказал, и они простились.
Осторожно спустившись с конем в поводу от усадьбы Ляйляк-бая к ровной дороге, Зудин вскочил в седло. Гулко раскатилась в ночной тишине дробь копыт пущенного в галоп коня. Раскатилась и стихла в отдалении. А Ляйляк-бай еще долго стоял у ворот и, глядя, как один за другим гаснут в долине огни, вспоминал давно прошедшее, казалось, навсегда забытое и так неожиданно и некстати вспыхнувшее вновь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Прошло меньше суток с того времени, как молодые курсанты надели военную форму, а старшина уже со всей придирчивостью требовал образцовой выправки.
Большого роста, необыкновенно широкий в плечах, должно быть очень сильный, он сразу же вызвал к себе чувство уважения со стороны курсантов. Голос у него был самый «старшинский» – настоящая иерихонская труба. Когда он кричал «смирррно», то это самое «ррр» раскатывалось так грозно, что курсанты замирали в трепете, Санька после первого построения только затылок почесал:
– Ну и послал нам бог воспитателя! С ним год прослужишь и заикой сделаешься.
– А другой тебя и не проймет, – успокоил его Сережка.
Команда старшины «становись без последнего» прервала этот разговор. Все кинулись к месту построения, так как уже знали: кто будет последним, тому обеспечен наряд на сверхурочную работу. Строй замер, и старшина обвел его свирепым взглядом. Придраться, кажется, было не к чему. Сапоги и пуговицы у всех блестели, все побриты… Но опытный глаз старого служаки разве мог что-нибудь пропустить? И он грозно двинулся вдоль строя, бросая на ходу сердитые реплики:
– Для кого сапоги чистите? Для старшины? Носки блестят, а каблуки грязные. Выйдите из строя!
– Кто вас так учил подшивать подворотничок?
– А что это за олицетворение невинности? – старшина воткнул глаза в постную Санькину физиономию. Тот только что двинул кулаком соседа в бок и сразу же изобразил лик святого. – Выйти из строя!
Когда старшина дошел до левого фланга, «из строя» была выведена половина курсантов. Эти две половины стояли теперь друг против друга, и старшина смотрел то на тех, то на других, потом, выдержав томительную паузу, спросил обычным своим громовым голосом:
– Все поняли мои замечания? – Курсанты молчали, и старшина решил: поняли. – Даю пятнадцать минут сроку. Все недостатки устранить, старшим доложить об устранении. Кому непонятно, как должен выглядеть курсант, пусть посмотрит вот на этих двух орлов! – жест в сторону Высокова и Козлова. И сразу раскатистое: – Смиррно! – Два строя колыхнулись и замерли. – За отличный внешний вид Высокову и Козлову от лица службы объявляю благодарность! – И тотчас, как бы спохватившись, погрозил пальцем Высокову и Козлову и добавил уже вполголоса: – Смотрите у меня! Не подумайте, что вы и в самом деле чего-нибудь достигли. Это только по сравнению с остальными. Кто хочет видеть настоящую выправку, пусть смотрит на младшего сержанта Берелидзе. Жаль нет его сейчас, сердяги…
В последних словах старшины послышались нотки нежности, но он опять как будто вспомнил, что подчиненные не должны видеть в нем ничего обыденного, и прорычал:
– Рразойдись!
Санька заново перешивал подворотничок и строил догадки:
– Второй осмотр подряд. Не иначе какое-нибудь начальство нагрянет…
И он не ошибся. Только успели построиться, старшина рявкнул «смирно», дверь открылась, и на пороге появился командир учебного отряда. «А вот поглядим теперь, как ты залебезишь!» – подумал Санька о старшине. Но тот не лебезил. Его доклад командиру прозвучал четко, торжественно и уверенно. Старшина, видимо, вполне надеялся на безупречность своей выправки и не волновался за состояние дел во вверенной ему команде. Перед строем он продолжал держаться хозяином.
Командир отряда лейтенант Журавлев из жизненного опыта знал, что в воспитательной работе надо начинать с мелочей. Поэтому, хотя основное в жизни авиационной школы – тяжелая летная работа, он, направляясь к курсантам, не забыл и о своем внешнем виде: пуговицы и эмблемы горели на темно-синем отутюженном френче как новенькие, в сапоги можно было глядеться, ремни ловко подогнаны и приятно поскрипывали; и выбрит безукоризненно. Только устало запавшие глаза не соответствовали всей блестящей внешности.
Выслушав доклад старшины и поздоровавшись с курсантами, лейтенант сказал:
– Сейчас, товарищи, я ознакомлю вас с боевым расчетом. Старайтесь с самого начала запомнить своих прямых начальников. Товарищ старшина, пригласите летчиков.
Старшина вышел, и через минуту в помещение один за другим стали входить командиры звеньев и инструкторы. Быстрым шагом они проходили за спиной командира и выстраивались за ним в одну линию, лицом к строю курсантов. Вдруг Сережа крепко сжал руку Валентина и глазами показал в сторону двери. Валентин взглянул туда и обомлел: Нина! Да, Нина, только теперь на ней было не белое платье, а френч и темно-синяя юбка. На петлицах – три треугольника… Старший сержант!
Сережка шепнул Валентину:
– Не завидую я Саньке и Борису!
– «Саньке и Борису»! Ты о нас подумай! – так же шепотом ответил Валентин. – Вспомни: «Мы мужчины, мы в авиации разбираемся лучше женщин…», «Элерон», «лонжерон»…
При этом воспоминании у Сергея на лбу выступил пот.
Командир стал зачитывать боевой расчет. При упоминании фамилии инструктора названный отходил в сторону, и к нему тотчас пристраивались курсанты, фамилии которых назывались вслед за фамилией данного инструктора. Борис, Санька и Кузьмич попали в экипаж старшины Лагутина и, облегченно вздохнув, спрятались за его широкой спиной.
Санька, подтолкнув Бориса, сказал ему на ухо:
– Боря, а бог-то, наверное, есть… Я сейчас всем святым молился, чтобы не попасть к белобрысой. Пропали бы мы с тобой под ее руководством ни за понюх табаку!
– …летчик-инструктор старший сержант Соколова, – читал между тем командир, – старшина экипажа – младший сержант Берелидзе…
– Отсутствует, – доложил старшина команды.
– Знаю, – хмуро сказал командир и посмотрел при этом на Соколову. Взгляд его усталых глаз сказал ей: веселенькое для тебя начало работы! Сам старшина экипажа на гауптвахте, – Нина ответила командиру сердитым взглядом, но тот читал уже дальше, и взгляда ее заметить не мог.
– Курсант Зубров!
– Я!
– К инструктору старшему сержанту Соколовой. Курсант Высоков, курсант Козлов… О, так-так… К Соколовой попали, кажется, все вчера провинившиеся. Ну смотрите, старший сержант, я на вас надеюсь…
Зачитав до конца боевой расчет, командир объявил:
– Товарищи инструкторы! Курсанты в вашем распоряжении, приказываю развести экипажи и провести беседы о предстоящем обучении. Ну и… поближе познакомиться друг с другом, Рразойдись!
Нина Соколова провела свою группу через двор и по окраине аэродрома к двум тополям у арыка. Место уединенное, в стороне от шума и движения.
– Пока на улице тепло, будем проводить занятия на этом месте, – объяснила она курсантам. – Садитесь.
Расположились на лужбине в тени тополей. Молча все уставились на инструктора, а она, осмотрев небо и, видимо, оставшись довольной этим осмотром, сказала:
– Ну, что примолкли? Слыхали, как командир о вас говорил? Натворили глупостей с самого начала. Однако носы не вешать. Будем изучать авиационную технику, будем учиться летать и докажем, что мы не хуже других. – Эти слова она сказала громко, бодро, по-командирски. Обвела взглядом сидящих, улыбнулась и заговорила другим голосом – простым, обыкновенным: – А знаете, я в вас уверена. Мне нравятся вот такие грубовато-дерзкие… И командир сегодня удивлялся перед строем только для вида; я с его ведома копалась в личных делах вновь прибывших и нашла вас по фотографиям: фамилий-то ваших я ведь не знала.
Помолчав немного, она пояснила:
– За нарушение воинской дисциплины вас хотели отчислить в пехоту, а я поручилась за вас… Старшина Лагутин взял себе остальных. Надеюсь, мы с Лагутиным не ошиблись…
Потом Нина Соколова рассказала о себе. Родилась она в 1923 году; сибирячка; семи лет пошла в школу, в семнадцать окончила десятилетку; к тому же времени кончила летную школу аэроклуба и стала инструктором. За вторую половину 1940 года и первую половину 1941 года выпустила две группы курсантов. Началась война, и она добровольно пошла в ряды Красной Армии и на днях получила назначение в эту школу… В комсомоле с 1939 года.
– Станете летчиками, пойдете на фронт, может, и меня вспомните добрым словом. А теперь расскажите коротко каждый о себе. Так как вас много, а я одна, то на всякий случай я запишу… – и она достала из кармана френча записную книжку и карандаш.
Понемногу курсанты оправились от смущения. Вчерашняя белобрысая девчонка в белом платье отодвинулась куда-то в сторону, и ее место прочно заняла другая – девушка в военном костюме со знаками различия старшего сержанта. Перед той курсанты чувствовали себя независимыми, нахальными парнями, перед этой – робкими, неопытными мальчишками. Но лицо этой все время напоминало ту, вчерашнюю. И когда каждый рассказал свою биографию, Сережка не выдержал:
– Простите за нескромность… – он замялся, но, овладев собой, продолжал: – Мы вчера еще заметили – зуба у вас нет и, над этим местом на губе шрам… Это что, на работе лишились?
Нина не уклонилась от ответа.
– Да, это был такой печальный случай. Это еще когда я училась летать. Есть тут старший сержант Дремов (потом вы его узнаете), он был первым моим инструктором… Полетели мы с ним однажды по маршруту, вдруг забарахлил и заглох мотор. Кругом каменистые сопки, крутые, поросшие лесом склоны гор. Верная смерть. Но Дремов не растерялся. Он выключил зажигание, перекрыл бензин и стал планировать. Высота была небольшая, и он так ловко ухитрился посадить самолет, что я, как говорится, отделалась легким испугом да одним зубом…
– А зачем выключать зажигание и перекрывать бензин? – спросил Зубров. – Ведь мотор все равно не работает?
– А чтобы пожара не было. Винт ведь все равно крутится от встречного потока воздуха, магнето, соединенное через привод с коленвалом, продолжает искрить; при вынужденной посадке бензопроводка могла порваться, бензин брызнул бы на искру – вот и пожар, взрыв. Из кабины выскочить не успеешь! А в нашем случае наверняка была бы такая неприятность. Ну, что задумались? Страшный случай вам рассказала? Не бойтесь! Исправность самолета зависит от человека. Будете все своевременно проверять и грамотно эксплуатировать свою машину, любить ее, ухаживать за ней, ничего страшного никогда не случится. Всю жизнь будете летчиками и умрете от старости на печке у внуков.
Все засмеялись. Старость с внуками и печкой представлялась бесконечно далекой, скучной и невозможной.
