Текст книги "Вратарь Республики"

Автор книги: Лев Кассиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Она схватила за руки Фому и Крайнаха. Она тормошила их.

– Мальчики, милые, я вас всех страшно люблю! Только забейте ему, ну хоть один раз, что вам стоит…

– А ну, тихо! – сказал Баграш. – Никого сюда не пускать.

Но дверь открылась и ворвался дядя Кеша. Его не хотели пропустить. Он негодовал.

– Нельзя? – хрипел дядя Кеша, где-то уже успевший подкрепиться. – Кому, спрашивается, нельзя? Мне? Где это видано, чтоб мне нельзя? Молоды вы меня не пускать. Двадцать лет пускают… Эх, игрочки! В наше время разве так играли? Сопливые вы еще со мной спорить! Я мячом ворота сворачивал к чертям собачьим. Мы на тренировке мачты трамвайные с корнем рвали, пропади я пропадом! Дубы гнули, заборы валили, рельсы узлом вязали, из стенки кирпичи высаживали! А это разве игра? Я вот раз, помню, навесил в ходу… Гольмана к чертям сшиб, сетку насквозь, окно вдребезги, собаку насмерть…

– А кто в 1910 году англичанам шестнадцать – ноль продул? – ехидно спросил Крайнах.

– Мало ли что, а судил кто? Так и засудил. Только два чистых мяча и было… А у вас это разве игра? Яички на пасху так катают. Эх, в Уругвай бы вас. Там вот на матче у зрителей шестнадцать тысяч револьверов отобрали. А у нас народ смирный, терпит, как вы мажете. Свечки да свечки… Панихида, а не игра!

У дяди Кеши был свой метод. В душе он до смерти хотел выигрыша Гидраэра, но считал, что для поощрения необходимо отругать ребят. Его выпроводили не очень вежливо. Потом игроки собрались вокруг Мартина Юнга.

– Детишки, – сказал он мягко, – я очень удивляюсь. Это очень весьма удивительно… Они совсем проигрывают, а вы не хотите выиграть. Вначале вы работали весьма отлично. Я уже смотрел: у Кандидова душка ушла в бутсы. Он сдрейфил. Но потом вы немножко перестали играть в футбол, а стали думать, что это загородная прогулка по свежей травке… Мяч имеет свой натуральный характер. Он не кланяется вам в ножки: «Ах, вот и я!» За ним надо бегать, надо работать, играть надо!

Он мягко журил, давал указания, сделал кое-какие перемещения в команде. Он говорил так спокойно, без бравады, что все ему поверили. Правда, случайно проиграли первую половину. Еще не все потеряно!.. Но Баграш понимал, что выиграть уже немыслимо. Отыграть два мяча, вбить решающий третий вратарю, как Кандидов, – об этом нечего было и думать. Только чудо может спасти команду. Нельзя было сказать, что в такие чудеса Баграш не верил. Но он чувствовал себя очень усталым, вымотавшимся. Сказывался возраст. Это не прежнее время, когда он мог играть два матча подряд, поражая всех своей неутомимостью. Время брало свое. Играть было трудновато. Но Баграш был старый игрок и знал, что сдаваться нельзя до последней минуты. До последнего свистка надо играть на выигрыш. Карасик понимал, что кубок проигран. Но, может быть, человеку еще удастся кое-что доказать. Один бы мяч! Хоть один, чтобы размочить Антона! Не всю же жизнь стоять ему при счете ноль. Когда-нибудь же пропустит, почему бы именно не сегодня?!

Глава ХLIII
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ МАТЧ (ВТОРОЙ ТАЙМ)

Сирена вызывала уже на поле. Раздались аплодисменты. Это встречали Цветочкина и Кандидова. Теперь Антону приходилось играть против солнца. Кандидов надеялся, что в перерыве оно уже сядет. Он просчитался – нет еще. Зубчатая тень от тысячи голов, торчавших там, наверху, медленно продвигалась к его воротам. Низкое солнце жгло и кололо глаза. Он полагал, что разбитые гидраэровцы уже не найдут в себе силы, для того чтобы нападать, как в начале игры. Но сразу, вслед за свистком, игра покатилась к его воротам и заметалась перед ним. Антону не давали опомниться. Мяч метался перед воротами. Солнце не давало осмотреться толком. Тень продвинулась, но была еще далеко.

– О, черт, как медленно поворачивается! – услышали запасные магнетовцы, сидевшие вблизи ворот Кандидова.

– Кто поворачивается?

– Да земля эта!..

Его не поняли. Ему показалось, что все сегодня против него. Если бы трибуны стадиона были немножко выше или земля повернулась чуть быстрее, солнце было бы уже загорожено.

На трибунах гудели. Там тоже поняли, что гидраэровцы не смирились, что команда вышла с намерением дорого продать кубок и боролась всерьез. Даже мяч как будто стал злее. Казалось, что он, фыркая, бросается на людей. Антон кидался в самый омут игры. Длинные руки его извлекали мяч из самого пекла, и мяч, казалось, клубился у него в руках. Игра стала резкой. Сразу попбдало несколько человек.

– Ну, сейчас пойдет рвачка, – говорили на трибунах.

– Да, это уже сшибачка началась.

– Завтра дрова подешевеют, – сказал дядя Кеша, – пошла рубка, колка… Этот Цветочкин и ковала же!

– Ну, ваши, положим, тоже охулки на ногу не кладут. Им только случай дай подловить – приложат… мое почтение!

Севастьяныч, сторонясь мяча, изворачиваясь, сновал среди разгоряченных тел, как укротитель среди группы тигров. Он не давал расходиться страстям, почтительные тирады его сирены раздражали публику. Зрители жаждали результата. Они воспринимали свисток судьи как скучное лирическое отступление в авантюрном романе. Всем казалось, что Севастьяныч придирается к Цветочкину.

– Судья подыгрывает! – закричала южная трибуна. – Судья – двенадцатый игрок! Рефери, надень очки! Гроб, зола! Вали в крематорий. Касторки судье!..

– Замолчь, ты! – кричал дядя Кеша и вставал, оглядывая крикунов. – Ты много соображаешь, сидя тут, шпана!

Карасик играл очень старательно. Он гонялся за всеми мячами, он старался поспеть всюду, где требовалось.

– Чарли Чаплин! – кричали ему мальчишки.

Он не обращал внимания. Его терзало сложное чувство: неистребимая жажда мести Антону и тоска по дружбе с ним. Он страстно хотел победы. Кажется, никогда в жизни ничего он не хотел так… Играя в полузащите, он все время вылезал в нападение. Несколько раз ему удавалось ударить по воротам Антона.

Его обуяла маниакальная приверженность к игре. Он обожал голубые майки и люто ненавидел алые. Но Антон насмешливо из-под самого носа брал у него мяч на лету и, насмешливо, вполголоса сказав: «Пер-Бако – это львенок, а не ребенок», – незаметно для Севастьяныча давал Карасику легкий шлепок сзади. Это было очень обидно для Карасика. Он разъярился. Он падал на траву. Майка его вылезла из трусов. Сверху на него наваливались тяжелые тела. В тоске и удушье он зубами рвал траву, выкарабкивался, вскакивал и, сатанея, гнал мяч к воротам. Только одно желание было у него – вбить, вбить, вбить!.. Во что бы то ни стало вбить этому здоровому, великолепному верзиле.

Вдруг он получил мяч от Фомы и в тот же момент увидел просвет. Впереди никого не было. Он бросился вперед за мячом. Антон ждал удара с другой стороны, от Бухвостова, и теперь бежал на перехват, прямо на Карасика. Карасик, на бегу примериваясь, как можно лучше ударить, хотел обойти Антона. На трибунах начали вставать.

– Сажай, сажай!..

Дальнейшее произошло в одно мгновение. Перед самым лицом Жени тело Антона закрыло горизонт, небо, трибуны. Откуда-то взялся Цветочкин. С разбегу он прыгнул на Карасика и всей тяжестью тела притиснул его к Антону, который сделал рывок навстречу. Слышно было, как столкнулись тела. Страшно, по-заячьи, вскрикнул Карасик и плашмя рухнул на траву.

Сразу все остановилось. Севастьяныч свистел.

– Коробочка! – раздался в тишине голос дяди Кеши.

– С поля! Коробочка! – закричали с трибун.

Да, это была «коробочка». Отвратительный прием – одновременный стискивающий толчок с двух сторон. Карасик неподвижно лежал на траве. Его быстро перевернули на спину. Не дышит. Баграш и Фома, схватив руки Карасика, делали ему искусственное дыхание. По полю бежал со своим чемоданом доктор. Настя и Груша, не чувствуя под собой ног, скатились с трибуны.

Антон нагнулся над распростертым Карасиком:

– Женя, что ты?

– Подлец! – сказал Фома.

– Дохлым играть нечего, – процедил Цветочкин, стоявший немного поодаль.

– Молчи, скот, убили! – шагнул к нему Бухвостов и замахнулся локтем.

– Ну-ну, ты!.. – сказал Цветочкин.

Подоспевший Севастьяныч появился между ними, как арбитр на ринге. Севастьяныч сделал обоим предупреждение. Карасика вынесли на руках. Фома бережно поддерживал свисшую голову. Антон хотел помочь, но Бухвостов рявкнул:

– Руки прими! Без тебя справимся…

Ребята бережно вынесли Карасика с поля. Трибуны глухо шумели. Севастьяныч был в затруднении. Коробочка была явная, но, может быть, не совсем умышленная, может быть, случайная. На трибунах выжидающе и строго молчали. Медлить было нельзя. Оставлять безнаказанно происшествие – тоже. Севастьяныч назначил одиннадцатиметровый удар в ворота Кандидова. Он принес мяч на штрафную линию. Раздались аплодисменты.

Пока Севастьяныч отсчитывал шаги, дядя Кеша объяснял молодым соседям приемы.

– Какие есть приемы? Разные. Подножка – раз. Подсечка – два. Ножницы – это вывих ноги противнику. На «мельницу» еще можно вскинуть: плечом под ложечку и бряк. Тоже ласковый трюк. Бывали еще подсадки, рубчик – гарантированный перелом кости. Ну, а это они, гады, в коробочку подловили. Прыжок с двух сторон. Ясно вам это? Ну, это ничего, злее будут.

Карасик лежал на носилках за трибуной. Груша помогала доктору снимать с Жени майку. Жалкий и очень симпатичный, лежал Карасик. Настя склонилась над ним. Доктор успокаивал девушек, сказав, что ничего страшного нет, ребра как будто целы, произошла, вероятно, мгновенная остановка дыхания, короткий временный шок и обморок, вызванный им. Но Настя понимала – теперь Антон вконец отрезанный ломоть. Нечего было и думать о его возвращении. Как она ни держалась, тяжелые капли выкатились из-под ресниц. Одна из них упала прямо на лоб Карасику. Карасик тяжело вздохнул и открыл глаза. Груша радостно вскрикнула. Карасик смотрел на Настю.

– Это вы на меня наплакали?

– Нет, – смущенно улыбаясь, сказала Настя. – Это, верно, дождик накрапывает.

Карасик мгновенно вскочил на носилках и потянулся к майке:

– Дождик?! Так он нам всю игру испортит!

– Да нет, нет, это был не дождик, – сказала Настя.

– Настя, вы?.. – закричал Карасик и спустил ноги с носилок. – Да я совершенно здоров, во мне сил на двадцать таймов подряд.

Он хотел сделать шаг, но вдруг ужасная боль и удушье стиснули его грудь, и он ничком упал на землю.

Угрюмые, мрачные гидраэровцы выстроились за штрафной линией. Их тянуло взглянуть, как там Карасик, но надо было играть. Пенальти бил Бухвостов. Он применил коварный прием: сделал вид, как будто целится в левый угол ворот, а в самый момент удара сменил ногу и пустил мяч к правой нижней стойке. Едва не обманувшийся, Антон бросился почти наобум, но удержал и почувствовал, как забился в ладонях сильно пущенный мяч. Времени уже оставалось немного. Гидраэровцы же никак не могли примириться с проигрышем. Баграш крепко держал и вел команду. Он видел угнетенное состояние своих ребят, но подметил усталость, и смятение Антона. Ошарашенный происшедшим, обозленный грубостью ребят, Антон нервничал в воротах. Это не укрылось от Баграша. Капитан заметил, что магнетовцы издалека отдают мяч к своим воротам, чтобы протянуть время. Они играли уже не на результат, а на время.

– Смотри, ребята, они на оттяжку играть начинают! – говорил Баграш каждому из своих игроков по очереди. – Мы их причешем за Карасика!

И, собрав все свои силы, он повел мяч с таким напором, с такой решимостью, что Фоме, Бухвостову, а за ними и всем остальным стало совестно. Вот капитан! Насколько старше всех, а не сдает. Напрасно теперь магнетовцы пытались оттягивать игру: играли на аут, посылали мяч Антону. С новой силой вспыхнул порох игры. Линии полузащиты и нападения гидраэровцев покатились на ворота, как валы штормового прибоя. Гидраэровцы хлынули на ворота, как ливень. Антон не мог понять, откуда берутся силы у этой разгромленной команды. Но думать было некогда. Мячи, один свирепее другого, неслись на него. И Антон с ужасом почувствовал, что он сдает… Потрясение и усталость сказались.

– Играйте же! – крикнул он своим защитникам впервые в жизни.

Обычно он даже досадовал, что защитники не подпускают к нему мяча. После краткой стычки у края штрафной площадки вырвался Фома. Он бежал прямо на ворота. Защитники отстали. Никто не мог помешать ему. Положение у Фомы было отличное. Антон видел, что мяч придется ему хорошо под бег. Фома мог ударить с ходу. Антон мгновенно измерил расстояние до бегущего, и вот в тот момент, когда Фома хотел ударить, нырнул ему под ноги. Но за сотую долю секунды до этого Фома перепрыгнул через мяч, отказавшись от верного удара, и пяткой толкнул его набегавшему сзади Бухвостову. Бухвостов пробил по воротам уже невидимый Антону мяч. Это был удар прямой, как выпад шпаги. Холодея всем нутром от мысли, что опоздал, Антон сделал нечеловеческий рывок в угол. Тело его пересекло ворота, но еще в воздухе Антон почувствовал страшную, убийственную пустоту перед пальцами. Прежде чем он осознал, что не дотянулся, потрясающий рев рухнул сверху и оглушил его, словно землетрясение произошло.

– Г-о-о-л! – ревел стадион. – Го-о-о-о-ол!!!

Антон лежал поверженный, в песке, вытянув руки, зажмурившись. Потом он медленно поднял голову, открыл глаза, сел, оглушенный, плохо соображая, как все произошло. Не хотелось глядеть на белый свет, полный рева и треска аплодисментов. Мяч, закрутив вокруг себя сетку, далеко протащив ее по песку, лежал запутавшись.

Антон встал с усилием… Служитель стадиона спускался по лесенке, держа в руке большой белый ноль. На щите висела цифра один. Служитель слез со стремянок и бросил ноль на землю.

О, что творилось! Какой грохот и рев стояли вокруг. Трибуны бушевали. Все ходуном ходило на них. Баграш и Фома трясли руки Бухвостову. Яшка Крайнах сделал стойку и ходил на руках вверх ногами в своих воротах. Зрители тоже были довольны. Они видели то, что редко кто видал: «сухой» вратарь, «вечный ноль» – Антон Кандидов был размочен. И кем?! Гидроэровцами, клубной командой класса «Б»! Дядя Кеша сорвал кепку и бил ею соседа по голове.

Антон отряхнул песок с колен, выпутал мяч из сетки и с отвращением выбросил его на центр. Вдруг его охватило бешенство. Ладно, он им покажет. Он ходил в воротах от стойки к стойке, как тигр в клетке. Нет, надо совершить что-нибудь неслыханное, как тогда с «Буйволами». Игры оставалось всего шесть минут. Гидраэровцы опять нападали. Антон, выбежав за штрафную, грубо сшиб Баграша. Трибуны засвистели:

– Фью!.. Кандидов, Кандибабкин, Кандибоберов!..

Баграш поднялся и, отходя, хромая, укоризненно сказал:

– Этим не возьмешь, Антон…

Но Антон уже плохо соображал. Ему казалось, что слава, которую он все время крепко, как пойманный мяч, держал в руках, ускользала от него.

Через минуту на ворота гидраэровцев били угловой мяч, так называемый корнер. Все вдруг увидели, что Антон, как на матче с «Буйволами», оставил ворота и вместе со всеми направился к лицевой черте противника. Один из защиты «Магнето», пожав плечами, стал па его место в воротах. Спорить было бесполезно. Команда знала упрямство Антона. Цветочкин блестяще подал из угла мяч. Мяч, описав длинную дугу, опустился прямо на ворота гидраэровцев. Чижов принял удар, но Яшка отбил. Чижов носком легонько поддал мяч к воротам. Кандидов стоял впереди, у самой стойки. Он прыгнул. Седая прядка его взметнулась. Мяч от его головы влетел в ворота гидраэровцев. Антон победоносно поднял руку вверх. Раздались аплодисменты. Но хлопки были неуверенные, у аплодисментов был слишком высокий тон: хлопали только мальчишеские ладони. Руки болельщиков оставались неподвижными. Севастьяныч взял мяч и положил его перед воротами.

– Офсайд! – вопил дядя Кеша.

Аплодисменты стихли.

– Какой такой еще офсайд? Что за петрушка? Чистый гол! – возразил Кандидов и, взяв мяч, хотел нести его на центр.

– Вы были вне игры, – объяснил Севастьяныч, беря у него из рук мяч и кладя на землю.

У мяча грозно стали гидраэровцы.

– Да пошел ты еще! – пробормотал Кандидов Крайнаху и нагнулся за мячом.

Яшка не давал мяча.

– Ты что, сдурел? – спросил Кандидов и толкнул его плечом.

– Кандидов, я вас предупреждаю! – сказал Севастьяныч.

– Подыгрывать взялся?! – прошептал с бешенством Антон.

– С поля! – кратко приказал Севастьяныч.

– Ты что?

– Вон сейчас же с поля!

Тут только Антон опомнился. Фома взял у него мяч из рук и добродушно помахал рукой:

– Иди, иди, попей чайку, очухайся!

Сперва раздался свист, потом стало очень тихо. Стадион молчал. В тишине уходил Антон с поля. Игра продолжалась. Цветочкин принял на себя капитанство. В голу стал Чижов.

Гидраэровцы нападали с новым рвением. Тут всем стало видно, как опасно строить игру на одном человеке. Как только Антон покинул ворота, в команде «Магнето» начался полный развал. Напрасно Цветочкин пытался сохранить хорошую мину, подбадривал партнеров и ругал их последними словами. Уже через две минуты в осиротевшие ворота, где Чижов метался беспомощно, как холостяк, случайно оставленный на кухне, влетел от ноги Фомы новый мяч. Счет сравнялся. За две минуты до конца Баграш, красиво обведя двух защитников, тряхнул стариной, засадил великолепный шут. Это был решающий третий гол. Теперь Чижов метался в воротах, как пассажир на тонущей палубе. Спасительный свисток Севастьяныча избавил магнетовцев от дальнейшего позора. Старые футболисты «Магнето» выбежали на центр. Они привыкли к превратностям судьбы. Несмотря на отчаяние – упустили верную победу и кубок, – они нашли в себе силы посередине поля мужественно, хотя и вразброд, прокричать «физкульт-ура!» Гидраэру. Те отвечали дружными голосами, полными великодушия и восторга. И, тесно обнявшись, победители побежали к люку.

Трибуны стояли. Покрывая гул оваций, радио провозгласило: «Большой кубок Спартакиады профсоюзов выиграла команда Гидраэра».

У дверей раздевалки Мартин Юнг целовал каждого и спрашивал:

– Ну что, Мартин Юнг – трепач? Сами вы трепачи!..

Когда в молчании стадиона изгнанный из игры Антон прошел через толпу стоящих зрителей, все ему уступали дорогу. Милиционеры очищали путь. На него смотрели кто с насмешкой, кто с сочувствием. Антон шел и выдыхал воздух коротко и сильно. В нем еще все клокотало. Мышцы его не мирились с покоем. От него шел пар. Казалось, он дымится, как человек, выскочивший из пламени и обданный холодной струей. Лицо его потемнело, скулы обтянулись, словно обуглились. Крупные капли пота затекали за ворот свитера. Он зашел в раздевалку.

Пусто…

Доносился гул стадиона сверху. Он лег ничком на скамью. Все кончено, все кончено… Развенчан, опозорен, размочен. Сколько бед на одного! Карасик… Гол… Ах, ты!.. Хорошеньких дел он натворил. Что он там такое наболтал? И выгнали, как мальчишку, как школьника из класса. Над головой, на трибунах, затопали, закричали. Наверное, еще гол. Что скажет Цветочкин? Какими глазами посмотрит на него теперь команда? А впрочем, черт с ними. Все равно…

Как произошла эта проклятая коробочка? С нее все и началось. Припомнился странный взгляд, которым обменялись Чижов и Цветочкин в начале игры. Страшное подозрение… Может быть, они нарочно коробочку? Он вскочил. Скорее вон отсюда. Он стал поспешно одеваться. Узнать бы, как Женька. Опять над головой все загромыхало, загудело, пошло ходуном… Косой потолок готов был провалиться.

Когда Кандидов вышел с чемоданчиком, с поля доносились свистки и аплодисменты. Он удалился в пустую уборную и простоял там все время, пока слышал голоса гидраэровцев. Дверь дергали. Кто-то возмущался: «Кто там засел так долго?» Потом все стихло. Он вышел. Стадион истек и опустел. День выходил через северные ворота. В южные вползал вечер. Стыли скамьи амфитеатра. На огромном порожнем стадионе Антон почувствовал еще острее свое одиночество.

Над воротами снимали доски с цифрами: три и два. Это был счет проигрыша.

Дружно выстроившись, выходили через ворота, все в белом, милиционеры оцепления. Тащили из буфетов в корзинах пустые бутылки из-под ситро. Все было выпито до дна.

С флагштока главной мачты медленно пополз вниз флаг Спартакиады профсоюзов. С ним, скользя голубой тенью по полированному флагштоку, спускался прохладный вечер. Все было кончено.

Глава ХLIV
ВНЕ ИГРЫ

Антон проходил мимо будки телефонного автомата. Он услышал знакомый лягушечий голос:

– Проигрыш… Про-и-гр-ы-ы-ш объясняется позорным поведением небезызвестного Кандидова, чье чемпионское чванство…

Антон узнал через стекло затылок Димочки. Он яростно потряс рукой будку, едва не повалил ее. Димочка испуганно оглянулся.

– Ах, это вы?.. – пробормотал он, перетрусив, но тут же попытался снагличать: – А, поздравляю «сухого» вратаря с подмоченной репутацией, сик транзит глория мунди…[43]43
  Латинская пословица «Так проходит земная слава».


[Закрыть] Ничего, Антоша! Пойдем вспрыснем окончательно.

Но Кандидов, с омерзением посмотрев на него, вдруг устремился к воротам. Там со своим портфелем шагал Токарцев.

– Ардальон Гаврилович! – закричал Антон и вдруг тихим извиняющимся голосом спросил: – Как Карасик?

– Как же это вы, милый человек, дружка-то своего припечатали? Ай-я-яй!..

– А как он, Ардальон Гаврилович? Опасно?

– Да, надлом ребра, – сердито отвечал Токарцев. – Грудная клетка слегка помята. Могло быть плачевнее, доктор говорит.

– Ардальон Гаврилович, верьте слову, не было коробочки, – заговорил Антон, и голос его расщепился. – Я ни сном, ни духом… Сам не понимаю, как эта петрушка случилась. Я выбежал, а тут…

Он в отчаянии развел руками. Руки его бессильно опустились.

Профессор пристально поглядел на Антона:

– Вы сейчас куда?

– Да так, никуда…

– Ну, значит, нам по дороге. Я машину отпустил, Пройтись хотел. Пошли.

Дима вернулся в будку. Снова соединился с редакцией:

– Алло, нас разъединили.

– Да, телефон пошаливает.

Антон с профессором шли по Москве.

– А верно же, они хорошо играли? – спросил Токарцев.

– Молодцы, дьяволы! – сказал искренне Антон. Ему хотелось обо всем рассказать этому почтенному человеку.

– Вы понимаете, в чем штука-то, Ардальон Гаврилович? Как вот они забили мне…

– Ну, забили, и всё. Должны же забить когда-нибудь. На то и футбол. Голкиперу вредно философствовать, бросьте!

– Нет, иногда стоит. Да… Я бы на башку свою спорил, что Фома ударит, Русёлкин. Ведь у него положение было какое! Место отличное, лучше не надо. И мяч как раз под правую ногу вышел. Только шутовать, а он взял да в самую последнюю секунду, когда я уже рывок дал, прыг через мяч, пас назад под себя. Я сразу мяч из глаз и выпустил. А там Бухвостов с ходу – раз! – и в угол, Я уж не дотянулся… Это я не знаю. Спасовать другому… Отдать свой верный мяч! Вы знаете, что это стоит форварду? Это просто, верьте слову, ни в одной команде бы не сделали. Они всю мою систему вверх тормашками. Это вот меня и доканало.

– Но вы там тоже засветили головой очень эффектно, – желая утешить, сказал Токарцев. – Я, кстати, не совсем понял, почему не засчитали.

– Говорят, офсайд: я был вне игры. Вот Женька правду говорил – это самое трезвое правило. Вся игральная мудрость футбола в этом параграфе сидит. Примерно так: зарвался вперед игрок без мяча… С мячом-то можно: иди, пробейся, у противника отыграй. Но не вылазь вперед, на даровщинку, налегке. Не жди там, если ты за линию мяча зашел. Ты уже у ворот, кажется; и противников нет, и мяч тебе сзади дают свои. Товарищам-то он в поту дался, а ты вали на всем готовеньком. Стоп! Свисток. Офсайд. Ты не можешь бить, нет у тебя права, ты вне игры… Это трудно так объяснить.

– Нет, это мудро, – сказал Токарцев, – хитро придумано.

Они шли уже по Садово-Триумфальной. Токарцев взглянул на часы и заторопился.

– Ну, мне пора, – сказал он.

– Всем вот пора, а мне и спешить некуда. Вот петрушка! Живу я, Ардальон Гаврилович, вроде в офсайде. За линию зашел. Вылез к чужим воротам. Толкусь на готовеньком. Числюсь только на работе, а ведь на деле ни шиша… Сами знаете. Да нет! – воскликнул он, заметив протестующее движение Токарцева. – Я не прибедняюсь, кипер-то я в полном смысле мировой. Таких, пожалуй, и не было до меня. Один голешник – это не в счет. Да ведь все-таки это игрушка, дела-то всерьез настоящего нет.

– Ну, если так рассуждать, мой милый, то и искусство…

– Вы меня не ловите, Ардальон Гаврилович. Вы не думайте, что я вот говорю так, ничего не понимаю. Я читал порядочно. Кипер-то классный, может быть, и у фашистов какой-нибудь выскочит. Я вот видел Планичку, немногим уж мне уступает. А вот, чтобы такое дело было, как у Баграша, у Фомы белобрысого, это вот совсем новый, иной разговор. Это наш особенный манер. Таких еще не было. Тут игра какое дело делает. На поле они выходят как бригада, а на производстве – команда. Одно к одному. А я вот, понимаете, уж не в самой точке. Вот как-то Карасик говорил: страна не прощает человеку неоправданных надежд. Раз обманувшись – возненавидит… Завидую я ребятам. Можете поверить? Ну вот завидую, и все! Вот постовому и то. Он свое место держит, у него пост имеется. Вот заступил, потом его сменят, спать пойдет. Завтра встанет, сапоги начистит, блеск, выправка, держись правой стороны… А мне каждое утро просыпаться страшно. Ни к чему как-то. И людей своих около нет. Настоящего слова не услышишь. Все ахи да охи, вратарь эпохи… А верной руки никто не протянет. Все руки аплодисментами заняты. Хлопают…

Ему было очень нужно так говорить о себе. Он мог бы целую ночь разговаривать вот так. Это давно уже накипело, а теперь прорвалось.

– Ну, всего вам, Ардальон Гаврилович, – сказал он грустно.

Одинокий и бесславный, брел Антон по Москве. Милиционер Снежков стоял у знакомой витрины путешествий. Антон бесшумно подошел. Но и это окно потускнело. Бюро, очевидно, переезжало в другое помещение. Загаженные мухами, поблекли, покоробились плакаты, пожухли краски. Зигзагообразная трещина прошла по стеклу. Опрокинутый табурет валялся в витрине. На сгибах плакатов лежал толстый слой пыли. Скучно было в этом литографированном мире, и сдохшие мухи запутались в паутине у мутного стекла.

– Здоруво, постовой! – сказал Антон.

– Здравствуйте, товарищ Кандидов! – встрепенулся милиционер. – Извиняюсь, не признал спервоначалу. Гуляете?

– Гуляю.

Милиционер застенчиво хмыкнул:

– Да, вот и вам вышло пропустить. А сильная игрушка была, жестокая, как вас это… как вы покинули, значит, так ваши и припухли.

Минуту оба разглядывали плакаты.

– Смутрите? – спросил Кандидов сочувственно.

– Да, я тут недавно поставлен. Вот гляжу со скуки, размышляю по ночным обстоятельствам. Много, я говорю, красоты имеется на свете. Домища какие, гляди. Вот пальмы в жаркой природе. Субтропики, Интересно нарисовано. Отправление пароходов. Пассажиры-путешественники. Большое движение всюду наблюдается. Поглядеть бы, я говорю, как там заграничная жизнь происходит.

– Я глядел, нагляделся, – сказал Антон. – Это на картинках красиво выходит, а на деле петрушка.

– Скажите, пожалуйста! – сделал озабоченное лицо милиционер. – Кризис, что ли?

– В общем, что посмотреть-то, конечно, есть достаточно. Сперва прямо обалдеешь, а вглядишься, совсем другое дело. Незавидное там житье, друг.

– То-то они к нам ездят, интуристы эти. Значит, наше государство образует мировую достопримечательность.

– Меня переманить хотели, субчики, сто тысяч лир давали, сволочи! – сказал Антон и неожиданно для себя приврал. – Я их как шибанул с лестницы!

– Это правильно! – обрадовался милиционер. – Это я приветствую просто, товарищ Кандидов.

Запыхавшиеся Ласмин и Димочка подбежали к Антону.

– Уф! – сказал Ласмин. – А мы вас искали. Нам мальчишки сказали, что вы тут прошли. Популярность! Антон хмуро посмотрел на него:

– Ну, чего вам?

– Не огорчайтесь, Антон Михайлович, лучше вот поздравьте Димочку, товарищ вам по несчастью: вас – с поля, а его – из редакции! Нахалтурил во вчерашнем отчете о заседании наркомата. Можете себе представить, передавал по телефону своим побуквенным стилем фамилии выступавших… Там некто Седой говорил, Герой Труда… Ну-с, а Димочка наш сообщил: «Семен, Елена, Дмитрий, Ольга, Иван краткий». А проверить не удосужился. Так и напечатали: тов. Иван Краткий.

– Черт подери, – закричал Дима, – из-за этого Ивана Краткого я теперь Иван Сокращенный!

– Вот, – восхитился Ласмин, – учитесь переносить невзгоды!

– Товарищ милиционер, – сказал развязно Димочка. Он был навеселе. – Я имею сообщить строго конфиденциально…

– Пошли бы вы спать, гражданин хороший, – сказал милиционер.

– А я не хочу спать… – сказал Димочка. – Извозчик! – закричал он. – Сколько возьмешь на Луну и вокруг Луны, без пересадки?

– Гражданин, я вторично предупреждаю. До Луны далеко, а отделение тут рядом.

– Милицейская астрономия, – сказал Димочка.

Ласмин положил руку на высокое плечо Антона:

– Ну, что вы тут тоскуете, Антон? Проигрыш переживаете? Плюньте, милый, что за ерунда! Ну, пропустили мяч, бывает. Я понимаю, вас сбила с толку их обезличка в игре.

– Какая, черт, обезличка! – вспылил Антон. – Это сыгранность. Каждый свое место чувствует. Играют вместе и каждый по-своему. А наши…

– Ну, один мяч и столько покаянных мыслей! – засмеялся Ласмин. – А что было бы, если бы вам пять вбили?

– Ой, арап, вот арап! Как это вы ловко Карасика! – погрозил пальцем Димочка. – Боб нам потом изображал технику эту…

Антон схватил его за шиворот, поднял и потряс. Рубашка у Димочки треснула, галстук вылез и сбился набок.

– Идите вы все от меня знаете куда? – сказал Антон и, надвинув поглубже шляпу, пошел к трамваю.

Пора было двигать домой. Он вскочил на ходу. Народу в вагоне было немного.

В трамвае властвовал некий франт. У него были самые желтые ботинки во всем вагоне, самые длинные кончики воротничка. Твердый, как яичная скорлупа, воротничок был широк ему. Маленькое желторотое птенячье личико на тонкой шее качалось под мохнатой кепкой с клювастым козырьком.

Все на него глядели. Молодые фабзайцы завистливо шептались, не сводя глаз с его ботинок. Девушки на задней площадке украдкой поглядывали на него через стекла и фыркали в плечо друг другу. Франт ехал с равнодушным личиком. Он будто бы не замечал внимания, но то и дело посматривал на свое отражение в черных стеклах вагона и поправлял галстук. Галстук был завязан в узенькую дудочку у горла и горбом выпирал на груди. По-видимому, молодой человек считал себя личностью незаурядной. Он привык, что на него пялят глаза, и давал всем беспрепятственно насладиться созерцанием его персоны.

Антон вошел в вагон, и франт разом померк. Рост Кандидова, осанка, плечи, заграничная шляпа, касающаяся самого потолка, – все это затмило его убогий шик. Франт тотчас принялся ненавидеть Антона. Он не в силах был отвести глаз от ботинок Антона – красно-вишневого цвета. А сколько дырочек, разводов было на них! Как толст был серый каучук подошв, настоящий приварной, а не клееный! А шляпа! И чемодан кожаный, украшенный цветными этикетками, как генерал орденами. «Должно быть, иностранец», – подумал бедный франт и подобрал под скамью свои ноги в сразу поблекших ботинках.