Текст книги "Вратарь Республики"

Автор книги: Лев Кассиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава XXXV
СЛАВА

Теперь имя Кандидова стало известным всей стране, о нем писали в заграничной прессе. Даже побежденные «Королевские буйволы» должны были признать, что им не приходилось видеть подобной игры вратаря.

– Это какая-то огненная завеса, – говорил капитан черных. – Мы можем уверенно сказать, что Кандидов далеко превзошел знаменитых вратарей Рикардо Замора и Планичку[30]30
  Испанец Рикардо Замора и чех Планичка были признаны лучшими футбольными вратарями мира.


[Закрыть]. Безусловно, в воротах советской команды стоит первый вратарь мира. Игрок – экстра-класс, игрок-прима! Это просто феномен, спортивная загадка. Он нарушает все установившиеся взгляды на игру голкипера. Команде, имеющей в своих воротах такого вратаря, следует совершенно пересмотреть всю тактику игры. Эта команда должна быть гораздо свободнее в нападении. Тыл у нее обеспечен.

Портрет Кандидова напечатали во всех газетах. Карасик написал специальный подвал: «Вратарь Республики». Он воспевал биографию Антона и его мастерство, но предостерегал его от излишнего увлечения легкой славой и эффектными трюками. Он ставил вопрос о пределе риска: прав ли был Антон, что решился в последнюю минуту такого ответственного матча выбежать из ворот? Лишь счастливая случайность позволила ему совершить действительно совершенно небывалый в футболе трюк. История футбола не знала подобных прецедентов. Но в случае неудачи эта смелая выходка Антона могла кончиться плачевно для команды. Ворота ведь были брошены на произвол судьбы. В общем хоре похвал эта статья, несмотря на очень сердечный, доброжелательный тон, показалась все же Антону немножко придирчивой. Ему казалось, что Карасик хочет немножко принизить его успех. Но он ничего не сказал Жене.

Его теребили бесконечные интервьюеры. Он стал знаменитым человеком. На улицах за ним увязывались вереницы мальчишек. Как-то, проходя по переулку, где ребята играли в футбол на асфальте, Антон услышал. как маленькому босоногому вратарю кричали:

– Подумаешь, какой Кандидов выискался!

Землячки Антона из осиротевшей артели «Чайка» прислали ему поздравительное письмо. Девушки помнили его и гордились им. Его приглашали в клуб актеров. Он познакомился со знаменитыми художниками, народными артистами, писателями. Известный скульптор просил Антона позировать ему для статуи. В общежитии толкались теперь часто люди в пестрых кепках. Они распоряжались улыбками Антона и снимали его с книгой у гидроканала: они готовили «день Кандидова» для киножурнала. Эти посетители мешали работать и Антону и его товарищам. Баграш в конце концов запротестовал и, к неудовольствию Антона, строго ограничил эти беспокойные визиты.

Антона узнавали на улице, на него оборачивались, глазели. В передовицах больших газет писали: «Имея в своем активе таких выдающихся спортсменов мирового класса, как тов. Кандидов…»

Если в Мюзик-холле или в Оперетте появлялся теперь по ходу пьесы футболист, театральные гримеры заготовляли парики непременно с седой челкой. Антон стал получать глупые, иногда наивные, иногда нахальные письма от поклонниц. Он не привык к славе. Он чувствовал ее все время, как шум в ушах. Ему казалось теперь, что его узнают везде, даже там, где на самом деле никто на него не обращал внимания. Когда где-нибудь, в учреждении, на почте, спрашивали его фамилию, он краснел и называл себя так тихо, что его переспрашивали. Ему казалось, что так он приглушит гром и величие знаменитого своего имени… Но он ревниво следил, упоминали ли его в статье, где говорилось о лучших спортсменах страны.

– Я какой-то, черт, уж больно мировой стал! – жаловался он смущенно Карасику. – Вот, Женя, петрушка какая! Ну, мог ли я полагать, когда с арбузами возился? Чудну, ей-богу!

Через несколько дней в Центральном дворце физической культуры чествовали Кандидова по поводу присвоения ему звания заслуженного мастера спорта. В президиум заседания были выбраны от гидраэровцев Баграш и Карасик. От Высшего совета вратаря Республики чествовал сам Никольский – гололобый, круглый и тугой, похожий на хорошо накачанный футбольный мяч. Антону преподнесли огромные букеты цветов и специально изготовленный значок-уникум «вратаря Республики». Выступал от сборной СССР Цветочкин. Потом говорил Баграш.

– Кандидов не просто чемпион мирового класса, – говорил капитан Гидраэра, – а это настоящий советский спортсмен, отличный комсомолец, великолепный образец наших людей. Это человек героической биографии. Вышло только вот так, что он сейчас стал известен, а на самом деле в жизни товарища Кандидова были вещи посерьезнее, чем матч с «Королевскими буйволами».

Пунцовый и немного недоумевающий, сидел Антон в президиуме. Плечи его господствовали над столом. Иногда он застенчиво улыбался, обводил огромный зал глазами, благодарными и слегка обалделыми от радости. Слыша набегающий грохот оваций, он вставал, нависал над столом и неуклюже садился. Ему каждый раз казалось, что он сейчас сядет мимо стула. Он уже плохо соображал, что говорят выступающие, но чувствовал, что все говорят что-то очень приятное. Рядом дружески и восхищенно блестели глаза Карасика. Иногда Антон, не глядя, протягивал руку и под столом крепко, до боли сжимал колено друга.

Из первого ряда на него смотрела Настя. Он видел ее улыбку. Это было единственное, что он вообще мог различить в бушующей пестряди зала, откуда на него шли тепло и грохот. Потом этот грохот стал совсем оглушающим. На стадионе аплодисменты уходили в небо. Звук их рассасывался в окрестностях. Здесь овации сотрясали стены, бились о потолок и, туго взбитые в один непрекращающийся гром, совсем оглушили Антона. Да, это была слава, долгожданная и несомненная. Если бы позволили, Антон перецеловал бы сейчас всех, начиная от председателя и кончая контролером у дверей. Зал был полон прекрасных людей. Все это были друзья, товарищи. Каждому можно было крепко пожать руку. Это для них играл Антон, это за них дрался он в воротах, отбиваясь от мячей… Тут он почувствовал, что его тянут за руку и тащат куда-то. Он увидел совсем близко Никольского. Никольский что-то кричал, но ничего нельзя было разобрать. Овация усилилась: «Кандидова!» – расслышал Антон. Теперь весь зал дружно, хором, хлопая, произносил: «Кандидова», «Кан-ди-до-ва», «Кан!.. ди!.. до!.. ва!..»

Кандидов взошел на трибуну. Ноги были как чужие. Надо было думать о них, чтобы как-нибудь управиться. Они не сгибались, ступали мимо ступенек. Все-таки он заставил себя взойти на трибуну. Она покачнулась и жалобно затрещала. Кандидов быстро соскочил, неприязненно посмотрел на покосившееся и ненадежное это сооружение и махнул рукой. В зале дружелюбно засмеялись. Потом стало очень тихо.

– Тут просили, чтобы я, в общем, рассказал, какой мой метод и, в частности, об игре с «Королевскими буйволами», как я стоял в сборной СССР, то я скажу, вкратце, конечно…

Он остановился. Ему показалось, что он говорит ужасно плохо, что говорить надо гораздо красивее. Но тут его вдруг взяло зло. «Не нравится, пусть не слушают», – подумал он. Но всем нравилось, все слушали.

– Мое занятие довольно-таки простое. Оно заключается, одним словом, чтобы у меня за спиной мяч не водился. Ну, до сих пор пока что я сухой, как говорится, стою. (Аплодисменты.) Не приходилось пропускать. (Бурные аплодисменты.) Некоторые болтают, что, мол, отчаянно я играю, на риск. Действительно, жалеть тут себя не приходится. Если начинаешь анатомией своей заниматься, о собственных костях думать – хуже только. Конечно, тут и данные должны быть. Рост у меня, как многие верно уже заметили, довольно-таки приличный. Сто восемьдесят восемь сантиметров без каблуков, до верхней штанги, значит, рукой подать. Так что верховые мячи беру, как горшок с полки. (Смех.) Ну, и материальная часть у меня солидная. (Смех.) Физически заготовлен основательно, впрок, так сказать. А выдержка – это еще мальчишкой в гражданскую заработал. Теперь, как я стоял с «Буйволами»? Обыкновенно. Ну, ясно, волновался порядком. Мировая команда, европейская, сколько слышал всегда. А я, что же, без году неделю стою. Ну, я специально тренировался на сильные шуты[31]31
  Шут – прямой прицельный удар по воротам.


[Закрыть]. Меня ежедневно часа по полтора в три мяча до седьмого пота гоняли. Это очень пригодилось… Теперь, как они играют? Играют хорошо. Выход на мяч, обработка мяча, дриблинг[32]32
  Дриблинг – способ ведения мяча по полю.


[Закрыть], финт[33]33
  Финт – обманное движение, применяемое в борьбе с противником.


[Закрыть], точность пассовки – это что-то особенное, ювелирная работа. И дьявольски рвут. Страшное дело, растопчут, кажется. Но грубо… Играют часто не в мяч, а в игрока. Действительно, буйволы в прямом смысле, прямо бой быков. Удары, верно, стенобитные, семечки грызть уже не приходится. Я, конечно, весь приподнятый играл. Первый раз за СССР стоял. Так воображаешь – страна ужас какая большая! А ворота всего только такие… Но для мяча вполне достаточные. А ты стоишь, и тебе эти ворота поручено держать на замке. Ну, начали играть. Наши против ветра. Они сразу в атаку. Признаться, я не струсил, но понял, что на мою долю хлопот тут будет достаточно. Посыпались сразу мячи, прямо как из мешка. «Ну, я говорю, тамада… это я сам себе… ну, Антон Михайлович, плохо твое дело. Это тебе не арбузы астраханские». Тут я гляжу – этот самый Бен Хорг, ихний знаменитый, черномазый, так и начинает за мной охотиться. Я его, правда, разок через себя в сетку отправил, без мяча, понятно. Ну, он, вероятно, огорчился.

Я вижу, дело принципиально хамское. Говорю защитнику нашему – Новоселову: «Саша, дай ты ему по ногам, прямо житья мне от него нет. В конце концов ты видишь, что он, зверь, себе позволяет. Я за себя не ручаюсь, лучше уж ты…» Ну, Саша меня послушался, да сгоряча не за тем погнался. Выдал ему незаметно на мелкие расходы. Я кричу: «Саша, не этот!» А Саша махнул рукой и говорит: «Все равно, один, говорит, черт!» А Бен Хорг норовит меня башкой под вздох подсадить. Раз он перелетел через меня, лежит, поправляется, ну, я придал ему вертикальное положение и вежливо предупредил – смотри, говорю, заработаешь… Приложу – и гуд бай, будь здоров… И для перевода на ихний язык, значит, кулаком ему это объяснил издали – вот так, мол…

Были мячи трудные. Один был хороший! От ихнего края – великолепно играет! Из любого положения смертным боем лупит. Такие навешивает, честное слово, брать приятно! Я один угловой вынул, а на меня набежали и тут немножко примяли меня прямо ногами, как травку, и руку я как-то вытянул… Боль зверская. Но вставать надо, хотя и кожа у меня на ноге свезена. Кое-как поднялся, а тут опять два их гаврика нападают. Мяч уже близко. Ну, тут у меня сразу все прошло. Это лучшее лекарство! После матча, как свисток был, так сразу рукой пошевелить уже не мог. Измолотили порядком. Самому даже удивительно стало, как это я играл с такой рукой. Вот в основном и всё. Спрашивают тут, как я на футбол смотрю. Игру люблю крайне. С нею и жить живее. Вот в нашем Гидраэре футбол очень помогает: и в смысле работы, и какое-то особое настроение дает. В нашей песне как поется:

 
Эй, вратарь, готовься к бою!
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идет.
 

Вот я и представил. Остальное каждому понятно. Ну, и ясно, когда не в песне, а, так сказать, в прозе, на самом деле, за тобой будет что-нибудь поважнее футбольных ворот, то чесать будем еще не так… Одним словом, я думаю вам и так понятно… (Бурные аплодисменты.)

И Антон, беспомощно махнув рукой, сел на место.

Овация громыхала.

– Вы стали такой знаменитый, Тоша, – сказала ему в тот вечер Настя, – что к вам просто страшно подойти.

– Ну, бросьте вы, в самом деле! – смутился Антон. – Этак мы будем с вами друг друга бояться, ничего не получится.

– А разве вы меня боитесь?

– Чуток, – откровенно признался Антон.

Настя засмеялась и ласково взяла Антона под руку. Они выходили из здания клуба, где шло чествование. Они удалялись беседуя. Насте было приятно, что она идет под руку с Антоном Кандидовым, что все смотрят на них, а встречные девушки, верно, завидуют. Вероятно, это было не совсем хорошо, но все-таки это было очень приятное чувство. Ребята, посматривая вслед удалявшейся парочке, многозначительно переглянулись.

– Настя, – крикнул Фома, – а мы как?

Антон за спиной погрозил Фоме кулаком.

– До свиданья, мальчики! – весело прокричала Настя и помахала рукой через плечо Антона.

Карасик мрачно отошел в сторону. Бухвостов подозрительно исподлобья посмотрел вслед ушедшим.

…Они шли по парку, полному вечерней голубизны и шепотов. Их влекло в укромные аллеи. Луна распестрила дорожки. Белесые лучи, пробившись сквозь листву, обнаруживали уединившиеся парочки. Потом Настя и Антон сидели у озера, у самой воды. Над ухом пели комары.

– Эх, на Волге у нас сейчас, – сказал Антон, – тихо, на тысячу верст тишина!

– Я только раз была на Волге.

– Ничего… Мы еще с вами поплаваем там. Верно?

Вот опять! Как только останется наедине с Настей, так черт знает какие глупости лезут на язык, а то, о чем хочется сказать, никак не выговоришь. Антон вспомнил, как внимательно слушают его Лада, Ласмин, Мария Дементьевна, когда он разглагольствует о чем-нибудь. Все восхищаются, какой он непосредственный, сильный.

– Ох, и здоровый же я, Настасья Сергеевна! – произнес он голосом, которым обычно говорил у Токарцевых.

Однако на Настю это мало подействовало.

– Почему вы, Антон, мне все твердите, что вы такой здоровый?

– А что ж я буду говорить, что больной? – сказал Антон и обиделся.

Он буркнул это нарочно грубо. Что такое, в самом деле!.. Ничем не проймешь!

Он посмотрел сбоку на Настю. Лунная дорожка пошла по озеру. Отблески дробились, освещали Настино лицо. И Антону был виден профиль Насти, как бы обведенный светящимся и лучистым контуром. Настя задумчиво смотрела на воду.

Антон почувствовал огромную нежность. Ему захотелось сказать что-нибудь очень хорошее и простое Насте. Он подсел немножко теснее:

– Настя, Настасья Сергеевна, я вас все хочу спросить, все это…

И он опять замолчал.

– Ну, чего же вы молчите?

– Да вот как-то все это…

– Ну, ну, – подбадривала его Настя.

И тогда, совершенно не зная как, решительно и убито, Антон проговорил:

– Вот… на дубу три ветки, а на каждой по три яблока. Сколько всего?

– Ну, девять, – изумилась Настя.

– Э-э, разве на дубу яблоки растут? – сказал с превосходством Антон. – А еще инженер!

– Ой, смешной вы, Антон! – ласково засмеялась Настя. – Хороший вы, славный, чистый вы весь какой-то… И отчего мне с вами так хорошо?

Антон уставился на Настю, потом вдруг радостно, решительно и косолапо обнял ее.

Она стала сразу строгой и чужой. Она схватила Антона за руку. Пальцы у нее были холодные и жесткие.

Антон не разжал рук.

– Мертвая хватка… будьте покойны… – бормотал он, усмехаясь, плохо соображая, что говорит. – Так и в газетах написано: «Кандидов – мертвая хватка».

Настя сердито вырывалась:

– Кандидов, пустите сейчас же!.. Эх, вы…

Антон взглянул ей в лицо и обиженно выпустил.

Настя хотела еще что-то сказать, но вдруг беспомощно махнула рукой, резко повернулась и ушла, не попрощавшись, строгая и неумолимо обиженная.

Антон постоял секунду, потом сорвался было с места, бросился вслед:

– Вы куда?.. Настасья Сергеевна… Настя!

Он остановился и с размаху ударил себя в щеку:

– Ой, арбузник я, арбузник!..

На пруду что-то легонько бултыхнулось. И у самого берега, дразнясь, квакнула лягва.

Глава XXXVI
ПОРТРЕТ НА ОБЛОЖКЕ

Через день Антон сидел в кафе с Бобом Цветочкиным, Димочкой и Ладой. Настроение у Антона было скверное. Сосредоточенно сопя, он пытался через соломинку высосать сливки из стакана «кофе-гляссе». Это было трудное и необычное занятие. Сливки пузырились и разлетались брызгами.

– Ну, что вы такой кисляй сегодня? – спросила Лада. – Расскажите что-нибудь из волжской жизни.

Антон молчал. Лада подсела поближе:

– Отчего вы такой грустный-грустный?

– Вовсе я не грустный-грустный-грустный, – хмуро отвернулся Антон.

– Сейчас я его живо развеселю! – воскликнул Димочка и сделал жест фокусника. – Делаю раз!.. Два!.. Алле, гоп! – И он вынул из портфеля журнал.

Закрывая от Антона, он показал что-то Ладе. Та восхищенно всплеснула руками. Димочка повернул журнал обложкой к Антону. Во всю обложку спортивного журнала большого формата был напечатан портрет Антона. Антон был великолепен. Он был изображен во всем своем голкиперском величии: в свитере, в перчатках, с мячом. Антон схватил журнал обеими руками. Так крупно его еще никогда не печатали.

– Так это я тут? Ох ты, черт, а?!

По-детски обрадованными глазами он обводил присутствующих, всматривался в журнал, отводил его в сторону, смотрел издали.

– Вот так петрушка! Ай да Антон-тамада!.. А ничего ведь парень, типичный Кандидов.

Он так фыркнул в соломинку, что пена и сливки веером брызнули на окружающих. Потом он вдруг встал.

– Вот нашим-то сюрприз, – сказал он. Голос его потеплел.

Его не отпускали. Лада повисла у него на руке. Антон осторожно высвободился:

– Неловко, и так третий день носа на работу не кажу.

– Не умеете вы себя поставить, – сказал Цветочкин своим обычным методическим голосом. – Вот я, например. Я прежде всего спортсмен. Ну хорошо, спортсмен с завода «Магнето». Но утомляться на производстве? Зачем мне это? Есть масса специальных приемов неработы в конце концов. Я занят прежде всего на тренировке – раз, массаж – два, моцион – три. Отдых после матча нужен, как по-вашему? Безусловно. Четвертое – обдумать методу требуется время? У меня все время расписано. Куда же вы?

…Ребята работали у малого гидроканала. Настя нагнулась, просовывая руку в заевший механизм. Она провела пальцем по мотору, потом вытащила руку. Палец был в ржавой грязи.

– Вот вам ваш знаменитый Антон! – сказал в сердцах Бухвостов.

– Да, забурел работничек, – огорчился Фома.

В эту минуту вошел возбужденный Антон.

Яркий галстук его развевался на ходу, как флаг. Среди усталых, выпачканных товарищей он выглядел франтом и бездельником. Он почувствовал это. Пыл с него слетел, но по инерции он протягивал уже журнал со своим портретом на обложке:

– Вот, глядите!

Все молчали.

– Тебя вот куда глядеть поставили, а ты? – укоризненно сказал Фома.

Бухвостов сгоряча схватил руку Антона и ткнул ее в засорившийся механизм:

– Тебя это нисколечко не занимает…. лишь бы о тебе шумели, и больше ничего…

Антон резко вырвал свою руку.

– Пошел к черту! – сказал он. – Не приставай! – и вышел, хлопнув дверью.

Антона вообще перестало занимать все, что происходило в общежитии. Карасик встречал его в разных местах, и всюду он был весел и общителен, дома он напускал на себя вид томный, тоскующий. У него произошло еще несколько стычек с Бухвостовым. Даже с миролюбивым Фомой он перестал ладить.

После одной из таких размолвок с Антоном Фома и Бухвостов едва не рассорились между собой.

– Он думает, Коля, что все дело в зависти. Будто мы его карьеру заедаем, дурака!

– Это ты, может быть, завидуешь, – обиделся Бухвостов.

– Я? Вот те здравствуйте!.. Уж кто бы говорил, кажется… Я ведь тоже глаза имею…

– Ну, и что же ты видишь своими глазами?

– Это уж мое дело, что я вижу. У тебя очков не прошу.

– Ну и молчи тогда!

– И молчу.

Антона очень редко можно было теперь застать дома. И с Карасиком он перестал вести ночные дружеские разговоры, когда сквозь тьму они тянулись друг к другу на огонек папиросы. Карасик долго набирался духу, но в конце концов решился:

– Слушай, Антон, что с тобой такое?

– А что? – неохотно отозвался Антон. – Ничего особенного.

– Да какой-то ты такой стал…

– Какой?

– А ты что, сам не понимаешь?

– Бросьте вы это!..

Разговор шел в темноте, но Карасик слышал, как Кандидов сел на кровать.

– Что такое, в самом деле? Вечно улыбаться я вам должен, что ли?

– Улыбаться необязательно. Глупости ты, Антон, болтаешь… Я просто не понимаю, не то ты нарочно тоску напускаешь, не то правда что-нибудь у тебя не ладится. Но раз не хочешь отвечать, не надо.

Карасик шумно повернулся к стенке.

– Что ж, тоска растит человека – это дрожжи, человек всходит от нее.

По тому, как гладко выговорилось это у неловкого на язык Антона, Карасик понял, что Кандидов повторяет чужие слова.

– Держался бы ты подальше от этих тоскующих арапов. Боюсь я за тебя, Тошка! Ты не сердись, очень уж ты на внешний лоск падок. И в словах, и во всем. Я слышал, Антон, как ты сегодня насчет своей натуры распространялся Бухвостову, что тебя, человека большой воды, на мелководной машине не удержишь… Говорил?

– Ну, говорил.

– Потом насчет времени. Что всем нам вечно некогда, мы, мол, уходя куда-нибудь, смотрим на часы, как на икону. Как тебе не стыдно, Антон! Ведь это же ты с чужого голоса поешь. И насчет стихии ты такой вздор порол, что мне просто страшно и совестно за тебя стало.

– Ты, пожалуйста, не бойся за меня, – бросил Антон.

– Погоди, Тоша. Я, знаешь, Блоком увлекался. Он тебе бы тоже пригодился. И вот, понимаешь, прочел у него в дневнике, как он радуется гибели Титаника. «Жив океан!» – пишет… Такое трагическое поражение человечества, а он радуется: «Жив океан!» Не могу с тех пор им как человеком восхищаться. Но я понимаю, у него это от перегруженности культурой. Ему казалось, весь мир в железо взят, техникой раздавлен. А откуда это у тебя пошло? Я, положим, знаю… Это козлобородый тебе напевает с Димочкой. Где же твой нюх прославленный?

– Ну, это уж, знаешь!.. – возмутился Антон. – Просто, культурные малые. Вот меня и тянет на хороший разговор. А ты! Тебе хорошо… получил с детства все готовенькое… И ты меня, пожалуйста, не учи. У меня стаж с 1921 года. А ты кто, чтобы учить, какие твои данные? Что ты на своем горбу в жизни имел, уж если так? Давай поговорим… Ранец ты только разве с книжками таскал. Ты потник вот поноси с кладью да походную сумку… а после разговаривай.

– Да, да, верно, конечно… – забормотал упавшим голосом Карасик. – Данных, конечно, нет. Ну, извини, Тоша. Я без права, просто хотел так… Извини…

И он, натянув одеяло на голову, повернулся к стенке.

В номере журнала с портретом Антона была большая статья «Сухой» вратарь». Это накатал Димочка. Он не жалел красок и выражений. Он возносил Антона до небес. «Великий вратарь», «обаятельный исполин», «волжский богатырь» – такими выражениями пестрела статья Димочки.

– Вот как писать надо! – сказал Антон Карасику. – А ты все скупишься. Женя, как бы не перехватить нечаянно…

Кандидов все чаще стал отлучаться из дому. Он где-то шатался с Цветочкиным, пропадал у Токарцевых. Не то, чтобы ему очень нравилось там, но у Токарцевых все, кроме профессора, в оба уха твердили Антону, что он феномен, что он необыкновенный человек, что его седая прядка действительно знамение, что его миссия предопределена исторически. Сперва все эти разговоры казались ему смешными и лишь приятно щекотали его честолюбие. Но постепенно, сам не замечая этого, он начал верить в свою необыкновенность. Он начал подозревать, что действительно чем-то отличается от простых людей и что дорога в жизни должна быть у него особенная. У него в голове гудело от собственной славы. А гидраэровцы никак не хотели признавать его гениальности. «Парень как парень, – говорили они, – а на поле действительно чудо природы. Вот привалил талант человеку!» И у Антона появились высокомерные нотки в голосе.

– Подумаешь, – говорил он Бухвостову, – меня вся страна знает, тысячи людей!.. А на вас вот не угодил…

Спортивный сезон кончился. Вскоре должны были начаться занятия. Ребята гнали, перекраивали макеты моделей, конструировали из отходов, из отбросов, из обрезков металла. Они воевали до хрипоты на заводских совещаниях, требуя средств для новых внеплановых опытов. Каждая копейка вырывалась с мясом, каждая заклепка – с боем…

Настя обивала пороги в Автодоре и Осоавиахиме.

– Ну как? – спрашивали ее ребята. – Продвинула смету?

– Плечиком водила? Бровку поднимала? – интересовался Фома.

– Всё сделала.

– Ну и?..

– Утвердили и в кино пригласили.

Антон ни в чем этом теперь не принимал участия. Баграш был занят с утра до поздней ночи. Он видел, что с Антоном дело неладно, и давно собирался поговорить с ним. Но он считал, что разговор будет серьезный. На ходу, урывкой, говорить не годится. Он считал, что дело потерпит, но внезапно уехал с Токарцевым в командировку на юг. Там испытывались торпедные катера. Как всегда, с его отъездом нелады в коммуне усилились. Комнаты стояли неприбранными. Мама Фрума в первый же день пересолила яичницу. Бухвостов шумел и всем дерзил. Ребята возмущались, почему Антон относится халатно к работе. Все ходили между собой перессорившись. Настя тоже потеряла обычную выдержку, сердилась из-за пустяков и почти не разговаривала с Антоном. Все видели, что у Насти с Антоном размолвка. Но никто не знал истинной причины ее. Полагали, что это из-за плохого поведения Антона, и промеж себя очень хвалили Настю за стойкость.