Текст книги "Вратарь Республики"

Автор книги: Лев Кассиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава XVII
СТАРТ

Карасик носил шляпу. Он носил ее с жестоким упорством и никогда не изменял ей, хотя шляпа весьма осложняла ему жизнь. Его часто принимали за иностранца. Мальчишки окружали его излишним вниманием. Куда бы ни шел Карасик, где бы он ни появлялся, все равно шепотом или вслух, в лицо ему или за спиной, произносилось: «Чемберлен… американец!.. Джентльмен… Чарли Чаплин…» Эти уличные прозвища страшно допекали Карасика. Он стал так мнителен, что ему всегда чудились за спиной эти шепотом произнесенные слова. В конце концов он привык к этому и переносил насмешки с грустной стойкостью. И сейчас, направляясь к месту старта, он знал заранее, что кто-нибудь да уж непременно ляпнет Чемберлена (или Чарли Чаплина) и испортит торжественные минуты.

Глиссеры стояли у пристани водной станции. В походе участвовали две машины. Это были сильные спортивные суда. Все у них стремилось вперед, все было скошено, зализано, подобрано.

Одна из машин была изящно отделана. Вся она словно только что соскользнула с цветной обложки технического журнала. Отливал красный лак, под которым струились прожилки благородного дерева. Играли на солнце медь и хромировка. Маленькая уютная каютка была отлично скомпонована с корпусом, Карасика сразу потянуло к этой элегантной машине.

Второй глиссер был проще. У него были строгие аскетические очертания – суровые линии рывка. Тут все предназначалось исключительно для движения. Все жило за свой счет. Не было ни каюты, ни мягких сидений. Все было наружу, все обнажено в своем машинном естестве, как на паровозе. Здесь, по-видимому, не помышляли об удобствах. Видно было, что этот глиссер готовится в поход, а не на прогулку.

«Этот повоенней», – подумал Карасик.

Пахло рекой, нагретой водой. Солнце калило сверху и, отражаясь в слепящей глади, жгло снизу. Карасик в шляпе, с чемоданом в руке, пробирался среди полуголых юношей и девушек. На дощатых мостках не просыхали мокрые следы купальщиков.

Карасик привык видеть все это издали, с трибуны стадиона, из-за барьера. А тут он сам, как-никак, был участником похода, законным обитателем этого чудесного, отраженного в воде и оттого дважды прекрасного мира.

Карасик ощутил необычайный прилив сил. Он воодушевился, расправил плечи. Ноздри его воинственно раздулись, вдыхая запах воды. Облака неслись над флагштоками станции. Казалось, что сама станция уже плывет куда-то. Ветер рвал полотнище транспаранта, мотая его из стороны в сторону, как щенок, вцепившийся в подол, и транспарант хлопал, подобно парусу на рее. Все это напомнило Карасику о предстоящем путешествии. Ожидание странствий, опасностей, приключений развеселило его. Вот она начинается – настоящая жизнь!

Участники похода стояли на плоту у машин. Большинство были в синих комбинезонах с вышитыми серебряными значками на груди. Белели верхи фуражек-капитанок. Из-под лакированных козырьков глядели смуглые лица с резкими и уверенными, точно размеченными, чертами. У матросов, летчиков, чекистов видел Карасик такие лица. Среди глиссерщиков Карасик заметил строгую ясноглазую девушку в авиационном шлеме. Тоненькая, подвижная, она легко спрыгнула в нарядную машину. Карасик еще пуще приосанился. Надо было представиться, а он внезапно заробел. Вот сейчас кто-нибудь непременно крикнет: «Чарли Чаплин, Чемберлен, американец…» Однако делать было нечего. Да и хотелось как можно скорее сблизиться с этими людьми, скорее уж считаться среди них своим. Глиссерщики стояли, картинно обнявшись, и принужденно улыбались.

– Здравствуйте, – сказал Карасик.

Но те и глазом не моргнули.

– Товарищ, вы мешаете, – услышал Карасик сзади. – Будьте добры, в сторонку.

И Карасик послушно отошел в сторону. Тут только он увидел позади себя несколько фоторепортеров. Они снимали группу участников.

Щелкнули затворы, и к смущенному Карасику подошел высокий человек. Лицо его показалось Карасику страшным. Нос его был перебит и расплющен. Растекшаяся переносица закрывала углы глаз.

– От газеты, да? – спросил высокий. – Очень приятно. Командор пробега – Баграш.

– Кар… – пробормотал Карасик, краснея от пяток до макушки. (Черт его знает, зачем он взял этот каркающий псевдоним!)

– Какой Кар? Евгений? – спросил Баграш.

Он внимательно оглядел Карасика и удовлетворенно отметил про себя, что на корреспонденте нет штанов-гольф, краг, круглых очков. Все это, по мнению Баграша, было непременным признаком щелкоперов. Но редакция обещала командировать в поход Грохотова. Грохотов был парень здоровый. Поехал бы – мог сгодиться, а это… Ну и послали дохлика!

– Как же, читаем, читаем, – сказал он однако. – Очень приятно. Это вы недавно насчет воробьев писали?.. Что? Это Кольцов? Возможно, возможно… Значит, вы с нами, а не Грохотов?

Он еще раз внимательно оглядел Карасика и вздохнул. Мозгляк…

– Шляпу придется оставить, – сказал он грубовато.

– А я ее в чемодан, – поспешно сказал Карасик.

– И чемодан тоже, – сказал Баграш, прикинув на руке багаж Карасика. – Для нас каждый килограмм – обуза.

– Так выходит – я шестьдесят три килограмма обузы?

– А вы как думаете? – сказал не очень любезно командор, но, решив исправить неловкость, смягчился и добавил: – Ну, вы, так сказать, полезная нагрузка. Так? Ну, вот познакомьтесь. Это наша, так сказать, центровая тройка, а в жизни техники, механики, вообще ребята хоть куда. Вот прошу…

Карасик сжимал одну за другой горячие шершавые ладони, стесняясь, как всегда, своих белых и мягких рук. Он старался стискивать как можно крепче. Но вдруг почувствовал в своей руке такую тонкую нежную кисть, что невольно ослабил пожатие и поднял глаза. Девушка смотрела на него ободряюще, очень славная девушка.

– Это наша конструкторша, Валежная Анастасия Петровна, – представил ее Баграш. – Наша Настя. Она на том, американском глиссере идет. Там каютка есть… Да и спокойнее на том, – добавил вполголоса Баграш, когда они с Карасиком отошли в сторону, – безопаснее, а то ведь наша – экспериментальная машина, мало ли что… Вы, кстати, как, плаваете?

– На воде держусь… – глядя в сторону, пробормотал Карасик.

– Хорошо, если есть, за что держаться, – сказал Баграш. – Ну ладно, вон там пояс лежит в носу. Вот за него и будете держаться, если перекинемся. Так?

Карасик вздохнул, посмотрел на красивую, сверкающую машину и направился к утлому, неприветливому глиссеру.

– Ты не гляди, что тот с виду покрасивше, – горячо и слегка заикаясь, сказал толстый парень со смешливой веснушчатой физиономией. – Отделка у них, это верно, шикозная, зато перетяжелена машина. Поглядишь вот, наплачутся на перекатах, как чай пить дать. А у нашей, знаешь, осадка!.. Восемь сантиметров – кругом проходимость имеет. В чайном блюдечке пройдет – дна не чиркнет! Вот только вы там напишите, что жеклеры[15]15
  Жеклер – одна из деталей мотора.


[Закрыть] администрация хорошие не дает, а мотор сношенный.

– Фома! – деловито позвал его хмурый механик.

– Чего? – откликнулся Фома.

– Опять?

– Чего опять?

– Опять заливаешь? – сказал хмурый.

Все засмеялись. Фома с сердцем плюнул.

– Ну, устраивайтесь, – радушно сказал Баграш. – Ехать будете вот тут… – И он весело указал на ребристую алюминиевую скамью. – Бухвостов, подложи под товарища кошму, а то, знаете, гофра… она весь зад исполосует. А подушки мы кожаные сняли – лишний вес, баловство.

– А каюты нет?

– На кой она нужна…

– А если дождь? – спросил Карасик и тут же пожалел – не надо было спрашивать.

– Если дождика бояться, – сказал угрюмый механик, – тогда, чтобы сверху не промокнуть, надо в воду по шею лезть…

У машины сгрудились провожающие. Толкались под локтями мальчишки.

Вдруг все расступились.

– Здравствуйте, здравствуйте!.. – послышалось со всех сторон.

В сопровождении дамы, занимавшей много места, и белокурой смазливой девицы подошел человек в светлой щегольской панаме и кремовом костюме, с дорогой тростью. Он приподнял шляпу, приветственно помахал ею. Седые волосы его подчеркивали румяный загар веселого лица. Глаза были живые и хитрые. Человек, видно, знал себе цену. С юношеской легкостью он спрыгнул в машину.

– Арди, ты выпачкаешься весь! – воскликнула дама.

– Это технический директор наш, – шепотом пояснил Карасику Фома, толстый белобрысый парень в комбинезоне. – Профессор Токарцев, знаменитый. А это его семейство.

Профессор потрогал рулевую баранку глиссера, поднял стлань, посмотрел, нет ли воды, сел на корточки, заглянул в носовую часть, просунув туда руку, вылез с побагровевшим от натуги лицом.

– Пробные ездки были сегодня?.. – спросил он. – Ну как, не зарывается теперь?

– Нет, теперь, как бачок переставили, скулы выправили, он так и прет на редан… Да и центровка теперь иная.

– Я говорил на канале еще. Все дело в обводах. Мидель немножко перехватили все-таки. Что?

Карасик, как непосвященный, с благоговением вслушивался во все эти реданы, скулы, обводы… Ничего, ничего, к вечеру он тоже все это будет знать.

– Надо журнал завести и чтобы точно все было. Хорошо прикинуть расход горючего, – сказал профессор.

– Журнал у нас поведет по специальности товарищ корреспондент.

– А! – сказал профессор и весело тряхнул руку Карасику.

Карасика познакомили с семейством. Профессорша очень милостиво улыбнулась журналисту, дочка подарила Карасику благосклонный взгляд и сказала, протянув руку:

– Лада. А мы о вас много слышали. Нам про вас рассказывал ваш друг Димочка Шнейс.

– О, Димочка! – сказала профессорша. – Он у нас в доме совсем как свой. Ужасный шалопай, не правда ли? Но блестящий человек.

– Да, – сказал Карасик.

– Ну, с богом, ни пуха ни пера, – сказал профессор. – Только не резаться. Прошу вас… Что? Впрочем, проси вас не проси, все равно будете гнаться.

– Экипаж по местам, машины на старт! – раздался откуда-то сверху безличный и пресный голос мегафона, голос, никому не принадлежащий, но всех касающийся, вещий, как сама судьба.

Загремел оркестр, глиссерщики попрыгали в машины. Они снимали кепки и надевали шлемы. Стартер поднял свой флаг. Вот она, торжественная минута старта.

Карасик поспешно выгребал из чемодана все самое необходимое и запихивал вещи в принесенный кем-то берестяной баульчик, напомнивший ему детский ботанический короб.

Ужасно унизительно было при всех ворошить свое белье, вытаскивать галстуки, подтяжки.

– Товарищ корреспондент, займите место.

– Есть занять место! – браво ответил Карасик… и, оступившись, свалился в воду, так как освобожденная от пут машина слегка отплыла и между ней и мостками образовался просвет, полный воды.

– Корреспондент за бортом! – закричал кто-то.

– Стоп, отставить! – приказал Баграш.

Все бросились к плоту.

Карасик барахтался и ухватился за борт. Толстый белобрысый глиссерщик, которого звали Фомой, легко втащил его на машину. С Карасика текло и капало. Все смеялись.

– Шляпа! – закричал чей-то женский голос.

Шляпа Карасика, покачиваясь, плыла вдоль плота. Кто-то выловил ее и подал Карасику. Тот машинально надел ее, мокрую, и тотчас сдернул. Но было поздно…

– Чарли Чаплин! – закричали мальчишки сверху.

Карасик готов был разорвать себя на части. Тут он увидел Настю Валежную. Она стояла на нарядной американской машине и, вытянув подбородок, с любопытством глядела на Карасика. Карасик видел, что она кусает губы, чтобы не рассмеяться. Потом вдруг она закрыла лицо руками и присела за каюту. Она понимала, что нельзя смеяться, что сию же минуту надо сделаться серьезной, но ничего не могла поделать с собой.

– Ну ничего, на воде дйржитесь, – сердито сказал Баграш. – Идите, быстренько переоденьтесь и больше таких номеров не отрывайте.

Карасик сбегал в раздевалку, напялил на себя все чужое и, путаясь в длинных штанах, завернув рукава непомерно огромного пиджака, снова появился на мостках.

Все пошло к черту. И как это его угораздило плюхнуться? «Ах, будь я проклят, шляпа несчастная!» – ругал себя Карасик.

Все смотрели на него, улыбались и почему-то отворачивались. Только мрачный механик Бухвостов с завода Гидраэр смотрел на него ненавидящими и презрительными глазами.

Нахлобучив на голову шлем с очками, Карасик в отчаянии влез на свое место.

– Ну, сели? – оглядываясь, спросил Баграш и взялся за пусковую рукоятку стартера. – От вин-та!

Командующий стартом поднял флаг:

– Стартует глиссер Гидраэра!

Стало тихо, так тихо, что Карасик слышал, как прежний мальчишка сказал сверху:

– Гарри Пиль!

– Эй, вы! – закричал вдруг сверху шикарно одетый молодчик, с нагловатым лицом, с подбритыми под бокс висками. – Вы зря большой-то чемодан не берете! Куда голы складывать будете?

Тут наступила очередь смущаться всем глиссерщикам. Все они делали вид, что не слышат насмешливого голоса, что все это вообще не к ним относится.

– Они сухую везут, думают – на воде размочат! – опять закричали сверху.

Все это было непонятно Карасику. Он не знал, что футбольная команда гидраэровцев недавно отчаянно проиграла магнетовцам, вбившим глиссерщикам три сухих, то есть совершенно неотыгранных мяча.

– Максим Осьпич, – умоляюще зашептал механик, – запусти ты скорее!

На глиссере шел традиционный разговор моторного старта:

– Выключен?

– Выключен.

– Контакт?

– Есть контакт…

Грохот, рев, рывок вперед. Мотор, вода и воздух взбеленились. Откинутая в пену и брызги, ушла пристань в. мельканье рук, платков, шляп. Там остался позор Карасика, все там осталось. Начался поход. Началась новая, настоящая жизнь.

Баграш повернул рычаг:

– Полный газ!

Позади вскинулся белый смерч.

– Скорость семьдесят. Старт взят!

Глава XVIII
НА РЕДАН!

– На редан вышел! – кричит сквозь оглушительный скрежет мотора Бухвостов.

На редан – значит машина касается воды лишь в двух местах: уступом днища и кормой. Все остальное в воздухе. Баграш наклоняется над бортом, опускает руку, подводит ее под днище. Потом он показывает руку Карасику – рука сухая. Машина вышла на редан.

– На редан, на редан! – Карасик сам вышел на редан. Он поет какую-то чушь: – Как сказал Шеридан, сам я вышел на редан.

Никто не слышит. Мотор ревет. Вкусный воздух рвется в легкие.

– Видали, как прет? – орет ему в ухо Баграш. – Здтрово!.. А «американец»? Красота!..

Пронесясь под гулким решетчатым сумраком Крымского моста, они прогремели по водоотводному каналу и через шлюз у островка снова вылетели на реку. После тесной канавы река показалась просторной и светлой.

Баграш газанул. Ревущий скрежет мотора оглушил Карасика. Река зеркально гладка, как студень. Карасику мнится, будто он ощущает упругое натяжение этой сверкающей плевы. Рой маленьких радуг сопровождает их. Сзади бежит хрустальный столбик взвинченной воды.

Редан высекает из воды искрящиеся выгнутые струи. Два широких водяных крыла. У борта, где сидит Карасик, солнце подсвечивает струю снизу, и хрустальное крыло становится лазоревым, как у сизоворонки.

Ленивое утро выходного дня лежит на берегу. Взволнованная собачонка со всех ног улепетывает по песку. Чайка тяжело пытается уйти от настигающего глиссера. Она висит в воздухе на неподвижных крыльях, ветер сносит ее, и она сползает, скользит по невидимому откосу.

– Хорошо! – кричит во все горло Баграш.

– Хорошо! – орет Карасик.

– А они злы на меня, как собаки!.. – кричит Баграш и подмигивает на сидящих сзади Фому и Бухвостова.

– За что?!

– Вы им не говорите!.. Это я нарочно Настю на «американца» посадил. Теперь наши не отстанут, расшибутся, но не отстанут! И гначки не будет, а то бы непременно гоняться стали. Я их как облупленных знаю.

Так они секретничают во все горло, надсаживая глотки. Но гром мотора плотно законопатил уши и заложил все щели вокруг.

– Они славные! – орет опять Баграш. – Узнаете поближе… Ребята отличные. Культуры бы им набраться только. Не хватает иногда. Вот вы с нами свяжитесь крепче… Люди нам нужны до смерти, да и вам полезно будет! Верно?

Карасик что есть силы мотает утверждающе головой.

– Конечно, – слышит он сквозь неистовство мотора, – а то вы немножко, заметно, небоевитый какой-то…

Но тут в реве мотора происходит какая-то заминка. Мотор дает перебои. Карасик бы ничего не заметил, но у Баграша приподнимается с одной стороны клапан шлема, как ухо у умного пса. Водитель вслушивается в путаницу ревов и тресков. Карасик смотрит на него. Водитель очень худ и мускулист. Типичный человек машинных скоростей, человек точной жизни, где части плотно пригнаны одна к другой. Лицо грубоватое, расплющенный нос уродует его. Но глаза хороши – зоркие, развеселые глаза лоцмана и хорошего товарища. У него цепкие, длинные руки. И по тому, как ведет он машину, как, не глядя, тянется к нужной рукоятке, видно, что человек любит свое дело и знает его до конца.

Фома, перегнувшись через сиденье, что-то кричит под самый шлем водителю. Баграш вслепую спокойно берется за рычажок. Грохот сразу резко спадает, машина делает кивок и, козырнув, как змей, зарывается носом в воду. Глиссер подруливает к берегу. Лопасти винта два раза рубанули воздух и сразу стали неподвижными. Мотор смолк. И Карасику сперва кажется, что он оглох, Мир невероятно тих. Потом возникает звон в усталых ушах, и до слуха Карасика начинают пробиваться шумы оседлой жизни, лай собак и скрип телеги. Он разбирает уже голоса переругивающихся между собой гидраэровцев.

– Жеклеры? – спрашивает Баграш.

– Это тоже надо отметить, – говорит Бухвостов. – Масло какое дали!

Жеклеры промывают в керосине. Все снова усаживаются в машину, запускают мотор – и снова грохот, скольжение, воздух, рвущий ноздри. Карасика смущает нос Баграша. Он старается не смотреть на этот изъян в физиономии командора, но глаза, как нарочно, так и косят сами, куда не надо. Баграш, очевидно, заметил в конце концов это.

– Отметиной моей интересуетесь? Капот! – кричит Баграш, показывая на свой нос.

– Капут? – переспрашивает Карасик.

– Действительно, мог капут, а вышел капот… – Но тут Баграш опять насторожился: – Слышите, барахлит?

Опять надо останавливаться, снова лезть в мотор, мазаться, утирать тыльной стороной руки и сгибом локтя пот со лба – руки в масле. И каждый раз Карасик боится, что мотор вдруг возьмет да и не заведется. Они так и не пойдут дальше. В нем еще живет смутное неверие. Ему кажется, что должно что-нибудь случиться: один раз завелся, а другой раз возьмет да и нет. Его поражает спокойствие гидраэровцев, их ангельское терпение.

– Вот проклятый! – говорит он, чтобы посочувствовать.

– Мотор не виноват, – убежденно говорит Бухвостов. – Масло паршивое, а мотор – будьте покойны.

Глиссерщики относятся к неполадкам мотора как к капризам ребенка. Если все в порядке, мотор должен работать. Надо найти, в чем дело. Безропотный Фома в десятый раз сегодня лезет в мотор, копается там, отвинчивает, продувает. Карасику неловко сидеть без дела. Он предлагает помощь. В его голосе слышится такая мольба, что ему дают промыть свечу. Карасик счастлив. Чумазый, заляпанный – рукава засучены до локтя – он утирает взмокший лоб великолепным жестом, подняв локоть.

«Машина – великий коллективизатор, – заносит он в блокнот для своего первого очерка, – она сплачивает, Прошли первый километр нашего знаменитого пути, и все мы четверо уже одно целое, люди одной машины и единого движения».

Они проходят через шлюзы. Карасику доверяют багор, он неумело отпихивается от наседающих на машину осклизлых берегов. При этом приходится стоять на борту, не держась, а это, конечно, дело нелегкое. Но Карасик готов снести что угодно. К вечеру Карасик знает уже решительно все. Со смаком, надо и не надо, произносит он новые, узнанные за этот день слова и беспрестанно уснащает свою речь столь приятными на слух выражениями, как редан, обводы, жеклер, топливо.

– Не топливо, а горючее, – поправляет его сердито Бухвостов.

На стоянке Карасик, между прочим, узнает, что Максим Баграш, Николай Бухвостов и Фома Русёлкин не только глиссерщики, но и первоклассные футболисты, центровая тройка нападения команды Гидраэра. Карасику втолковывают, что это команда классная и только происки врагов задвигают ее в группу «Б». А по игре ей давно место в группе «А». Правда, тут недавно пришлось проиграть магнетовцам.

– Судья, скот, подыгрывал! – сказал Фома так убежденно, что нельзя было ему не поверить. – Два гола неправильные, а один так, дуриком.

– И состав не полный, – сказал Баграш.

– Вообще случайность и чистое невезение, – добавил Бухвостов.

– Первый мяч – офсайд[16]16
  Офсайд (англ.) – положение «вне игры», оказавшись в котором, футболист не имеет права принимать участия в борьбе.


[Закрыть] чистейший, даже публика и то свистела.

– А так мы их, как мальчиков! – вошел в раж Фома.

– Опять? – спросил Бухвостов иронически.

– Чего опять?

– Опять заливаешь?

Карасик чувствует, что ему уже немножко неприятно: почему это гидраэровцы проиграли магнетовцам? Было бы лучше, если бы они выиграли. Он чувствует искреннюю ненависть к судье, который неправильно судил матч. О футболе говорят много и ожесточенно. Потом начинают таким же тоном, с таким же увлечением спорить о достоинствах глиссера Гидраэра. Оказывается, это совершенно непобедимая машина и может идти черт знает как быстро. Карасику непонятно лишь, почему в походе глиссер Гидраэра все время немножко отстает от нарядного «американца».

– Странный вопрос! – говорит Бухвостов. – У них какая отделка!

– Скольжение иное, – поясняет Баграш.

– А мы водовозы! – горячится Фома.

– Это верно, – говорит Баграш, – воды с собой много тащим. Отделка не только для красоты важна. Тут вопрос скольжения.

– А по проходимости мы им сто очков дадим! – говорит Фома и сам смотрит на Бухвостова.

– Опять? – говорит Бухвостов.

Фома машет рукой.

Жеклеры, свечи – все промыто. И более частные сведения доходят до Карасика уже на полном ходу, обрывками пробиваясь сквозь дрожкий, вибрирующий скрежет. Маленький флажок Осоавиахима фамильярно и больно хлопает Карасика по макушке. Пространство впереди распахивается. Глиссер несется на грани двух стихий. На ходу он весь принадлежит воздуху, лишь легонько касаясь воды. Он скользит по реке, слегка ссаживаясь налево и направо. Он бежит, как капля по раскаленной сковородке. Река извилиста – берега то раздвигаются вширь, то сдвигаются. Глиссер молниеносно огибает один из поворотов, и вдруг все видят, что в нескольких метрах перед машиной неожиданный паром поднимает из воды протянутый через реку трос. Стальной жгут уже начинает рисоваться над поверхностью воды, вспарывая ее. С него капает. Гидраэр полным ходом несется прямо на трос. Остановиться уже немыслимо.

У всех четверых в то мгновение одна и та же мысль, сверкнувшая, как занесенный топор: сейчас наскочим, разобьемся, или трос срежет всем…

– Головы!!! – кричит Баграш и порывисто до отказа нажимает рычаг.

Взревев, глиссер, совсем почти отделившись от воды, проносится над тросом. Что-то взвизгнуло под ногами, и машина уже далеко оставила за собой паром, где, сбившись у борта, кричат что-то и машут руками перепуганные люди. Баграш слегка сбавляет газ.

– Без пяти минут гроб был!.. – кричит он и снимает левой рукой шлем. Лоб у него совершенно мокрый. – Запишите: машина легко прошла над тросом, совершив прыжок в два – два с половиной метра по горизонтали.

Карасик записывает. Славная, хорошая машина, ни одно другое судно не могло бы проделать это!

Потом опять шлюз. Сруб в тине, сырой, осклизлый. Машина медленно опускается вниз, в колодезный сумрак шлюза, потом торжественно, как театральный занавес, раскрываются ворота. Видна река. Гидраэровцы торопятся выйти на простор. Мотор включили, и глиссер мчится на берег. Кто-то сует наспех в руки Карасика багор. Карасик что есть силы отталкивает машину от свай. Теперь занесло корму с мотором. Бухвостов вырывает багор. Он пытается отстоять корму, он всаживает багор в сруб, как гарпун. «Тра-рах!..» – багор в щепки. Глиссер с ходу ударяется о сваи. Резкий треск. Взлетели над головой осколки пропеллера и щепки свай. Карасик зажмуривается. Ему кажется, что он, именно он, виноват во всем.

В наступившей тишине Баграш спокойно говорит:

– Кончили винт.

Но оказывается, на машине есть запасной пропеллер. Он уложен вдоль днища. Утопая по колени в густой тине, глиссер выводят на открытую реку. Молча меняют винт, Карасик не решается предложить свою помощь.

– Запишите, – говорит Баграш: – на смену винта ушло двадцать восемь минут.

Уже темно. Мотор включен. Грохот, мрак и мчанье, Баграш слегка сдерживает ход. Фома просит прибавить.

– Газаните, Максим Осипович, – умоляет он, – газаните!

Он зудит над самым ухом водителя, как муха.

– Убью я тебя, Фомочка, – ласково говорит Баграш. – Напоремся в темноте – убью я тебя!

Но Карасик видит, как украдкой он двигает рычажок на одно деление. Рев усиливается. Что-то светлеет впереди. Машина, задрожав на всем ходу, проносится над отмелью. Песчаная коса подсекла машину под днище. Но глиссер неуязвим. Мотор окружен грохочущим, пылающим в темноте венчиком выхлопов. Машина ввинчивается в черный массив ночи.

Так ездят на глиссере.