Текст книги "Хождение в Москву"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Впоследствии в XVIII веке для дочери Петра I – Елизаветы была составлена справка, где давался ответ о происхождении названия колокольни. В нем говорится: "А потому она Ивановская колокольня, что под нею построена церковь во имя Иоанна Спасителя Лествицы. А по мирскому прозванию та Ивановская колокольня Иван Великий для того та колокольня в вышину от пошвы с крестом 45 сажень". (В этой справке высота несколько преувеличена.)

Как и двести лет тому назад, мы подобно нашим предкам не все еще знаем о своей колокольне, и сейчас кое-что проясняется.

Конечно, высота от подножия до креста известна теперь каждому школьнику. Такой она стала, однако, не сразу, а спустя много лет после Бона Фрязина.

Весь XVI век Иван Великий возвышался на шестьдесят метров. Но когда взошел на царство честолюбивый Борис Годунов, так долго стремившийся к короне, то он решил увековечить это событие и поднять купол Ивана Великого еще выше, сделав его, таким образом, династическим обелиском, символом власти новой династии, которую он намеревался основать. Борис Годунов знал толк в строительстве, в свое время он руководил сооружением Смоленского кремля. Предполагают, что надстройку Ивана Великого Годунов поручил своему давнему знакомому – зодчему Федору Коню, строителю Смоленского кремля.

Тогда московские каменщики подняли столп еще на двадцать метров. Как раз этой высоты и не хватало главной московской колокольне, которая объединила к тому времени вокруг себя не только разросшийся Кремль, но и всю Москву, границы которой распростерлись по линии нынешнего Садового кольца.

Самое подробное известие о надстройке колокольни оставил нам современник Бориса Годунова, его противник дьяк Иван Тимофеев. Он пишет: "На самой верхней главе церковной, которая была выше всех других церквей, к прежней высоте которой он, равняясь с нею гордостью, сделал в начале своего царствования большое прибавление и верх которой позолотил, – она и теперь, блестя, существует и всеми видима, превосходя своею высотой другие храмы, на нем (этом церковном верхе) на вызолоченных досках золотыми буквами он обозначил свое имя, положив его как некое чудо на подставке, чтобы всякий мог, смотря, прочитать крупные буквы, как будто имея их у себя в руках".

С тех пор Иван Великий не уступает никому в центре Москвы пальму первенства.

Это случилось в 1600 году, работа шла около двух лет. На известном "годуновском" плане Москвы того времени колокольня нарисована подросшей, а в пояснениях к плану под № 24 отмечено: "Иван Великий, большой храм Св. Иоанна, крыша башни которого позолочена и башня изобилует колоколами".

Точно такими же словами и сегодня можно сказать об этой золотоглавой вершине, сохранившей на себе и шлем, и надпись под ним, и многие колокола.

Глядя на Ивана Великого, каждый, наверное, задает себе вопрос: на чем стоит этот древний столп, какова глубина его фундамента?

До последнего времени ответа на этот вопрос не было. Фундамент блестяще сыграл свою роль, выдержал взрыв в 1812 году, когда Наполеон приказал взорвать колокольню вместе с другими башнями Кремля, выдержал он и падения тяжеленных колоколов, обрушивавшихся во время нередких пожаров.

Поэтому полагали, что фундамент Ивана Великого очень глубок, доходит до уровня Москвы-реки. Но, как оказалось, Бон Фрязин вогнал дубовые сваи всего на глубину 4,3 метра. Недавно специалисты добрались до этих свай, взяли пробы дерева для исследований. Сваи стоят одна к одной, сверху они покрыты белым камнем.

Да, фундамент сравнительно неглубок, но зато велик по площади, диаметр его равен 25 метрам! Примерно по такому принципу создан фундамент и Останкинской телебашни. Колокольня и башня стоят на земле, как торшеры: с высокой ножкой, но на массивном основании...

На теле Ивана Великого появились все же мельчайшие косые трещины, как говорят инженеры, осадочные явления, разрушения кладки, поэтому специалистам предстояло укрепить фундамент. Сделаны теперь чертежи фундамента Ивана Великого, где можно увидеть, как стоят его дубовые сваи, прижавшись "плечами" друг к другу, чтобы удержать свою нелегкую ношу.

До наших дней сохранилось одно из самых древних изображений колокольни на так называемом "петровском" плане конца XVI века, где Иван Великий показан довольно-таки упрощенным строением, ненамного выше своих соседей, также изображенных приблизительно. Более ранних планов и чертежей нет. Но несомненно, что Бон Фрязин строил колокольню, полагаясь не только на интуицию, но и на опыт великих мастеров прошлого. Ему хорошо был известен секрет "золотого сечения", применяемого зодчими античного мира. Как пишет один из современных исследователей, "пропорциональный строй нижних ярусов основан на золотом сечении, когда вся высота делится на два неравных отрезка, которые относятся один к другому в пропорции 0,618:0,382". Точно так же верхняя часть колокольни расчленена согласно законам архитектуры, и ее объемы относятся друг к другу в наивыгоднейших пропорциях, просчитанных с точностью до тысячной доли.

Как внутри, так и снаружи большемерные кирпичи, из которых выложены ярусы башни, побелены. Иван Великий стоит белокаменным исполином. Но всегда ли он отличался белизной?

Вопрос этот интересовал не только современных реставраторов. Еще в 1762 году вышел указ окрасить Ивана Великого. Но как? Сведений о первоначальной окраске колокольни не было. И чтобы привести в исполнение высочайший указ – "Ивановскую колокольню в Москве раскрасить как оная прежде была", – архитектор П. Никитин провел исследование и заключил, что "при осмотре моем на объявленной колокольне позади извести признаку кроме кирпича более не оказалось". Другой известный архитектор Иван Мичурин, много лет проработавший в Москве, свидетельствовал тогда же, что на его памяти колокольня стояла выбеленной.

Однако сохранилось описание Ивана Великого, сделанное известным опричником Генрихом Штаденом, служившим Ивану Грозному. Ему колокольня представала "красной башней", и, значит, стояла она либо окрашенной красной краской, либо в своем первозданном виде, непобеленная, а цвет ей придавал красный необожженный кирпич.

При недавнем исследовании реставраторы нашли следы красной краски на теле башни. Так что в иные времена действительно она стояла красной.

...Кто не мечтал подняться на колокольню Ивана Великого? Когда она со всех сторон окружена строительными лесами, когда закрыт жестяным футляром золотой шлем – открывается редчайшая возможность пройти по ступеням башни не только до купола, но еще выше, куда залетают только птицы, усаживаясь на перекладины креста.

Двери башни открываются. Перед глазами возникают еще две двери. Одна ведет под свод бывшего храма Иоанна Лествичника, не сохранившего своего убранства. Видны побеленные стены неимоверной толщи. И свод. Ширина кладки у подножия равна пяти метрам.

За другой дверью ждет лестница. Она каменная, в стене. Зодчий башни Бон Фрязин расположил ее в толще кладки. Ступени уходят круто вверх. Такая конструкция никак не повредила крепости сооружения, а, наоборот, придала устойчивость.

Довольно скоро эта лестница выводит на первый звон – просторную площадку, где висят колокола. Столп – восьмигранный. В каждой грани высокая арка, где на металлическом коромысле зависают колокола. Их шесть. Все вместе они образуют музыкальную гамму из шести звуков. Один из самых тяжелых и больших называется Медведь. Очевидно, ревел, как медведь. Второе название – Вседневный. Заглядываю под его шатер. Язык велик, как якорь большого корабля. Бока колокола украшают орнамент и надписи, рассказывающие его давнюю историю. Отлит он впервые при Иване III в 1501 году. А спустя сто семьдесят четыре года перелит мастером Иваном Алексеевым. Весит Медведь 7 тонн 273 килограмма... Другой, еще больший колокол называется Лебедь. 7 тонн 371 килограмм. Назван так за голос: его звон напоминал москвичам крик лебедя. И этот гигант перелит из старого, причем на нем сохранили прежние надписи и узоры.

Третий колокол – знаменитый Новгородский. Вес 6 тонн 880 килограммов. Звонил когда-то в вольном Новгороде при главном Софийском соборе. Попал в Москву после похода Ивана Грозного.

Колокол под названием Широкий весом около пяти тонн сделали Василий и Яков Леонтьевы в 1679 году...

Следующий – Слободской – колокол весит пять тонн с небольшим. А шестой – Ростовский – самый малый на этом ярусе: 3 тонны 276 килограммов. Отливался первоначально для одного из монастырей Ростова Великого в XVII веке.

С первого яруса вверх далее ведет винтовая лестница. И она проходит между каменными стенами. С двух сторон узкие щелевидные окна. Через одни видна Москва, светит солнце, а через другие просматривается сердцевина столпа, ничем не заполненная. Голые стены из большемерного кирпича.

На полпути лестница приводит на площадку-гульбище. Она окружает башню, как балкон. Гульбище просторное, способно вместить десятки людей. С этого балкона открываются широкие дали.

Михаил Лермонтов писал: "Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этой величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве". Сказано категорично, но верно. Вид отсюда неописуемый. Если же учесть, что со времен Лермонтова Москва разрослась, так что окраины ее теперь просто не видны даже отсюда, что появились десятки тысяч новых московских зданий и среди них такие, как высотные – со шпилями и звездами, повторяющие силуэтами очертания башен древнего города, то ясно, как трудно теперь не только охватить одним взором всю Москву, но и описать ее, великую, необъятную.

Отдохнув на этой площадке-гульбище, продолжаем подъем. Хотел было сосчитать ступени, но сбиваюсь со счета. Идти по винтовой лестнице довольно легко, ноги сами несут.

Показался второй ярус, второй звон. Тут все повторяется, но только в другом масштабе. И здесь восемь проемов. В них висят семь колоколов. Они средних размеров и все разные: у каждого свой голос в хоре. А еще два самых маленьких колокола-подголоска зависают в проходе внутри стакана башни. Значит, всего девять.

Один из колоколов называют Немчин, делал его иноземный мастер. Остальные колокола имеют такие названия: Новый или Успенский, два Безымянных, Даниловские – большой и малый, отливались для Даниловского монастыря переяславль-залесским мастером. Глухой, два Корсунских и Марьинский... На одном из Безымянных надпись на голландском языке и год отливки – 1550-й.

Чем выше, тем тоньше ствол. Теперь идем в круглой кирпичной трубе, растущей от второго звона. Винтовая лестница вскоре приводит на третий ярус, на самый высокий и самый малый звон. В его проемах осталось всего три колокола. Один отливался для села Новогородни в начале XVII века. А два других – Корсунские. Называют их "зазвонные", излучают они чистейший певучий звук. Отличаются беловатым цветом, который, очевидно, придает им серебро. Всего на Иване Великом покоится 18 колоколов, от семитонных до стокилограммовых.

Последний отрезок пути – по лесам, вверх вдоль ствола, который надстроили во времена Бориса Годунова. Он тонкий, всего в три кирпича. Из стены торчит железная трубка. Ее вогнали в тело башни реставраторы. По трубке под большим давлением в каменную твердь загоняют жидкий цемент, чтобы укрепить кладку. Проверяется каждый кирпич. Некоторые стали "прелыми", выветрились. Их заменяют.

Ветер напоминает о себе разбойничьим свистом, он с яростью набрасывается на леса. День выдался ненастный, продувает насквозь. Но стоит обойти по лесам столп и стать с другой стороны, как ветер не ощущается. Останавливаюсь, вслушиваюсь и всматриваюсь: не колеблется ли под ураганным ветром эта вершина?..

Так, рассматривая колокола, кладку, лестницы, поднялись мы до купола. Показалась обвивающая ствол витиеватая надпись, о которой современник Бориса Годунова сказал, что она как "чудо на подставке". Буквы большие, метровые, и можно только удивляться расчету, с которым художник разместил их по кругу. Надпись гласит: "Изволением Святые Троицы повелением Великого господаря царя и великого князя Бориса Федоровича всея Руси самодержца и сына его благоверного Великого господаря царевича князя Федора Борисовича всея Руси сей храм совершен и позлащен во второе лето господарства их". То есть в 7108 году по тогдашнему летосчислению, или в 1600 году.

За надписью зависает над головой шатер верхолазов. Через люк втискиваюсь в него и вижу, что золотого купола пока нет. Он стал оранжевым, покрашенный суриком. На куполе уместилась бригада из двадцати двух человек! Чистота тут идеальная. Под ногами струганые доски, чтобы не падал сор на краску. Каждый понимает, что работает на века.

Знакомлюсь с главным позолотчиком. Гусаров Николай Павлович, опытный пожилой мастер. Позолотил в Москве и России около шестисот куполов. Начинал в Кремле, с Благовещенского собора: его костер куполов горит у подножия Ивана Великого. Не всем мастерам удается, что золото так блестит... Гусаров этот секрет хорошо знает. Нашел он на самом верху Ивана Великого записку, оставленную предшественником в начале нашего века. Некто Моисеичев сообщил, что побывал тут последним. Надпись свою сделал на шлифовальной шкурке, которой зачищают металл, она наполовину сохранилась. Сделал Гусаров открытие, что каркас креста не деревянный, как считалось, а металлический. Обшит рубашкой из красной меди. А дуб только внутри каркаса. Высота креста 7 метров, весит полтонны.

Поднявшись по лесам еще выше, вижу медный шар, а над ним крестовину, тоже одетую в леса. Еще одно знакомство. Бригадир тут Гусарова Вера Григорьевна, как легко догадаться, жена мастера. Делом этим занимается четверть века. На работе и познакомились. Бригадир рассказала, что суриком покрывают купол три раза. Шпаклюют. Потом красят два раза. Затем дважды лакируют. Потом кроют лаком "Мардан", эта операция называется "марданить". Зачищают купол, каждый сантиметр, шкуркой. И только после всего этого наклеивают полоски сусального золота. Поэтому, когда Гусарова говорит: "Все московские купола "мне родные", – ясно: у нее есть право так сказать, сроднила с ними работа, да еще вот такая нелегкая.

Еще несколько усилий, и лестница приводит, наконец, на самую верхушку, рукой касаюсь острия креста. На нем повисли три маляра. Красят медь суриком. Крест чуть покачивается, но не из-за ветра. Под тяжестью людей. Цепи-растяжки с него пока сняты. И здесь, на самом верху, встречаю Гусарова. Только молодого, сына. Вообще-то он учится в техникуме, пришел поработать с родителями на каникулах, но не исключено, что станет, как мать и отец, обновлять купола. Мастерство перейдет к нему по наследству.

Они стоят рядом, прижавшись друг к другу, как три богатыря, выстроившись по росту: выше всех Иван Великий, самый стройный и знаменитый. Рядом с ним, пониже и пошире в плечах, под точно таким же золотым шлемом звонница, а третья – еще ниже, под золотой островерхой шапкой без креста Филаретова пристройка.

Вырастали они над Соборной площадью в разное время. Спустя четверть века после Ивана Великого архитектор Петрок Малый соорудил массивную четырехъярусную звонницу для более могучих колоколов. Звонница получила название Успенской.

Спустя сто лет, при патриархе Филарете, отце Михаила Романова, выросла третья колокольная пристройка, получившая его имя. Делал ее известный мастер Бажен Огурцов вместе с неведомым "немчином", иноземным зодчим, как считают некоторые, англичанином Христофором Галовеем. С ним, как известно, Огурцов надстраивал Спасскую башню.

Роднит эту троицу то, что в первую очередь служила она для колокольного звона, хотя выполняла и другие задачи: дозорных вышек, хранилищ, храмов... Дело в том, что на Соборной площади много церквей, а колоколен у них нет. Их всех обслуживал Иван Великий и его звонницы.

На Успенскую звонницу поднимаюсь по широкой и высокой лестнице. Петрок Малый сооружал ее для тысячепудового колокола, называвшегося Благовестник. Висел он в центре звонницы, в самом большом арочном проеме.

А теперь висит громадный колокол, появившийся на свет сравнительно недавно, в XIX веке, после изгнания Наполеона. Вся история этого памятника великой победы отлита в бронзе строк. Чтобы их прочитать, надо не торопясь ходить вокруг краев колокола и разбирать буквы. Кроме них, видишь перед собой скульптурную галерею, состоящую из шести больших портретов Александра I и других исторических и мифических лиц, а также много знаков государственной власти – герба России, герба Москвы, знамен, труб, орлов...

Обходя колокол, читаю: "Лит сей колокол на заводе московской 2-й гильдии купца Михаила Гаврилова Богданова Яковом Завьяловым и при С.-Петербургского арсенала пушечным мастером 14-го класса Русиновым под распоряжением преосвященного архиепископа Августина".

Главному исполнителю – литейщику Якову Завьялову – было в ту пору девяносто лет, но, как видно, это не имело для работы особого значения. Имя его вошло навечно в летопись Кремля.

В торжественном стиле рассказывается: "По счастливом и достославном окончании ужасных и кровопролитных браней и по утверждении прочного мира по всей Европе перелит сей колокол из старого..." Сообщается о взрыве и падении прежнего колокола, о бегстве из Москвы "неистового галла, вторгшимся в Россию с двунадесятью языками".

У колокола-гиганта несколько имен – звали его Успенским, Воскресенским, Праздничным и даже Царь-колоколом...

Из всех висящих колоколов он самый большой. Весит 65 тонн 320 килограммов. Держится на толстых металлических стержнях, намертво вживленных в массивные металлические балки, покоящиеся на каменных плечах звонницы.

Кажется, так было всегда. А ведь в 1812 году Успенская звонница, как и Филаретова пристройка, лежала в руинах. Практически обе звонницы перестали существовать, вызывая всеобщую печаль в сердцах русских. Поэтому после освобождения Москвы в числе первоочередных задач требовалось – восстановить звонницы как знак возрождения Кремля и Москвы.

Старались восстановить все, как было в старину, причем в кратчайшие сроки. Сохранилось донесение Августина, чье имя мы видели на колоколе, датированное 9 сентября 1815 года: "Новое здание на месте разрушенного при Иване Великом... каменным строением кончено 7-го числа сего сентября. И так свершилось оно в год и два месяца. Все силы употребляю, чтобы нынешнею осенью сделать главы, поставить кресты и покрыть все".

Легко представить, в каком темпе и масштабе шла стройка столь громадного строения. А ведь требовалось на площадке также разобрать тысячи тонн битого кирпича...

Восстановить звонницу – только полдела. Нужен был колокол, причем самый большой. На его отливку пошел не только старый, упавший и разбившийся при взрыве. К его металлу добавили бронзу трофейных пушек, имевшихся в большом числе после бегства Наполеона. Пушечный гром "переплавился" в колокольный звон.

Но отлить – еще не все. У всех в памяти была судьба другого гиганта Царь-колокола, который не сумели сохранить, когда он лежал в литейной яме. Удачен ли будет подъем?

За это дело взялся "Михаил Гаврилов Богданов", как значится его имя на колоколе. Был он не только хозяин завода, но и великий мастер. Под его наблюдением возвели подъемную каланчу, установили множество воротов, ими должна была быть произведена операция.

И тут случилась драма. Начальству донесли, что подъемная каланча якобы ненадежна. Комиссия специалистов испугалась ответственности и предложила все перестроить. Уверен в себе был только Богданов. Митрополит разрешил ему начать подъем, но от высказанного недоверия Богданов, сидя на крыльце, горько плакал от обиды.

В Кремль сошлись со всей Москвы толпы народа, чтобы посмотреть, как будет подниматься громада.

Как пишет очевидец, "колокол пошел очень ходко и ровно вверх, уже был на половине высоты, как внезапно раздалось по всем концам площади: "Иван Великий шатается, каланча падает!" Заколебались толпы народные, подобно морским волнам, послышались вопли женщин и детей...". Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы обер-полицмейстер Шульгин не успокоил народ.

Не растерялся и Богданов, управлявший действиями помощников колокольчиком и палкой с повязанным на ней платком: он удержал у воротов рабочих, чуть было не поддавшихся панике.

Все завершилось благополучно. Когда у Богданова спросили, что бы он сделал, если бы не получил разрешения на подъем, он ответил: "Я бы ночью привез колокол и поднял его потихоньку своими рабочими..."

Висит на Успенской звоннице и второй колокол, он в два раза легче, "всего" 32 тонны 760 килограммов. Это более древний свидетель отечественной истории. Называется Реут, отлит знаменитым Андреем Чеховым в 1622 году. Реут пережил взрыв 1812 года, потеряв при этом свои уши, но их приделали обратно, причем операция не ухудшила его звучания. Был случай в середине прошлого века, когда Реут во время звона упал, пробив пять каменных и деревянных сводов и убив несколько человек...

На Филаретовой пристройке висит отлитый в 1704 году Иваном Моториным колокол весом в 13 тонн, называемый Вседневным и Семисотным.

Под колоколами, как прежде, так и теперь, находятся разные хранилища, здесь находилась патриаршая библиотека, а также ризница – сокровищница исторических ценностей. Теперь тут фонды музеев Кремля, выставочное помещение, где показываются богатства кремлевских музеев.

Случись что важное – и предки наши узнавали новость тотчас, хотя не было у них ни радио, ни телевидения. Все рассказывали им колокола. Самые важные звонили в Кремле. Среди них главный – Большой Успенский колокол. Народ дал ему второе имя – Царь-колокол.

На глазах у всех великан сравнительно недавно – с 1836 года. До этого пролежал сто один год и семь месяцев в земле. История его уходит в глубь веков, когда в Кремле вырос главный собор Московского государства Успенский. Возле него на деревянной звоннице находился "благовестный" большой колокол.

Надстроив Ивана Великого, Борис Годунов позаботился и о Благовестнике. При нем отлили Большой Успенский колокол в два раза с лишним потяжелее прежнего. Лил его, как считают, Андрей Чохов, прославивший свое имя самой большой в мире Царь-пушкой.

И этот Благовестник висел на приземистой, всего в четыре метра, звоннице. Тревожили его только по особым случаям: по большим праздникам, когда принимали высоких зарубежных гостей. Издавал он, как говорили москвичи, "радостный звон". Язык колокола раскачивали одновременно 24 звонаря, извлекавших из великана всего три звука с большими промежутками, чтобы не расколоть от сильного звона. Огонь, однако, не пощадил и его.

Пришлось в первой четверти XVII века отливать новый, еще больший. И этот погиб. Отец Петра I, Алексей Михайлович, распорядился отлить новый не только самый большой в России, но и в мире. Австрийские мастера, к которым обратились тогда за помощью, брались за дело, выспрашивая для него пять лет. Столько ждать не могли.

Нашелся в Москве свой мастер. Посетивший тогда столицу путешественник Павел Алеппский оставил подробное описание той колокольной эпопеи. Особенно поразил его мастер: "Человек малого роста, невидный собою, слабосильный человек, о котором никому и в ум не приходило, – и просил царя дать ему только один год сроку". Звали литейщика Емельян Данилов, 24-х лет. Секреты мастерства унаследовал от отца, как тогда водилось. Мог Емельян "резать слова и травы", то есть украшать колокол.

Мастер слово сдержал. Через год колокол услышала вся Москва, звук его несся от Кремля на семь верст и перекрывал звуки всех других московских звонов. Но били в него от радости так сильно, что разбили...

Через год после эпидемии чумы, как только жизнь вошла в свою колею, закипела работа над новым Большим Успенским. На этот раз счастье светило Александру сыну Григория... Павел Алеппский, сообщающий об этом, отметил 1 ноября 1655 года: "В этот день мы видели зрелище, которое останется навеки памятным". Начался подъем, который длился трое суток непрерывно. Им занималась тысяча человек! "Ничего подобного этой редкости – великой, удивительной и единственной в мире – нет, не было и не будет, она превосходит силы человеческие" – так заключал очевидец.

Спустя несколько лет другой известный путешественник барон Мейерберг видел этот колокол лежащим опять на земле. Долго его не удавалось поднять. И только в 1674 году сумели. Есть даже рисунок в дневнике шведского дипломата, посетившего тогда Москву, на котором видно сложную подъемную машину, звонницу, окруженную лесами, с которой свисают противовесы, влекущие вверх Большой Успенский колокол.

Поднял его некто Ивашка Кузьмин, золотая голова – кремлевский привратник. Получил он за это государево жалованье. А подпись оставил за него в ведомости другой, так как изобретатель не умел расписываться. Радовал москвичей этот звон всего семь лет, до следующего великого пожара.

Вступившая на престол Анна Иоанновна, племянница Петра I, желая укрепить свою популярность в народе, повелела: "...ревнуя к изволению предков наших... тот колокол перелить вновь с пополнением, чтоб в нем в отделке было 10 000 пуд...", а все работы велено было производить "со всяким возможным рачением, в скорости".

Начали с того, что обратились за содействием к французскому механику академику Жерменю. Вначале тот посчитал сделанное ему предложение шуткой. Ведь в Руанском соборе висели колокола в девятьсот пудов. А тут десять тысяч. Но когда поверил, представил расчеты и смету. Была она столь устрашающей, что решили обойтись своими силами.

В Москве взялся за это Иван Федорович Моторин, лил он пушки для Петра I, работая "денно и нощно", колокола Ивана Великого, башен Кремля, лил колокола для новой столицы... Был Иван Моторин хозяином литейного завода на Сретенке, который горел. Терпел нужду, наградами его не баловали.

Большой Успенский колокол отнял у мастера последние силы, а он работал самоотверженно, имея под своим руководством до двухсот каменщиков, печников, плотников и работных людей. Моторин запросил тысячи пудов красной шведской меди, английского олова "самого доброго", донской кирпич, красный жженый, много глины, угля, извести, бревен, леса, дров, припасов...

Наружным украшением занимались мастера, присланные из Петербурга. Долго решался вопрос – указывать ли имя мастера. Решили указать. "Лил сей колокол российский мастер Иван Федоров сын Моторин с сыном своим Михаилом Моториным".

По сути, это единственная награда старому мастеру, да и то посмертная.

Работал Моторин на износ, а было ему тогда свыше шестидесяти лет. По нынешним понятиям – возраст пенсионный, к тому же мастер всю жизнь имел дело с огнем – в литейном цехе. Работал, "обретаясь безотлучно" возле своего детища, не считаясь со временем: чиновники подгоняли, стремясь выслужиться перед императрицей. Моторину не платили подолгу жалованья, "кормовых денег", не говоря о наградах. Приходилось великому мастеру молить сенат выдать ему средства на пропитание, "понеже при оном деле имею труд немалый". Моторин не имел даже личной свободы: из сената последовали распоряжения, смысл которых сводился к тому, чтобы привязать его, как каторжного, к литейной яме. "А Моторину надлежит быть при том деле у колокола быть по все дни, а буде в которой день не будет, то приставить к нему такова ундерофицера, чтоб неволею его к тому принуждать"...

Первая отливка произошла неудачно: случилась авария, прорвало печи, "медь под поды ушла". Несчастья сыпались одно за другим. Описали за долги моторинский завод на Сретенке. Да еще случился пожар, и сгорел дом и многие "пожитки" семьи. Сердце Моторина не выдержало испытаний...

Дело отца закончил сын Михаил. 23 ноября 1735 года в час ночи зажгли огонь в топках. Полтора дня шла плавка. И всего за 1 час 2 минуты отлили то, что потребовало пяти лет подготовки, строительства сложнейших форм, моделей, печей... Колокол вышел на славу.

Отлить такой колокол – полдела. Не менее сложно его поднять. Эта проблема заботила Ивана Моторина, он сделал модель подъемного устройства и колокол весом в 12 пудов, в одну тысячную веса изделия.

Пока обсуждались способы подъема, случился большой пожар.

Когда его потушили, то оказалось, что Большой Успенский колокол дал трещины, а от его края отвалился кусок весом в 700 пудов... Одно из объяснений этому дано архитектором Матвеем Казаковым: "А как на него в ту яму множество горевшего леса падало и огонь размножился, то по незнанию бывших при том, для утушения оного заливано было водою, которая на колокол попадала, отчего сделалось на нем десять больших трещин и край вышибло". Время шло. Пролежал в земле гигант ни много ни мало, а век с небольшим...

И только знаменитый зодчий Монферан, прославившийся Исаакиевским собором и Александрийским столпом в Петербурге, взялся за извлечение колокола.

Он применил принцип, использованный им при сооружении столпа – подъем шестью кабестанами. Плотники соорудили леса. 500 рабочих приступили к пробному подъему. Два вышли неудачными: рвались канаты. После этого привезли в Москву строительные механизмы, опробованные на Исаакиевском соборе. В Измайлове рубились вековые березы для катков...

И вот 23 июля 1836 года в шесть утра при стечении многих любопытных начался подъем, который успешно завершился всего за 43 минуты. Через день колокол подкатили к новому месту, а затем поставили на белокаменный пьедестал, где он стоит и по сей день.

Стали называть это чудо Царь-колоколом. Его высота 6 метров 14 сантиметров. Вес 201 тонна 924 килограмма... Анализ показал, что, кроме меди и олова, пошло на отливку серебра полтонны и золота 72 килограмма. Чтоб лучше звенел.

ОРУЖЕЙНЫЙ ДОМ

План Арсенала – четкий, похожий на геометрическую форму – трапецию, дал сам Петр I, увлекавшийся зодчеством.

Строителем этого Оружейного дома назначался "выезжий иноземец саксонския земли каменного и палатного строения Христофор Христофоров Кундерат".

Строитель Арсенала вошел в историю русской архитектуры под искаженным именем. На самом деле, как установила недавно московский искусствовед Н. Молева, нашедшая в архивах роспись зодчего, его подлинное имя не Кундерат или Конрад, а Кшиштоф Конратович. Этот польский архитектор, приехавший из саксонской земли, тогда управлявшейся польским королем, верой и правдой послужил много лет Петру. В новой столице он сооружал Александро-Невскую лавру, а в Москве – Арсенал.

Помогал ему художник Михаил Чоглоков. О нем стало недавно известно больше подробностей. Этот живописец Оружейной палаты выполнял в юности заказы для матери Петра в ее дворце. Там, очевидно, и познакомился с ним молодой Петр, который, став правителем, возвысил Чоглокова, поручал ему множество важных заказов – украшать дворец, расписывать знамена, писать портреты, картины, выставлявшиеся на улицах Москвы в дни триумфов, когда отмечались победы русской армии и флота. Чоглокову Петр доверил надстройку Сухаревой башни и Арсенал.