Текст книги "Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)"
Автор книги: Лев Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Зима в том году в Средней Азии оказалась на редкость суровой. Было много снегу. Мороз, хоть и небольшой, при ветре и сильной влажности очень донимал часовых, и они непрестанно приплясывали. Не сладко приходилось механикам и особенно инструкторам-летчикам. Холода были некстати еще и потому, что ввиду усиления летной работы понадобилось строительство второго аэродрома. Укатать взлетную и посадочную полосы было сравнительно легко: поле от природы подходило для этого. Хуже обстояло дело с жилыми и рабочими помещениями. Кроме двух небольших домов, тут ничего не было.
Курсанты сами рыли для себя и инструкторов землянки. Желание быстрее приступить к летной работе подгоняло их, и на постройке трудились так, что на морозе сбрасывали шинели. Мокрые от пота гимнастерки дымились паром. Валико со старшиной таскали землю на самых больших носилках, Валентин и Сергей яростно рубили мерзлую почву кирками, Кузьмич катал тачку, а Борис и Санька грузили землю на полуторку.
Рабочая площадка с утра до вечера была заполнена движением и походила на муравейник. Иногда работали и ночью, при свете автомобильных фар. Ветер трепал полотнища с комсомольскими призывами к ударному труду. Чтобы лучше спорилась работа, Всеволод Зубров по просьбе друзей временами откладывал кирку и брался за баян.
На строительство приехали полковник Крамаренко и бригадный комиссар Дятлов. Остановились как раз вблизи Бориса и Саньки. Борис, увидав начальников, энергичней заработал лопатой. Крамаренко улыбнулся.
– Дайте-ка лопату, работяга, – обратился он к Борису. – Вижу, что стараетесь, а уменья нет. Вот, глядите, как надо! – И с размаху поддел лопатой большую кучу мерзлой земли.
Прежде чем приподнять лопату, он сделал глубокий вдох, потом, приподняв, качнул ее на свободно опущенных руках и уж затем, размахнувшись, бросил землю в кузов полуторки. Еще и еще – и работал с Санькой до тех пор, пока не загрузили машину. Движения его были размеренными, неторопливыми, но спорыми. Когда он вернул лопату Борису, его дыхание нисколько не участилось.
– Вот так и работайте, – сказал он.
– Вы, товарищ полковник, наверное, немало поработали, когда были курсантом? – осмелев, спросил Борис.
– Довелось. Но лопатой владеть научился раньше. Кочегаром был на пароходе… – И отошел.
Через некоторое время начальники уехали. Но курсанты долго еще говорили между собой о том, как умело орудовал лопатой полковник. А главное – все поняли, что для будущих летчиков нет ничего зазорного в физическом труде.
На стройку прибыла почта. Почтальон выкрикивал фамилии, и конверты, треугольники, открытки и телеграммы расходились по рукам. Высокову пришло письмо с пометкой: «Осторожней, фото!»
После хороших и нежных слов любви Лида с гордостью сообщала, что она стала снайпером и едет на фронт.
Валентин долго рассматривал ее карточку. Лида была снята во весь рост. На голове кубанка, брови сдвинуты, губы сжаты, глаза смотрят со спокойной суровостью. Гимнастерка туго перехвачена широким ремнем, в руках винтовка с оптическим прицелом. «Какая ты красивая, смелая! – прошептал Валентин. – Теперь ты всегда будешь со мной», – и вложил фотографию в комсомольский билет.
– Ты что же, Валяш, – услыхал он за спиной голос Сережки, – мне не покажешь? Друг я тебе или нет?
– Прости, Сергей, просто от радости голову потерял. Ну, смотри…
Сергей долго, задумчиво смотрел на фотографию. Потом сказал:
– Ну вот, уже и девчата начали воевать, а мы… с такими лбами и сидим, как у тещи на именинах!
После завершения строительных работ многие курсанты получили «увольнение» в городской отпуск. В числе их оказались Борис и Санька. Борис откровенно радовался тому, что его прилежание в работе было замечено, а Санька говорил с деланным равнодушием:
– Иначе и быть не могло. Подумаешь, осчастливили, в город пустили! Однако, Боб, мы это используем и наградим себя по-настоящему. Держи курс прямо на Янковских!
– А представь, что я не пойду к ним, – возразил Борис.
– Это еще почему? – удивился Санька.
– Да так. Не хочу. Не нравятся они мне…
– Выпить и пожрать задарма не нравится?
– Всему этому «выпить» и «пожрать» было свое время. Понял?
– Понял только то, что ты ничего не понял в авиации. Надеюсь, мне без тебя скучнее не будет, – Санька ловко сплюнул сквозь зубы и, не прощаясь, ушел.
В дверях знакомого дома он столкнулся с Клавочкой.
– Здравствуй, Саня! – обрадовалась она. – А где же Борик? – И, не дожидаясь ответа, принялась рассказывать, как узнала об их увольнении и как удрала из дому.
Санька вошел в комнату. Знакомая картина: расплывшаяся физиономия Антона Фомича с маслеными глазками; меланхолично-кокетливая Фаина и хорошо сервированный стол.
«Ну же и сволочи! – подумал про себя Санька. – Люди где-то кровь проливают, да и те, какие в тылу, живут не сладко, а у этих опять пироги, вино и водка». И тут же он повернул ход мыслей для оправдания своих действий: «Отсюда вывод: надо их наказать, то есть выпить и сожрать как можно больше. Жаль, что Борис не пошел, вдвоем это делать куда легче». А когда о Борисе спросила Фаина, он, не моргнув глазом, соврал:
– Его не пустили в город.
– Врешь ты, Саня! – погрозила ему пальчиком Клавочка. – А ну-ка, рассказывай, где он? Может быть, другие знакомства завел в городе?
– Нет, ему дали увольнительную на короткое время, вот он и решил не заходить, чтобы не расстраиваться…
– Саня, как не стыдно! – возмутилась Клавочка. – Ты совсем забываешь, что я жена Лагутина и мне известны не только сроки увольнения, а и гораздо более серьезные вещи…
Санька стукнул ладонью по столу и резко встал:
– Благодарю за напоминание! Она жена моего начальника, – обратился он к Фаине, – и она все знает. А я, если бы и знал, так помолчал бы, чем ставить товарища в неудобное положение. – Схватив со стола пилотку, Санька решительно пошел к двери. Клавочка испуганно кинулась к нему. Антон Фомич и Фаина стали унизительно их уговаривать:
– Саня, Клавочка, родненькие, успокойтесь… Стоит ли по пустякам так волноваться? – ворковала Фаина.
– Ваше здоровье, Саня, – и Антон Фомич подал ему бокал.
Когда все выпили и страсти улеглись, Фаина спросила у Саньки:
– Так, Саня, как вы все-таки думаете, где Борис?
– Он мне не стал объяснять. Сказать по правде, мы с ним немного поссорились. Я думаю, что он или в спортзале Дома культуры или на трофейной выставке. Туда собирались многие наши, а он теперь без коллектива ни на шаг, стал шибко сознательный…
Санька замолчал. Фаина задумалась. Спустя немного времени она встала из-за стола.
– Пойду, попробую найти Бориса, – сказала она. – Хочу выяснить наши отношения…
2
В городе Борис был третий раз, но многие его достопримечательности увидел впервые, так как оба его первых посещения были связаны с выпивкой и он просто ничего не успел рассмотреть. Сейчас он не спеша разглядывал дома, улицы, людей. Из построек ему очень понравился театр оперы и балета. Здание было выстроено в восточном стиле, с витыми колоннами, резными дверьми, килеобразными арками над ними. У театрального подъезда Борис встретился с Валентином, Сергеем, Валико и Кузьмичом. Те заметили Бориса еще издали и весело приветствовали.
– Итак, почти все участники первого ералашного похода в город в сборе, – сказал Кузьмич. – Помнишь, Борис, наш приезд?
– Как не помнить!
– А где же Санька? – спросил Сергей.
– Опять, наверно, у этих Янковских…
– А ты чего же не пошел?
– Сказать прямо, разочаровался.
– Вот и молодец, – одобрил Валентин. – Я сразу понял, что это не наша компания.
Одобрение Валентина было теперь для Бориса очень авторитетным, так как после случая на посту Борис видел в нем испытанного, проверенного в деле человека.
– Мне кажется, – заметил Кузьмич, – наш Санька тоже скоро перестанет у них бывать. Я хотя и не познакомился близко с этими Янковскими, но из рассказов Валяша и Сережки понял, что это какое-то мещанское гнездо.
– Ладно, ну их, – отмахнулся Сергей. – Боря, ввожу в курс дела. Наш план таков: сейчас Дом культуры – спортзал, потом центральный парк, трофейная выставка и в заключение кинотеатр. Посмотрим еще разок, как Александр Невский бил псов-рыцарей. Устраивает?
– Вполне. Мне лишь бы с вами… – искренне сказал Борис.
В спортивном зале они встретили многих товарищей из летной школы, но особенное их восхищение вызвала Нина Соколова. Они вошли в тот момент, когда ее сильное и гибкое тело, оттененное черным трико, взлетело над упругой, блестящей никелем перекладиной турника. Подле «на страховке» стоял Вовочка Васюткин с халатом. Нина мелькнула в воздухе, ловко приземлилась на носки, и Васюткин накинул ей на плечи халат. Не оглядываясь, она пошла навстречу курсантам.
– И Капустин здесь? – искренно удивилась Нина. – Вы тоже заниматься или только поглядеть?
– Хочу позаниматься, товарищ инструктор, – краснея, ответил Борис. – Правда, я уже давно не работал на снарядах, но попробую.
Курсанты вошли в раздевалку, взяли напрокат тапочки, переоделись и, выйдя в зал, начали разминку. Затем разошлись к снарядам. Кузьмич пошел к штанге, остальные – к брусьям и турнику. Сначала проделали комбинации попроще, потом Валико и Валентин по очереди выполнили на перекладине большие обороты. Комбинацию они заканчивали красивым и смелым сальто. Борис попробовал повторить то же. «Солнце» у него получилось неплохо, а на сальто он не решился.
– Что же вы, Борис, – подзадорила его Нина, – так красиво начали… Вы вполне подготовлены для более сложного соскока. – Нина сбросила халат. – Придется мне воодушевлять вас личным примером. – И пошла к снаряду.
По залу прошел шум восхищения. Тут было много городской молодежи, пришедшей поглядеть на авиаторов. А Нина привлекала особенное внимание – ведь летчицы встречаются не часто.
– Десять баллов! – объявил Васюткин, когда Нина закончила комбинацию.
– Вовочка, не люблю лести, – возразила Нина. – Согласна на девять. Борис – к снаряду! Страхуем вдвоем с Васюткиным.
Мужское самолюбие Бориса было сильно задето.
Отставив все страхи, он смело пошел к перекладине. Друзья подбадривали его:
– Смелей, Боря, смелей! Не урони честь авиации, на тебя городские девчата смотрят!
Мах, рывок – и Борис, перевернувшись в воздухе, четко становится на упругий мат. Сильные руки Нины и Васюткина с двух сторон помогают ему удержать равновесие. Товарищи поздравили его.
– Вы будете хорошим летчиком, Борис, – похвалила его Нина. – Бесстрашие куется на земле.
Позанимавшись в спортзале, всей компанией пошли на трофейную выставку.
3
На трофейной выставке экспонировались захваченные нашими войсками немецкие самолеты, пушки, танки и минометы. Они носили следы действия нашего оружия. Над битым немецким железом склонялись опушенные снегом деревья молчаливого зимнего парка. Казалось, перед глазами возник участок фронтовой полосы. Именно так выглядели фотографии, запечатлевшие фронтовые картины зимы 1941–1942 годов. Увлекшись чтением табличек, поясняющих экспонаты, Борис немного приотстал от компании. Вдруг кто-то осторожно взял его за локоть. Он обернулся и увидел Фаину.
– Здравствуй, Боря! Я хочу с тобой поговорить…
– Здравствуй… – растерянно ответил он.
– Ты совсем забыл о нас, Боря. Может быть, ты познакомился с другой девушкой? Что ж, приходи к нам с ней, я перенесу. И не такое перенесла. Я бежала от немцев, потеряла своих друзей и здесь совсем-совсем… Ведь своего дядю до войны я знала только на расстоянии…
На глазах Фаины блестели слезы. Сердце Бориса сжалось. Такой расстроенной он видел ее впервые. Он уже готов был обнять ее, успокоить, пойти за ней. Фаина, почувствовав его настроение, подняла к нему лицо. В неясных сумерках раннего зимнего вечера Борис увидал за слезами в ее глазах настороженный холодок. В памяти почему-то возникла Нина Соколова, с которой он только что расстался, – простая, приветливая и сильная.
Борис отвернулся и, глядя в сторону, заговорил. Он уже пересилил чувство жалости и твердо решил, что этот разговор с Фаиной будет последним. Но ему хотелось объяснить ей все – и как можно мягче. Это оказалось нелегко, и он с трудом подбирал нужные слова.
– Видишь, Фаина… Если я начну у вас бывать, это станет заметно для ваших соседей. О нашем знакомстве узнают твои сослуживцы, а там… Ведь постоянства, говоря честно, я тебе не могу обещать, так как люди мы очень разные, а тебя скомпрометирую…
Наступила неловкая пауза.
– Боря, только один вопрос, – его спросила Фаина. – В праздничные дни ты присылал записку с Клавочкой, где писал, что хочешь меня видеть, а теперь…
– Я хотел тебя видеть, чтобы сказать то же, что сказал сейчас…
И они расстались.
Фаина постояла некоторое время одна, в раздумье глядя на удаляющуюся фигуру Бориса, похлопала рукой по броне разбитого фашистского танка и не спеша пошла домой.
«Пожалуй, с курсантами ничего не выйдет, – думала она. – Хорошо хоть то, что этот субъект не сделал глубоких выводов…»
Но тут же она вспомнила визит Дятлова. «Это тоже неспроста. Оберегают своих подчиненных или подозревают нас?.. Санька ни к чему не пригоден. Клавочка? Глупа и слишком болтлива. Такая способна на какую-нибудь истеричную выходку… А как бы хорошо иметь своего человека в такой организации, как авиационная школа!»
Борис между тем нагнал друзей и со всей компанией пошел в кино. Из города он вернулся с чувством большого духовного обновления, словно только что одержал какую-то большую победу. Он не поддался уговорам Саньки пойти к Янковским; в спортивном зале, преодолев робость, научился делать сальто; ему хотелось порвать с Фаиной, знакомство с которой тяготило его, и он порвал с ней… Приятно побаливали мышцы после спортивной нагрузки. Борис напрягал их и думал: «Неужели я не выполню главную свою задачу – научиться летать? Нет, я должен, обязан это сделать, и сделаю во что бы то ни стало!»
4
Ранняя весна принесла курсантам много неприятностей. Аэродром раскис, землянки заливало водой. Старшина мрачно объявил:
– Авиация кончилась, начинается пехота.
«Пехота» не началась, но всех переселили в городок на зимние квартиры и засадили за теорию. Сергей и Валентин, как и большинство курсантов, усваивали материал хорошо. У Валико были трудности с русским языком, поэтому он немного отставал от других, и друзья охотно помогали ему.
Солнце с каждым днем делало свое дело. Грязь на дорогах подсыхала. Крамаренко, Дятлов и Журавлев чуть не каждый день выезжали на аэродром, но он подсыхал медленно. Ходили взад и вперед по зыбкой почве, вздыхали, пробовали рукой сырую землю. Хотелось быстрее начать работу. Основная масса курсантов за период осенних и зимних полетов подошла к самостоятельному вылету. Теперь нужна была тренировка. Каждый самостоятельный полет продвигает курсанта к выпуску. Работа школы ценится по количеству пилотов, закончивших программу летной подготовки на «хорошо».
Дятлов, как политический работник, основное свое внимание направлял на морально-политическую сторону дела. И он добился своего: коллектив курсантов был дружным, работящим, самодеятельным организмом; настроение боевое, все рвались на фронт. Но были, как говорил Дятлов, и «недоработки». Особенно беспокоили комиссара Шумов и Лагутин, а с некоторых пор и его жена Клавочка. Другой на месте Дятлова, может быть, и не обратил бы внимания на мелкие частности, поручив «доработку» своим помощникам, тем более, что общий знаменатель деятельности школы был высок. Но не таков был Дятлов. Он старался помнить о каждом человеке. Его радовал Капустин и не радовал Шумов; он беспокоился за Нину, перенесшую столь тяжелый удар, и был недоволен самоуверенностью и себялюбием Лагутина. А совсем недавно до него дошли недвусмысленные слухи о связях Клавочки Лагутиной с Шумовым. Это уже совсем плохо.
– Вот тебе и Шумов! Такой способный, подвижной, легко усваивающий летное дело парень, и вдруг амуры с чужой женой… К добру это не может привести. Узнает Лагутин, и разразится скандал. В коллективе начнется разлад… Нет, нет, этого нельзя допустить! Надо что-то предпринять. Ведь удалось же общими усилиями поставить на ноги Капустина.
Но, к сожалению, не всегда удается предупреждать назревающие неприятности.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Однажды, когда «терка» (так называли курсанты теоретические занятия) всем до чертиков надоела, старшина весело объявил:
– Ну, авиаторы, авиация возобновляется. Завтра едем на аэродром.
Курсанты шумно обступили старшину, и он пояснил:
– Лейтенант Журавлев только что с аэродрома. Он сказал: вполне просохло. Так что настраивайтесь на перебазировку в подземные апартаменты. Сегодня вечером, думаю, будет приказ.
Старшина был необыкновенно добр и снисходителен, и Санька не прозевал удобного случая – обменял в каптерке старые портянки на новые и заодно выпросил разрешение отсутствовать на вечерней прогулке.
– Понимаете, товарищ старшина, вот как надо. – Он провел ребром ладони по горлу. – Я буду в пределах гарнизона, а на отбой явлюсь как штык!
– Ну, если как штык, то иди, – махнул рукой старшина.
Санька лихо развернулся кругом, щелкнул каблуками и поспешил скрыться с глаз старшины, пока тот не раздумал.
Причина хорошего расположения духа старшины таилась в его большой любви к полетам. Юношей ему не удалось поступить в летную школу – подвела перенесенная незадолго перед комиссией болезнь, и он вместо авиации попал в кавалерию. Тяжелая служба в пограничном горном районе приучила его к серьезному отношению к служебным обязанностям, сделала суровым и требовательным к себе и другим. Незадолго перед войной, когда он уже готовился к демобилизации, его и однополчанина Берелидзе вызвал командир и вручил путевки в авиационную школу. Так лихие рубаки пересели с коней на самолеты. К приятной для себя перемене старшина привык быстро и подсмеивался над Берелидзе, который добрых три месяца эскадрилью называл эскадроном.
Старшина настойчиво изучал теорию, был верным помощником командира в наведении строжайшего порядка в эскадрилье, но больше всего любил все-таки полеты. Поэтому он так обрадовался, получив известие об их возобновлении, что, оставшись в каптерке один, прошелся на руках, потом сел к столу и, выстукивая пальцами, начал насвистывать какой-то бодрый мотивчик. И неудивительно, что Санька, подкатившись под такое настроение, выпросил себе новые портянки и злополучные полчаса.
После вечерней поверки курсанты строем вышли на прогулку. Запевала затянул песню, курсанты хором подхватили. Дружно, как одна нога, опускались сапоги на гулкий грунт. Светила луна, поблескивали в ее лучах пуговицы и пряжки на ремнях. Вечер был теплый и безветренный – настоящий весенний. Санька обогнал строй и в несколько минут оказался у знакомого дома. Он знал, что инструкторов собрал на совещание командир по поводу предстоящей перебазировки. Лагутин, конечно, в их числе. На всякий случай Санька немного постоял перед дверью, прислушался. Потом постучал. Открыла Клавочка.
– Саша?!
– Клавочка, я пришел попрощаться…
– Я все знаю, Саня, подожди минутку, я накину пальто, и мы прогуляемся в последний раз.
Санька вышел из подъезда и встал в тень сарая. Подождал, Клавочка появилась, и они не спеша двинулись по аллее. Им было грустно.
– Вот и кончились наши встречи, – сказала, вздохнув, Клавочка. – Завтра вы переедете на полевой аэродром, два-три месяца – и учебе конец. А там уедете – и навсегда. А я так привыкла к твоим рассказам! Мне так нравилось бывать вместе у Фаины…
– Я тоже привык к этим встречам, – с грустью проговорил Санька. – Но, видно, всему приходит конец…
Клавочка взглянула на часики.
– В нашем распоряжении двадцать минут. Давай где-нибудь посидим. Вечер такой теплый…
Они увидели штабель досок в стороне от пешеходной тропинки. Место было уединенное и скрыто от посторонних взглядов оголенными кустами. Сели. Оба романтики, оба легкомысленные. В минуты расставания им показалось, что они переживают невесть какую трагедию. Каждому стало невыносимо жалко самого себя. Это общее чувство вызвало нечто другое, что притянуло их друг к другу. Они начали молча вздыхать. Санька взял в свою руку Клавочки, и она не сделала попытки освободить ее. Все их прошлые невинные и легкие встречи, шутливые, пустые разговоры казались теперь чем-то большим и серьезным, преддверием к чему-то важному в их жизни. А тут еще этот волшебный свет луны, дыхание весны, в котором так и струились живые силы проснувшейся после зимнего сна природы. Санька взглянул на Клавочку. Ее словно фарфоровое лицо, освещенное луной, казалось необыкновенно красивым. У нее тонкие черные брови, глаза опушены длинными, загнутыми ресницами, манящие губы, а под ними ровные влажные зубки. Клавочка закрыла глаза и подвинулась поближе.
Санька не помнил, как закрыл глаза, припал губами к ее губам…
Длинный Всеволод Зубров и Кузьмич шли по дорожке. Старшина только что приказал им «организовать» несколько досок для ящиков. Ящики срочно были нужны для упаковки кое-каких предметов, которые понадобятся на полевом аэродроме. Хозяйственный старшина сказал курсантам, где они могут найти доски.
– Кажется, здесь, – проговорил Кузьмич, раздвигая кусты. И застыл от неожиданности.
– Что, лунные ванны принимаете? – бесцеремонно спросил он сидящих на досках мужчину и женщину. И в тот же миг узнал Саньку и Клавочку.
Кузьмич попятился и спиной натолкнулся на Всеволода. Клавочка, пожав Саньке руку, шепнула ему: «Провожать не надо», – и, отворачивая лицо, прошла мимо неожиданных свидетелей.
– Однако… – покачал головой Всеволод, когда затихли ее шаги. – Я, конечно, ничего не видел, но подобных вещей не одобряю…
– То есть как не видел? – возмутился Кузьмич. – А по-моему, ты, Саня, должен признаться во всем Лагутину. Это, конечно, неприятно, но «лучше ужасный конец, чем ужас без конца».
– Да в чем признаваться-то, Кузьмич? Ведь мы же ничего… поцеловались только, велика важность!
– Треснуть бы тебя по башке, тогда бы понял, велика или не велика, – сердито сказал Всеволод.
– А ты. возьми и тресни, – попросил Санька.
– Так как же все-таки поступить? – вслух соображал Кузьмич. – Рассказать об этом инструктору или как?
– Не надо рассказывать, – услыхали они за спиной сдавленный голос Лагутина. – Я уже все понял. Вот и не верь слухам… Только я думал, что это Капустин… Ну, ладно, я ее… эту… Я ее выставлю. А ты, – Лагутин повернулся к Саньке, – как ты-то мог, а?
Некоторое время он стоял перед Санькой молча, как бы раздумывая, как поступить, потом сморщился, как от боли, и замахнулся на своего оскорбителя. Санька зажмурил глаза, но не отклонился от заслуженного удара. Ему даже хотелось, чтобы Лагутин ударил его. Но прошло несколько томительных мгновений, а удара не было, и Санька открыл глаза. Лагутина уводили под руки, как пьяного, Кузьмич и Всеволод.
