Текст книги "Александр Иванов"

Автор книги: Лев Анисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

На другой день Собрание решило прекратить оборону, обнародовав при этом конституцию Римской республики, окончательно разработанную во время осады.

Армия Ундино вступила в Рим под французскими и папскими знаменами, и последние депутаты, оставшиеся в Капитолии, были разогнаны силой оружия.

Гарибальди с четырьмя тысячами волонтеров покинул Рим и направился на помощь Венецианской республике.

Генерал Ундино издал приказ об устройстве традиционного карнавала. Римляне ответили молчанием.

Летом 1849 года А. Иванов в Тиволи.

Он намеревался пробыть в горах до конца сентября, чтобы затем вернуться к своему холсту.

«…Как ни тороплюсь я здесь с моим делом, – напишет он из Рима в конце года одному из знакомых, – …но все хлопот еще будет на год, тем более, что люди сильнее и сильнее разгораются страстями… Этим, конечно, остановляется ход моих дел, цель которых [единственно] – пособить лучшей половине [человечества…]»

Глава девятнадцатая

Работать над картиной он будет и в следующем году, и в 1851-м («… в начале августа я думаю возвратиться в Альбано для этюдов первого плана картины» [146]146
  Иванов А. А.Н. В. Гоголю. 20 мая н. ст. 1851 года. Переписка Н. А. Гоголя. Т. 2. С. 188, 189.


[Закрыть]), и в 1855 («Теперь я довел мою картину до окончательного вида…» [147]147
  Иванов А. А.К. Т. Солдатенкову. 28 февраля 1855 года. Рим. См.: Боткин М. П. С.283, 284.


[Закрыть]), и оставит ее лишь в 1856 году, пока не кончатся средства [148]148
  «…В 1856 г. <Иванов> вошел в долг, и уже оставил совсем свое произведение, всегда требующее значительных издержек». А. А. Иванов. Доклад президенту Академии художеств великой княгине Марии Николаевне, подготовленный для князя Г. П. Волконского. Май 1857 года. Рим. См.: Боткин М. П.С. 393.


[Закрыть].

Он так ею будет занят, что даже не пустит в мастерскую отъезжающего из Рима Ф. И. Иордана. (Тот отправлялся в Петербург с оконченной гравюрой «Преображение», для представления ее государю.)

В мае 1850 года гравер Ф. И. Иордан назначил свой отъезд в Петербург. Ему желательно было видеть, насколько продвинулась оконченная картина Александра Иванова «Первое явление Спасителя народу». Накануне своего отъезда Ф. И. Иордан попросил его показать ему картину, зная, что ее никто не видел вот уже три года. Отъезжая, он хотел ее видеть, чтобы сказать о ней тем, кто будет спрашивать. А. Иванов обещался. Ф. И. Иордан пришел в назначенный час, звонил, звонил долго, но ответа не было. Не увидав картины, он так и ушел [149]149
  См.: Иордан Ф. И.Записки ректора Академии художеств. С. 298.


[Закрыть].

Проводить гравера на утро на площадь А. Иванов все же пришел.

Он явно искал уединения. Теперь все менее любил сходиться с другими, всегда был сдержан, сосредоточен и замкнут в себе.

Лучшим для него удовольствием было, если не работать, то читать.

Заметно стремление его ограничить, если не оборвать, свои связи с некогда даже близкими людьми.

«Из всех лиц мне знакомых я более и более возрастаю к вам уважением, – писал он Н. В. Гоголю в декабре 1848 года. – Ваше высокое безмолвие и письменное молчание много прибавляет вам цену. Я бы желал, чтобы оно продолжалось как можно более в отношении ко мне…» [150]150
  Черновой набросок письма к Н. В. Гоголю. Зуммер В. М.Неизданные письма А. Иванова к Гоголю. С. 50.


[Закрыть]

В январе 1852 года он пишет Ф. В. Чижову:

«…теперь обращаюсь к Вам с просьбою возвратиться в наши прежние прошедшие границы, к молчанию, столь необходимому к окончанию моих дел» [151]151
  Черновой набросок письма. РГБ. Ф. 111, к. 2. Ед. хр. 6. Л. 31.


[Закрыть].

Из кельи, как он называл изредка свою мастерскую («Неимоверных трудов стоит выторговать у света право на келью…»), он выходил все реже.

По понедельникам его можно было увидеть в Ватикане. Здесь он отдыхал. То любовался Рафаэлем, то шел изучать красоту греческих статуй; в древнеримской скульптуре он особенно любил портреты [152]152
  Цит. по: Боткин М. П.С. XX.


[Закрыть].

Обедал в трактире «Trattoria del Falcone».

Из других трактиров уходил «с животной болью». Он боялся отравления и объяснял боли не расстройством желудка, а существованием в Риме un partito nemico (его собственные слова. – Л. А.),враждебной партии, которая подкупала служителей трактиров, где он обедал, чтобы отравлять его. Всего меньше он страдал (опять его собственные слова) от рыжего прислужника в трактире «Falcone», потому и отправлялся обедать почти всегда в это заведение [153]153
  См.: Сеченов И. М.Автобиографические записки. М., 1952. С. 128–134.


[Закрыть].

Картина, которую А. Иванов доводил до совершенства, все же, думается, в 1850 году в основном была закончена. Недаром об этом упорно говорили.

Только инерция многолетней работы над картиной не позволяла художнику оставить ее.

Впрочем, начиная с 1849 года, он обращается вновь к «Библейским эскизам». Сама работа над ними вытекала, как представляется, из предыдущей работы над картиной.

Приведем характерную запись, оставленную А. Ивановым в одной из его тетрадей и позволяющую, на наш взгляд, понять внутреннюю причину, побудившую художника заняться «Библейскими эскизами»:

«Славянское племя, – пишет он, – сосредоточив жизнь в России, богатым языком своим призвано, как последнее в течении образований народов, чтобы заключить цель создания человеков на земле. В откровениях народа, верящего Провидению, мы видим сначала у горы Синайской объявление во всенародное услышание имени Единого Бога; но племя Израилево, изнеженное и уподленное игом египетским, беспрестанно упадало то в ропот, то в привычное идолопоклонство. Оно до самого плена Вавилонского не могло установить крепко своего верования, несмотря на вопль и подкрепление пророков, более или менее чувствовавших пришествие Спасителя.

При упадке нации, Он явился и тем, так сказать, заключил ее существование, дав способы человечеству верою – держаться до тех пор, пока в ходу образования северных народов не дойдет оно до нашего отечества, верою же достигающего до ясного понятия и Его, и других пророчеств, до назначенного ему совершенства святости собственной жизни всех и каждого. Таким образом, седьмая часть планеты присуждена силой божественных откровений, под правлением царя и законных его помощников и пособием избранного народа, установить вечный мир на земле.

С чего же начнем? Как приступим к такой благодати и истине, дарованной нам самим Спасителем? Не изящными ли произведениями всех книг откровения? Таковые изображения, созданные со всем самоотвержением русского, при рассказах и исторических доказательствах, будут самыми ясными наставниками для исправления и развития нравственных способностей» [154]154
  Новицкий А. П.Опыт полной биографии А. А. Иванова. С. 145, 146.


[Закрыть].

Воспроизведем здесь и воспоминания Сергея Андреевича Иванова.

«<В 1848 году> картина была почти оставлена за недостатком средств, и с этого года он начал делать рисунки, которые и составляют все альбомы и часть на отдельных листках. В особенности побудило брата к этому еще вот что: он увидел, что на имевшиеся у него деньги (у нас в 1848 г. скончался отец, оставив каждому по 3000 <рублей> серебром) картины не кончить как следует, ибо, приближаясь к окончанию, требовались сильные издержки на модели; композиции же, которыми он занялся, не требовали издержек ни на модели, ни на краски. Он предпочел делать их, выжидая лучшего времени, наступление которого он, однако ж, не предполагал, чтобы могло продлиться так долго…

Мысль брата была: сделать в композициях Жизнь и Деяния Христа. Сюжеты располагались следующим образом: главное и большое поле каждой стены должна занимать картина, или картины, замечательнейшего происшествия из жизни Иисуса; сверху же ее, или их (так сказать, по бордюру, хотя это слово не совсем тут верно) должны были быть представлены, но в гораздо меньшем размере, – относящиеся к этому происшествию или наросшие на него впоследствии предания или сказания, или сюжеты на те места Ветхого Завета, в которых говорится о Мессии, или происшествия подобные, случившиеся в Ветхом Завете, и т. д.

Так, например, на одной стене помещены внизу, рядом, – 4 больших <картины>, представляющие <сюжеты>: 1) Христос с Марфой, 2) Христос, тронутый при виде плачущей Марии, 3) Христос, молящийся до воскресения Лазаря, 4) „Лазарь, восстани!“ – все четыре сюжета взяты из Еван<гелия> Иоанна, гл. XI, ст. 22, 33, 42, 44. Над ними, в меньшем размере, другие сюжеты Воскресения, как то: из Матф<ея> 9, 24; Луки 8, 51; Луки 7, 14; Луки 7, 15. Поверх всего, по бордюру, в малом размере: Илия воскрешает мальчика, Елисей воскрешает сына Сунамитянки, Воскресение мертвого от прикосновения к костям Елисея и т. д.

Эти композиции, наполняющие все альбомы и большую часть отдельных рисунков, рождались, набрасывались углем и потом отделывались, так сказать, все разом, одновременно. Все это происходило в продолжении 8-ми лет, то есть с 1849 до начала 1858 года его поездки в Петербург и кончины…» [155]155
  Воспоминания С. А. Иванова. (Письмо к В. В. Стасову, 15 мая н. ст. 1862 года. Рим.) См.: Боткин М. П.С. 428, 429.


[Закрыть]Рисунки, сделавшиеся легкими и покорными выражению мысли, так тщательно обдумывались в каждой своей подробности, столько времени было отдано художником на изучение костюмов и обычаев древних евреев, столько в рисунках желания вникнуть в дух Священного Писания, что они воистину стали шедеврами творчества А. Иванова.

М. П. Боткин, явно со слов самого художника, писал: «Занимаясь композициями на Новый и Ветхий Завет, Иванов занят был мыслью исполнить их на стенах, в особо на то посвященном здании. Он желал придать этому труду некоторую философскую основу…

…все вместе <они> имеют свой исторический порядок, начиная с пророчества о рождении Спасителя и кончая Вознесением и апостолами, крестящими народ…»

Всех рисунков на Новый Завет сохранилось 168, на Ветхий Завет – 78.

«Многие, – продолжал М. П. Боткин, – будут, пожалуй, думать, что так как он был в последнее время человеком мало религиозным (? – Л. А.),то все вообще эти сюжеты были им трактованы не в христианском смысле; но совершенно наоборот, начиная с первого и до последнего, все проникнуты истинно-христианским пониманием Евангелия, и каждая композиция, отдельно взятая, могла бы служить лучшим украшением какого хотите храма…

Христос, идущий с проповеди; Христос между учениками, говорящий о царствии небесном; Христос, сидящий между свитками Свящ. Писания; встречающий Никодима; двор, из которого Богоматерь и жены смотрят на распятого Христа, Распятие, Положение во гроб – все это принадлежит к таким композициям, которые, раз увидевши, никогда не забудешь».

Добавим одну небольшую, но существенную деталь. Работая над эскизом «Христос, проповедующий в Соломоновом храме» и добиваясь археологической верности, А. Иванов потратил много времени на изучение Соломонова храма по тем английским изданиям, которые появились в последние годы, постоянно советовался с братом Сергеем Андреевичем.

Ему важна была, как и во всем, первоистина.

* * *

В то время в России много говорили о том, что неожиданно возникший спор о Святых местах, в который все очевиднее втягивались католики и православное духовенство, отстаивающее право обладания ключами от Вифлеемского храма, поддерживаемые, соответственно, Францией и Россией, не случаен, а только следствие тайно разыгрываемой игры, целью которой было столкнуть православную Россию с католической и протестантской Европой.

– Славянское влияние, распространяемое на Балканах, пугает Европу, – говорилось в том же доме Аксаковых. – Объединившись, она выступит против нашего государства и оставит его в одиночестве.

– Они мечтают смести Россию монархическую, – замечал кто-то из гостей Аксаковых. – Тогда будет устранено труднопреодолимое препятствие к развитию и распространению настоящей, как утверждают в Европе, общечеловеческой, то есть европейской или германо-романской цивилизации. Россия же, все мы в том уверены, не есть лишь бесформенная и инертная масса, пригодная исключительно к тому, чтобы быть вылитой в любую форму европейской цивилизации и покрытой, по желанию, лоском английским, немецким или французским. Россия есть живой организм. Она таит в себе, в глубине своего существа собственный нравственный закон, собственный умственный и духовный уклад, и основная задача русского духа состоит в том, чтобы выявить эту идею, этот идеал русской жизни. Скажу вам, только в церкви наше спасение. Против нее и ведется, и вестись будет неустанная, непримиримая борьба.

Время покажет, сколь справедливы были в своих суждениях собеседники, собиравшиеся в старом московском особняке.

Вопрос о святых местах давно беспокоил императора Николая I в связи с домогательствами католиков. Еще в 1839 году он говорил флигель-адъютанту графу А. А. Ржевускому, отправляемому им к султану Абдул-Меджиду и египетскому паше Мехмед-Али:

– Конечно, охрана святых мест должна была нам принадлежать безраздельно, или, по крайней мере, мы должны были иметь там более широкие права, чем латиняне. Это покровительство христианам французов смешно. В Турции и в Сирии больше православных, чем католиков, и наследие восточных императоров не принадлежит Франции.

Обострил вопрос Наполеон III. Нуждаясь в поддержке разных кругов во Франции, в частности католичества, он стал требовать от султана прав католиков в Святых местах. Последние получили ключи от храма Воскресения, принадлежавшие ранее православным грекам.

Спор о святых местах в Палестине, а точнее сказать, о праве владения ключами от Вифлеемского храма, начатый в 1850 году, стал прологом к Крымской войне. Претензии, высказанные православной и католической церквами на исключительное владение палестинскими святынями христианства, находящимися на территории Османской империи, вызовут дипломатический конфликт между Россией и Францией.

В сентябре 1853 года Турция объявила войну России.

27 октября французский и английский флот вошли в Босфор. 20 октября Россия объявила войну Турции.

В Англии принялись довольно потирать руки. Задуманное претворялось в жизнь. Этому немало поспособствовал и министр иностранных дел России граф Карл Нессельроде, связанный многими нитями с политическими салонами Парижа и Вены.

В ведомстве министра иностранных дел России большинство ключевых постов тогда занимали «немцы», сторонники графа Нессельроде, о чем многозначительно писали в 1848 году активные участники кёльнского «Демократического общества» К. Маркс и Ф. Энгельс: «Вся русская политика и дипломатия осуществляется, за немногими исключениями, руками немцев или русских немцев… Тут на первом месте граф Нессельроде – немецкий еврей; затем барон Мейендорф, посланник в Берлине, из Эстляндии… В Австрии работает граф Медем, курляндец, с несколькими помощниками, в их числе некий г-н Фотон, – все немцы. Барон фон Бруинов, русский посланник в Лондоне, тоже курляндец… Это лишь немногие примеры. Мы могли бы привести еще несколько дюжин таких примеров…» [156]156
  Маркс К., Энгельс Ф.Сочинения. Т. 6. С. 156.


[Закрыть]

В марте 1854 года Англия и Франция объявили войну России. Австрия и Пруссия поддержали их. Прусский король Фридрих-Вильгельм IV, брат императрицы Александры Феодоровны, некоторое время колебался. Но 20 апреля 1854 года Пруссия заключила в Вене договор с Австрией…

«…негодование Имп. Николая I вызвало поведение Пруссии, своим существованием во время господства в Европе Наполеона I обязанной России и ею окончательно освобожденной от его гнета», – писал историк Н. Тальберг. – Но там приобрели значение те силы, о планах которых писал Бисмарк, говоря о положении в Европе в середине прошлого столетия: «В этой обстановке наша либеральная партия вела курьезную двойную игру. Я вспоминаю объемистый меморандум, циркулировавший среди этих господ к которым они, между прочим, и меня старались привлечь на свою сторону. В нем указывалась цель, к которой якобы должна стремиться Пруссия, как авангард Европы, а именно: расчленение России, отторжение от нее прибалтийских стран, с Петербургом включительно, в пользу Швеции и Пруссии, а также восстановление Польши в ее максимальных границах, остаток же России должен был быть расколот на Великороссию и Украину…»

8 апреля 1854 года союзный флот в числе 28 судов бомбардировал впервые Одессу, повторив бомбардировку через два дня, в Страстную субботу. Неудачей оказалась попытка высадиться. Жителей города ободрял своими проповедями знаменитый владыка Иннокентий (Борисов), архиепископ Херсонский [157]157
  Тальберг Н.Человек вполне русский. Император Николай I в свете исторической правды. В кн.: Тальберг Николай. Очерки истории Императорской России от Николая 1 до Царя-Мучен и ка // Литературная учеба. 1995. № 4. С. 19–142.


[Закрыть].

Желая укрепить государственный аппарат неподкупными исполнителями своей воли, государь решается очистить его от засилья «немцев». Летом 1854 года он, отметая возражения Нессельроде, назначает послом в Вене князя А. М. Горчакова. На недоуменный возглас графа Нессельроде, противящегося этому назначению, Николай Павлович решительно заявит: «Я назначил его потому, что он русский».

Тем временем вражеские эскадры входят в Черное, Баренцево, Белое моря и в Финский залив. Под огнем англичан и французов оказались Севастополь, Керчь, Кронштадт…

В разгар военных событий, в феврале 1856 года, скончался государь Николай Павлович. У современников не было сомнений, что «его убили последние политические события и не столько война и ее неудачи, сколько озлобление и низость не только его врагов, но и тех, в ком он видел своих союзников и друзей» [158]158
  В Риме известие о внезапной кончине государя художникам принес И. К. Макаров. «Сидели мы в траттории Бель Арте, – вспоминал художник А. Боголюбов, – и И. К. Макаров принес эту потрясающую новость. Война уже кипела в Крыму. Нас все били. Да, били, хотя товарищи севастопольцы геройски держались в своих окопах. Побежали в церковь посольскую и целую неделю ходили на панихиды. Кн. Григорий Волконский, наш попечитель, привел нас к присяге, и долго мы бродили по Риму, как ошпаренные, замолкли песни на улицах, где мы, не стесняясь, со свистом и гиканьем певали „Вниз по матушке по Волге“ или „Комаринскую…“»


[Закрыть].

В марте 1856 года Россия подписала унизительный мир в Париже.

Впрочем, мы забежали вперед. Но, прежде чем возвратиться к годам предшествующим, скажем: все в России следили за ходом Крымской войны, за боями в Севастополе…

Никогда, казалось, после войны 1812 года не были так едины русские люди. Необыкновенное чувство патриотизма поднималось в обществе.

Не могло не коснуться оно и русских художников, проживавших в Риме.

* * *

Начиная с 1835 года на Западе, в богословском мире, пребывавшем до той поры в каком-то особенном затишье, вспыхнула ожесточенная борьба религии с философией.

Участниками ее становились известные ученые-богословы как католического, так и протестантского мира: с одной стороны – Штраус, Мишле, Фишер, Вейсе, Бруно Бауэр и множество их подражателей и популяризаторов вроде Ренана; а с другой – Штейфель, Толлкж, Неандер, Ульман, Гешель и др. Не осталось в стороне и православное богословие, уже по одному тому, что был сделан вызов не католичеству и протестантству, а христианству вообще.

Бросил вызов и тюбингенский теолог Давид Фридрих Штраус, выпустивший в 1835 году книгу «Жизнь Иисуса».

Тюбингенский университет, основанный в 1477 году, в свое время был важным центром реформаторства. С включением в состав университета евангелической семинарии или Богословского факультета, на базе его сложилась Тюбингенская школа, известная своей умеренно рационалистической критикой догматического христианства. Позже тюбингенская школа ассоциировалась с мощным и влиятельным теологическим направлением, существовавшим в 1830–1860-х годах.

Молодой магистр, сын коммерсанта, склонного к пиетизму, недавний сельский пастор Д. Ф. Штраус полагал: критика христианской догматики, которая, на его взгляд, была внутренне противоречива и пришла в конфликт с современными знаниями, решительное развенчание заскорузлой ортодоксии будет способствовать сохранению и спасению христианства.

Такое стремление к обновленчеству 27-летнего Д. Ф. Штрауса могло бы встретить понимание и поддержку в церковной среде, если бы программа магистра не предполагала разрушения наиболее консервативного, с его точки зрения, догмата Церкви – признания Иисуса сыном Божьим.

Не случайно книга Д. Ф. Штрауса посвящена жизни Иисуса, то есть исторической личности. Прибавление «Христос» (то есть «Помазанник») автором книги отрицается, так как оно является указанием на духовное помазание Богом-Отцом.

Тюбингенский магистр, репетент того древнейшего почтеннейшего учреждения, которое гордилось именами Бенгля, Штора, Флатта и Штейфеля, по-своему свел счет всей евангельской теории.

Оказалось, вся евангельская история есть миф. Величественное же здание христианства, его история построены на песке, а 18 веков, пережитых почти половиною всего человечества, нужно ниспровергнуть в пропасть, ибо человечество жило пустыми иллюзиями, мифами, баснями.

Возбуждение, вызванное сочинением Штрауса вначале только в Тюбингене и Вюртемберге, вскоре, как неудержимый поток горячей лавы, разлилось по всей Германии, пересекло ее границы…

Не прошло и пяти лет, как сочинение Штрауса выдержало четыре издания…

Вздремнувшее было немецкое богословие мгновенно встало на ноги.

«Год 1835 был для рационалистического богословия тем же, чем 1848 – для жизни Европы государственной, потому что сочинение Штрауса „Жизнь Иисуса“ имело такое же значение для западного богословия, какое революция 1848 года для западноевропейских государств», – писал священник Т. Буткевич [159]159
  Буткевич Т.Жизнь Господа нашего Иисуса Христа. СПб., 1887. Предисловие к первому изданию.


[Закрыть].

В папском Риме книга Д. Ф. Штрауса была строжайше запрещена. Но немецкий пейзажист Рейнгард получил ее контрабандой. Старому художнику книгу доставили в чемодане баварского короля Людвига.

А. Иванов мог узнать от Рейнгарда о секретной посылке, но прочитать книгу все равно не смог бы, она была на немецком языке, которым он не владел.

Познакомился с ней А. Иванов в 50-х годах во французском переводе Литтре.

Он не мог не заинтересоваться ею. Не мог потому, что книга затрагивала тему, занимающую его уже более десятка лет.

Критические же замечания, относящиеся к толкованию Жизни и Деяниям Христа, еще более должны были заинтересовать его. Он во всем искал новых сведений, уточнений к изучаемым историческим событиям.

И потому так понятно его стремление овладеть книгой.

«Мы, русские исторические живописцы, покамест стоим под линиею запрещения, дожидаясь с нетерпением благоприятного часа к открытию необходимых для нас исторических сведений и разборов, – писал он 7 ноября 1851 года из Рима не установленному лицу. – В этом виде я пробовал говорить с вами в Альбано о книге…<„Жизнь Иисуса“ Штрауса. Перевод г. Литтре>, выданной недавно в Париже. Вы сами видели, с какою жаждою я искал через вас добыть эту важную [строжайше запрещенную] книгу, но все прервалось вашею болезнью…»

Но кто, как не А. Иванов, мог бы повторить вслед за священником Т. Буткевичем: «Евангельские факты по своему происхождению – иудейского народа, который, как можно судить по его литературным и историческим памятникам, в этом отношении стоит совершенно одиноко между всеми другими древними народами, так как – это можно назвать народно-психологическим чудом – он никогда не имел мифологии и даже никогда не мог иметь ее, потому что в своих теологических воззрениях он вышел из совершеннейшего, чистейшего монотеизма [160]160
  Единоначалие – религия, признающая только одного Бога.


[Закрыть]и всегда с энергиею и традиционною преданностью придерживался его в течение всей своей многовековой истории».

Да, иудейский народ имел довольно живое и глубокое чувство природы;и это чувство, кажется, ни у одного народа древности не выступает в такой чистоте и свежести, как у иудеев. «Но у евреев, – замечает Т. Буткевич, – это чувство служило лишь к прославлению Творца природы, как личного Бога, а не к боготворению самой природы. Да, евреи имели также живую, чрезвычайно богатую образами и отважно-смелую фантазию, – эминентно-творческую силу; но эта сила, эта фантазия их была всегда только на внутреннюю жизнь их, проникнута миром религиозной мысли, весьма мало касаясь чувственного мира, будучи почти чуждою всякой пластичности и конкретной идеализации индивидуального, – вследствие чего евреи были совершенно неспособны к боготворению природы. Поэзия евреев была неспособна произвести ни эпоса, ни драмы; она ограничивалась, как известно, исключительно одною только религиозною лирикою – гимнами и псалмами. Наконец, нельзя не сказать и о том, что евреи совершенно не имели своей самостоятельной пластики, равно как и живописи. И если по этому поводу нам могут указать на строгое запрещение в этом отношении иудейской религии, т. е. на заповедь – не делать себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что в воде ниже земли, – то этим лишь подтвердят нашу мысль, как эти главные мифологические элементы были чужды самому духу и характеру иудейского народа. Правда, иногда иудеи отпадали от почитания истинного Бога; но и тут они являлись верными себе: они не творили себе новых богов или идолов, а целиком заимствовали их лишь от соседних идолопоклоннических народов…

Мало того, образ Христа не только не может быть назван продуктом мифического иудейскогомышления, но с иудейской точки зрения того времени [161]161
  Автор, по-видимому, имеет в виду фарисеев – ревнителей религиозного национального учения, так называемых «законников», пользовавшихся большим влиянием у израильского народа, и саддукеев, основу религиозного мировоззрения которых составляла Тора – единственная книга, авторитет которой они полностью признавали. Среда фарисеев была неоднородна. Фарисеем был Савл из Торса, ставший апостолом Павлом. Первые ученики Иисуса Христа в основном были из числа иудеев.


[Закрыть], как и всего последующего, он даже был нетерпим среди иудейства, почему и Христос не только провел в борьбе с представителями иудейства тогдашнего времени всю свою земную жизнь, но даже и умер смертию преступника…

Ясно, что для иудеев он был совершенно чужим; ясно, что он не был продуктом современного иудейства, а явился среди него извне или, как говорит в Евангелии сам Христос, – был послан от Бога…

Наконец, мифическое понимание евангельской истории является совершенно невозможным и по другим причинам. Образование мифологических представлений совершается обыкновенно лишь в темный период доисторических времен того или другого народа и притом совершается не отдельными лицами, а народными массами. Напротив, начало нашей эры, факты, сообщаемые нам нашими каноническими Евангелиями, принадлежат уже времени вполне историческому. И что евангельская история, т. е. предание о жизни Господа нашего Иисуса Христа, не принадлежит к области измышления праздной народной фантазии или к периоду мифических образований, – это факт, против которого спорить невозможно… Кроме того, некоторые иудейские национальные предания о жизни и деятельности Иисуса Христа содержатся и в известном сборнике иудейском – талмуде… Невероятно и совершенно неправдоподобно, чтобы составители этого сборника заимствовали что-либо из наших канонических Евангелий; то, что рассказывается в нем об Иисусе Христе, основывается несомненно на национальных… иудейских преданиях…

Действительно, – в этом нужно сознаться, – содержание евангельской истории слишком возвышенно и почти непостижимо для ограниченного рассудка человеческого; а потому так громко высказываемое неверие в него со стороны западной отрицательной критики нас ничуть не удивляет. Если весть мироносиц о Воскресении Господа нашего Иисуса Христа самим апостолам, людям высоконравственным, непосредственным свидетелям и очевидцам евангельской истории, показалась пустою, и они не поверили ей, – если апостолам явились „яко лжа глаголы их“, – то каким образом возможно требовать веры в этот необычайный факт от какого-нибудь Штрауса».

Мы привели столь значительную выдержку из книги православного священника Т. Буткевича не случайно.

Полагаем, мысли, отражающие позицию русской православной церкви в XIX веке, могли занимать и А. Иванова.

К Д. Ф. Штраусу художник заглянет в 1857 году, после курса лечения в Остенде, и посетит магистра в небольшом немецком городке около Штутгарта.

Беседы двух стариков шли, по собственным словам Александра Иванова (в передаче И. М. Сеченова), туговато: живописец не говорил ни на каком другом языке, кроме итальянского, а Штраус по-итальянски не говорил и, чтобы быть понятным собеседнику, говорил по-латыни. «Тем не менее, – писал И. М. Сеченов, – старик наш приобрел, по указанию Штрауса, несколько книг и между ними одну очень важную для него на английском языке… в которой описывался храм Соломона из времен Христа по Иосифу Флавию» [162]162
  Сеченов И. М.Автобиографические записки. М., 1952. С. 128–134. Будущий ученый познакомился с А. А. Ивановым в Риме в 1857 году. «Узнав, что я немного маракую по-английски, – вспоминал И. М. Сеченов, – он убедительно просил меня просмотреть эту книгу и помочь ему сличить показания относительно размеров стен и внутреннего устройства храма с данными других источников, по которым он уже начал вычерчивать план храма. Я, разумеется, с радостью согласился, и дело устроилось следующим образом: несколько раз в неделю я приходил в его квартиру, читал ему английскую книгу по-русски, а он, сидя за начерченным планом с циркулем в руке, то сверял размеры, то вносил казавшееся ему нужным в свою записную книжку. Если бы я не прерывал самовольно по временам чтения, чтобы покурить и сказать несколько слов, относящихся к делу, то старик, наверное, оставлял бы меня читать без передыху часы, – так увлекался он работой, продолжавшейся, обыкновенно, вплоть до обеденного времени…»


[Закрыть].

Приведем замечание Н. Машковцева, с которым трудно не согласиться:

«Зуммер признает (на основании своего подробного анализа отдельных эскизов <Иванова>), что дух иронии и злой насмешливости, пронизывающий книгу Штрауса, вовсе никак не отразился в эскизах… Художник почерпал в ней только фактические указания, и в этом отношении книга Штрауса была для него таким же драгоценным источником, как <например>, книга Мунса о палестинском пейзаже. Штраус мог дать Иванову темы и группировку их в систему. Но это и было как раз наименее самостоятельной частью труда Штрауса, именно той его частью, которую правильнее рассматривать как систематическую сводку всего огромного материала по мессианизму. И в том, что Иванов принял эту часть книги и систему, вытекающую из материала (а не сочиненную Штраусом) нельзя видеть идейного согласия художника с духом штраусовской „Жизни Иисуса“. Идея храма, расписанного картинами библейской и евангельской истории и истории христианства, возникла у Иванова (совершенно самостоятельно и задолго до чтения Штрауса) как развитие его „Явления Мессии“… Система росписей была ничем иным, как новой интерпретацией „Явления Христа“, следовательно, самостоятельной исконной Ивановской идеей, но отнюдь не пропагандой взглядов Штрауса» [163]163
  Машковцев Н. Г.Творческий путь Александра Иванова // Аполлон. 1916. № 6, 7. С. 39.


[Закрыть].

И как тут не вспомнить слова, написанные Александром Ивановым брату из Петербурга, после посещения Академии художеств, незадолго до своей кончины:

«…По-моему, однако же, tableaux de genre в России есть совершенное разрушение наших лучших сил или яснее: размен всех сил на мелочи и вздоры в угодность развратной публике, получившей свое образование в упадающей теперь Европе…»

Не явный ли отзвук и оценки того же самого Штрауса слышны здесь?

И тогда достоверной выглядит легенда, сохранившаяся в среде художников, о свидании А. Иванова с Д. Ф. Штраусом.

«Для ученой оценки замысла своей картины „Явление Христа“, – гласит она, – Иванов мечтал познакомиться со Штраусом, книга которого ему чрезвычайно понравилась. Он рассказывал про этого профессора всем своим немногочисленным знакомым.

– Мне интересно, одобрит ли он ее замысел с исторической, религиозной и философской точек зрения, – говорил он.

Наконец Иванов встретился с Штраусом. Вышел конфуз: Иванов говорил на итальянском, а Штраус – по-латыни. Оба с трудом понимали друг друга.

– Чрезвычайно интересно. Желаю успеха, – вежливо произнес Штраус в конце аудиенции те немногочисленные слова, что он знал по-итальянски.

– Salut! – столь же вежливо сказал единственное, что ему вспомнилось из латыни, Иванов. И добавил уже по-русски:

– Чтоб ты провалился!..»