Текст книги "Золушки из трактира на площади"
Автор книги: Лесса Каури
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Ты права, маленькая хозяйка, – наконец, произнес он. – Ты права…
– Меня зовут Матушка Бруни, – поправила она. – Спасибо, что нашли время рассказать мне о прошлом – я всего этого не знала!
– Человеческая память недолговечна! – усмехнулся полковник.
Матушка лишь пожала плечами, ведь он говорил правду.
Лихай не без сожаления отодвинул пустую тарелку.
– По людским меркам Веславу около двенадцати лет, – сказал он. – В его принадлежности к Дикому братству у меня сомнений нет. А это значит, что в начале осени он может подать прошение принцу Аркею о принятии его на спецфакультет Военного университета. Мне, конечно, придется пообщаться с ним еще – проверить, действительно ли он умеет читать и писать, и насколько плохо у него с языком крови – родным языком нашего народа, но это уже мелочи!
Бруни сжала руки, сдерживая волнение, и медленно встала. Другого она расцеловала бы за добрую весть, а с Лихаем чувствовала стеснение.
– Вы зажгли для меня солнце, мой господин! – тихо сказала она. – А для него – надежду…
На мгновение Бруни показалось, что полковник что-то скажет ей… Что-то важное! Но он промолчал. Кинул на стол золотой, поднялся, допил оставшийся в кружке морс и пошел восвояси, не прощаясь – высокий, гибкий, стремительно-опасный.
И лишь, когда он покинул трактир, Матушка сообразила, отчего он так и не притронулся к сухарикам!
Они были натерты чесноком.
Бруни не решалась заглянуть в старинное, от матушки доставшееся трюмо. То самое, что они с Каем перетащили в спальню из бывшей детской. Из мягко занавешенной чернотой глубины смотрела незнакомка с бледной кожей, огромными серо-синими глазами, чей цвет подчеркивали великолепные синие опалы ювелирного гарнитура, который ее заставил примерить Кай. Она отнекивалась, отказывалась, протестовала, но, целуя, он подавил сопротивление, сам вдел в маленькие ушки длинные серьги в форме капли с благородным синим камнем, окруженным мелкими брильянтами, сам застегнул на ее шее ожерелье, сработанное в виде дорожки опаловых капель и брильянтовых брызг. Ожерелье изящно охватывало шею и стекало искрящимся водопадом глубоко в декольте… Гораздо глубже, чем позволяла себе хозяйка трактира, предпочитающая платья, застегивающиеся до самого горла.
Но сейчас не ней не было платья…
Не было ничего, кроме гарнитура, чьи отсветы волшебными прикосновениями меняли ее лицо, делая его прекрасным и загадочным, шею – лебединой, а ямочки над ключицами – изящными и волнующими.
Кай стоял сзади, положив ладони на ее плечи.
– Как ты красива, – прошептал он, лаская ее взглядом. – Посмотри на себя!
Приказу в его голосе Матушка не могла не подчиниться. Но, подняв глаза, посмотрела не на себя – на него, на любимого. Зеркальная рама неожиданно представилась ей рамой портрета, на котором были нарисованы совсем незнакомые ей люди. Женщина с высокой прической, оставляющей открытыми шею и плечи, в великолепном синем бархате пышного платья и сиянии драгоценностей. И мужчина за ее правым плечом в такого же цвета мундире. Подобную пару она могла представить на картинке из сказки, рассказанной матушкой маленькой Бруни, засыпающей под шум, доносящийся снизу – из трактира. Но никак не в оправе старой, местами треснутой зеркальной рамы.
Кай мягко толкнул ее на себя, и она невольно откинула голову ему на плечо. Он провел по ее шее пальцами снизу вверх, очертил скулу и маленькое ушко… Опал качнулся, заиграли внутри океанской голубизны солнечные искры, будто и впрямь на морском просторе лучи трогали гребни волн и тонули в них, рассыпаясь золотой пыльцой. Рука Кая медленно двинулась вниз, по ожерелью, в ложбинку…
– Это гарнитур моей матери, – вдруг сказал он, и Матушка, разомлевшая от ласк, открыла глаза. – Дивно идет тебе… Она была бы рада видеть это.
– Была бы?.. – переспросила Бруни.
– Она умерла, – грустно усмехнулся Кай в зеркале. – Отец после ее смерти так и не женился.
– А ты? – вдруг сорвалось с языка, и Матушка не успела себя остановить.
Испуганно зажала ладонями рот.
– Что я? – удивился Кай.
Незнакомка в зеркале бросила на Бруни высокомерный взгляд. ‘Кто я, и кто ты? – будто говорили ее глаза. – Корова в конском седле? Простушка, возомнившая себя королевой? Стыдись!’
Дрожащими руками Бруни принялась расстегивать ожерелье.
– Что случилось? – нахмурился Кай.
– Зачем ты принес мне все это? – тихо спросила она и осторожно, будто боясь разбить, положила ожерелье на туалетный столик.
И взялась за сережку.
– Эти украшения, они… чудесны, но разве могу я носить их? Я – дочь Хлои, дочери трактирщика, и Эдгара, морского бродяги? Неужели… – она резко обернулась, не стыдясь наготы, – неужели ты хотел посмеяться надо мной?
Кай пораженно отступил на шаг.
Опалы загадочно мерцали на столике и в зеркале.
– Я хотел отдать их тебе! Подарить на день рождения, который у тебя завтра – мне сказал об этом Пиппо!
– Подарить? – Бруни прижала задрожавшие руки к груди. И вдруг рассмеялась смехом, в котором непонятно чего было больше – веселья или горечи. – Мне подарить? И куда я стала бы носить их, любимый? Подавая пиво мастеровым? Или идя на рынок за продуктами? Они же стоят, как весь мой трактир и половина квартала в придачу!
– Ох, – Кай с размаху сел на кровать. – Я не подумал… Но я так хотел, чтобы ты их примерила!
Матушку душили злые слезы. Только что, в зеркале, она увидела будущее, которого у нее быть не могло. Увидела, разглядела, почти дотронулась. Она так долго держалась, не заикаясь о его жизни, подавляя в себе желание спрашивать, спрашивать, спрашивать, ибо тот, кто любит, хочет дышать одним воздухом с любимым, думать одни с ним мысли и видеть одни с ним сны… И вот, эти проклятые дивной красоты камни легко разрушили преграду молчания, выстроенную с таким трудом!
– Ответь мне, пожалуйста, – не глядя на Кая, попросила она. Нащупала на полу свою сорочку и накинула, чтобы скрыть наготу – будто границу провела. – Скажи, ты женат?
Кай резко встал. Молча и деловито собрал одежду, разброшенную на полу, и принялся одеваться.
Матушка следила за ним расширившимися зрачками, а в памяти не блекли, мерцали созвездиями два сиятельных образа – женщины в синем платье и мужчины за ее плечом.
Кай прошел мимо, едва не задев ее. Неуважительно сгреб гарнитур в карман камзола и, не глядя на Бруни, собрался уходить. Но не выдержал, обернулся на пороге. В лице его мелькнула та отстраненность, что она увидела в день проводов принцессы Ориданы.
– Не женат, – четко, будто по-военному ответил он. – Но у меня есть… обязательства.
И вышел, прикрыв за собой дверь.
Матушка промучилась всю ночь, невольно прислушиваясь, не постучит ли в дверь решивший вернуться Кай.
Но он не пришел.
Утро выдалось туманным – дело шло к осени, и это ощущалось в излишней свежести воздуха, в холодной росе, покрывшей камни мостовой.
Бруни умылась, заплела косу и спустилась в кухню, так и не посмотрев в зеркало.
Разглядев ее бледное личико с глазами, красными от слез, Пип, уже шурующий в кухне вместе с Весем, лишь покачал головой. Сунул ей в руки расписную тарелочку с ее любимым крейским пирогом, трогательно украшенным настоящей розой.
– С Днем рождения, девочка! – сказал повар, целуя невысокую хозяйку трактира в макушку. – Долгия лета и счастья полные закрома!
Как ни грустна была Матушка, вид и запах лакомства поднял ей настроение. Пирог этот был верхом поварского искусства, ибо требовал многочасового приготовления, начиная с обработки теста, получавшегося многослойным, нежным, тонким, но плотным, способным удерживать восхитительную сырную начинку с зеленью и пряностями. Съедать деликатес, выпекаемый в форме лодки, следовало следующим образом: надо было откусить ‘нос’ и высосать начинку, а после закусить тестом.
Лежащий на тарелке пирог, только что вытащенный Пиппо из печи, ‘дышал’ горячим воздухом и распространял дивные ароматы нежного сыра, теста и розы, умирающей от жара. Сестрички Гретель, подошедшие, как и повар, пораньше, подхватили Матушку под ручки и провели за столик у окна, будто дорогого гостя. Принесли горячий морс и золотистую, густую, нарезанную ломтями пшеничную кашу, круг масла, плачущий ледяными слезами. Веслав выступил из-за их широких спин и смущенно поставил на стол лошадку, искусно вырезанную ножом из дерева.
Матушка оглядела их, столпившихся вокруг: серьезного Пипа, грозных сестричек, лохматого Веся, еще не успевшего убрать кудри под бандану… и не смогла сдержать слез. Вот ее семья – и другой не надо! Не опалы и брильянты ей носить – а подносы с тарелками и кружками!
Порывисто вскочив, она обняла всех – насколько рук хватило. И расцеловала, куда придется. Оборотень протестующе взвыл, вывернувшись, сбежал на кухню.
– Ну все-все, – Пиппо, оторвав Матушку от себя, сердито встряхнул. Глаза его тоже были на мокром месте. – Вечером обещалась заявиться Ванилька и несколько наших старых знакомцев. Вот тогда и отпразднуем. А пока завтракай госпожой, но возвращайся на кухню…
– …Хозяйкой, – довершила за него Бруни. – Спасибо вам, дорогие мои! Что бы я без вас делала!
После завтрака ежедневные хлопоты поскакали сорвавшимися с привязи лошадьми.
Григо Турмалин, бывший одним из приглашенных на праздничный ужин, пришел раньше обычного. Кинул короткий испытующий взгляд на встретившую его Матушку и отправился в любимый угол – попивать горячий морс с медом и дымить добротной трубкой. Шепнул лишь: ‘О подарке вечером!’ Ближе к обеду зашел Томазо Пелеван с презентом от себя и супруги – шалью, расшитой пышными гроздями сирени, собственноручно ею связанной. А под вечер в трактире появилась Глава Гильдии Прачек Клозильда Мипидо, или, как ее называли Туча Клози. Матрона размерами не уступала Питеру Коноху, а толщиной красных рук так и вообще его превосходила. Прошли времена, когда она отбивала белье на берегах водоемов, а затем в туманных преисподних столичных прачечных. Нынче Клозильда сама вела бухгалтерию Гильдии, отсматривала кандидаток на прием и жестоко избавлялась от прачек, крутивших шашни с клиентами. ‘Вы не шлюхи, – грозила она пальцем, больше похожим на сардельку, – помните об этом! Коль желаете сношаться – ступайте на улицу Алых подвязок в Гильдию Почтенных Шлюх, там всех принимают… после трехсотого клиента!’ Исключение составляли случаи, когда заказчик выражал желание жениться. Небольшая сумма в карман Клози плюс приглашение на свадьбу – и благословение молодым было обеспечено, а место в гильдии оставалось за невестой.
Поскольку трактир Матушки Бруни находился аккурат под бочком здания Гильдии, не удивительно, что все праздники прачки предпочитали отмечать у нее. Посетители мужского пола в такие дни испарялись, памятуя, что страшнее пьяных прачек могут быть только оборотни, отведавшие человеческой крови. Туча Клози и сама любила заходить к Бруни. Напивалась она редко, но метко, поскольку, несмотря на все вышесказанное, имела влюбчивое сердце, периодические заполняемое нежным чувством то к мальчику-разносчику воды, то к священнику из соседнего храма, то к приказчику из магазина нижнего белья.
Нынче Туча была слегка навеселе. Одарила Матушку смачным поцелуем и двуспальным комплектом дорогого батистового белья, заняла любимый столик у двери – чтобы наблюдать за входящими и комментировать незнакомцев, и потребовала пива.
– Одним гостем у нас вечером больше! – вздохнул Пиппо, выглянув в зал и узрев Тучу в платье, полосатом, как арбуз. – Вилен, пригласи Питера на ужин!
– Это еще зачем? – неожиданно зарделась та маковым цветом.
– Будет кому Тучу домой тащить, – захохотала старшая Гретель, – а ты подмогнешь. Все удовольствие – друг об друга боками потереться под тяжестью госпожи Клозильды!
Виеленна бросила на сестру убийственный взгляд, стянула с гвоздя плащ и… отправилась к Питеру в кузню, благо идти было недалеко.
– А ты не слушай! – повар одарил Веся подзатыльником. – Иди барашка замаринуй на вечер… Ишь, уши навострил, малолетка клыкастый!
Бруни, скинув поднос с грязной посудой в чан, повернулась к Ровенне.
– Я пойду, посижу с ней немного. Раз она пива требует, а не вина, значит, опять влюбилась!
– Упаси меня Пресвятые тапочки от всех любовей! – отрезала старшая Гретель. – Одна головная боль от них и задержки, и никакой пользы!
Матушка тяжело вздохнула. После бессонной ночи голова у нее, и правда, побаливала. Правда, задержек еще не случалось, несмотря на то, что с Каем она спала уже пару месяцев и ничего супротив возможной беременности не предпринимала.
Поймав себя на мысли о ребенке от любимого, Бруни до крови прикусила губу и прихватила две кружки пива вместе одной. В конце концов, день рождения у нее сегодня или нет?
– Девонька, – икнув, приветствовала ее Клозильда. – Ты – мыльная пена для моей души, о-дэ-колон для моего сердца! Давай сюда!
И она совершенно по-младенчески замахала толстыми, в перетяжках, руками.
Бруни умудрилась всучить ей кружку с пивом, не пролив ни капли, и присела напротив.
– Давай выпьем за любовь! – уже дважды икнув, предложила Туча. – Это такое чуйство… Чуйство полета! Когда есть это чуйство – душа поет псалмы! ‘О, богиня чертогов пресветлых, в мягких ботах ступая по миру, Ты ласкаешь лошадок рассветных, И терзаешь души моей лиру!’
Клозильда так и говорила ‘чуйство’. И вот это самое ‘чуйство’ неожиданно привязалось к Брунгильде, как банный лист известно к чему. ‘У меня такое чуйство к Каю, – выскочила мысль, – такое чуйство!..’
– Тьфу ты, напасть! – шепотом выругалась Матушка и, стукнув кружкой по кружке распевающей псалмы Тучи, сделала порядочный глоток.
Под ставший бессвязным шепот Клозильды о светлом чуйстве, делающем жизнь краше, и о кровяной колбасе, которую прачка обожала, Бруни тоскливо потягивала пиво, поглядывала в окно и поддакивала в особо метафизические моменты диалога. И поминутно ловила себя на том, что ждет, не покажется ли на площади знакомая высокая фигура в простом черном плаще.
Когда посетителей прибавилось, Матушка, чмокнув Клозильду в пухлую щеку и еще раз поблагодарив за подарок, поспешила на кухню.
В этот вечер трактир закрыли на пару часов раньше. Сдвинули несколько столов, накрыли праздничный ужин. Пип отправил именинницу переодеваться, а сам остался встречать гостей – кроме уже подошедших Томазо Пелевана, его жены и троих детей, одинокой тоскующей Клозильды, Григо Турмалина, оглядывающего стол с предвкушением в глазах, Виеленны со красным от смущения Питером, должны были прибыть Ванилла и ее младшая сестра Персиана с мужем и детьми, а также Висту Вистун – глава Гильдии гончаров. Последний в трактир заходил редко, но постоянно заказывал обеды на вынос, а к мерзавчикам так привязался, что покупал их почти столько же, сколько весь королевский двор.
Бруни ждала, что Ванилла появится пораньше и поможет ей сделать красивую прическу – набралась она куаферского мастерства у дворцовых горничных. Однако подруга запаздывала. Снизу уже доносились радостные крики двоих внуков Пиппо, приведенных Персианой, а сестры слышно не было.
Матушка надела праздничное платье – белое, в мелкий синий цветочек, и переплела косу. Взглянула на себя в зеркало. Вспомнила ту… незнакомую гордячку в драгоценностях. Насмешливо фыркнула и поспешила вниз.
Зал был ярко освещен. Мягкий свет свечей делал тени глубже, а краски – ярче. Винные бутыли на столе блестели, будто натертые воском. Фрукты и зелень источали аромат. Дети бегали вокруг сдвинутых к стенам столов и верещали. Их не сколько привлекали яства – по крайней мере до десерта – сколько возможность сложить из стульев пиратский корабль или королевский дворец и устроить потасовку.
Висту Вистун – маленький человечек с грустными глазами и длинным носом, похожий на печальную крысу, преподнес Матушке два собственноручно сделанных вазона для цветов в форме раковин. Установить их предполагалось у входа в трактир. Томазо, обожавший, как это ни странно, цветы, пообещал Бруни дать рассаду от тех буйноцветущих кустов герани, что украшали здание его Гильдии.
– Вы пьете, мастер Висту? – икнув, поинтересовалась у него Туча Клози, усадила рядом с собой и безапелляционно довершила: – Сегодня пьете!
Вистун, покосившись на стати соседки по столу, молча подвинул ей свой бокал.
Когда все, наконец, расселись, Пиппо, по праву ближайшего родственника и коллеги севший десную, воскликнул:
– Где же Ванилька?
Дверь распахнулась, будто ждала этих слов.
И пала тишина. Даже дети застыли, издав восхищенное ‘Хоу!’
На пороге стоял худощавый человек в камзоле цвета яркой свеклы, в зеленых штанах, без всякого стеснения обтягивающих стройные ноги и другие анатомические подробности, в узких красных ботинках и в синем шейном платке, в который было воткнуто несколько булавок с навершиями в виде осьминога, морского конька и разного вида ракушек. Из нагрудного кармана камзола живописно опадала… морковная ботва.
Разглядев ее, Матушка поднялась из-за стола и поспешила навстречу гостю.
– Моя дорогая именинница! – приветствовал тот, будто знал Бруни давно и близко. Поймал ее руки и прижал к губам. – Милая Матушка! В этот полный светлячков и пьяниц вечерок спешу поздравить тебя с Днем появления из материнского лона сине-багрового комочка, издающего котячьи звуки! Да пребудут твои мысли полными чистых помыслов, твои телеса – здоровья, а твой трактир – относительно трезвых посетителей и их невыносимо тяжелых кошельков!
Бруни невольно покосилась на свои ‘телеса’ и прыснула, как девчонка. Но тут же сделала серьезное лицо и присела в подобии реверанса. Как вести себя с шутом Его Величества Редъярда Третьего – шалопаем Дрюней – бывшим, к тому же, благородным по крови господином, она понятия не имела.
– Улыбок и теплых объятий! – сказала она. – Как же мне называть вас?
– На ты! – просто ответил шут и, сделав шаг внутрь, закружил ее в подобии танца. – Как обращалась бы к любимому сыну!
– Но ваше имя?.. – пискнула Бруни, выворачиваясь.
– …Слишком известно и труднопроизносимо, – свысока посмотрел на нее шут и вдруг захохотал, да так заразительно, что сидящие за столом, переглянувшись, дружно начали улыбаться. – Зови меня Дрюней! Уж если Его Развеликое Величество не брезгует называть меня так, остальным тоже понравится!
Зашелестели шелка. Нечто нежно-сиреневое в фиолетовых оборках вплыло в трактир, помахивая полями шляпы в цвет шейного платка спутника.
– Ванилла! – ахнула Бруни.
– С Днем рождения! – воскликнула та, суя Матушке в руки тяжеленькую резную шкатулку. – И позвольте вас познакомить с моим женихом! Папа?
Папа, багровея, медленно вставал из-за стола.
Охнув, Матушка в мгновение ока оказалась рядом с поваром и взяла под руку.
– Мы ужасно рады познакомиться с вами… с тобой, дорогой Дрюня! – защебетала она и уронила от волнения шкатулку, едва не разбив пару тарелок. – Ванилла, вы обручились?
Старшая Королевская Булочница воздела к потолку безымянный перст, на котором блестел нескромный бриллиант. И подытожила:
– Да! Любимый, прослушав Хартию вольностей лица, обязующегося стать моим мужем, согласился устроить свадьбу!
В мгновение ока Дрюня упал в ноги Пипа с криком:
– Благословите, отче!
Пиппо пошел красными пятнами и рухнул на стул. Отерев трясущейся рукой пот со лба, взглянул на Ваниллу и сказал:
– Да-а-а… Не ожидал я от тебя, доченька, такой па… радости! А вам, молодой человек, – его грозный взгляд переместился на шута, рука шарила по столу, словно искала любимый топорик для разделки мяса, – можно верить? Вы ж, небось, мот, бабник и пьяница!
– Папа! – глядя на Пиппо воскликнул Дрюня и с удобством расположился на полу, скрестив ноги. – Дочка твоя, хоть и не молода, и бесприданница, и характер имеет тяже… отцовский, да и не голубой крови девица, но собой хороша, на язык остра, а в постели и у плиты темпераментна сверх меры. И специфику моей работы понимает! А для меня это важно! Но еще важнее… – он интимно понизил голос, – для Рэда!
– Не понял! – напрягся повар.
Шут вскочил на ноги, одним махом поставил рядом два стула, подмигнув и потеснив Томазо и его супругу, усадил Ванниллу и, сев рядом с ее отцом, цопнул с блюда еще горячего мерзавчика.
– Суди сам! – откусив булочку и на мгновение зажмурившись от удовольствия, заговорил он. – У нас с дочкой твоей тишь да благодать – и я склонен сочинять сонеты, которые так любит Его Величество, играть на китаре и рисовать акварели, что вызывают восхищение придворных дам, даже тех, что меня терпеть ненавидят! Мы с Ваниллой в ссоре – и мои эпиграммы полны изысканного яда, остры и горьки, как свежемолотый перец, а от шуток придворные шарахаются, словно макрель от дельфина. Так что, как ни поверни, от такой семейной жизни одни плюсы!
Пока он говорил, Пип разглядывал его исподлобья, а когда шут замолчал – не отвел взгляда.
– Папа! – проникновенно сказал Дрюня. – Да люблю я ее, Ванильку твою, неужели не ясно!
Ванилла судорожно вздохнула.
– Ах! – воскликнула Туча Клози, трепетно прижимая руки к груди. – Вот это, я понимаю, чуйство! Чуйство полета!
Она огляделась в поисках поддержки, обнаружила затихшего рядом Висту, захомутала его в объятия и одарила страстным поцелуем.
– Вот это по-нашенски! – заметил Дрюня и протянул Пипу раскрытую ладонь. – Благословишь?
Тот подумал с мгновенье, показал старшей дочери увесистый кулак и только после этого пожал шуту руку.
– Благословляю! – буркнул он. – Когда свадьба?
– В первую неделю осени сыграем, – подала голос Ванилла, стирая слезы радости, обильно залившие щеки. – Аккурат на Золотые дни!
– Мало тебя супруга-покойница лупила! – проворчал повар.
Персиана – не такая дородная, как сестрица, но ехидная по семейному, хихикнула и показала старшенькой язык.
– Ну! – огладив огненную бороду, провозгласил Пелеван. – Значит, у нас праздник вдвойне! А посему предлагаю отдать должное лакомствам, приготовленным умелыми ручками нашей Бруни и ее повара. Скажу по секрету – стряпня ваша достойна кухни самого Редьярда! Ребрышек с можжевеловыми ягодами вкуснее нет нигде в Вишенроге! А потом… – он, загадочно блестя глазами, потянул из-за пазухи свиток, оплетенный синим с золотом шнуром Магического ведомства, – устроим танцы!
Его супруга – Алисия – женщина в годах, сохранившая, несмотря на возраст и троих детей фигуру, хрупкую, будто фарфоровая статуэтка, захлопала в ладоши и одарила мужа горячим поцелуем.
Матушка наблюдала за ними с удовольствием – ей было приятно видеть, что после стольких лет супружества Пелеваны все еще не утратили интерес друг к другу. Вот бы тоже так…
Порозовевший от комплимента Пиппо потянул ее за рукав, заставляя сесть.
На стол был водружен бочонок добротного вишневого вина, которое зажигало кровь и хмелило голову. Веселье, наконец, начиналось.
К удивлению Бруни, шут замолчал надолго. Лишь перепробовав все стоявшие на столе блюда, он, тяжело отдуваясь, расстегнул камзол и погрозил Томазо длинным пальцем.
– Хотел я тебя, братец мастер, отругать за пренебрежение к кухне Его Величества! А теперь вижу – прав ты! Как простые люди есть соль земли, так и еда простая, по народным рецептам приготовленная – суть вершина поварского искусства.
– Твоя правда, шут! – ахнула по столу кулаком Туча Клози. – Но куру уметь разделать – недостаточно! С чуйством надо готовить! С чуйством!
– Сосредоточение тут необходимо! – неожиданно подал голос маленький Висту, пивший наравне с Клозильдой и оттого с трудом не падающий со стула. – Когда вокруг никого не видишь… ик!.. не слышишь и не чуйствуешь!
Матушка поняла, что словечко Клози привязалось к нему, как и к самой Бруни, надолго.
Соседка пихнула его локтем под бок с такой силой, что Висту упал на колени сидевшему рядом с ним Марху Тумсону – мужу Персианы.
– Чуйство, говорю тебе, главнее! – рыкнула она. – Как бесчуйственный чурбан изобразит шедевру?
Марх – крепкий парень, работавший старшим конюхом у одного из господ в квартале Белокостных, аккуратно водрузил Вистуна на место.
– Не ссорьтесь, – подал голос Дрюня, разглядывая спорщиков с блеском в глазах. – Оба вы правы. Лишь отрешившись от низких мыслей, уйдя в себя, ощутишь истинное… чуйство творчества! – он тихонько хрюкнул от удовольствия и довершил: – И сотворишь шедевру!
А затем подскочил, выхватив из-под руки Томазо музыкальный свиток. Умело снял оплетку и, изящно развернув пергамент, прочитал первое название:
– Бранли ‘Утки вышли погулять’!
Со свитка зазвучала веселая музыка – сначала тихо, а затем все громче и громче, будто побуждая пуститься в пляс, растрясти ужин, тряхнуть стариной.
Томазо, крякнув, поднялся, снял добротный суконный кафтан и остался в одной рубашке. Шерсть, курчавящаяся на его могучей груди под распущенной шнуровкой ворота, была такой же ярко-рыжей, как и борода. Развернувшись к супруге, глава Гильдии каменщиков шутливо поклонился.
– Госпожа соизволит ли подарить мне первый танец?
Алисия, млея, что делало ее невыразимо привлекательной, подала мужу руку.
Дрюня, чмокнув Ваниллу в макушку, в мгновение ока оказался рядом с Матушкой.
– Первый танец – твой, маменька! – он едва ли не насильно поднял Бруни со стула, в который она вцепилась со страху. – Не танцующая именинница то же самое, что не мечтающая девственница!
О чем полагается мечтать девственнице, шут уточнять не стал, а Матушка, по понятным причинам не спросила.
Бранли танцевали еще деды и прадеды. Особое внимание в нем уделялось не столько движениям, сколько задору, танцевали его как парами, так и ‘ручейком’, держа друг друга за бока или плечи. Поэтому в нем с удовольствием приняли участие и взрослые, и дети.
Туча Клози, понаблюдав, как безуспешно пытается встать на ноги Висту Вистун, подхватила его подмышки и вытащила в круг танцующих.
– Я… – блеял Висту из-под ее могучей руки, – вполне согласен, что чуйство для творчество не… Ик! …обходимо! И то, что вы это осознаете, прекрасная Клози, делает вам… Ик!
Клозильда встряхнула партнера, заставляя замолчать, и закружила в веселом танце.
Пип прошел пару кругов в хороводе со старшей дочкой, запыхался и уютно устроился за столом, потягивая вино. Персиана танцевала то с мужем, то с детьми по очереди. Виеленна с Питером неожиданно отожгли, пустившись в такой зажигательный пляс, что с полок за стойкой попадала утварь.
– Мазурка ‘Веселый менестрель’! – объявил Дрюня.
Магический свиток подавился темой бранли и заиграл мазурку.
– Все-все! – протестующе подняла ладони Матушка, когда шут угрожающе двинулся к ней. – Я отдохну с твоего позволения!
– На! – Дрюня сунул ей в руки морковку, вытащенную из кармана камзола. – Это поможет восстановить силы!
И поскакал за возлюбленной, по-журавлиному поднимая длинные ноги.
– Невозможный человек! – сказал ему вслед Пип, приобняв Бруни одной рукой. – Вот уж не ожидал я от нее такого жениха!
– У них же чуйство! – машинально ответила Матушка и наморщила нос. Поправилась: – Чувство, то есть! Пип, даже со стороны видно, что им хорошо вместе. Не беспокойся, прошу тебя!
Повар неожиданно пристально взглянул ей в глаза.
– А ты когда замуж выйдешь?
– За кого? – удивилась Бруни.
Пиппо смутился.
– Не знаю! Но ты не можешь всю жизнь оставаться вдовой! Ты молода и хороша собой! Да и мне помощник нужен. Я старею!
Матушка молча прижалась щекой к его плечу. Что она могла ему ответить? Разве только правду.
– Я люблю Кая, – тихо сказала она, – хотя до сих пор ничего о нем не знаю, могу только догадываться… Пусть Индари сама решит, как мне быть с этой любовью.
Пип тяжело вздохнул и… ничего не ответил. Матушка была благодарна ему за это, потому что прекрасно понимала, о чем он заговорит. Даже и голос его слышала у себя в голове.
Стремясь избавиться от наваждения, она поцеловала Пиппо в щеку и пересела к Григо, который не танцевал по состоянию здоровья, но с удовольствием наблюдал за танцующими.
– Как вам вечер, господин Турмалин? Желаете еще вина?
Григо благодарно похлопал ее по руке.
– Наливай, дорогая моя, наливай! Скоро осень, и мои старые кости вновь начнут ныть от холода, а пока есть возможность приобщиться к теплу, надо ей пользоваться!
Когда они выпили по глотку вина, пахнущего свежо и пряно, Турмалин полез в карман поношенного камзола и, достав небольшой сверток, протянул его Матушке.
– С Днем рождения, светлая душа! – серьезно сказал он. – Мир погрузился бы в темноту, если бы не освещался такими, как ты, огоньками. Я беден, но кое-что хочу подарить тебе от всего сердца. Вот. Возьми.
– Что это? – с любопытством спросила Бруни, принимая сверток. – Украшение?
Григо неожиданно рассмеялся.
– Ну… можно сказать и так. Открывай, дочка, открывай!
В бархатной тряпице оказался завёрнут странный вогнутый камень, шириной в женскую ладонь. Потемневший от времени, зеленовато-бронзовый и тяжёлый. Бруни рассматривала его с удивлением, но подвоха от господина Турмалина не ожидала. Не тот человек, чтобы шутить глупые шутки!
– Огонь, – улыбнулся Григо, когда она подняла на него недоумевающие глаза. – Поднеси к нему огонь!
Матушка осторожно сняла свечу с лапы подсвечника и наклонила к камню. Капли воска стекли по его покатому боку на стол… И вдруг под зеленью вспыхнули огненные искры. Через несколько мгновений Бруни держала в ладонях маленькое солнце.
– О, Индари! – воскликнула она. – Господин Григо, неужели это то, о чем я думаю?!
– А о чём ты думаешь, дитя? – усмехнулся Турмалин.
Камень грел ладони живым теплом, но не обжигал, наоборот, придавал бодрость и силу.
– О чешуе дракона! – прошептала Матушка, завороженно разглядывая игру золота и света под поверхностью камня. – Отец рассказывал сказки об этих существах, полных мудрости и древней магии. О драконах синих, как океан, зелёных, как леса, жёлтых, как пески, о драконах мороза и огня, и драконах, наполненных сиянием солнца! Но…
Она с сожалением скрыла свет под тряпицей и протянула подарок Турмалину.
– Я не могу его принять, господин Григо! Такие вещи просто так не дарят, и, раз он был у вас, значит, вам и должен принадлежать!
Старик смотрел на неё, яростно дымя трубкой. Помолчав, вытащил мундштук изо рта:
– Сила волшебных вещей, моя дорогая Брунгильда, сохраняется лишь при проявлении к ним доброй воли. Мне этот предмет больше не нужен – моё время истекает, и я скоро покину бренный мир. А тебе – пригодится! В народе ходит поверье, что чешуя дракона приносит удачу, дарует владельцу здоровье и счастье!
– Вот именно! – воскликнула Матушка и, порывисто схватив его руку, покрытую взбухшими венами, сжала со всей силой, на которую была способна. – Она поможет вам, господин Турмалин! Даже если это лишь сплетни, вы всегда можете продать чешуйку и безбедно прожить остаток дней!
Григо бережно поцеловал её в лоб, и Бруни ощутила, как чешуя вновь легла в ладонь.
