Текст книги "Ранняя история нацизма. Борьба за власть"
Автор книги: Лев Гинцберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
В борьбе против фашизма первостепенную роль призваны были сыграть пролетарские сотни, представлявшие собой высшую форму организованной рабочей самообороны; в их уставах и других документах отпор фашистским бандам фигурировал как задача № 1. Так, в членских билетах «Объединенных оборонительных отрядов Лейпцига» говорилось следующее: «Организация имеет целью разъяснять рабочим экономическую, политическую и военную опасность фашизма, крепить единый фронт пролетариата против фашизма... и отражать нападения фашистов».
Одними из первых создали у себя пролетарские сотни рабочие заводов Круппа в Эссене. Они потребовали от союза металлистов и от других профсоюзных организаций, а также от СДПГ проведения эффективной борьбы против фашистской угрозы. С этой целью предлагалось созвать специальную конференцию. В Хагене (Вестфалия) в феврале 1923 г. была проведена однодневная забастовка в знак протеста против террора; выдвигалось требование вооружения пролетарских сотен. В Дортмунде сотни оказали действенный отпор попыткам фашистов терроризировать рабочих; то же имело место в Гельзенкирхене и Бохуме.
Симптоматично, что там, где активность фашистов была невелика (Гамбург и Приморский район в целом, Магдебург-Ангальт, Гессен-Вальдек), пролетарские сотни в первой половине 1923 г. не получили большого распространения.
Возникавшие преимущественно с целью совместного отпора фашистским бесчинствам, пролетарские сотни были органами единого фронта: ведь террор нацистских штурмовиков и других фашистских молодчиков касался всех пролетариев, независимо от того, к какой партии они принадлежали. Создание отрядов, основанных на принципе единства, часто происходило именно после нападения фашистов на собрания социал-демократов, их клубы и т.д. Так было, например, в Эйленбурге и Гевельсберге. Политическими руководителями единых отрядов часто были коммунисты; техническая сторона дела обеспечивалась представителями социал-демократов. Но бывало и наоборот; так, в Цвикау – Плауэне, где окружное руководство пролетарскими сотнями состояло из четырех социал-демократов и трех коммунистов, оно возглавлялось известным деятелем левого крыла СДПГ Зейдевицем, а его заместителем являлся коммунист Грубе.
Для правящих кругов существование отрядов, символизировавших единство в борьбе с реакцией (а в отдельных случаях располагавших оружием), представлялось серьезной угрозой, тем более – в условиях непрерывного падения жизненного уровня миллионов людей в результате неудержимой инфляции. Правящие круги нанесли ощутимый удар по рабочей самообороне: в середине мая 1923 г. министр внутренних дел Пруссии социал-демократ Зеверинг запретил деятельность пролетарских сотен. Тем самым они были поставлены вне закона на значительной части территории страны, не говоря уже о Баварии и некоторых мелких землях. Главным полем развертывания пролетарских сотен, нацеленных в первую очередь против фашистской опасности, стали Саксония, в правительстве которой решающую роль играли левые социал-демократы, а также Тюрингия, хотя здесь эти сотни по вине правых социал-демократов строились не на основе единства. В Баварии в течение некоторого времени существовали отряды самообороны, созданные социал-демократами.
В Саксонии соглашение между КПГ и левыми силами СДПГ, обусловившее образование в апреле 1923 г. правительства Цейгнера, предусматривало в качестве одного из главных пунктов совместную борьбу против фашистской опасности. Но правительство, подвергавшееся непрерывным атакам со стороны буржуазных партий и правых социал-демократов, не было последовательно в противодействии крайней реакции. Об этом среди других документов свидетельствует письмо земельного руководства КПГ организации СДПГ и правительству Саксонии от 18 июня. Содержавшиеся здесь предложения КПГ предусматривали, в частности, публикацию всех материалов о фашистском движении, находящихся в распоряжении правительства и партий, роспуск всех военных союзов и запрет проводить военизированные празднества, создание совместной самообороны там, где ее нет, а также совместных контрольных комиссий, особенно на железных дорогах, и т.д. Тем не менее в Саксонии удавалось создать такие условия, которые превратили ее в оплот революционного движения в общегерманском масштабе.
Одним из первых в Саксонии в борьбу вступили пролетарские сотни Хемница. 9 марта 1923 г. руководители рабочей самообороны узнали о намеченном на вечер собрании фашистов. По тревоге было поднято 10 сотен, занявших все входы на площадь, где был расположен ресторан, в котором фашисты намеревались провести свое сборище. Те скопились на близлежащих улицах, откуда пытались напасть на рабочих, но получили решительный отпор. Хемницкие антифашисты показали пример того, как надо пресекать активность фашистских молодчиков.
Трудящиеся Саксонии были очень обеспокоены развитием событий в соседней Баварии, и саксонские власти обращали на это внимание общегерманского правительства. Последнее письмом от 9 июня, вопреки фактам, отрицало, что фашисты диктуют свою волю правящим кругам Баварии. Ответом на этот лживый документ служил меморандум саксонского правительства, убедительно доказывавший, что в Баварии наблюдается засилье фашистов, чьи банды даже использовались властями в качестве вспомогательной полиции. Это создавало реальную угрозу для трудящихся Саксонии.
Глава 2.
Путь к «Пивному путчу»
История фашизма, в первую очередь германского, свидетельствует, что он умело паразитирует на недовольстве народных хмасс их положением и добивается наибольших успехов в сколачивании массовой базы именно в те моменты, когда это положение достигает критической точки. Так произошло в начале 30-х годов, в период мирового экономического кризиса, о чем будет подробно сказано ниже, но первый «пик» фашистского движения в Германии приходится на 1923 г., год крупных социальных потрясений в Германии, когда по существу вновь решался вопрос о дальнейших путях общественного развития страны. Эти потрясения были порождены сложным сплетением противоречий,.вызванных как политикой правящих империалистических кругов Германии по отношению к бывшим противникам в Первой мировой войне, так и их политикой внутри страны.
Тесная связь тяжелого материального положения, в котором оказались весьма широкие массы, с резким обострением национального вопроса в результате оккупации Рурской области франко-бельгийскими войсками (об этом ниже) позволила фашистам завоевать на свою сторону множество новых сторонников. Социальная и особенно национальная демагогия, являющаяся отличительной чертой фашизма, создавала весьма благоприятные условия для привлечения на его сторону все новых и новых приверженцев.
Средние слои, особенно их «низы», оказались более других социальных прослоек подвержены фашистской пропаганде. На них чрезвычайно тяжело обрушились последствия войны и безудержной инфляции, в результате чего многие фактически остались без средств к существованию и вынуждены были начинать все сначала. Здесь фашистские разглагольствования на тему о «ноябрьских преступниках» и запугивания коммунизмом падали на благодатную почву. Концентрация производства и торговли изображалась как результат чьей-то злой воли, явление... которого будто бы можно было избежать. Особым успехом пользовалась в этой среде, с ее традиционными националистическими настроениями, пропаганда реваншизма, ловко игравшая на ущемленных Версальским договором национальных чувствах немцев. Нацисты вполне могли рассчитывать здесь и на успех своей антисемитской кампании, ибо городская мелкая буржуазия, не желая разобраться в существе дела, охотно воспринимала всякого рода небылицы насчет того, будто все крупные банки и универмаги находятся в руках капиталистов-евреев. Не случайно один из тогдашних нацистских лидеров, Динклаге, писал о необходимости сосредоточить все усилия «на мелких собственниках, являющихся наиболее энергичными противниками универмагов и потребительских кооперативов... на приказчиках, которые, будучи членами немецкого союза торговых служащих, уже сейчас настроены антисемитски».
Влиятельные адепты курса на устранение республиканского строя и насильственное подавление революционного движения, переживавшего подъем, имелись в правящих кругах.
Политический кризис назревал в Германии еще со второй половины 1922 г. Его причины были многообразны, но наиболее очевидным внешним их проявлением являлась борьба, связанная с обязательствами Германии по Версальскому договору, прежде всего с выплатой репарационных платежей. Хотя правящий класс был един в стремлении переложить все тяготы поражения на трудящиеся массы, между различными его группировками имелись существенные разногласия в вопросе о выполнении мирного договора. Группировка, находившаяся у власти до конца 1922 г., нередко саботируя репарационные платежи и поставки, в принципе придерживалась, однако, «политики выполнения»; ей противостояла другая, настаивавшая на отказе от любых платежей, чтобы спровоцировать открытый международный конфликт. Это была так называемая политика катастроф, одним из вдохновителей которой был владелец крупнейшей пароходной компании Куно, ставший в конце ноября 1922 г. рейхсканцлером. Сторонники подобного курса рассчитывали на поддержку со стороны США и Англии, стремясь добиться более выгодных позиций на переговорах о создании мощного угольно-металлургического картеля, которые велись за кулисами между германскими и французскими монополистами.
Разногласия касались и внутренней политики: если первая группировка придерживалась умеренного курса по отношению к рабочему движению, поддерживала буржуазно-демократический строй, то Куно и его покровители, наиболее важным из которых был «король» тяжелой индустрии Рура Г. Стиннес, намеревались дать пролетариату бой, чтобы лишить его социальных завоеваний, добытых годами напряженной борьбы, и установить в стране реакционный режим. В этом цели данной группировки во многом совпадали с замыслами многочисленных организаций крайне правого толка, хотя между теми и другими не было полного единства мнений ни относительно некоторых свойств антидемократического строя, ни относительно методов его установления.
Провокационная политика кабинета Куно, чей курс недвусмысленно диктовали монополии тяжелой промышленности, была как нельзя более на руку французским капиталистам. Саботаж репарационных платежей Германией они использовали для захвата наиболее развитых в индустриальном отношении западных районов ее как гарантии более выгодного для французских монополий распределения долей в планируемом картеле. После очередного срыва Германией платежей Франция совместно с Бельгией 11 января 1923 г. ввела войска в Рурскую область. Возник серьезный международный кризис, в Германии же сложилась чрезвычайно острая экономическая, а с течением времени и политическая ситуация.
Что касается международной стороны дела, то ни США, ни Англия, хотя их правящие круги были против дальнейшего ослабления Германии и усиления Франции, не предприняли ничего, чтобы затруднить положение Франции. Из всех государств тогдашнего мира лишь Советский Союз выступил с официальным протестом против французской агрессии. Внутри же страны подавляющее большинство буржуазных партий, а также социал-демократия объединились под лозунгом «пассивного сопротивления» оккупантам, лозунгом, который не мог принести успеха, ибо ограничивал цели сопротивления, а главное создавал ложную видимость общности интересов монополистов Рура (которые, как показал опыт, находили общий язык с французскими властями, представителями одного с ними класса) и эксплуатируемых ими трудящихся.
Влияние оккупации Рура на фашистское движение было поначалу неоднозначным. С одной стороны, она еще более усилила разброд между отдельными организациями крайне правого лагеря. Дело в том, что большинство их, в том числе «Партия свободы» (а значение ее в фашистском лагере возросло, ибо в этот момент она продолжала существовать легально, в то время как аналогичные нацистские организации были запрещены в значительной части страны), присоединилось к «пассивному сопротивлению», НСДАП же отвергла интеграцию в общий националистический фронт. Это было тем более неожиданно, что из всех ненавистников Франции национал-социалисты отличались наибольшей кровожадностью, от них исходили наиболее яростные призывы к «решительной» борьбе. «Пусть они только вторгнутся, – изо дня в день повторяли нацистские главари, – тогда еще более возрастет разжигаемая нами, национал-социалистами, воля к тому, чтобы разделаться с ними и порвать (Версальский договор) в клочки». На поверку выяснилось, что это – одни слова, и вместо призывов к отпору «исконному врагу» – Франции – фашисты вновь и вновь твердили о необходимости уничтожить «ноябрьских преступников» прежде, чем начинать борьбу против французских оккупантов. До этого какой-либо отпор в Руре якобы бессмыслен, так как французы-де находятся под тем же еврейским ярмом.
Эта позиция, кстати сказать, не мешала нацистам получать немалые суммы из общего фонда, предназначенного для сопротивления оккупации Рура. Фашисты охотно примазывались также к славе тех, кто оказывал не пассивный, а действенный отпор оккупантам. Некоторые из этих людей становились жертвами захватчиков; наибольшую известность из них приобрел лейтенант Л. Шлагетер, являвшийся участником партизанской борьбы и расстрелянный оккупантами. Хотя Шлагетер до начала рурских событий принадлежал к лагерю крайне правых (отметим, что аналогичных взглядов придерживались тогда и такие военнослужащие, как Б. Узе, Б. Ремер, Р. Шерингер и другие, позднее перешедшие на сторону демократов), нацисты не имели никаких оснований спекулировать на имени Шлагетера; известно, например, что неучастие НСДАП в объединенном фронте партий против оккупантов вызвало с его стороны недовольство.
Шлагетер приписывал это нежеланию перенести политический центр партии на север страны. Но такая точка зрения была не единственной. Весной 1923 г. появилось еще одно мнение, на первый взгляд весьма примитивное, но не беспочвенное: она объясняла позицию НСДАП тем, что ее лидеры подкуплены французским генеральным штабом. Именно в это время в Мюнхене начался судебный процесс над группой баварских политических деятелей правого лагеря по обвинению в государственной измене в пользу Франции. Главными обвиняемыми являлись некие Фукс и Маххаус, теснейшим образом связанные не только с основными фигурами политического лагеря Баварии, но и с командирами военизированных формирований реакции, расположенных там. Некоторые из них выступали на процессе свидетелями, ибо считалось, что они приняли участие в заговоре (имевшем целью с помощью Франции и в ее интересах осуществить отделение Баварии от остальной Германии) только с целью его разоблачения. Прогрессивная общественность указывала, что если между этими лицами и обвиняемыми есть разница, то она минимальна. О политическом значении процесса Фукса – Маххауса будет еще сказано специально, сейчас же нас интересует судьба тех крупных средств, которые французский полковник Ришер вручал обвиняемым, а те в свою очередь главарям фашистских военизированных организаций. Величина переданных сумм по самым минимальным подсчетам составляла 70 млн марок, но не исключено, что она достигала 100 млн... Ко времени процесса от этих миллионов не осталось ни одного пфеннига, на вопросы же судей, куда подевались деньги, «свидетели» отвечали предельно лаконично: «Они были полностью использованы на национальные цели». Следовательно, на средства французской казны баварские фашисты вооружались для борьбы со своими политическими противниками внутри страны. Самоотстранение НСДАП от борьбы против оккупации Рура дает, таким образом, основания для размышлений и подозрений.
В первой половине 1923 г. все внимание нацистов было обращено на внутриполитическое положение, резко обострившееся после франко-бельгийского вторжения. Оккупация Рура нанесла новый тяжелый удар экономике Германии, еще не успевшей перестроиться после потерь, вызванных Версальским договором. Непосредственным и чрезвычайно ощутимым последствием этого было ускорение обесценения германской валюты, начавшегося еще в предшествующем году, а в 1923 г. пошедшего невиданными до того темпами. В то время как крупные предприниматели, банкиры, биржевые спекулянты наживали крупные состояния (наибольшее из них сумел сколотить Стиннес), рабочие, служащие и представители различных мелкобуржуазных слоев города, имевшие небольшие сбережения, многочисленные пенсионеры – инвалиды войны и труда – неуклонно нищали.
В подобной обстановке фашисты чувствовали себя как рыба в воде, ибо могли выдвигать самые чудовищные по своей лживости объяснения причин создавшегося положения и такие же по своему характеру рецепты преодоления массовых бедствий, постигших страну. Но если в более или менее спокойной обстановке нацистская проповедь наталкивалась у многих на барьер элементарной логики (мы уже не говорим о тех, кто обладал определенным зарядом классовой сознательности, хотя бы в тех пределах, которые давала принадлежность к социал-демократии), то в 1923 г. не только немалое количество представителей мелкой буржуазии, но и отдельные прослойки пролетариата попросту теряли голову перед лицом видимого крушения привычных основ существования и становились жертвами фашистской пропаганды, как всегда сочетавшейся с жестоким террором.
Таким образом, хотя особая позиция, которую заняла НСДАП по отношению к «рурской войне», вначале несколько поколебала ее позиции, усилила рознь между отдельными составными частями лагеря крайней реакции, в последующие месяцы фашисты сумели наверстать упущенное, паразитируя на обнищании десятков миллионов немцев. Активность фашистов росла не только в Баварии, но даже в тех землях, где основные организации фашистского толка были запрещены: этому способствовали сама политическая атмосфера, существовавшая в большинстве земель, и связи, имевшиеся у представителей крайней реакции со всеми звеньями государственного аппарата.
На последние числа января нацисты назначили в Мюнхене свой съезд. Однако власти запретили фашистское сборище. В этом шаге, как можно полагать, проявилось недовольство противоестественным, по мнению баварского правительства, отношением лидеров НСДАП к оккупации Рура. В запрете могло сказаться и желание несколько поуменьшить гонор Гитлера и его организации, фактически ставших «государством в государстве». Но у них нашлись столь влиятельные покровители, что властям пришлось пойти на попятную. Одним из них был тогдашний регирунгс-президент Верхней Баварии (административной единицы, в которую входил и Мюнхен) Г. Кар, другим – капитан Рем. Благодаря их усилиям в дело вмешался командующий войсками рейхсвера в Баварии генерал JТоссов: он принял Гитлера, который (как это уже не раз было в прошлом) клятвенно обещал не прибегать к путчу. Спустя 4–5 дней Гитлер вновь пообещал это министру-президенту Баварии Книллингу и присутствовавшему при их разговоре промышленнику Шарреру, обильно субсидировавшему НСДАП. После этого нацистский съезд был разрешен.
Как видно из донесения представителя баварского правительства в Берлине, военные круги мотивировали свою позицию опасениями, будто в случае конфронтации с штурмовыми отрядами НСДАП и другими военизированными формированиями войска не могут считаться вполне надежными. На деле, и об этом уже шла речь выше, влияние ультраправых на рейхсвер было определяющим и о конфронтации не могло быть и речи. Подобные разговоры лишь прикрывали недвусмысленный курс Лоссова и других баварских генералов, кровно заинтересованных в сотрудничестве рейхсвера с «патриотическими», как они их именовали, союзами.
Хорошо понимая это, нацисты торжествовали. Выступая на съезде НСДАП, Гитлер всячески обыгрывал отмену запрета, делая особенный упор на том, что съезд происходит в том же помещении, где за день до того должен был состояться митинг политических противников фашизма (по всей вероятности, социал-демократов), который власти так и не разрешили. «Говорят, – заявил он, – что мы хотим осуществить путч. Нет, у нас, национал-социалистов, нет необходимости устраивать путчи». Такого рода заверения (параллельно с угрозами «нанести в скором времени удар») не раз повторялись вплоть до 8 ноября 1923 г.
Январский успех фашистов был в определенной степени омрачен принятым 15 марта решением имперского суда по жалобе НСДАП, добивавшейся отмены запрета ее существования в Пруссии и ряде других земель. Суд отклонил жалобу и признал НСДАП партией, деятельность которой носит антигосударственный характер. Вскоре после этого нацистская партия была запрещена и в Гессене; но она беспрепятственно продолжала действовать в Баварии, как будто решения имперского суда не имели здесь никакой силы.
Но именно в то время, как высший судебный орган страны принимал решение о противозаконности нацистской организации, весьма высокопоставленные лица устанавливали прямые контакты с ее руководителями. Одним из них был не кто иной, как командующий рейхсвером Сект. Прибыв в Мюнхен, он встретился с главарем нацистов, и хотя встреча не принесла ощутимых результатов, последний произвел на генерала (которому в течение 1923 г. предстояло на некоторое время стать вершителем судеб страны) «сильное впечатление». В беседе с Сектом прозвучали типичные для фашистов откровения: «Мы позаботимся о том, чтобы нынешнее берлинское правительство висело на фонарях перед зданием рейхстага». Надо сказать, что по меньшей мере в одной своей части обещание это нацисты сдержали – они сожгли рейхстаг.
Характерны и аналогичные связи рейхсканцлера Куно. Он посетил Мюнхен несколько ранее, в феврале 1923 г., и также проявил интерес к нацистской партии. Один из спутников Куно беседовал с Гитлером и Ремом. А вернувшись в Берлин, Куно принял одного из наиболее активных деятелей германского фашизма – бывшего офицера Россбаха, командира крупного военизированного формирования, очень близкого к нацистской партии. Визитер предложил правительству услуги фёлькише, и Куно намеревался вновь встретиться с ним. Но этого не произошло. Россбах вскоре был арестован по обвинению в «разложении войск»; как только он оказался за решеткой, то немедленно заявил о своей недавней встрече с рейхсканцлером. Все, что он делал, утверждал Россбах, происходило с ведома военного министерства. Сообщения об этом попали в прессу, что создало правительству известные неудобства. К тому же бывший глава распущенной в Пруссии в марте 1923 г. «Партии свободы» депутат рейхстага Грэфе настойчиво угрожал раскрыть сделки крайне правых с Сектом, которые, как писал в секретном отчете имперский комиссар по наблюдению за общественным порядком Кюнцер, «заходят как будто довольно далеко. Известно ведь, что военное министерство очень близко к Оргешу («Организация Эшериха» – один из наиболее разветвленных в те годы реакционных союзов, члены которого осуществляли террористические акты против политических противников. – Л.Г.)У а последняя – к Гитлеру – Россбаху».
Эти данные проливают некоторый свет на картину связей и взаимозависимостей, характерную для лагеря германской реакции. Многих из них разделяли тактические разногласия, и Сект, например, в конечном счете в том же 1923 г. разошелся с нацистами. И все же в главном они были единомышленниками. Этому нисколько не противоречат острые подчас споры между отдельными группировками реакционного лагеря, резкие взаимные обвинения (в чем, безусловно, наиболее сильны были национал-социалисты, не знавшие удержу в своих нападках не только на прямых политических противников, но и на тех, чьи взгляды были в своей основе столь же антидемократичны). Успех, одержанный в конце января, толкал баварских фашистов на дальнейшие действия, и они лишь ожидали подходящего повода.
Положение их стало более благоприятным, потому что как раз в это время нацистские штурмовые отряды начали тесно сотрудничать с двумя другими крайне правыми военизированными формированиями – союзами «Оберланд» и «Государственный флаг». Их блок принял название «Содружество отечественных боевых союзов», и хотя СА численно уступали двум другим участникам, в политическом смысле нацисты преобладали в этом блоке. Так, например, Гитлеру принадлежала программа деятельности «Содружества», относящаяся к апрелю 1923 г. Ее главными пунктами являлись: завоевание политической власти, беспощадная чистка страны от «внутренних врагов» и «воспитание нации»; последний пункт не уточнялся, но речь, безусловно, шла о воспитании «воинского духа».
Вместе с тем, стремясь повысить удельный вес штурмовых отрядов в блоке военизированных союзов, нацисты провели ряд мер по укреплению CA и общей централизации. С этой целью командование отрядами с марта 1923 г. было поручено Г. Герингу – сравнительно новому участнику фашистского движения (он только в конце 1922 г. примкнул к нему). В прошлом боевой летчик, он благодаря своему отцу (его отец был первым губернатором Германской Юго-Западной Африки) имел весьма полезные для нацистов связи, особенно среди генералов и крупных административных деятелей, немалая часть которых сохраняла свои посты и при республике. Вернувшись после демобилизации в Мюнхен (Геринг был баварцем), он учился в университете, но учеба увлекла его. Что касается главарей НСДАП, то они были в восторге от подобного приобретения. Гитлер, например, говорил: «Это же для нас превосходная реклама! К тому же он не будет стоить нам ни гроша, так как располагает средствами».
Деятельность Геринга на посту командующего штурмовыми отрядами была направлена на то, чтобы придать им – в тесном сотрудничестве с рейхсвером – формы, наиболее близкие к армейским, и подготовить их членский состав к боевым действиям в качестве дополнения к частям рейхсвера. Сотрудничество с последним, обучение штурмовиков силами армейских офицеров, использование армейского оружия и полигонов должно было быть покрыто глубокой тайной (каждый член союза, проходивший такого рода обучение, даже подписывал обязательство ни при каких условиях не разглашать того, что он знает). Поэтом Геринг решительно устранил из штурмовых отрядов ненадежные, с его точки зрения, элементы; одновременно нацистские заправилы, как они это делали периодически, освободились от тех из штурмовиков, о которых было известно, что они придерживаются оппозиционных по отношению к верхушке взглядов.
Геринг создал штаб CA по военному образцу. При штабе появилось специальное подразделение, члены которого носили черные фуражки с изображением черепа и черные нарукавные повязки; это были предшественники пресловутых отрядов СС. Штурмовые отряды были сведены в два полка, которыми командовали соответственно В. Брюкнер и Г. Штрассер. Кроме того, был создан «Ударный отряд А. Гитлера», призванный выполнять особые задания, прежде всего – самого фюрера. Все это были явные симптомы подготовки к «решительным» действиям, которые фашистские лидеры на словах продолжали, однако, отрицать.
Сотрудничая с баварским правительством и местным командованием, фашисты постоянно стремились подтолкнуть тех к прямой конфронтации с имперскими властями. Очередным поводом для требований такого рода послужило решение имперского суда (его местопребыванием, как известно, являлся Лейпциг), предписывавшее арестовать Экарта и Эссера за их деятельность, направленную против основ республики. Это произошло около середины апреля 1923 г. и повергло главарей «Содружества отечественных боевых союзов» в ярость. На следующий же день после получения известия Гитлер, военный руководитель «Содружества» Крибель (полковник в отставке и в недавнем прошлом начальник штаба баварского рейхсвера) и еще один представитель военно-реакционного блока посетили министра-президента Книллинга и предъявили ему формальный ультиматум: отказаться от выполнения распоряжения имперского суда и немедленно внести в совет земель (рейхсрат) требование отменить закон о защите республики, введенный после убийства Ратенау и предусматривавший ускоренное наказание террористов.
Выполнить ту часть ультиматума, которая относилась к Экарту и Эссеру, баварскому правительству было нетрудно: в Баварии проживало немало других политических преступников-реакционеров, скрывавшихся от правосудия. Но вступить в тот момент в открытую борьбу с имперским правительством в связи с законом о защите республики баварские правители не решались, и они отвергли требования «боевых союзов». Обстановка накалилась, фашисты намеренно обостряли ситуацию в связи с приближением традиционного праздника трудящихся – 1 мая. В последние дни апреля они спровоцировали кровавые столкновения с рабочей самообороной в самом Мюнхене, где напали на собрание молодых социалистов, а также близ Мюнхена – в Нейхаузене и Швабинге. Эти фашистские провокации имели и другую цель – они были призваны запугать рабочих. Кроме того, нацисты распространили не один десяток тысяч листовок, в которых требовали не выходить 1 мая на улицы и предупреждали о возможных последствиях. Целью фашистов было разгромить тех, кто все же решится участвовать в демонстрации, а одновременно поставить правительство Баварии в полную зависимость от крайне правых организаций, представив их в качестве спасителей от «угрозы большевизма».
Первомайская демонстрация была властями разрешена, и рабочие, как обычно, получили право составить общегородскую колонну. Но фашисты вознамерились во что бы то ни стало воспрепятствовать проведению праздника трудящихся. 30 апреля «вдруг» распространились слухи (оказавшиеся позднее, как признал Рем в своих мемуарах, ложными), будто рабочим предприятия Маффай кем-то роздано оружие. Фашисты потребовали от Книллинга безоговорочного запрета первомайской демонстрации. Правительство пошло им на некоторые уступки и, взяв назад уже данное разрешение, распорядилось допустить лишь раздельные шествия в семи районах города. Но Лоссов, опасаясь последствий, отказал нацистским главарям в требовании выдать им армейское оружие.
Отказ, однако, не остановил фашистов, уверовавших в свое всемогущество. На заседании руководства «Содружества отечественных боевых союзов», состоявшемся в тот же день, было решено напасть на рабочую демонстрацию, а для этой цели вооружить входящие в объединение отряды. Гитлер заявил, что «агрессивная акция с использованием оружия необходима». Свое звериное нутро в полной мере обнажил и Геринг, повторявший, что стрелять в рабочих необходимо при любых обстоятельствах.
