Текст книги "Пришедшие издалека"
Автор книги: Лев Хват
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
ПРИШЕДШИЕ ИЗДАЛЕКА
Человек способен жить и терпеть ради будущего.
Роберт Фалькон Скотт
ИЧЕГО не ведая о положении соперников и не ожидая убийственного удара, англичане продолжали поход к центру Антарктиды. «Идти своим путем и трудиться по мере сил, не выказывая ни страха, ни смущения», – так писал Роберт Скотт в феврале 1911 года, узнав о внезапном появлении норвежцев; так и действовал благородный исследователь.
2 декабря. 83-я параллель. Два перехода до ледника Бирдмора, если стихии не проявят свое коварство. В глубоком снегу пони обессилели, их лыжи полопались, фураж кончается. Что ни день, одна из лошадей идет в пищу людям и собачьим упряжкам. Без особого сожаления застрелили «чертенка» Кристофера. Боуэрс молчаливо выслушал приговор, объявленный его пони Виктору, и безнадежно махнул рукой; товарищам странно было видеть Пташку нахмуренным. Мяса Виктора собакам хватило на пять кормежек.
– Я восторгаюсь работой упряжек, Мирз, они работают прекрасно, – сказал Скотт. – Но… можно ли хоть несколько увеличить их нагрузку?
– Уверенно! Собаки сыты. Только бы не подвела погода.
– Уайлд из шеклтонской партии писал в декабре, что впервые за месяц пути не может отметить хорошую погоду. А у нас наоборот, и все же мы не потеряли ни одного дня… Поглядите, как быстро тает падающий снег. Что в вашей палатке?
– Если не похолодает, у нас будет словно в половодье.
– Большая неурядица в атмосфере… Повторяю, Мирз, собаки – прелесть. Надеюсь, они хорошо помогут нам на Бирдморском леднике.
– Там шеклтонской партии крепко досталось!
– Да, им выпало немало тягот…
Дойти до ледника в намеченный срок не удалось: ночью на 5 декабря пурга, тормозившая отряд, залютовала с невиданной мощью. Завыл ветер, гоня клубящиеся тучи снежной пыли. Сугробы поднялись выше палаток, скрыли сани. Защитные валы не спасают жалких кляч; только головы, костистые спины и обледенелые хвоста торчат из снега. В двух шагах ничего не разглядеть.
– Бездна уныния! – сказал Скотт приунывшему Отсу, забираясь в спальный мешок, чтобы в привычном положении поведать горести дневнику. – Никто не ждал такой беды в декабре, лучшем месяце для путешествий в глубь материка. Но счастье еще может повернуться к нам.
– Фатальное невезение, – пожал плечами Титус. – Впрочем, не терплю я таких ходульных выражений ни в живой речи, ни в литературе.
Скотт улыбнулся. Своеобразный человек Отс, сколько в нем противоречий! Когда-то думалось, что это замкнутая, самодовольная личность с ограниченными интересами типичного кавалерийского офицера: лошади, парады, привилегированная армейская компания, скачки на Аскотском ипподроме и в Гудвуде, флирт в своем обществе, танцовщицы, покер… А экспедиция приобрела не только превосходного знатока лошадей, но – что несравнимо дороже – настоящего товарища, самоотверженного, с широким кругозором, маскирующего некоторую застенчивость напускным пессимизмом или бравадой. Скотт не забыл, как этот офицер шикарного драгунского полка и кто-то из зимовщиков развлекались чехардой, перескакивая через мебель в столовой. Помнит остроумные реплики и лекции Титуса, его афоризмы… Положительно, неинтересных людей нет. У самого заурядного, на первый взгляд, человека может раскрыться сверкающая, ослепительная душа…
Отс неосторожно задел стенку палатки, и по парусине тотчас заструилась вода.
Полулежа, Скотт записывал: «Есть над чем задуматься, если наша маленькая компания борется против всяких невзгод в одной местности, тогда как другие благополучно двигаются вперед под солнечными лучами. Много значит счастье, удача! Никакая предусмотрительность, никакое умение не могли подготовить нас к такому положению. Будь мы вдесятеро опытнее или увереннее в наших целях, мы и тогда не могли бы ожидать таких ударов судьбы».
Но Скотт ошибался, предполагая, что «другие благополучно двигаются вперед под солнечными лучами». Возможно, в районе ледника Бирдмора пурга особенно неистовствовала, но ее восточное крыло настигло и норвежцев, изранив лица Амундсена, Хансена и Вистинга.
На четверо суток задержала англичан непогода. Один градус тепла! В палатках все промокло насквозь. Выйдя наружу, люди возвращаются точно из-под ливня: с них течет, у ног образуются лужи. «Скверно, невыразимо скверно, – пишет Скотт. – Мы стоим лагерем в Бездне уныния! Пурга свирепствует с неослабевающей яростью… Снег поднимается все выше и выше вокруг палаток, саней и лошадей. Последние жалки донельзя. О, это ужасно!.. Чудовищное терпение нужно в таких условиях! На нас нитки нет сухой».
Только 9 декабря отряд покинул стоянку. Без отдыха, без еды, измученные пони к вечеру добрели до прохода Шеклтона. Их силы были вконец исчерпаны, лошади годились лишь на убой.
– Застрелить их – это милосердие, – сочувственно заметил Уилсон опечаленному Отсу.
– Выбора нет…
Множество снега пригнал ураган на Бирдморский ледник. Необходимо полное напряжение всех сил путешественников. Лыжникам, тянущим на лямках сани, дорога дается легче, чем пешеходам, которые волокут такой же груз. «Всем пригодились бы лыжи, но мои упрямые соотечественники настолько предубеждены против этого снаряжения, что далеко не все запаслись им», – досадует Скотт, сдерживая раздражение. Время научило его подавлять приступы ярости. То ли было в юные годы! В подобном случае он взорвался бы, как пороховая бочка, выложил бы спутникам все начистоту, а заодно не пощадил бы и себя, не понудившего своих подчиненных взять лыжи. А теперь? Бессмысленно сокрушаться о непоправимом… Надо подбодрить товарищей. Вспомогательная партия лейтенанта Эванса отстает: физик Райт выбился из сил, устал старшина кочегаров и моторист Лэшли. Чтобы пройти несколько сот метров, этой партии понадобилось чуть ли не полчаса. Упряжки Мирза и Герова пока бегут резво, у каждой 200 килограммов груза.
На крутом подъеме пришлось снять лыжи; без них люди сразу ощутили прелесть пешего хождения, проваливаясь до колен. По такой рыхлой поверхности невыносимо тяжело тащить сани. Они погружаются до поперечных перекладин и, словно плуг, пашут снег; Шеклтон же в этом месте проходил по твердому голубоватому льду.
Упряжки заметно утомились, и 11 декабря, когда отряд достиг нижней части Бирдморского ледника, Скотт решил отправить их обратно.
– Собаки хорошо работали и помогли нам, – сказал он, прощаясь с Мирзом и Геровым. – Думаю, вы скоро доберетесь домой, корма для упряжек по дороге оставлено достаточно. Передайте мою маленькую записку зимовщикам.
«Дела не в таком уж розовом свете, в каком могли бы быть, но мы не унываем и уверяем себя, что должен же быть поворот к лучшему, – писал Скотт. – Хочу только сказать вам, что я в состоянии по-прежнему не отставать от других».
Транспортных средств больше нет, все зависит от людей. Ни один еще не запросил отдыха. Двенадцать человек тащат трое тяжело нагруженных саней, взбираются с ними на обледенелые склоны, спускаются в низины и снова набирают высоту. На ночевках сверяются с путевым графиком Шеклтона: сколько времени заняла у него дорога сюда от острова Росса? Отряд Скотта уже запаздывает почти на шесть суток, четверо из них отняла Бездна уныния.
Середина месяца прошла в очередной борьбе с непогодой. Отмечая события минувших суток, Скотт 15 декабря записал: «Неужели мало еще мы натерпелись?» Никакие предчувствия не тревожили его, а ведь именно в эти дни норвежцы торжествовали победу на полюсе.
Англичане втянулись в работу, теперь они не испытывают голода, томившего их первое время, все довольны походными пайками. В пути жарко, одежда пропотела; сбросили верхние шерстяные фуфайки, кожа стала холодной и неприятно липкой. Мучает жажда, они откалывают и кладут в рот кусочки льда, на привалах поглощают много чая и воды. Губы растрескались, их покрывают мягким шелковым пластырем. Пятерых поразила снежная слепота, но страдают они неодинаково; как и девять лет назад, трудно переносит ее доктор Уилсон.
В средней части ледника Бирдмора соорудили склад. Эдгар Эванс подбил гвоздями сапоги товарищей и переделал лыжную обувь. Его от души благодарили, богатырь конфузился: «Простое дело, не за что хвалить».
20 декабря разбили лагерь на пологом и довольно гладком склоне. Закончив обычные расчеты, Скотт созвал всех:
– Меня радуют материалы, собранные в пути, можно будет составить отличную карту. В последнее время мы хорошо двигались, а сегодня особенно удачно: прошли почти двадцать географических миль, поднялись на двести сорок метров и по срокам опередили Шеклтона. Завтра вечером мы должны пересечь 85-ю параллель.
Дальше с полюсной партией отправятся только три человека, четверо должны вернуться. Мне нелегко было сделать выбор. Домой пойдут Аткинсон, Райт, Черри и Кэохэйн.
– Я очень огорчен, – смущенно проговорил физик Райт, сдвигая очки и глядя в сторону. – Были у меня неудачи, но теперь, когда я привык возить сани, возвращаться обидно.
– Как ни печально проститься с вами, друзья, иного выхода нет, – ответил Скотт и обратился к врачу Аткинсону, своему заместителю на зимовке: – Я надеялся, что в пути смогу более точно назвать срок возвращения полюсной партии, но ведь только теперь мы пойдем по графику. Поэтому срок не изменился – вероятно, мы вернемся во второй половине марта. У вас будет возможность несколько уточнить это, судя по времени, которое потребуется вспомогательным партиям на обратный путь. В Лагере одной тонны мы рассчитываем застать собачьи упряжки, посланные вами… Захватите, Аткинсон, мою весточку товарищам на зимовке…
Скотт писал: «Погода постоянно держит нас в тревожном состоянии… Мы снова угодили в район, изобилующий ужаснейшими трещинами. Эванс и Аткинсон сегодня провалились на всю длину своей упряжи, а наполовину проваливались все. Так как я иду впереди, то мне первому и достается. Сильно волнует, когда не знаешь, куда приведет следующий шаг. Но все это в самом деле может быть занимательно, если только есть возможность двигаться вперед».
Они выбрались из области трещин, туман поредел. Отдавая Аткинсону весточку, Скотт дописал: «Казалось бы, должны добраться до цели».
Четверо ушли обратно. Полюсную партию сопровождают лейтенант Эванс, старшина кочегаров Лэшли и унтер-офицер флота Томми Крин – большой приятель второго Эванса, богатыря. Восемь путешественников тянут двое саней. Крутые подъемы чередуются со спусками, но отряд забирается все выше. А скорость даже превосходит самые оптимистические расчеты. Неужели в их судьбе наступил долгожданный поворот? Только бы не ухудшилась погода! Дует пронизывающий ветер, но в теплой одежде и сытые они вынесут и не такие невзгоды. Одно неудобство – лица все время покрываются льдом…
Новую тетрадь дневника Скотт открыл записью возраста участников полюсной партии: ему 43 года, Уилсону – 39, Эдгару Эвансу – 37, Отсу – 32, Боуэрсу – 28; средний возраст 36 лет.
В рождественский вечер разбили лагерь раньше обычного и занялись стряпней.
– Вот это еда! – сказал Томми Крин после ужина. – Чего только не было у нас нынче!
– Можно сказать, наелись досыта, – поддержал своего друга Эдгар Эванс. – Ну и выспимся здорово нынешней ночью!..
Накануне нового, 1912 года прошли за 87-ю параллель. Остановились на длительный дневной привал. Эванс и Крин, работая озябшими руками на морозе и леденящем ветре, соорудили трехметровые сани.
– Бесценные люди, – с восхищением сказал Скотт доктору.
– В наших условиях это геройство.
За новогодним завтраком все получили по кусочку шоколада. Боуэрс измерил высоту: почти три километра над уровнем моря. В дороге увидели нежданного гостя – большого поморника, грозу пингвиньих гнездовий. Хищник то садился на снег, как бы с любопытством поджидая людей, то снова расправлял крылья и взлетал.
– Видимо, он голоден, – заметил доктор. – Но что вынудило его забраться так далеко от моря, где эти птицы добывают пищу?..
Ночь на 4 января восемь путешественников последний раз проводят вместе. До полюса 148 географических миль – 274 километра, пятая часть пути. Отсюда трое повернут к дому. Скотт, Уилсон, Боуэрс, Отс и Эдгар Эванс продолжат поход. Какое счастье, что они, наконец, одолели эти нескончаемые подъемы! Теперь путь лежит по пересеченному белыми гребнями, слегка отлогому плато.
Пришло время расстаться. Не надо затягивать минуты, когда даже у самых стойких размягчается сердце и глаза заволакивает какая-то пелена… Томми Крин ухватился за руку Эдгара Эванса и не может оторваться от друга. Чего ты плачешь, добрый Томми, британский моряк! Возьми пример с лейтенанта – он держится, как подобает мужчине. Лэшли, не отворачивайся, крепись!..
– Идите, друзья! Добрый путь!..
Трое скрываются на севере за снежными сугробами. Пятеро лыжников в лямках тянут единственные сани. Самое тяжелое уже осилили. Впереди – счастье заслуженной победы!
До полюса 250 километров – десять-двенадцать дней, если не помешает ветер, трудно переносимый в 30-градусный мороз. А сколько времени, сил, жизненной энергии отняла пурга, и все выстояли, ни один не сдал! Роберт Скотт гордится своими друзьями, каждый из них неоценим. Не преувеличил он, назвав маленького Боуэрса чудом природы: никогда не изменяет ему хорошее настроение. Пташка прекрасно справляется с интендантскими делами, не допустил ни единой ошибки в распределении припасов. Он обстоятельно ведет метеорологический журнал, занимается астрономическими определениями, фотографирует, не тяготится никакой работой. Его нелегко заманить в палатку. Когда другие давно уже отдыхают, Пташка, лежа в спальном мешке, анализирует свои наблюдения. А смекалистый Эдгар Эванс! Сани и приспособления к ним, упряжь, улучшенная обувь – все это дело его рук. Как быстро и ловко ставит он палатку, укладывает вещи! Многим обязаны ему товарищи. Титус неутомим, он всегда готов взяться за любое полезное дело и переносит лишения не хуже других. Уилсон в работе крепок, как сталь, до конца каждого перехода он не слабеет. Заботливый друг и искусный повар, Билл вечно придумывает, чем еще можно скрасить жизнь товарищей. Уилсон бережет их здоровье, облегчает и исцеляет недомогания, обычные в дальнем походе. Вот и сейчас он вошел в палатку с обеспокоенным лицом и ведет Эдгара Эванса, чем-то смущенного…
– Что приключилось? – спросил Скотт.
Уилсон достал свою аптечку и покосился.
– Взгляните, как Эванс порезал себе руку! Это было еще накануне нового года, когда он вместе с Томми Крином мастерил сани. Больше недели этот упрямец молчал, я случайно заметил его раны. Не знаю, сколько еще он мог бы вытерпеть…
– Так нельзя, Эванс! Ведь мы не в Англии, не на корабле или зимовке, в нашем походе с этим шутить опасно, – строго сказал Скотт.
– Поранил малость, думал, само по себе заживет…
– Жестокие раны для него малость, – проворчал доктор, подготовивший все для перевязки. – Ну, давайте вашу лапку…
Тянулись дни, однообразные, как эта белая равнина. Злая судьба преследует их, наносит удар за ударом. Придет ли конец неудачам?.. На привалах Скотт достает дневник.
«10 января. Весь путь покрыт снегом, сыпучим, как песок… Чтобы дойти туда и обратно, потребуется отчаянное напряжение сил…
11 января. Выдержим ли мы еще семь дней?.. Никто из нас не испытывал такой каторги…
12 января. Ночуем всего в 63 географических милях от полюса… Если бы только нам дорогу получше!..
13 января. Всего 51 миля… Если и не дойдем, то будем чертовски близко…
14 января. Осталось меньше 40 миль… О! Если бы дождаться нескольких погожих дней!..
15 января. Странно представить себе… Остается всего 27 миль… Теперь уж должны дойти…»
С радостным чувством покинули они 16 января ночевку. В полдень позавтракали. Бодро зашагали. Не сегодня – так завтра уж наверняка! Прошло часа два. Боуэрс замедлил шаг, приложил ладонь щитком ко лбу.
– Что там? Горизонт как будто чист, – спокойно сказал Уилсон.
– Вы ничего не различаете? Мне почудилось, что там… гурий…
Боуэрс не отрывает глаз от какой-то темной точки. Возможно, это мираж? Вот было бы счастье! Но если зрение его не обманывает?.. Минуты кажутся бесконечными. Скорее, скорее!..
Флаг! Зловещий черный флаг на полозе… Следы людей, собачьих лап, саней… Амундсен опередил!
Это остатки бивака, откуда норвежцы рванулись в последний переход к полюсу. Несомненно, они нашли более легкий путь. Конец всем мечтам!..
Томительная ночь. Никто не может заснуть. До утра проворочались в спальных мешках. Скотту мучительно больно за товарищей. Ничего не скажешь, они достойно приняли удар, и каждый, будто все благополучно, занят своим делом. Эванс и угрюмый Отс застывшими руками укладывают вещи, Боуэрс ухитряется делать наблюдения, Уилсон записывает. Но что у них в душе!
Весь день бредут люди по мертвой пустыне. Полюс! Какое ужасное место! И за свои труды они вознаграждены только обидным сознанием, что запоздали… Все же цель достигнута, и это событие исследователи отмечают на привале: после ужина съедают по кусочку шоколада, припасенного для торжественного дня, а добряк Уилсон преподносит друзьям сюрприз – все получают по папиросе… Двинулись дальше, но у Эванса так зябнут руки, что пришлось остановиться.
Вот палатка Амундсена. Внутри мешочек с его отчетом своему королю, письмо капитану Скотту от торжествующего норвежского полярника!.. Что ж, если пригубил горькую чашу, пей ее до дна… Обратный путь – это главное. Борьба будет отчаянная. Удастся ли победить? Надо выстоять!
Издалека пришли они в сердце Антарктиды. Их священная обязанность рассказать миру о виденном в этой стране, о пути, ведущем к полюсу, горных хребтах и вершинах, могучих ледниках. Все их наблюдения ценны для науки. Разве не замечательно, что полюс оказался на высоте 9500 футов, тогда как у 88-й параллели измерения показали около 10 500?!
Амундсен прибыл сюда неделей раньше срока, который Скотт еще в Лондоне называл идеальным. Капитан догадывается, что норвежцы шли при сравнительно небольшом морозе, и это было для них приятной неожиданностью. Они опередили на тридцать четыре дня…
«Мы воздвигли гурий, водрузили наш бедный обиженный английский флаг и сфотографировались, – записывает Скотт. – Итак, мы повернулись спиной к цели своих честолюбивых вожделений. Перед нами 800 миль неустанного пешего хождения с грузом. Прощайте, золотые грезы!»
День за днем движутся пятеро исследователей, волоча сани. На север! Там кров, пища, там они дадут отдых своим натруженным ногам и рукам, обогреются, расскажут друзьям о выстраданном. Кончается третий месяц их похода, а до острова Росса очень далеко. Какие еще испытания готовит им судьба?
К каждому складу, где оставлено на несколько дней продовольствия и топлива, подходят они голодные, со щемящим сердцем и неизбывной тоской. Истощенный организм властно требует пищи, но они не могут съесть даже сухарь сверх своего жалкого пайка. А энтузиазм исследователей, тружеников науки побуждает их задерживаться в пути, жертвовать для нее драгоценным временем, от которого, возможно, зависит жизнь пяти человек. Разве пройдут они через морены Бирдморского ледника, не собрав образцов горных пород! Почти целый день отряд проводит у горы Беклей, пополняя коллекцию.
– Не правда ли, геологи будут в восторге от этой находки? – говорит Уилсон, показывая товарищам кусок угля с отпечатками листьев.
Неужели наблюдательный и умный доктор не замечает, что сам он и его товарищи утрачивают остатки сил? Несомненно, Уилсону это понятно, все они сознают, какая страшная угроза нависла над ними, но чувство долга повелевает действовать только так.
Пятеро исследователей не сгибались под ударами и смело смотрели в глаза опасности. Но они уже не те, что были на пути туда. Роковое 16 января надломило волю стойких борцов. Их опередили, и этого им не простят. Научный подвиг оценят десятки, пусть даже сотни людей, но в глазах остальных первый – герой, заслуживающий триумфа, а отставший, второй – поверженный гладиатор, ему нет пощады, для публики он смешной неудачник… Вернуться домой, чтобы стать мишенью балаганных остряков, объектом упражнений газетных карикатуристов? О нем, Роберте Скотте, выше всего ставящем человеческое достоинство и честь, невежды и глупцы будут зубоскалить: «А, этот Скотт, которого обставили!» Что может быть унизительнее!.. Пренебречь? Презреть? Легко сказать – ведь они не манекены с витрин Пикадилли, а живые люди, наделенные человеческими страстями…
Нет, они уже не те. Лопнула внутренняя пружина, двигавшая их к цели, утрачен стимул, помогавший терпеть, переносить страдания. «Человек способен жить и терпеть ради будущего», – так мыслил и говорил он, Роберт Скотт. А какое у них будущее?!
Судьба посылает им одно за другим тягчайшие испытания, они до конца сопротивляются, борются за жизнь, не замечая, что давно уже лишены главного оружия.
Вероятно, у всех народов существует поговорка: «Беда не приходит одна». Бывает, что на человека ворохом сыплются несчастья; не успел он опомниться от одной беды, как в дверь стучится другая, а там еще и еще. Такое стечение обстоятельств называют фатальным, роковым.
«Есть же предел силам человеческим!» – думает Скотт, с тревогой глядя на Отса. Впервые за всю дорогу Титус пожаловался на холод и усталость, ноги его жестоко зябнут.
– Может, прохудились сапоги, надо бы смазать их салом, – сочувственно говорит Эванс.
Ему бы прежде всего о себе позаботиться! Со стороны виднее, как изнурен и переменился богатырь: он сам не свой, израненная рука не заживает, на пальцах вздулись пузыри.
В пути Уилсон заметил, что у Эванса отморожен нос – он побелел и затвердел. Остановились на ночевку раньше срока. Все забрались в спальные мешки, только Эванс, уставясь в одну точку, сидит у ящика с посудой и щупает спину.
– Почему не ложитесь? – спросил Уилсон.
– Поясница побаливает, верно, ушибся, когда утром попал в трещину. Сначала можно было терпеть, а к вечеру и шея заныла.
Самому доктору тоже плохо, у него приступ снежной слепоты.
– Только мы с вами пока держимся, Пташка, – шепнул Скотт.
Боуэрс чуть прикоснулся пальцами к его руке. Непривычная дружеская ласка потрясла капитана. «Не распускайся!» – приказал он себе.
Попутный ветер надувает парус, прикрепленный к саням, и заметает старые следы. Отряд забрел куда-то в сторону от очередного склада, долго ищет его. Дорожный продуктовый мешок пуст. Уилсон первый разглядел флаг над складом. Установили палатку, поели. Голод временно отступил, но он еще успеет вернуться, чтобы извести людей. У них постоянно одни и те же разговоры: кому-то хочется свежеиспеченного хлеба, другого соблазняет жареная тюленья печенка, третьего тянет к рисовой каше с молоком. Когда все это будет?..
Эвансу день ото дня хуже. Он снова угодил в трещину, его вытащили. Бледный, с помороженным лицом и гноящимися руками, Эванс бессмысленно озирался. Спит он тревожно, стонет, ворочается. Работать не может, идет в лямках, но саней не тащит. На привалах молча лежит и отупело разглядывает обезображенные пальцы руки – падая, он оборвал два ногтя. Уилсон растянул сухожилие ноги, она распухла. Отс совсем захандрил.
Только сон избавляет Скотта от убийственной тревоги за участь друзей. Утром доктор указал ему глазами на выход из палатки. Оба выбрались наружу и отошли в сторону.
– Эвансу очень худо, он не спал всю ночь, – сказал Уилсон.
– Мне кажется, он помешался. Можно ли чем-нибудь помочь ему?
Доктор отрицательно покачал головой:
– Безнадежно! У него признаки сотрясения мозга, это результат падения.
– Ужасно, что Эванс задерживает всех, но мы будем с ним до конца, Билл.
– Разумеется! Судьба каждого – общая судьба.
Утром 17 февраля Эванс бодро сказал:
– Сегодня мне, вроде, неплохо. Займу свое место в упряжке, совесть меня грызет: все работают, а я только мешаю.
– Лучше отдохнуть вам хотя бы еще денек, идите тихонько сзади, – мягко посоветовал доктор.
– Нет, я повезу сани.
Спустя полчаса у него свалились лыжи, он сбросил лямки и немного отстал. Позднее догнал товарищей, расположившихся на короткий привал. Пошли впятером, но Эванс опять задержался. Четверо продвинулись к скале Монумент.
Дальнозоркий Боуэрс беспокойно оглядывался.
– Эвансу плохо, он опустился на четвереньки…
Все поспешили на лыжах обратно. Эванс с блуждающим диким взором стоял на коленях, помороженные руки его были обнажены, одежда в беспорядке.
– Что с вами, дружище? – ласково спросил доктор.
– Сам… не знаю… знаю… верно… обмор… обморок, – запинаясь, бормотал больной.
Отс остался с ним, трое помчались за санями. Вернулись, уложили Эванса и отвезли к Монументу. На руках внесли в палатку.
Уилсон склонился над больным, обхватил пальцами его левое запястье. Пульс чуть прощупывался. Рука холодела.
– Он агонизирует, – прошептал доктор.
Лицо Эванса приняло строгое выражение, губы разомкнулись.
Уилсон бережно сложил его руки на груди.
– Скончался…
Скотт чувствовал, что самообладание покидает его. С невыразимым волнением смотрел он на покойного. Страшно так потерять товарища! Невероятно, что тот, кого все называли богатырем, мертв! Но судьба милостива: она унесла Эванса в самый критический момент, когда ради спасения остальных казалось необходимостью оставить его.
Два часа товарищи не отходили от охладевшего тела. Прощай, Эдгар Эванс!.. И они снова бредут, моля о сильном попутном ветре, тащат сани, на которые взвален тяжелый мешок с геологическими образцами.
– Наша коллекция поможет ученым разгадать прошлое Антарктиды, ведь это одна из главных целей экспедиции, – просящим тоном говорит Уилсон.
– Как ни тяжело, Билл, мы не бросим эти образцы, – твердо обещает Роберт Скотт.
Раннее мартовское утро. Мороз 40 градусов. Полтора часа понадобилось Отсу, чтобы обуться. На его ноги жутко смотреть. А дорога?! Шершавый кристаллический снег – как песок… Титус мучительно страдает. Положение крайне опасное, все складывается против них: запасы продовольствия ничтожны, почти во всех металлических банках с керосином, взятых на путевых складах, нехватка. Почему такая напасть? Недосмотр, оплошность?..[12]12
Позднее выяснилась причина беды: из-за низкой температуры кожаные прокладки сжались, герметичность банок нарушилась, и некоторое количество горючего испарилось. У Амундсена все бидоны с керосином, даже частично опорожненные, были постоянно запаяны.
[Закрыть]
Ветер терзает четырех путешественников. Помочь друг другу они уже не в состоянии. Доктору трудно вдвойне – он самоотверженно ухаживает за всеми. У Отса адски болят ноги, но он не жалуется и, пока остальные ищут дорогу, терпеливо сидит на санях. Титус понимает, что стал обузой для друзей.
Как и всегда, вечерами Скотт берется за дневник. «Левая нога бедного Отса никоим образом не дотянет, – пишет он 8 марта. – Титус спросил, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет… Сомневаюсь, чтобы мы могли пробиться… Ясно, что Титус близок к концу».
Мужественный Отс просит совета: что ему делать? Только одно, Титус: идти, пока хватит сил!
С решимостью отчаяния Скотт приказывает:
– Достаньте свою аптечку, Уилсон, и раздайте всем яд.
Доктор с протестующим жестом отстранился:
– Кон, я не верю!
– Хотите, чтобы я повторил?! – резко бросил начальник.
– Вынужден подчиниться. Если я откажу, вы взломаете аптечку, отнимете силой…
Таблетки наркотиков, взятые доктором для обезболивания, разделили поровну. Скотт взглянул на свою смертельную дозу. Избавление? Нет, время еще не подошло…
– Мы не имеем права сдаваться, а обязаны бороться до конца, – произнес капитан и отчетливо договорил: – До естественного конца.
Очередной удар был так ужасен, что Скотт потерял счет числам. Было это 15 или 16 марта.
– Не могу идти, – сказал Лоуренс Отс утром. – Уложите меня в спальный мешок и оставьте.
– Этого не будет!
– Я в тягость всем. Не хочу, чтобы вы из-за меня погибли.
– Надо идти, Титус!
Боль была нестерпима, но он послушно встал и проковылял несколько километров.
Отс не позволял себе терять надежду и в то же время не желал пережить ночь. Она минула. Бесновалась пурга. Отс проснулся. Вспомнил полковых друзей – они одобрят его решимость… Заговорил о матери. Потом поднялся, сказал негромко, спокойно:
– Пойду пройдусь. Быть может, вернусь не скоро.
Он доплелся до выхода. На мгновение задержался.
Товарищи безмолвно глядели ему вслед. Вернется?.. Сдерживая стон и не оборачиваясь, он выбрался из палатки. Титус! Бесстрашная душа!..
Больше его не видели. Никто, никогда.
«Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко», – писал Роберт Скотт.
19 марта Скотт, Уилсон и Боуэрс остановились на ночевку в двадцати километрах от спасительного Лагеря одной тонны. Там ждут друзья, там пища, топливо, теплая одежда – жизнь! До Лагеря лишь один переход, самое большее – два. Но остатков продовольствия и керосина вряд ли хватит до завтрашнего вечера.
Скотт больше не в состоянии идти: обмороженная нога погибла, только экстренная ампутация могла бы спасти его, да и то, пожалуй, уж поздно… Уилсон и Боуэрс утром двинутся в Лагерь за припасами…
Пурга! Дикая, нескончаемая, всю ночь, весь день. Выйти немыслимо. Скрывая гнетущую скорбь, Роберт Скотт исподволь наблюдает за товарищами. Одряхлевшее пергаментное лицо Уилсона пересечено глубокими морщинами, под глазами набухли мешки, костлявый подбородок заострился, страдальчески сжатые губы посинели. Сдает и маленький Боуэрс, самый выносливый, терпеливый, несокрушимый; его нос кажется огромным на иссохшем личике… Еще вчера друзья надеялись, что все они выберутся. Или старались убедить себя в этом? Сам-то он понимал, что шансы на спасение ничтожны, но так хотелось счастливого исхода для Билла, для Пташки. А сейчас, когда сохранилось четыре сухаря и нечем согреться?..
Скотта передернуло: будто в тисках сдавило обмороженную ногу.
– Вам худо, Кон? – кинулся к нему встревоженный Уилсон.
Пряча гримасу боли, Скотт опустил на голову капюшон спального мешка и молчал. Нет, он не скажет им, что смертельная гангрена распространяется. А чувства – на крепкий запор!
Уилсон взял его за плечо, но не смог заставить себя повторить вопрос. Жутко было сознавать, что старый друг приговорен.
– Думайте с Боуэрсом о своем спасении, – сурово произнес Скотт, но что-то понудило его смягчиться, он откинул капюшон. – Билл! Если даже упряжки находятся в Лагере, они не пойдут в такую пургу, да и договорились мы с Аткинсоном, что именно там нас будут дожидаться товарищи.
Доктор волновался, но не выказывал этого редкого для него состояния. Твердо и уверенно он ответил:
– Продукты и керосин зимовщики несомненно привезли, но и без того в Лагере много припасов, а буран должен же утихнуть! Боуэрс и я пойдем туда при малейшей возможности. Каждый из нас троих помнит о своих обязанностях перед обществом и вытерпит все ради будущего, ведь к этому вы постоянно призывали, Кон. Сдаваться недостойно.
– Правильно, Билл! Поговорим лучше о чем-нибудь веселом и забудем об этой проклятой пурге. Предлагаю поочередно рассказать хотя бы по одной занятной истории.
