Текст книги "Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2"

Автор книги: Лев Гомолицкий

 
Вдали от всех – под шопот муз,
Сдружившись с Фебом и богами,
Поэт творит свой вечный труд,
Далеко уносясь мечтами.
Его душа ту песнь родит,
Она растет, бушует, рвется
И с уст божественных летит,
Бурлит, в гармонии несется.
Но нет, не вечны те мечты,
Их проза жизни побеждает:
Поэт творения свои
К станку могучему слагает,
Чтоб разделил небесный труд
(Плод мук душевных и мечтаний)
Он волшебством проворных рук,
Путем труда, путем страданий.
Когда же кончен труд, тогда
Поэт мозолистую руку
От сердца жмет: питомец муки
Питомцу тяжкого труда.
 

31.V. 1918 г. г. Острог

БАЛЛАДЫ

 
День клонился к ночи/, лес шумел и шептал;
Еще с полдня лазурь потемнела от туч.
Ветер клубами пыль до небес подымал
И кружась опускался, могуч.
 
 
По дороге, меж лесом и темной скалой,
Юный всадник коня истомленного гнал,
Озирался обратно в туман и порой
Он усталой рукою за меч свой хватал.
 
 
«Ах, скорей бы селенье, нет мочи и сил, –
Хоть избушка какая попалась нибудь».
Правда, правда, ездок, торопись что есть сил,
Стерегись, осторожнее будь.
 
 
Здесь не чисто: в народе осталось еще
(Каждый может тебе рассказать):
Ни один здесь ездок не проехал еще,
Чтобы смерть бы свою не застать.
 
 
Но не этих поверий боится ездок, –
Он отца тем мечем погубил
И несется без цели из дома вперед,
Чтоб никто за него не отмстил...
 
 
И ездок торопился, что силы хлестал
Он коня по иссохшим бокам,
А меж тем уж стемнело и месяц играл,
То светя, то кружась в облаках.
 
 
Было жутко: как волк ветер выл и стонал,
Будто призрак ложилася тень...
Лес темнел, жутко, жутко в ущелье шептал,
И вздымался уродливый пень.
 
 
Мрачным отблеском будто бы савном одет,
Подымался угрюмый утес.
Конь, измучен, то нюхая воздух стоял,
То испуганно всадника нес...
 
 
Вдруг он видит: в лесу, покривившись, стоит
В отдаленьи избушка, как холм...
Огонек одиноко в окошке горит
И мерцает, и блещет на дол.
 
 
Спрыгнул юноша. Конь изможденный в пене...
Потрепал он по шее его,
Привязал за сучек и спешит в темноте
К двери мрачного дома того.
 
 
Он стучит первый раз, он стучит и другой, –
Тишина гробовая за дверью.
Изможденный волненьем, сердитой ногой
Дверь толкает и видит в смущеньи:
 
 
Перед ним на полу, освeщенный свечей,
Прямо в платье мертвец отдыхает;
Взгляд ужасный, открытый, и кровь за главой
Алой речкой течет и стекает.
 
 
Пошатнулся, весь в страхе и хочет кричать,
Ноги будто к земле приросли,
Взгляд прикован к лицу мертвеца, и глядят
Будто белые бельмы из тьмы;
 
 
Рот скривился в улыбку, как будто губа
Протянулася как-то вперед...
Поднялась и глядит из-за тучек луна
И по телу тень тучек несет...
 
 
«Месть, месть, месть. Проклят будь» – кто-то будто кричит
В истомленной его голове.
И весь потом стоит он холодным облит
И со страхом на бледном лице...
 
 
Пересилил себя юный всадник и взгляд
Оторвал от лица мертвеца.
Повернулся от дома, понесся вперед –
Побежал, позабыв про коня.
 
 
И казалось ему, что за ним все бежит,
Все кричит и все стонет мертвец.
И казалось ему, что вокруг все глядит
Страшно, страшно, как мрачный жилец...
 
 
Вот дотронулся кто-то ему до плеча,
Загудел и заплакал вблизи;
Закружилось в глазах, поскользнулась нога,
Зажужжало в ушах, впереди...
 
 
Ночь бежала; лес мрачно шумел и шептал;
Еще с полдня лазурь потемнела от туч;
Ветер клубами пыль до небес подымал
И, кружась, опускался, могуч.
 
 
У крыльца, пред раскрытою дверию в дом
Конь привязан стоял в стороне,
Рыл копытом он землю, и громко порой
Слышно ржание было во тьме...
 
 
Было жутко: как волк ветер выл и стонал.
Будто призрак ложилася тень;
Лес так жутко, так жутко в ущельи шептал,
И клонилася мрачная ель...
 

XI 1916 г. село Новостав.

 
Конь оседлан давно, как приказано мне;
 Солнце встало, – пора, господин.–
«Подожди, подожди, что за дело тебе?
 Дай минуту... сейчас... миг один».
И Кларису Кальмар целовал и молил:
 «Помни, клятву свою не забудь».
«Я навеки твоя, в гроб с тобой... не забыл
 Ты бы только, Кальмар; долог путь,
Мало ль с кем можешь ты повстречаться в пути, –
 Новый образ изгладит меня».
Но Кальмар, с шеи нежно снимая ее,
 Ей шептал: «Никогда, никогда».
– Конь оседлан давно, стремя ждет седока.
 Время ехать, пора, господин.–
«О Кальмар, скоро как. Подожди для меня
 Только день, милый, день мне один.
Для Кларисы своей может сделать Кальмар
 Все, коль любит столь страстно ее.
Неужели уже? Только миг приласкал
 И, жестокий, бросаешь все, все».
«Нет, Кларисса, пора... Меня ждет, может, смерть.
 Но с тобой не боюся я смерти.
Буду знать – не один я умчуся на твердь,
 А умчуся с Кларисою вместе»...
Пыль взвилася. Понесся на битву Кальмар,
 А Клариса одна и бледна
Все стояла, как будто еще целовал
 Он ее то в чело, то в уста.
 
 
–
 
 
Год летел день за днем. Нет Кальмара давно,
 Верно, в битве он умер со славой.
Что ж Клариса, горюет? О нет, ничего:
 Женский разум изменник лукавый.
Новый милый в объятьях ее отдыхал,
 Новый выманил клятву опять,
Под венец он с Кларисой любимым пошел,
 Чтоб неверное сердце бы взять...
День прошел. Обвенчалась Клариса, и пир
 И кипит, и блестит, и шумит.
Развязало вино языки, – но один
 Гость задумался, мрачно молчит.
Он в шеломе и будто бы с брани сейчас;
 Навевает молчанием страх.
Все с испугом на латы пришельца глядят, –
 За забралом лица не видать.
И хозяйка младая к нему подошла –
 Говорит, угощая его:
«Что так гость приуныл? Или нету вина,
 В чаше видно граненое дно?
Не пристало на свадьбе, чтоб званый грустил;
 Отплати за вино и за стол».
Поднялся мрачный гость, – кость о латы стучит;
 Поднял шлем он костлявой рукой, –
Перед ними скелет... Все со страхом сидят,
 Гость осклабился, мрачно глядит.
«Видишь кости мои, они мрачно глядят.
 Но под ними мой образ сокрыт.
Я Кальмар, твой несчастный забытый жених.
 Я давно под землею зарыт;
Я до смерти хранил клятвы сердца твои,
 И теперь этот звук не забыт;
И клялася ты мне в гроб со мною сойти, –
 В моем гробе есть место второе,
Ах, там будем мы вечно с тобою одни...
 И пришел твой жених за тобою».
Будто снег побледнела Клариса, едва
 Не упала на пол, но руками
Ее обнял скелет, пол разверзся под ним,
 И пропал, с нею слившись устами.
 

XI 1917 г. м. Шумск.

 
Оруженосец у графа был,
И граф, как друга, его любил.
Слуга тот графа убить хотел:
Он шлем охотно б и герб одел.
Он в темной роще хотел убить
И труп застывший в поток пустить,
Снять панцырь светлый, себе одеть
И в поле ветром верхом лететь.
 
 
–
 
 
Свершились планы... Плывет луна.
Ржет лошадь графа, храпит она;
Скакун почуял: не тот ездок,
На мост не хочет через поток.
Но тут вонзает ему в бока,
Бранясь со злобой, он шенкеля.
Но грубость эту не терпит конь,
Взвился и бьется, глаза – огонь.
Слуга слетает в поток. Кругом
Бушуют волны стальным кольцом.
Со всею силой гребет рукой,
Но панцырь графа тяжел златой...
Мятутся волны. Плывет луна...
Над ним сомкнулась кольцом пена...
 

24.IV. 1918 г. г.Острог.

 
Кларисса под окном одна сидела,
                Кругом покой.
       Луна с небес глядела;
   И лишь дрожала над рекой
Песнь соловья и негою горела,
                И перед ней
Былого тени проносились,
                И из очей
Слезинки чистые катились.
И вспомнила она – когда Кальмар
              Там над рекой
Ее тогда обнял
        Своею мощною рукой
И страстно губы милой целовал.
               А в небесах
Плыл тихо месяц золотой
               И на струях
         Играл с рокочущей волной;
     И он тогда кольцо с руки своей,
                 Любимой снял,
      Одел на палец ей
   И клятву верности он дал, –
Любить ее до смерти черных дней.
                   И под ногами
Река шепталася с травой,
                  Плеща струями
И валом с пенистой волной.
Но вдруг война нежданно налетела...
                  Он ускакал;
            Она одна сидела,
      Над речкою, прибой роптал, –
И слезка на глазах ее блестела...
                  Неслись года.
За днем печальный день бежит.
                  Она одна.
Ужели мертвым сном он спит?
И по ночам слезами обливала
                  Его кольцо.
        И жизнь ей в тягость стала.
    И яду в сладкое вино
Она тайком от близких примешала,
                   Открыв окно,
И, ночи переждав, скорее
                   Она вино
Все выпила до дна, бледнея.
И бодро под окном она присела.
                    Во тьме ночной
            Луна с небес глядела,
      И вдалеке дрожала над рекой
Песнь соловья и негою горела.
                    Ее уста
«Кальмар мой», шепчут, «о прими
                   К себе меня, –
Рукой могучей обними».
И простирает руки в темноту.
              Глаза горят.
         И шепчет: «я иду!»
     Но помутнел безумный взгляд,
И клонит на руки беспомощно главу.
               Плывет луна.
Горит любимого кольцо...
               Ее коса
Покрыло мертвое лицо.
 

14.V. 1918 г. г. Острог.

 
Спит Вавилон. Евфрат, стальной змеей сверкая,
      Чуть плещется волною в берега.
           И только бодрствует, блистая,
Дворец великого царя.
             Огромный зал дворца горит огнями
                    И гамом полон он;
             Вокруг столов сидит народ толпами;
                 Пирует Вавилон.
И Вальтазар, средь блеска счастьем унесенный,
      Ласкает взор свой пестрою толпой;
                    Вздыхая воздух благовонный,
                     Доволен пиром и собой.
И вот певец выходит перед ним.
                 Он взял аккорд рукой,
И голос, полный счастьем молодым,
                 Полился ручейком.
                      Поет певец: «Что ты поник своей главою, –
                         Боишься ли судьбы иль старость ждешь?
                             Очнись, очнись! Еще тобою
                              Не пройден путь, еще идешь.
Пройдет зима, растает корка снега
                  И вновь заблещет свет.
Забудь о всем, стремись в объятья мига,
                  Рукою рви запрет».
                       И он умолк, и снова смех и звон стаканов.
                            Бежит вино потоком золотым,
                                 И пир блистает Вальтасаров
                                  В красе могучей перед ним.
И взгляд царя горит гордыней грозной,
                   Он пиром опьянен.
Он гордо хвалится, и из толпы продажной
                    Гремит хвалебный хор:
                        «Ты Бог», ревут вокруг.–«Ты можешь все, великий!
                              «Ты иудеев Бога победил».–
                                    «Их Бог твой раб, несутся крики,
                                     И ты Его рукой сразил!»
И он, величьем ложным упоенный,
                     Велит рабам своим
Нести из храма чаши Иеговы
                     И ставить перед ним.
                          И он в сосуд священный дерзкою рукою
                                 Льет пьяное вино и, встав, кричит:
                                      «Ты побежден, Всевышний, мною!
                                       Отмсти, коль Бог ты и Велик».
И хохот вновь... Но будто страшный трепет
                     Заставил замолчать.
Затихло все. Вот дерзкий выкрик, лепет –
                      И тишина опять.
И царь сам с ужасом ту тишину внимает,
         На полуслове замер крик его.
                Дрожит рука и выливает
                По капле на руку вино,
                      И ветром сильным вдруг огни задулись,
                                        И в жуткой темноте,
                      Блистая светом, буквы появились
                                        Пред всеми на стене.
И, трепеща, читает Вальтасар смущенный
           Магические, странные слова,
                 Что пред толпой завороженной
                  Горят из Божьего огня.
                                 И тишина невольно воцарилась...
                                         И только за стеной
                                  Пучина водная о берег билась
                                         Кипучею волной.
 

14.V. 1918 г. г. Острог.

 
1
 
 
Роберт из зависти брата убил,
Дочь его, Эльзу, он тайно любил, –
          Он завладеть ей хотел,
          Замок хотел получить,
Труп же под мостом у каменных стен
          Думал невидно зарыть...
Год пробежал незаметно. Зарыт
След преступленья. За толстой стеной
Братоубийца спокойно царит,
Брата сменивши, суровой рукой.
           Дочь только брата грустит, –
Ночью и днем горько плачет она.
            Злоба в Роберте кипит:
            Страстью она не горит,
Всюду ему вспоминает отца...
А кости убитого дождик открыл,
Луч солнца их светом веселым облил;
            И по мосту шел пастушек:
            Он, блеском прельщенный, поднял
И сделал красивый из кости рожок,
            Приставил к губам, заиграл.
Но чудо, – рожок тот поет, говорит
И плачет, и местью к убийце горит:
«Пал я под брата кинжалом стальным,
Здесь я без гроба лежал под мостом;
Выли под ветром суровым мои
Кости и мылись холодным дождем.
              Брату Роберту отмсти!
Вместо меня при дворе он сидит,
              Замки считает мои,
              Страсти преступной огни
К дочери мертвого в сердце таит».
И он пораженный несется к царю,
Спешит показать там находку свою.
              Рог в царских играет руках:
              Подняться на брата зовет,
И, к мести зовя, он в горячих словах
              Так свите придворной поет:
«Злой брат мой, Роберт, мою душу отнял,
А с нею и дочь и владенья мои...
Спешите отмстить! Он еще не бежал, –
Не знает, что слышали только что вы.
              Спешите, спешите! Одна
С ним дочь моя в замке под кровлей одной.
              Слаба, беззащитна она!
              Спешите! Суровый судья
Пускай поразит его твердой рукой».
              И Людвиг бесстрашный из пышных рядов
              Нахмуренный вышел – любимец царев.
                    «Дозволь, государь, я отмщу;
                     Испытан мой меч и тяжел;
              Его я тебе приведу иль убью, –
                     Повергну злодея на пол».
              И Людвиг мрачный седлает коня;
              Меч бьется звеня о стальные бока;
              И шлем одевает... В стременах нога;
              Конь рвется и ржет и трясет седока.
                      И Людвиг несется стрелой.
              Мелькают суровые скалы, поля...
                      День едет он полем, другой.
                      Вот слышен могучий прибой.
              И стал он, – пред ним возвышалась стена.
И видит он реку. Под мостом крутым
Скелет одинокий лежит недвижим.
              И слез он, спустился к нему;
              Глядит на него, на гребни
И смотрит на замка крутую стену,
              Где в окнах светятся огни.
Катилась над ним между тучек луна,
И свет отражался ее на воде.
И вспомнил Елизы прекрасной глаза, –
Ее он готовил в невесты себе.
               И смотрит на окна со злобой
И шепчет: «Я вырву, Елиза, тебя».
               И меч вынимает тяжелый.
               И к небу подъемля, суровый
Клянется отмстить за скелет и себя.
 
 
II
 
 
               А Роберт меж тем пировал за стеной,
               Вином опьянен, окруженный толпой.
                     И лилось рекою вино;
                     И смех раздавался и гам.
               Но полночь глядится звездами в окно
                     И взоры туманит гостям;
               И головы клонят, сощурясь на свет...
               И только один еще плещет вино
               И что-то бормочет бессвязно. Роберт –
               Встает, подгибаются ноги его.
                      Шатаясь, – вином разогрет,
            Он думает: «Нет, я заставлю любить!
                       Пусть стар я, противен и сед.
                       У птички защитников нет,
             Я к ней прокрадуся, – запор не закрыт.
И к спальне ее он неслышно идет...
Прислушался, – тихо; за ручку берет, –
            Раскрылася дверь в тишине.
            Свой свет льет из окон луна
На пол и играет на белой стене.
            Кругом как в гробу тишина.
Она на постели как ангел лежит:
Коса разметалась по груди прекрасной,
Краснеются щеки, чуть ротик раскрыт...
Неверно идет он, шатаясь, к несчастной.
            Откинувши полог рукой,
Он смотрит на деву и сердце свое
            Как будто бы держит другой;
            Порывисто дышит порой
И взор воспаленный не сводит с нея.
            И, руку простерши, он дерзко со лба
            Чудесные локоны сбросил ея
                        И трогает дерзко руку,
            И волосы, грудь и плечо;
            И, больше не в силах сдержаться, ко лбу
                        Ее приближает лицо
            И страстно целует глаза, и ланиты,
            И плечи, и мрамор чудесной руки,
            И перси, косами златыми обвиты,
            Раскрытые губы и кудри главы.
                        И в страхе проснулась она
            И смотрит в испуге на тень перед ней.
                        Простерлась с мольбою рука,
                        И хочет кричать, но уста
            Не в силах на помощь звать близких людей.
Но он, ее стан грациозный обвив,
Ей шепчет, дыханье в груди затаив:
            «Не бойся, голубка моя,
             Прижмися кудрями на грудь;
Целуй, обнимай и люби голубка,
             В объятьях мне дай отдохнуть.
Ах, бьется как сердце под пальцем моим,
Испуганно смотрят глаза в темноту.
Очнися! Я Роберт. Скажи: “ты любим”, –
И в жарких объятьях тебя задушу.
             Ужели не любишь меня?
Тебя воспитал я, тебя я кормил;–
             Ужели напрасно года
             На это потратил!.. Должна
Любить ты, как я и люблю и любил!
             Зачем же ты рвешься, останься со мной».
             И крепко ее обхватил он рукой,
                  Но рвется и бьется она,
                  И крик на устах замирает;
             Но крепко впилася Роберта рука
                  И крепко к груди прижимает.
             И вот уж касался устами к плечам он,
             Бессвязные речи ей страстно шептал,
             Как вдруг за стеною послышался звон
             От стали и кто-то, упав, застонал.
                  У двери раздались шаги...
             Но Роберт, борьбой увлеченный, не слышит.
                  А дверь под напором руки
                  Открылась, пред ним у стены
            Отвагом и мужеством Людовиг дышит.
И он, подошедши к постели, его
Отбросил рукою и меч наголо.
            «Убийца» – вскричал он ему:
             «Судья тебе – Бог; я – палач.
За то, что убил ты, я жизнь отыму;
             За деву – услышу твой плач!»
Но нет, не сдается Роберт, из ножен
Дрожащей рукою свой меч вынимает;
Но гнутся колена, дрожат, и пронзен,
В крови он горячей на пол упадает.
             И с ужасом дева глядит
И грудь под покровом стыдливо скрывает,
             И пламя в ланитах горит...
             А месяц по небу бежит
И Роберта труп на полу освещает.
             Но Людвиг вдруг к ней обратился: «Сбирайтесь,
             Вам незачем больше здесь быть, – одевайтесь;
                   Я вас во дворец отвезу».
                   И быстро ее он ведет,
             Меж пьяных гостей и к крутому мосту,
                   Где конь с нетерпением ждет.
             И хочет уже на коня он садиться,
             Как вдруг перед ним неизвестный пришлец.
             Луна, освещая фигуру, катится...
             И с ужасом Елиза глядит, то – отец.
                    И тайный пришелец сказал:
             «Исполнил ты волю о мщеньи мою,
                     Покой ты костям моим дал,
                    Из лап мое злато отнял, –
           Наградой достойной тебя подарю;
Елизы когда-то ты был женихом,
И в сердце любовь не погасла твоем, –
           Так дайте же, дети, мне руки
           И счастливы будьте, а я...
Окончены вечные страды и муки
           И к небу стремится душа».
Расплылася тень и слилися с прибоем
Слова. Только в волнах играла луна.
И Людвиг поникнул смущенный главою,
Потупила очи в смущеньи она,
            И Людвиг на Эльзу глядит
И руку ее осторожно берет:
            «Согласна меня ты любить?»
             «Могу ль против слов поступить
Отца»... «Так ты любишь? О счастье, о свет!
             Скорей во дворец! Конь, несися быстрей!
             Мы свадьбу сыграем с Елизой моей!»
                   И скачет испытанный конь,
                   А тени сплелись по земле
            И красной зари загорелся огонь –
            То замок Робертов в огне...
            Как только Эльза и Людвиг сошли, –
            Огонь появился в блестящих окнах,
            В реке отражаясь, взвились языки
            И даль освещали, мечась на стенах.
                   И грозно огонь бушевал,
            Крутился и рвался, как в море прибой.
                   Наутро же замок стоял
                         Развалиной черною скал,
                    Пугая прохожих своей тишиной.
И замок до нашего время стоит,
И мрачная повесть под грудой лежит.
 

17.V. 1918 г. г. Острог.