Текст книги "Часы"
Автор книги: Лев Вайсенберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Фотографии, письма, открытки
Я познакомился с Артуром Гемсом, лейтенантом эм-джи-си. Эм-джи-си – это начальные буквы Machine Gun Corps, что означает – отряд пулеметчиков.
Артуру Гемсу двадцать два года. Лицо его смуглое, матовое, как у креола, совсем не похожее на веснушчатые. обожженные солнцем лица его товарищей. Он хорошо сложен, среднего роста. Черные блестящие волосы разделены посредине пробором и зачесаны назад. Это признак хорошего тона: просто на пробор – фатовато, только назад – чопорно.
Гемс пригласил меня зайти к нему в комнату.
Гемс мне показался очень обходительным, мягким. Он весело и музыкально играл на рояле военные песенки, особенно «Вытри глазки, дитя», и с легкостью подобрал нашу наурскую и Шамиля. Он был непохож на майора Андерсона, на Брукса, на капитана Хауса, всех эти тяжеловесных колониальных воителей. Он был жизнерадостен и прост в обращении. Мы быстро разговорились. Его вдохновляло вино, выпитое в изрядном количестве, а меня – любовь семнадцатилетнего парня к людям из-за моря. «Пенджаб, Месопотамия, Персия», – шуршало в его словах. Мы не успели оглянуться, как пролетел вечер.
В ближайшие дни я еще раз посетил Артура Гемса.
Артур – мастер приготовлять алкогольные смеси. Он научился этому у своего двоюродного брата, студента-оксфордца. Вот Гемс стоит перед шкафчиком с полураскрытыми дверцами. Два бокала наполняются смесью. Она образует столбик цветов радуги. Я сижу на диване. Это уже четвертая пара бокалов. Я перелистываю «The Jungle Book» (Книгу джунглей) Киплинга, с печатью полковой библиотеки. Волки, тигры шныряют в зарослях, обезьяны прыгают с ветки на ветку, шуршат в сухих листьях ленивые змеи. Маугли, смелый, ходит среди них.
– Артур, – спрашиваю я, – вы любите Киплинга?
– Хороший писатель, – отвечает Гемс и наполняет пятую пару бокалов.
На чужбине люди в хаки, выпив, любят рассказать о себе. Чужая земля закрывает дверь прошлого, а хаки уничтожает лицо. Но выпитое приоткрывает затворенную дверь и за руку уводит воина в многообразное прошлое. Выпитое пробивает окно в неясное, но, вероятно, хорошее будущее.
Вот и Гемс хочет рассказать о себе. Он угощает меня, хлопочет. Глаза Гемса блестят. Он вытягивает из-под кровати добротный чемодан, не торопясь открывает его ключиком, отодвигает чехол, вынимает папку дорогой красной кожи. На стол вываливаются письма, открытки, фотографии.
Гемс показывает мне фотографии – одну, другую, третью. Я вижу белый красивый дом с колоннами – Виктория, – он окружен садом. Четкие дорожки серпом уходят в темную глубь. Сад окаймлен высокой железной оградой. Возле колонны, возле окна стоят две стройные девушки в белых платьях, в белых туфлях, с теннисными ракетками в руках.
– Это наш дом, – говорит Гемс, придвигая мне фотографию. – Это наш сад. Это моя невеста. – Он указывает на одну из девушек.
Голова моя кружится от выпитой смеси. Глянцевитые фото мелькают в моих глазах. Я внимательно разглядываю невесту Гемса – девушку в белом платье, в белых туфлях и с теннисной ракеткой в руке.
«Наш дом», «наш сад», «моя невеста» – шумит в моей голове. «Счастливчик этот лейтенант Гемс!..» И вдруг – забавные мысли врываются в мою голову: «У меня нет дома, нет сада, нет даже невесты…»
Вечерами после работы я захожу к Лесли в казарму. Длинная узкая комната по-больничному уставлена рядом кроватей. Меня уже знают здесь, ко мне относятся дружелюбно почти все. Лесли усаживает меня к себе на кровать. У окна два уорстерширца играют в карты. Парнелл, теперь сосед Лесли, занят уборкой своего имущества.
Над кроватью второго соседа Лесли, справа, я вижу открытки, аляповатые лубочные военные открытки.
«Вы нужны для борьбы с гуннами. Вот для вас свободное место» – с наглой вежливостью крупье зазывает открытка, предлагая пустое место в шеренге вояк.
«Что ты делал во время великой войны с германскими вандалами?» – спрашивает на другой открытке розовощекий мальчонка, теребя смущенного отца в штатском.
– Война окончилась, – говорит вдруг Парнелл, бросая на меня косой взгляд, – какого черта мы торчим здесь?
– Спроси об этом генерала Томсона, – доносится с другого конца комнаты голос Крабба, – он знает.
– Лесли, – продолжает Парнелл, не обращая внимания на совет: – ты только послушай, как она пишет, эта девочка: «Папа, милый, теперь Рози выздоровела, и мы так ждем тебя каждое утро…»
Парнелл читает нам все письмо. Мы сидим, внимательно слушая. На кровати лежит фото. Это – Рози. Мы передаем фото из рук в руки. Какая она худенькая после болезни, коротко остриженная, по-мальчишьи, круглоголовая. Парнелл задумчиво смотрит в окно. Как долго молчит он, этот ирландец. Сумерки лезут в окно, и молчание становится тягостным. Но нам неудобно прерывать его. Крабб с другого конца комнаты прокалывает его, как нарыв:
– А как насчет этого, Парнелл? – он насмешливо кивает головой на открытки.
Парнелл вздрагивает, точно оторвавшись от сна, и обычная хмурость овладевает им.
– Пусть они все сгорят, – ворчит он, ложась на кровать к ним спиной.
Мне пора уходить. Я прощаюсь с Лесли.
«Что ты делал во время великой войны с германскими вандалами?» – спрашивает на открытке розовощекий упрямец.
«War Department Edition» (издание военного министерства) – вижу я крохотную подпись в углу открытки.
Герои Англии
Новый человек прибыл в сэттльмент. Он ходит плечом к плечу с майором Андерсоном, с мистером Твидом. Он в офицерском френче, только закрытом наглухо, в белом твердом воротничке. Он высокий, тонкий, как свечка. На его длинном носу золотые очки, в руке у него палка и книга.
Дик шаман, с пеной у рта бьющий в бубен, мерзок мулла, залитый кровью «шахсей-вахсей», грязен и пьян русский поп. Как благообразен с виду по сравнению с ними брат их – английский пастор. Новый человек прибыл в сэттльмент – пастор Огестин Роуз.
По воскресеньям пастор Роуз ведет службу в лютеранской церкви, узкие стекла которой прячут солнечный свет. В будни пастор неустанно печется о своем детище, местном отделении YMCA. Эти четыре буквы обозначают «ассоциацию христианской молодежи», а пастор Роуз – глава отделения. YMCA ведет работу среди томми и знает, чем их завлечь – кантин YMCA самый лучший в городе – шоколад, печенье, сгущенное молоко. После унылых докладов томми оживляются в столовой кантина за чаем.
– Вы конторщик мистера Твида? – останавливает меня на лестнице пастор Роуз.
– Да, а в чем дело?..
– Очень рад вас видеть, молодой человек. Я – пастор Роуз, глава YMCA. Мистер Твид говорил мне о вас. – Пастор Роуз берет меня за плечо своей костлявой рукой. – Вы состоите членом YMCA?
– Нет, говорю я, – не состою, – и делаю движение чтобы уйти.
– Тем не менее, приходите к нам, – говорит пастор Роуз, не снимая руки с моего плеча и заглядывая мне в глада.
Вот кусок беседы, проведенной пастором Роузом с солдатами и услышанной мной краешком уха:
«Англия, – говорил пастор Роуз, – великая страна. И Англия, – говорил пастор Роуз, – имеет много героев. Вспомните, – говорил он, – Ричарда Львиное Сердце, всю жизнь! бившегося за гроб господень. Вспомните Кромвеля, сражавшегося да протестантскую веру и прорубавшего путь к своей цели, как дровосек прорубает себе дорогу сквозь лес – с топором в руке. Пусть живет в вашей памяти герой Англии, великий моряк, адмирал Нельсон, разбивший эскадру франко-испанцев и умерший за короля.
«Английские герои, – обобщал пастор Роуз. – несут народам цивилизацию. Но как часто, – с грустью покачивал головой пастор, – дурные люди мешают героям… Ну, возьмем пример. Вот все мы носим теперь хорошую дешевую одежду. Задумываемся ли мы над тем кому, кроме господа, мы обязаны ей? Если и задумываемся, то очень редко. А между тем, хорошей одеждой мы обязаны насадителям ткацких и прядильных машин, Джемсу Харгревсу из Неттингэма, назвавшему свою прядильную машину «Дженни» в честь крошки-дочери. Еще мы обязаны Аркрайту и священнику Картрайту, построившим ткацкую фабрику.
«И что же сделали дурные, темные люди? Дурные, темные люди, громилы и воры, подняли целую войну против Харгревса, – они ходили по городу, точно обезумев ломали и жгли хрупкие веретена «Дженни». Сброд поджег и разграбил фабрики, построенные Аркрайтом и священником Картрайтом. Это известный и, надо сказать, позорный факт английской истории. А сейчас, разве мало дурных люден, врагов Англии, хотят уничтожить цивилизацию. которую мы несем народам менее цивилизованным?..»
Так беседовал пастор Роуз с солдатами.
– Томми! – вырвалось у меня, когда он вышел из комнаты. – Пастор Роуз исказил факт истории…
И все обернулись ко мне. И я увидел голубые глаза Лесли Рида, и широкое лицо повара Парнелла, и рыжие волосы Эйр она Колли, электромеханика службы связи. Я стоял у окна, и свежий ветер, смешанный с солнцем, залетал в комнату.
– Томми! – повторил я и поднял руку. – Я помню, когда я был в школе, в Лондоне, наша учительница, мисс Гузберри, говорила нам вот так же, как пастор. Она была из Армии Спасения, худогрудая старая дева, и крупинки соли в ней не было. Она держала руки по швам, говоря с генералом… А мой отец, – и сердце мое забилось мальчишеской гордостью и голос стал громким, – мой отец говорил по-другому. Слушайте, как говорил мой отец: «Хлеб и картофель – вот все, что ели ткачи в свои лучшие дни. Вода – вот все, что они пили. Дети их стояли у веретен от восхода солнца до полной тьмы. Это машины оторвали ткачей от родных полей. Это голод и отчаяние подбили гибнущих людей мстить машинам промышленников. А правительство бросило им в ответ смертную казнь. Много ткачей было повешено».
– Томми! – сказал я в третий раз. и никто не прерывал меня, хотя в соседней комнате в солдатских кружках стыл чай, а красные плитки шоколада и печение «Мэри >, которым щеголял YMCA, лежали нетронутыми. – Ткачи, повешенные на деревьях графства Ноттингэм, – сказал я, – ваши старшие братья. Они подняли борьбу против промышленников. Это была заря революции. А пастор Роуз назвал ваших братьев громилами, ворами. Пастор Роуз исказил факт истории…
– Правильно, Лен, – сказал Лесли Рид, хотя о промышленной истории Англии знал не больше, чем о художнике Уистлере.
– Правильно, – сказал Эйрон Колли, электромеханик.
И повар Парнелл «казал:
– Правильно.
А сержант Брукс ждал, не «кажет ли еще кто-нибудь: «правильно». И так как все замолчали, он сам спросил, поглядывая крысьими своими глазами то на меня, то на Лесли и Эйрона Колли, стоявших рядком, то на повара Парнелла:
– Выходит по-вашему, что пастор Роуз врал?
– Да, – сказал я и тоже посмотрел на Лесли, на Эйрона Колли, на повара Парнелла и на всех, взявших меня в дружное кольцо, томми. – Пастор Роуз исказил факт истории. Впрочем, кто огорчен, может утешиться – был в его словах и кусок правды. Томми! Вот кусок правды, затесавшийся в словах пастора Роуза: «История Англии имеет много героев».
Индивидуальный пакет
К югу от снежно-голубого хребта есть страна. Между двумя морями. На западе, куда падает в воду солнце, растут дремучие широколиственные леса, переплетенные лианами. Порой лианы так жгуче обнимают деревья, что через них можно пробраться лишь с топором. Возле же самого моря – вечно зеленые пальмы, мандарины, лимоны, чайное дерево, японские камелии, апельсины.
В этом краю виноградную лозу почти не надо возделывать: дикая, она роскошно цветет даже в лесах, перебрасывается с дерева на дерево. Осенью, когда листья желтеют и опадают, все крестьяне, от мала до велика, с зари до заката работают в пожелтевших садах. По вечерам давят виноград загорелыми ногами и собирают сок в глиняных кувшинах-гигантах, врытых в землю. А земля дает марганец, ячмень, кукурузу, пшеницу.
На юге страны есть богатые пастбища. Блестит на солнце шерсть коз и овец. А на востоке, у междуречья – поля риса и хлопка. Этот рис брат персидскому рису, с такими же стройными стеблями – иной раз с девичий рост, – листья которых широки и по краям шероховаты. В устье большой реки и в море у побережья ловится красная рыба – большеротые белуги, шипы, осетры и белая рыба – судаки, воблы, лещи.
Там, где хребет спускается к морю, есть полуостров в форме птичьего клюва. Желтые пески покрывают его. ветры дуют над ним. В недрах его таится драгоценная нефть. Нефть движет корабли, аэропланы, автомобили, сельскохозяйственные орудия. Нефтью смазывают машины, освещают дома. Без нефти, как замерзшие птицы, упали бы аэропланы.
Вот всей этой страной от моря до моря, к югу от снежноголубого хребта, хотят завладеть! незваные гости. Они хотят вырубить широколиственные леса Грузии. Хотят вырвать из недр земли марганец Чиатур. Хотят отрясти отягощенные плодами ветви по берегу Черного моря. Каспийская осетровая икра щекочет их нёбо, а сок винограда, впитавшего влагу реки Алазани, пьянит кровь и зовет к воинским подвигам не хуже хмеля Сэррэя, сидра Девоншира, шотландского виски. Русский табак кажется им нежнее Виргинии. Им нравится украшать, плечи своих женщин шелком Гокчая, шалями из козьего пуха с южных нагорий. Риса и хлопка Пенджаба. Ауда, Бенгалии им недостаточно.
Но больше всего их манит нефть, драгоценная нефть, которую так трудно родит земля и которая так нужна им. «Кто будет владеть нефтью – будет владеть миром», – еще много лет назад сказал лорд Фишер в штабе империалистов.
Вот всей этой страной хотят завладеть незваные гости: в Париже идут переговоры о выдаче Англии мандата на Закавказье.
Я забыл еще кое-что сказать об этих гостях. Вот что: в знак благодарности они покажут нам угрюмые дула ли-энфильдовских винтовок и пулеметы механика Льюиса.
Сергей, Лесли, я – поднимаемся на гору. Синий залив и город остаются внизу. «Президент Крюгер» становится маленьким. Мы видим лодчонки, жмущиеся к пристаням, точно дети к коленям матери. Весна. Солнце прогревает наши плечи и спины.
Наконец мы на горе. Мы пересекаем неогражденное мусульманское кладбище, последний, приют нищеты. Об этом говорят низенькие надгробные памятники, похожие на придорожные камни. Аллах сулит ласки гурий и мед и вино в будущем мире, – к чему же родным бедняка тратить деньги на изваяния?
Вот и кладбище позади. Степь лежит перед нами, желтая степь. Мы движемся к Волчьим Воротам. Еще недавно здесь шли Зои с турками. Лесли нагибается и подымает ржавый осколок снаряда. Он молча разглядывает его. а затем со всего размаха кидает вдаль, к морю. Мы мало говорим, шагаем лениво. Все трое мы оказались в этот день свободными. Мы пришли сюда подышать свежим воздухом.
Вдруг я обнаруживаю островок зелени. Необычайный и чуждый среди желтых песков. Он только расцвел, видимо. Мы делаем привал на зеленой площадке. Пьем воду из фляжки Лесли. Я ложусь на спину. Лесли возле меня. Он смотрит на юг, на далекое, море. Сергей сидит к нему боком, свесив голову. Разгоряченная спина моя чувствует свежесть зелени. Я жую сожженную солнцем травинку. Я протыкаю ее между зубами.
– Сергей, – говорю я: – эти черти снова отправили сегодня два состава по тридцать цистерн. Это значит – пятьдесят цистерн по полторы тысячи пудов, нет, даже больше – около ста тысяч пудов. Я слышал, Твид говорил с Андерсоном, что англичане поставили условие: тридцать цистерн ежедневно в Батум, да еще – я не разобрал точно – семьсот пятьдесят тысяч пудов ежемесячно. Это в то время, когда в Россию не вывезено ни одной капли вот уже столько месяцев…
– Не в этом беда, – угрюмо возражает Сергей: – вывозили и больше. Вот лет двадцать тому назад, кажется, в один год вывезли чуть не сто миллионов пудов. Беда в том, что эти сволочи хотят овладеть недрами. Тут, брат, дело опаснее. И это во всем они виноваты, эти болваны, – он кивает головой в сторону Лесли. Но тот недоуменно смотрит на Сергея своими голубыми, почти детскими глазами.
Я вспоминаю синий залив, вылинявший брезент на орудиях. флат корсара.
– Лесли, – подталкиваю я соседа локтем: – что вы думаете о приходе сюда британских войск?
Лесли не отвечает. Он отворачивает правую полу куртки и роется в сером кармашке, там, где зашит индивидуальный пакет – марлевый бинт, под – неверное спасение солдата.
– Вы что же не отвечаете? – настаиваю я.
Сергей не говорит по-английски. Он не понимает нас.
Лесли все копошится в сером кармашке. Он вытаскивает наконец сложенную вчетверо тоненькую книжонку.
«The Allies crime against Sovjet Russia», читаю я и перевожу Сергею: «Преступление союзников против Советской России». – И дальше, в переводе на русский: – «Письмо группы английских коммунистов к английским и американским солдатам».
Сергей берет меня за руку, жадно всматриваясь.
Это тоненькая книжонка. Всего страниц десять. Я раскрываю ее наугад.
«Солдаты и матросы, – читаю я, – что вы тут делаете? Зачем вы тут? Кто привел вас сюда? Вы обмануты и идете против своих братьев…»
Руки Сергея дрожат. Ветер треплет его русые волосы. Я чувствую, как бьются наши сердца.
– Ю ко́ммунист? Коммюни́ст? – торопливо, на ломаном языке говорит Сергей, пристально глядя на Лесли. Раскаяние за сорванную на солдате злобу, надежда слышатся в его голосе. Он говорит взволнованно, шепотом, хотя вокруг нас никого нет. Мы на зеленом острове, среди желтых апшеронских песков.
– Я ваш друг, – задумчиво, протяжно отвечает Лесли Рид, рядовой Уорстерширского полка британской оккупационной армии.
Сергей прочел мне копию письма товарища Коломийцева из Астрахани. С большой опаской ее передают из рук в руки. Это ужасное письмо – смесь отчаяния и надежды:
«Если в этом году бакинская нефть не будет получена Россией, то возможны тяжелые, надолго непоправимые потрясения, может быть даже полный крах. Если бы вам удалось, хотя бы путем огромных затрат, доставить в Астрахань пудов 300–500 первосортного или даже второсортного бензина, то вы буквально оживили бы здешнюю воздушную флотилию и дали бы возможность использовать стоящие мертвыми аэроистребители огромной мощности и силы…»
Запасы нефти и нефтепродуктов достигли невиданных для Баку размеров. И с каждым днем они возрастают. В резервуарах находится около трехсот миллионов пудов. Резервуары стоят отяжелелые, болынеживотые, точно дети, больные водянкой. Они пухнут от переполнения. Вот-вот нефть переплеснется наружу и потечет по улицам, обесценивая боны, выбрасывая рабочих с промыслов, сея голод и нищету, отчаяние и – революцию.
Близится день полугодовщины расстрела двадцати шести Комиссаров. Пролетарии готовятся ко всеобщей забастовке. Ждут столкновений.
Готовятся и оккупанты. За два дня до траурного шествия британский штаб присылает в газеты очередное опровержение участия Тиг-Джона в расстреле.
«Вы производите необоснованные и ложные нападки на английских офицеров…» – бессильно ворчит штаб.
В день полугодовщины в оперном театре идет митинг. Три тысячи человек спрессованы в ложах, в партере, на балконе, на галерее, в проходах. Капельдинеры с золотыми галунами сметены, как соломинки наводнением.
– Это только репетиция, – говорит Сергей, выходя на воздух из-за кулис, где мы провели весь вечер среди организаторов митинга.
На другой день я задаю нетактичный вопрос мистеру Твиду:
– Скажите, мистер Твид, как вы думаете, виновато английское командование в расстреле?
Лицо мистера Твида становятся хмурых,
– Не знаю, – отрезает он.
Я еще никогда не видел такого злого лица у мистера Твида.
Закон джунглей
До реки великой, реки Евфрата, будут пределы ваши…
(Книга Иисуса Навина.)
Границей Индия должен быть Тигр.
(Лорд Керзон.)
Я наблюдаю грызню хищников, упорную, ожесточенную. Население не видит ее. Лишь время от времени отражения борьбы, лишенные красок, падают на страницы официоза. Я наблюдаю, распутываю, я постигаю закулисную ссору двух нефтяных хищников: американского Стандарт Ойл и английского Ройал Дэтч Шелл.
Вот исходный пункт: мне известно, что в городе находится некий мистер Томас, представитель, если хотите, агент Стандарт Ойл; он стремится завязать сношения с нефтепромышленниками по вопросу о вывозе двенадцати (шесть плюс шесть) миллионов пудов керосина по тридцать четыре доллара за тонну. Это значит, в карманы промышленников притечет семь миллионов долларов. Хрустящих, настоящих американских «зеленоспинок» с портретами почтенных президентов…
Вечером я работаю за столом в конторе. Дверь из кабинета мистера Твида плотно прикрыта. К Твиду приехал гость из Тифлиса, англичанин. Видимо, Стокс. Они сидят там с обеда. О чем говорят они? О чем совещаются? Я напрягаю слух, но персидский ковер прячет их голоса.
Вдруг дверь открывается. Мистер Твид просит меня в кабинет. Гость дарит мне кивок головы.
– Переведите, пожалуйста. – протягивает мне Твид бумагу, – Лондонская контора, спешно.
Я выхожу, оставляя дверь приоткрытой. Я перевожу на английский.
«Азербайджанскому правительству сделано со стороны Стандарт-Ойл очень серьезное предложение касательно вывоза керосина по выгодной цене. Майор Руль уверяет, что в случае согласия Азербайджана британское командование и американцы пресекут всякие попытки помешать обоюдному выполнению договора. Поскольку будет подписан договор Азербайджана с американцами, со стороны британского командования будет дана всемерная помощь как по реквизиции резервуаров, уменьшению до минимума попудного сбора, так и в противодействии итальянцам, если бы последние вздумали ставить преграды, – вплоть до прекращения кредита, оказываемого Италии Соединенными штатами…»
И так далее, и так далее. Дружба между американским Стандарт-Ойл и британским командованием растет с каждой строкой.
Значит, старые враги примирились? – решаю я.
Но тут возникает одно противоречивое обстоятельство.
– Эти идиоты вместе с майором Рулем с ума сошли, – доносится до меня сквозь приотворенную дверь голос тифлиссца. – Черт их дернул связываться с американцами. Этого не будет, Твид. Мы отстоим наши позиции. Я говорю, Твид.
«Что за чертовщина? – недоумеваю я. – Посылают бумагу в Лондон, что командование готово поддерживать американцев, и тут же: черт их дернул связываться с американцами! Получается, что командование идет протий английского Шелла? Да еще в союзники берет Стандарт-Ойл? И все это после нескольких месяцев дружбы? Непонятное дело!.. С чего это снята копия, которую они отсылают в Лондон? Ах вот: «Доклад Азербайджанской, комиссии, ведущей переговоры с майором Руль относительно некоторых спорных вопросов нефтевывоза»… Но откуда у них сама копия?»
Противоречия захлестывают меня. Спустя несколько дней я читаю в газете, что сделка, предложенная со стороны Стандарт-Ойл, в совете съезда нефтепромышленников вызвала возражения. Там говорилось в таком духе:
Стандарт Ойл хочет закупить двенадцать миллионов пудов керосина? Хорошо, очень хорошо. Но что это означает? Это означает, что на мировом рынке ощущается недостаток в керосине. И следовательно и поэтому – запродажа вряд ли желательна. А если и выпускать керосин, то уж во всяком случае не через конкурента, каковым является Стандарт-Ойл, а непосредственно…
«То есть через Шелл», понимаю я.
Это из Баку-то запродажа вряд ли желательна? Из Баку, когда здесь скопилось триста миллионов пудов нефти? Когда… Я вспоминаю письмо Коломийцева, его отчаянную мольбу о трехстах пудах бензина, мольбу гибнущего от жажды. «Если в этом году бакинская нефть не будет получена Россией, то возможны тяжелые, надолго непоправимые потрясения, может быть даже полный крах. Но так не будет, не будет.
Я иду к Сергею. Он радушно встречает меня. Мы ставим чайник. Он вытаскивает из ящика стола кулек с монпансье и начатую пачку печенья. Мы сидим за столом. Что произошло за последние дни? Я признаюсь Сергею. что не в силах распутать этот англо-американско-азербайджанский клубок.
– Смотри! – Сергей сует мне под нос газету. – В Париже идут переговоры о выдаче Англии мандата на 3aкавказье. Теперь понял? Не понял? Вот дурень! Да ведь это взятка американцам. Взятка сверху, чтобы они не артачились с выдачей мандата. Томсон и Руль действуют по приказу сверху. Ну, а Шеллу, конечно, это дело не нравится. Вот он выправил ошибку Томсона и майора Руля. Понял?
– Эге!.. – смекаю я: – ты хитрый, Сергей.
Поздно вечером я ухожу от Сергея домой. По узкой темной лестнице я подымаюсь к себе в комнату. Осторожно, чтобы не задеть ведро с помоями. У нас уже спят. Южная ночь.
Я лежу на балконе на дырявом матраце и курю трубку. Из окна соседей падает сюда сноп света. Я ухитряюсь читать повесть «Маугли» Киплинга, из «Книга джунглей», взятой у Гемса. Там написано:
«Шер-Хан, Великий меняет место охоты. В будущем месяце он будет охотиться в здешних горах.
(Шер-Хан был тигр, живший у реки Вайнтунги, в двадцати милях.)
«Не имеет права, – гневно начал Отец Волк. – По закону джунглей, он не имеет права менять местожительство без надлежащего уведомления. Он распугает всю дичь на десять миль кругом, а мне – мне надо ловить за двух эти дни…»
Свет в комнате, соседей погасили, и вместе с ним исчезает услужливый луч. Приходится положить Маугли» под подушку. С моря тянет сыростью – будет моряна. Я заворачиваюсь в одеяло. Тихая южная ночь. Но мне не спится. Мысли роятся в моей голове:
«По закону джунглей тигр не имеет права менять местожительство. А мне – мне надо ловить за двух эти дни».. «Ройал Дэтч Шелл, – фантазирую я, – ты – Волк, ты облюбовал нефтяные поля Персии, Турции. Мексики, Венесуэлы и нашей страны. Но твой враг, Стандарт-Ойл, Тигр, хочет прийти сюда с тихоокеанского берега, из Калифорнии, с полей Пенсильвании, Оклахомы. Канзаса, со скалистых гор Уайоминта. Ему душно на этих полях. А по закону хищников – тигр не имеет права менять местожительство без надлежащего уведомления»…
Моряна сильнее дует с моря. Сильней тянет сыростью. Я плотней заворачиваюсь в одеяло.
«Поэт Британии! – думаю я, – ты прекрасно постиг закон джунглей, закон хищников. Почему ж ты покинул мир разумной свободы? Зачем ты ушел в джунгли, я хвойникам? Зачем ты отнял от нас ради них свою некогда свободную песнь?»
– И все-таки, – говорят англичане, глядя из окон мягких вагонов, – нам не хватает своей пшеницы. Нам не хватает масла и мяса наших норов, и шерсти наших овец. Наша кровь хочет вина и сахара, фруктов, яиц больше, чем есть на нашем острове.
– Но у нас есть уголь. Он горит в наших домнах, в паровозных, топках, в наших добрых каминах. У нас есть железо. У нас есть города железа и стали – Бирмингем, Лиддс, Шеффильд. У нас есть железно-кружевная колыбель эллинга, в Бельфасте, в которой был спеленат «Титаник».
– И трубы наших фабрик жмутся друг к другу, точно деревья в шотландских лесах. И лен, приходящий в Ульстер, ирландские девушки превращают в шелковистые ткани. Тысячи женщин Херфорда плетут соломенные дамские шляпы и шапочки.
– В округе Поттери, вблизи угольных копей, фабрики изготовляют посуду – фаянсовые супники для янтарных супов, блюда для жирных гусей, фарфоровые чашки для ароматного шоколада и кофе, глиняные горшки для картофеля.
– А в Бирмингэме изготовляют рельсы для железных дорог, перекрытия для мостов. В Бирмингэме изготовляют цепи и корабельные якоря для борозди гелей моря, и золотые обручальные кольца для женихов и невест.
