Текст книги "Третий Рим. Трилогия"
Автор книги: Лев Жданов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)
Странное чувство овладело Димитрием.
Его неудержимо потянуло в Москву, в его Москву, в его столицу! Он знал этот большой, крепкий Кремль с его дворцами, эти посады, торговые концы, шумливые и грязные, зеленеющее Замоскворечье и Занеглинье… Всё знал, всюду выходил… И всё же он совсем не знал их.
Только теперь он увидит «свой», настоящий город, столицу могучего, богатого царства, одного из обширнейших на земле!
Авраамий не стал отговаривать Димитрия, очевидно догадываясь, что это делается не зря. Что же касается опасности попасть в руки врагов, – вероятности для этого было слишком мало. За два года Димитрий выровнялся, изменился, особенно пополнел и казался много старше своих 18 лет.
Наконец дело так устроилось, при помощи брата Гервасия и других, что Димитрий очутился в свите литовского канцлера, посла Льва Сапеги, в коротком казакине, в шапке набекрень, – бравым конюхом, а не смиренным, бледным послушником, каким его знали и помнили на Москве…
И он побывал там… Видел гробницы своих предков, целовал их, обливал слезами… Видел старых друзей: Паисия, Игнатия, – издали, не выдавая себя, не тревожа их напрасным страхом.
Но не долго он оставался в Москве. В августе 1601 года выехал обратно посол. А Димитрий, теперь – Игнаций Лешко, умчался на Литву, как провожатый одного из членов посольства, которого отправлял с сообщениями на родину Сапега.
Побывал в Польше Димитрий и у боярина Михайлы Головина, не открывая ещё своей тайны.
Изредка, через разные руки, получал он наставления, писанные знакомой рукой: что делать, кого повидать, как говорить, если о чём спросят.
Прочитав и запомнив грамотку, Димитрий сжигал её сейчас же.
И точно поступал согласно указаниям далёких, даже неведомых ему друзей.
У Головина нашла его одна такая грамотка, где говорилось, что надо скорей оставить эти места. Тут уже нащупали кое-что клевреты Бориса, которых за деньги царь имел повсюду…
Ему советовали побродить по дворам знатных польских панов, указывали имена таких беспокойных, честолюбивых панов, которые не откажутся от самого опасного предприятия, лишь бы оно сулило побольше выгод и почестей.
Там Димитрий должен прислушаться: что толкуют о появлении царевича? И если представится удобный случай, – он уже сам может воспользоваться им. Дан был совет опасаться католических ксёндзов.
Сообщали Димитрию, что в текущем 1601 году прибыли в Москву нунций папы, легат Дидак Миранда и Фра-Коста. Просят они проезда в землю персидскую. Но, как удалось узнать, очень занял папу Климента, нового первосвященника римского, слух о воскресении царевича Димитрия. Он и поручил своим послам разведать повернее: в чём дело? Где этот царевич? Нельзя ли использовать чудесное обстоятельство, прийти на помощь новому царю и заручиться за это влиянием на Москве?
Много писали Димитрию. Много он и сам узнавал…
Особенно когда попал ко двору князя Адама Вишневецкого. Здесь кипели вести и слухи. Паны открыто говорили:
– Не явись этот Димитрий, его надо было бы создать, как Бога для людей… Вот – бич наконец на выскочку, на Годунова!
То же говорили и при дворах других литовских и польских вельмож, где удалось побывать Димитрию то в виде слуги, то под рясою нищенствующего, бродячего монаха, бредущего за сбором из Киевской Печерской обители…
У Адама Вишневецкого слугою решил пожить подольше Димитрий, пока придут вести из Москвы, что можно начинать, что настал час столкнуть с престола наглого захватчика.
А эту весть можно было ожидать со дня на день.
Как будто судьба сама, не только люди – вооружилась на преступного Годунова.
Когда Димитрий был с Сапегою в Москве, уже и тогда голод охватил целую область Московскую.
Ужасы рассказывали про озверевших от голода людей. Матери пожирали своих младенцев. На рынках продавали пироги, начиненные человеческим мясом. Заманивали в дома людей, убивали и поедали их… Люди питались навозом, солому жевали и гибли тысячами… И трупы находили могилу в желудках своих же собратьев людей…
Множество трупов коченело зимою кругом Москвы, по течению реки, в соседних, окрестных сёлах и городах…
Весною трупы стали разлагаться…
Лисицы, волки набежали из лесов на даровой, обильный корм, забегали даже в города.
Зараза, мор – пришли на помощь голоду, который длился и второй, и третий год…
Борис выходил из себя. Старался смягчить бедствие, раздавал огромные суммы денег, отыскивал и привозил запасы старого хлеба, сберегаемого много лет в скирдах…
Но это не приобрело ему любви и благодарности ни от кого.
– Не своё даёт небось… Царскую казну захватил – и сыплет… Да и то – не полной рукой. Горсточку кинет каждому, думает – и дело сделал! – говорили те, кто получил что-нибудь от щедрого царя: человеку никогда не бывает довольно того, что посылает ему судьба…
А те, которым почему-нибудь Борис не мог или не успел помочь, роптали ещё с большим основанием, кричали о несправедливости, о злых намерениях царя: убавить народа, чтобы легче было справляться с остальными…
Много всего говорилось… И мало – в пользу Борису. Всё – в осуждение и в укор новосозданному, свежеиспечённому царю.
Очень не любит славянский народ «новичков» нигде и ни в чём; а уж на древнем троне своём – и подавно…
Всякие беды, по словам народа, послал на Русь Господь – за тайные грехи Бориса, за Углич – особенно. Так стали толковать открыто в народе, хотя годуновские сыщики и тащили неосторожных в застенки.
Димитрию сообщали обо всём.
И казалось ему, что пора…
Скоро и неведомые друзья тоже прислали ему только одно слово: «С Богом, начинай!»
Это было при дворе Адама Вишневецкого, в конце 1602 года.
Брагино, или – Бражня по-польски, называлось поместье.
Как назло, захворал здесь Димитрий.
Должно быть, от постоянного внутреннего напряжения упорная, сильная лихорадка овладела им, жар лишал порою сознания, и юноша бредил, бормоча странные, малопонятные окружающим речи… Может быть, и просто та же жестокая болотная лихорадка, которою страдал дьякон Григорий, – привязалась и к Димитрию, всюду побывавшему за последние годы, – и в плавнях днепровских, и в болотах на Волыни.
Когда жар спадал и сознание прояснялось, – ужас охватывал Димитрия: а вдруг он умрёт, не изведав до конца того великого жребия, который выпал на его долю здесь, на земле?
– Нет, не может быть! Не должно так случиться, – сам себе возражал он. – Не для того Господь хранил и вёл меня много лет, чтобы я кончил дни свои в этой казарме для панской челяди, на жёстком ложе, где пришлось, в мешке с соломой, заменяющем матрас, прятать царские клейноды! Я оправлюсь… Должен скоро оправиться, чтобы приниматься за дело! Мне уже двадцать лет… я зрелый муж, не юноша, не ребёнок… Пора за дело!
И это могучее желание как будто на самом деле осилило недуг.
Димитрий почувствовал, что ему становится лучше…
Но тут же новая мысль блеснула ему в тиши ночной, когда он лежал с широко раскрытыми глазами и думал, думал без конца: как это начнётся? Чем это кончится? Где и когда?
– Пожалуй, мне могут не поверить, хоть и сами желают видеть меня… Вон готовы «создать» Димитрия, если бы не явился он… А всё же могут усомниться! Лучше, если сразу поверят…
И он надумал.
Дня три или четыре всё больше стонал и жаловался больной, когда кто-нибудь появлялся у его постели… Голос его звучал всё слабее и слабее.
Наконец он подозвал одного из пахолков-сослуживцев и попросил:
– Стас, сердце, не позовёшь ли мне попа… Либо инока здешнего из монастыря? Помираю… Надо душу освятить, причаститься, исповедаться, как велит наша вера…
Желание умирающего было исполнено. Явился настоятель Брагинского монастыря, где пришлось слечь Димитрию, и приготовился слушать исповедь отходящего конюха Адама Вишневецкого.
– Во имя Отца и Сына… Можешь ли говорить, чадо моё? А то я дам немую исповедь и причащу тебя… Бог облегчение посылает со своим святым причастием… Веруешь ли, чадо моё?
– Верую… Сам исповедь принести желаю, – еле слышно заговорил Димитрий. – Великая тайна давит меня, ровно жёрнов, навалилась на грудь. Может, от неё и вся моя хворь, святой отец…
– Тайна? Великая? Говори всё, чадо… Я слушаю тебя…
И любопытный инок ближе подвинулся к Димитрию, оглядевшись только: нет ли кого тут поблизости.
Но они были одни.
И слабым, рвущимся голосом повёл Димитрий свой рассказ… Сначала передавал по тем сообщениям, какие были в присланной ему рукописи… Потом – и дальше, что сам он помнил и пережил с шести-семи лет…
По мере того как развёртывалась нить рассказа, инок-исповедник менялся и в лице, и в позе своей.
Нижняя губа тряслась теперь от волнения, любопытства и страха… Он сидел не по-прежнему, развалясь, а подтянулся, подобрал полы рясы, поджал на поясе руки и слушал, склонив на правое плечо голову, приоткрыв рот с отвислыми, полными губами.
Когда Димитрий кончил и слегка застонал, словно от боли, – инок вскочил, отвесил низкий поклон и забормотал было:
– Милостивый государь, твоё царское ве…
Но вдруг сдержался, опомнился…
– Постой… Ну, помираешь ты… Лгать не станешь… А всё же, какие у тебя есть ещё доказательства? Может, морочили тебя самого, а ты теперь людей и Бога обмануть собираешься, помимо своей души и воли? Есть ли что?
– Есть… для того и звал тебя, отче… Приими завещание моё… Вот тут, под изголовьем в сеннике – два свёртка… Взял? Гляди: бумаги все тут, о коих говорил… И крест царский… Цены ему нет… Не украл я его… Мой он… И гривна золотая. Краденое – сбыл бы с рук… Вот и приметы все: видишь, на лице родинка бородавчатая… Синеверхая вся… А вот… под сосцом – и знак царский… Видишь: пятно красное, словно орёл двоеглавый… Вот всё тут со мною… А есть и люди, у вас тут, на Литве, скажу, ежели спросят, укажу их… Они, поди, видели меня и на Москве, и в Угличе. Под присягой покажут, кто я таков: моего ли отца сын али обманщик злой, самозванец, как на Москве враги мои толкуют… Вот…
И, словно ослабев, Димитрий умолк, закрыл глаза. А сам из-под ресниц выглядывает: что скажет инок?
– Ну, видно, правда… Челом тебе бью, царевич Димитрий Иоаннович! Дай тебе Господи на царство на твоё сесть невредимо… Меня помяни тогда… Ты уж не посетуй… Я должен теперь всё князю Адаму довести… Дело не малое… Тут – головою пахнет…
– Не надо, отче святый… Жил я в рабстве, так и помру! Благодарение Богу, что увёл Он меня от ножа злодейского… Я не стану брани подымать, идти войною на родную землю… Так и помру, как жил, питаясь от трудов своих…
– Ну, это уж как хочешь… Хоть и вовсе не питайся. Твоя царская воля. А я повестить должен…
И вышел прочь исповедник.
ПЕРВЫЕ ШАГИПрошёл час, другой… Игумен не вернулся. Никто другой не являлся к Димитрию.
Ночь настала… Ночь прошла…
Много передумал за это время Димитрий.
Порой чудилось ему, что крадутся люди с ножами, хотят напасть, вонзить сталь в грудь ему, покончить с царевичем и со всеми последствиями, какие могут явиться, если Димитрий останется жив.
То он как будто видел, что послали крутом вестников… И собираются толпы простых и знатных людей. Они придут, ударят в землю челом и воскликнут:
– Здрав буди царь Димитрий Иоаннович Московский и всея Руси на многая лета!
А иногда ему казалось, что где-то собрались судьи и решают: убить его или заточить навеки, ослепив сперва, как это было с Василием Тёмным…
И Димитрий уже подымался, чтобы одеться, вывести потихоньку коня и ускакать во тьме ночной далеко-далеко отсюда…
И, переходя от надежды к отчаянию, не сомкнул всю ночь очей Димитрий, потрясаемый к тому же сильным ознобом, снова овладевшим телом юноши.
К утру только слегка забылся Димитрий. И увидел он причудливый сон.
Видит он себя ребёнком, там, в Старице. По свежему майскому лугу гоняется дитя за мотыльками. И очутился на берегу озера.
Как в зеркале, отразилось его изображение в спокойной, чистой воде, – только не в светлой, белой одежде, а в чём-то, словно залитом пурпурной влагой.
– Кровавый мальчик! – говорит чей-то голос.
Отражение ребёнка в воде исчезает. Он стоит перед тёмной пещерой. И сразу вырос, возмужал. На нём богатое снаряжение витязя, всё с золотой насечкой, осыпанное самоцветами. И тяжёлое копьё в руке, меч – в другой…
А из пещеры с шипением, со свистом выбрасываются на длинных шеях головы громадных змей… Огнём пышет от них…
Он ударяет мечом, колет копьём… Головы скрываются. Крутая лестница мимо пещеры ведёт на вершину высокой горы… Лес темнеет по сторонам… Начинает подниматься Димитрий. Чудища выходят на дорогу, извиваются, бьют крыльями, грозят когтями, жалят, скалят зубы и отступают перед витязем… Ратники в чёрных доспехах с тусклым взглядом мертвецов выходят и нападают на него… Сталь звенит о сталь… Уже трудно стало витязю.
Вдруг он догадался, берёт меч за острие, рукоять крестообразную показывает страшным ратникам, – и те распадаются пылью…
Выше идёт витязь… Вот и вершина горы. Лес исчез. Даль необъятная видна, весёлая, ясная, как с высоты днепровского берега, там, в Киеве…
Но сразу темнеет ясное небо… Чёрная, большая птица с железным клювом и когтями летит на витязя, окутанная тучами…
Ударил в птицу мечом витязь… Разломился меч… с жалобным звоном пало на землю в куски разлетевшееся лезвие… Копьём ударил – расщепилось копьё… За шею гибкую, змеиную схватил витязь птицу… Душит, а она снялась и полетела с ним… Всё выше, выше… Уж и горы не видно…
Руки отнял Димитрий от шеи зловещей птицы… А сам не падает на землю, выше, выше летит… И только видит, внизу – на ложе царском – лежит нагой кто-то, сложив руки на груди, смежив глаза… Это – тело его, Димитрия… И жаль ему того, который там… И чужд ему тот, внизу оставленный…
А сам он выше летит… Себя уж не чует… Вдруг – выстрел, как раскат грома, разбудил его.
С удивлением огляделся Димитрий.
Дверь избы, где он лежал, была широко раскрыта. За ней стояло несколько человек челяди, его сослуживцев. Игумен стоял у постели.
– Ты спишь, чадо? Лежи, лежи… Лучше, что ли, тебе дал Господь? Приказал господин твой, князь Адам, перенести тебя в другую горницу, почище. Больно неприглядно тут… Несите, детки…
Люди вошли, не понимая: отчего такая честь простому конюху? – и понесли ложе с Димитрием, поставили его в одном из запасных покоев флигеля, предназначенного для приезжих гостей. Светло и чисто было здесь. Когда Димитрия переложили на удобную постель и челядь вышла, инок передал юноше всё, что взял у него день тому назад.
– Вот твои клейноды, сын мой. Береги их… Что будет с тобой – увидим… Ты сам скоро услышишь. А покуда – поправляйся! Христос с тобою…
Благословил и ушёл.
Ещё несколько дней пролежал почти одиноким Димитрий. Заглянул доктор князя, лысый, старый итальянец, дал что-то принять, пощупал пульс, посмотрел язык, подавил бока больному и пробормотал:
– Малярия грависсима… Теперь – хорошо… Теперь – пройдёт…
И сам ушёл.
Уж когда совсем стал поправляться Димитрий и сидел на постели, бледный, исхудалый, – появился тут и сам князь Адам, весёлый, беспутный кутила, игрок и мот, известный по всей Речи Посполитой, но добрый, простой малый.
– День добрый, вас пане, – обратился он радушно и вежливо к своему недавнему слуге, – как чувствуете себя, ксенже Деметриус? Так нужно звать вас, как вы говорите?
Димитрий удивился немного.
– Благодарю вельможного пана за ласку и внимание, – по-польски заговорил Димитрий. – Меня действительно так зовут – Димитрий, князь Углицкий… И я извиняюсь, что вводил в заблуждение вельможного князя, приняв роль слуги… Прошу принять мою благодарность за хлопоты и внимание, оказанное мне теперь…
– Служу вельможному князю! Рад буду, если и дальше чем буду пригоден. Я уж дал знать брату моему, князю Константину… От него был гонец… Если пожелаете, оправясь конечно, – поедем к нему… Это недалеко…
– Служу пану вельможному, князю Адаму… Хоть завтра готов. Теперь мне лучше.
– Хвала пану Иисусу и Пречистой Матери Божьей Ченстоховской! А не позволит князь позвать сюда ксёндза Игнатия? Нам обоим было бы интересно выслушать от вас всё то, что открыли вы на исповеди вашему игумену…
– Прошу вельможного князя… Я готов…
Скоро появился духовник князя Адама, ксёндз Игнатий Ронцевич, высокий, тонкий, гибкий, как рапира, патер с бесстрастным лицом и глазами ищейки.
Им обоим повторил Димитрий свой рассказ.
У патера в руках была какая-то книжка, вроде записной. Во время рассказа он часто заглядывал туда, словно проверяя что-то.
Когда Димитрий умолк, ксёндз мягко заметил:
– У вас, пан, чудесная память… Так слово в слово почти передавал рассказ и отец Кондратий, игумен брагинский… Так само…
Князь Адам, очевидно, остался доволен.
– Теперь мы дадим вам покой, вельможный княже… А там… если будете в силах… У нас всё готово…
С поклоном оба оставили Димитрия.
* * *
С небольшою свитой, словно бы безо всякой особенной цели, выехал князь Адам к своему прославленному брату Константину. Тут же и Димитрий, одетый шляхтичем средней руки.
Вообще, всё так делается, чтобы и прилично было, и шуму поменьше. Если что неприятное выйдет, нетрудно и отречься: мол, всё ложь и наветы – не возили никакого царевича никуда…
Недоверчиво принял Димитрия Константин. Не так он покладист, как брат его. Но тут случай помог. Нашёлся углицкий выходец, Петровский некий. Услыхал он, что воскреснувшего царевича привезли, пришёл взглянуть – и в ноги ему кинулся:
– Государь, солнышко ты моё! Привёл Бог увидеть! Сразу признал я тебя, свет ты мой!
Конечно, это был самообман. Почти 16 лет прошло, и трудно было сказать: тот ли это юноша, которого видел ребёнком угличанин?
Но ему поверили… Явились скоро и другие свидетели, поважнее. Головин подтвердил истину слов Димитрия…
Оставшись с братом и двумя ксёндзами, князь Константин обратился к своему духовнику:
– Как вам кажется, святой отец: лжёт или нет молодчик?
– Может быть, он сам обманут… Но нет обмана в его речах… Верит глубоко юноша, что он – Димитрий, царевич спасённый… Всё возможно. Царство Московское такое, где всё тайной покрыто… Там и раздолье всяким подменам…
– И обманам…
– Пожалуй! Но… подумать бы стоило, если бы знать даже, что это ловкий обман… Такую бомбу бросить под московские башни… Чего это стоит! А вдруг – удача улыбнётся юноше… И мы – первые поможем ему достичь этой удачи! Какие услуги должен оказать и вере католической святой, и Речи Посполитой, и тем людям, которые возвеличили его? Подумайте, князь Константин…
– Хорошо, я подумаю… Брату Адаму тоже самое пан ксёндз Игнатий толковал… Я подумаю. А пока – дальше вези его, пан брат. Вербуй ему друзей и союзников. Поглядим, как шляхта вся отзовётся на речи этого сладкого говоруна.
– Добре, пане брате… Повезу…
Дальше поехали князь Адам и Димитрий.
У Юрья Мнишка, воеводы сендомирского, больше удачи нашёл Димитрий. Гостил тут и воевода острожский, Михаил Ратомский. Ещё немало панов съехалось.
Старшая дочь Мнишка, Урсула, была княгиней Вишневецкой, женою Константина.
Младшая, Марина, ещё ждала женихов. И немало их съезжалось в замок радушного хлебосола, пана Юрия.
Здесь все близко к сердцу приняли рассказы и надежды Димитрия. А больше всех – старик-воевода.
Дали знать в Вильно, легату папскому, который немедленно приехал ради такого важного случая.
Гонцы скакали во все концы… Приезжали и уезжали паны… Судили, рядили: есть ли надежда поднять дело и довести до конца?
Все решили, что успех почти обеспечен.
Вести одна другой чернее доходили сюда из Москвы, со всей Руси…
Тогда Мнишки – старик-воевода и сын его, Ян, староста Саноцкий с Павлом, кузеном, воеводой Лукомским, – выпытывать начали осторожно: что бы Димитрий дал людям, которые быстро помогут ему достичь московского трона?
– Полцарства отдам! – ответил сразу Димитрий.
– Ну, это много. Пожалуй, и на меньшем сговориться можно… Вот первое: царица нужна царю московскому. Думал ли об этом царевич Димитрий?
Вспыхнул Димитрий. Воспитанный иноками, он всеми силами подавлял в себе врождённое влечение к красивым девушкам.
Вопрос, поставленный так прямо, причинил даже некоторую боль чуткому юноше. Но дело шло о короне, о царстве Московском. Надо отбросить всякие предрассудки.
– Конечно, жениться я не прочь… На ком только?
– Мало ли невест на Литве и в Великой Польше? Не первый раз московские государи берут подруг себе в нашей земле… София Витовтовна, прабабка вашего высочества, ваша родная бабка, Елена Глинская – наши родичи, с нами были одной веры… Но, конечно, в старое, грубое время должны были менять её… Вы же поживёте с нами, познаете истинную католическую религию, матерь всех других… Сдаётся, и сами не захотите оставаться в вашей схизме, вельможный царевич…
Дух перехватило у Димитрия. Вот куда они ведут! Изменить вере?! Но он не спорит, слушает внимательно.
Долгая подневольная жизнь инока, потом – слуги научили его выдержке, терпению с людьми.
– Я погляжу, подумаю… Готов ознакомиться с верой вашей, как уже знаю язык. Что дальше?
– Если Бог даст, вы остановите выбор на одной из девиц, какие будут предложены вам, – за нею придётся записать на вечные времена Новгородскую землю и Псков, старинное наследие Литвы… А за тестем будущим – Смоленск с его землёю, то, что недавно ещё было нашим… Согласны ли?
– Согласен. Дальше!
– В этих областях – свобода вере нашей полная… А также и на Москве – должны, по примеру всех просвещённых великих западных потентатов, – дать свободу католическим ксёндзам и монахам всех орденов. И кроме того, если сами озарите душу свою светом истинной веры, должны обязаться в течение года или двух ввести католическое исповедание по всей земле… Верьте, не трудно будет это совершить. Народ ваш тёмен…
– Хорошо, я подумаю… Наверное, соглашусь, – сказал Димитрий, сделав усилие над собой и видя, что пять пар зорких глаз впиваются в него.
А про себя, в душе, дал клятву: никогда Не исполнить этого, если бы даже теперь пришлось дать для виду обещание…
