Текст книги "По найму"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 9

Зазвонил телефон, и голос, который Ледбиттер узнал сразу же, хоть и без всякого удовольствия, произнес:

– Говорит дворецкий леди Франклин. Ее милость хотела бы, чтобы вы заехали за ней на машине в следующий вторник в десять часов утра.

– В десять часов утра? – притворно удивился Ледбиттер. – Неужели вы просыпаетесь в такую рань?

– Так пожелала ее милость, – ответил дворецкий, пропустив выпад мимо ушей. – Могу ли я передать ее милости, что вы приедете?

Ледбиттер взглянул на расписание в рамке. В половине десятого во вторник значилась поездка в аэропорт. Клиент был новый, и Ледбиттеру очень не хотелось отменять заказ. Когда приходилось выбирать, он обычно склонялся в пользу нового клиента. Но леди Франклин была исключением из общих правил, а потому он решил передать поездку в аэропорт другому водителю.

– Да, – ответил он. – Боюсь, что вам-таки придется проснуться к десяти часам. Кстати, как вы знаете, надолго ли ей нужна машина?

– Ее милость мне ничего не говорила, – ответил дворецкий.

– Все это, конечно, прекрасно, – пробурчал Ледбиттер, – но я должен зарабатывать себе на жизнь. Я не могу простаивать без дела. Неплохо бы знать заранее, чего от меня хотят.

Наступила пауза, потом дворецкий опять взял трубку.

– Ее милость хотела бы пользоваться машиной все утро, если, конечно, – ехидно добавил он, – вы ничего не имеете против.

– А вы случайно не в курсе, куда она собирается? – спросил Ледбиттер.

– Ее милость ничего мне не говорила на этот счет, – отозвался дворецкий, – но, насколько я могу судить, она намерена сделать кое-какие покупки.

«Покупки!» – фыркнул про себя Ледбиттер. Час от часу не легче! За все это время леди Франклин ни разу не ездила с ним за покупками. Что, между прочим, выгодно отличало ее от многих других его клиентов. Ледбиттер терпеть не мог возить женщин по магазинам. В таких поездках они проявляли свои худшие качества: медлительность, нерешительность, отсутствие четкой программы, придирчивость и, главное, – удивительную непунктуальность. Как любительница достопримечательностей леди Франклин вполне устраивала Ледбиттера, но какая из нее покупательница? Кроме того, она ведь обязательно поинтересуется, как его семья отреагировала на подарок – придется плести всякую чушь насчет того, что, мол, если б не чек, жена бы руки на себя наложила, а теперь все живы, здоровы, на седьмом небе от счастья и молят Бога за свою избавительницу. С ума сойти – выдумывать все эти глупости и мотаться взад-вперед по набитой машинами Бонд-стрит! Небось ждет не дождется сказочки на сон грядущий, хотя, если рассудить, она тут в своем праве. Стало быть, придется постараться и следить, следить за своим проклятым языком!

Но, увидев, как она спускается по ступенькам к машине, он понял, что перед ним другая леди Франклин – веселая, сияющая. Она вышла из дому с улыбкой на лице, а увидев Ледбиттера, заулыбалась еще сильнее, словно подчиняясь каким-то магическим токам, исходящим от водителя. Он и сам почувствовал, что улыбается, когда, учтиво приветствуя ее, приложил руку к козырьку фуражки. Что с ней случилось? Где ее прежняя отрешенность? Куда делось то мрачное чудовище, что, опутав ее своими щупальцами, отравляло ей душу? Она была полна жизни и веселья. Откуда ему было знать, что причиной тому стал не он, Ледбиттер, но тот подарок, решившись на который, она вдруг обрела свое утерянное «я». Какое-то время он пристально смотрел на нее, пытаясь понять причину перемены. Она же, изложив план поездки, спросила:

– Ну как, все в порядке?

Одарив ее одной из своих редких улыбок, он ответил:

– Теперь да, миледи. Я и не предполагал, что еще существует в мире доброта.

– Прошу вас, не надо об этом! – воскликнула невероятно польщенная леди Франклин. Это она-то источник мировой доброты! Только бы не возгордиться – это тяжкий грех. Надо побыстрее сменить тему.

– А как ваша жена? – спросила она.

– На седьмом небе, миледи. Словно заново родилась! Все время рот до ушей. Впрочем (даже теперь женоненавистник в нем не мог угомониться), вы ведь знаете женщин – она все равно недовольна.

– Ну что же, я ее вполне понимаю, – отозвалась леди Франклин, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Войдите в ее положение! Когда уходят одни заботы, им на смену приходят другие. Я и сама, признаться, не вполне довольна жизнью, – и в этом мы с вашей женой схожи! – хотя сегодня я вдруг почувствовала в себе такую радость, какой уже давно не испытывала. Почувствовала в себе... Как будто можно почувствовать не в себе, а в ком-то другом. А впрочем, – размышляла она вслух, – это вполне возможно. Почему бы и нет? Вы сделали для меня много хорошего – не могу даже объяснить, в чем именно оно заключалось, но это так. Я бы рискнула сказать, что почувствовала в себе радость через вас, но боюсь, что это прозвучит полной бессмыслицей. Ясно одно: когда я думаю и говорю о себе (чем я занимаюсь постоянно), мне кажется, что нынешнее мое «я» сильно отличается от того, что скрывалось за этим словом всего-навсего неделю назад. Это самое мое «я» раньше было жутким чудовищем, кошмаром, когда я произносила это слово – вслух или про себя, – у меня замирало сердце. Я! Я! Я! Казалось, я говорила «моя темница», «моя камера пыток» – может быть, я и преувеличиваю, но так или иначе это означало нечто отгораживавшее меня от окружающего мира – прочно, наглухо, навсегда... Возможно, конечно, это нервное... У вас все в порядке с нервами?

– Вроде бы, – отозвался Ледбиттер, не подозревая, до какой степени заблуждается. – Правда, я знал одного парня, так из него они торчали во все стороны и на концах курчавились.

Леди Франклин печально улыбнулась.

– В таком случае вам не понять, – и слава Богу! – что значит быть пленником собственного «я», того самого «я», которое вызывает у вас неприязнь и отвечает вам взаимностью. Наше «я» – страшный шантажист, от него нельзя откупиться никакими средствами. Вы, наверное, понимаете, что я имею в виду. Но теперь я могу покидать свою темницу, когда заблагорассудится – ой, не сглазить бы – надо постучать по дереву! – Леди Франклин огляделась в поисках чего-то деревянного, но вокруг был только холодный металл. Тогда она рассмеялась. – А знаете, куда я спасаюсь бегством? Вы, наверное, мне не поверите, но в трудные минуты я бегу в ваш мир, в вашу семейную жизнь. Она стала для меня гораздо реальнее, чем моя собственная, – я с головой погружаюсь в ваши заботы, радости и горести. Ваши истории стали моим спасением: если б вы знали, как я вам за это благодарна!

– А я благодарен вам, миледи, – скромно отозвался Ледбиттер.

– Какие пустяки! Что такое деньги?! Разумеется, от них зависит очень многое, но, уверяю вас, они не всесильны. Деньги, например, не могут отворить двери темницы, но зато могут лишить свободы. Когда вы станете самостоятельным человеком – я не сомневаюсь, что рано или поздно это обязательно произойдет, – вы вспомните мои слова. Будьте же бдительны. («Ох, и большие же деньги потребуются, чтобы лишить меня свободы», – мелькнуло в голове у Ледбиттера.) Но ради Бога, не подумайте, – продолжала между тем леди Франклин, которой в молчании Ледбиттера вдруг почудилось неодобрение, – что, научившись сбегать в вашу жизнь, я... превращусь теперь в постояльца, в богатого нахлебника, – заговорив о деньгах, она смутилась и покраснела, – только потому, что в вашем семейном кругу мне было уютно и тепло. Теперь я иногда собираюсь навязывать свое общество и другим. Послезавтра, например, я иду в гости, – впервые после смерти мужа! – и, не скрою, иду с удовольствием. Ну, а сегодня я решила поездить по магазинам – хочу немного принарядиться.

Она замолчала, а Ледбиттер вдруг отметил про себя, что сообщение леди Франклин о ее предстоящем выходе в свет не вызвало у него никакого энтузиазма.

– Когда же это будет? – осведомился он деловым тоном. – Если вам понадобится машина, то я...

– Нет, нет, – поспешно отозвалась леди Франклин. – Это в двух шагах отсюда. Я с удовольствием прогуляюсь. Ходить пешком полезно.

Идея прогулки одобрения не получила.

– Боюсь, что прогуляться вам придется сейчас, миледи, – буркнул Ледбиттер. – Здесь запрещена стоянка. Я поставлю машину на Парк-стрит, но через двадцать минут меня и оттуда прогонят.

– Господи, почему все так любят создавать дополнительные сложности, – простонала леди Франклин, в глубине души только обрадовавшись такому осложнению. В своем новом состоянии она рассматривала подобные помехи как веселое приключение. – Даю вам честное слово, что больше чем на двадцать минут я не задержусь.

Ледбиттер помог ей выбраться из машины, а сам поехал к условленному месту. Через двадцать минут полицейский велел ему отъехать, и он стал кружить по окрестным улицам, чего вообще-то терпеть не мог. Когда прошло еще полчаса и появилась виновато улыбающаяся леди Франклин, Ледбиттер был уверен, что не сможет заставить себя улыбнуться в ответ, но, как выяснилось, ошибся.

Шли дни – леди Франклин как в воду канула. Что с ней стряслось? Небось бегает по гостям, размышлял Ледбиттер. Ну что ж, пусть немного погуляет: у него и без того хватало работы, хотя порой в расписании образовывались окна, которые с легкостью (а главное, с выгодой) могли бы заполниться поездками с леди Франклин.

Он ловил себя на том, что все время думает о ней. Вдруг он ее чем-то рассердил и теперь она не хочет его видеть? Вряд ли: в тот день, когда они ездили по магазинам, она хоть и сильно потрепала ему нервы, но он и виду не подал. Что, если на одной из этих вечеринок (черт бы их побрал!) ей порекомендовали другого шофера и тот ей понравился больше? Клиенты ведь народ капризный. Или, может быть, ее дворецкий звонил и никого не застал – сам он был на работе, а секретарь (нововведение, ставшее возможным благодаря щедрости леди Франклин) отлучился. А вдруг она решила, что сделала для него и так достаточно – или, вернее, больше, чем достаточно, и теперь не хотела, чтобы он своим присутствием напоминал ей о ее сумасбродстве? Как говорится, с глаз долой – из сердца вон.

То, что он стал полноправным владельцем машины, уже не радовало его так, как в первые дни, но, с другой стороны, лишний раз напоминало о леди Франклин, выступая ее своеобразным финансовым заменителем. В тот день, когда, расставшись с ней, он увозил с собой чек и дивился своей хитрости и изобретательности, его посетило такое чувство, будто он удачно выкрал у нее автомобиль, что в общем-то соответствовало действительности – во всяком случае, он добыл его настоящим мошенничеством. Кому рассказать: сочинил жизнеописание семьи Ледбиттеров! А она и уши развесила. Первое время он сильно потешался... впрочем, не то чтобы потешался, но просто с удовольствием видел во всем этом подтверждение правильности своего цинического отношения к миру. Раз, два, и дело в шляпе! Но почему же теперь он в глубине души так переживал ее отсутствие: неужели, расщедрившись на этот подарок, она потеряла право на самостоятельное существование, неужели, подарив ему машину, она оказалась у него в долгу, который была обязана выплатить? Легко сказать, выплатить – но только как, вот в чем вопрос. Своим постоянным присутствием? Необходимостью соблюдать ею же установленный обычай? Ерунда какая-то! И тем не менее всякий раз, когда он пытался представить себе, как она бегает по гостям, раскланивается направо и налево, сияет своей новой счастливой улыбкой (ох уж эта улыбка!), отпуская дурацкие любезности и получая в ответ комплименты от светских бездельников, его вдруг охватывало даже не отвращение, а горькая-прегорькая обида. Улыбка, появившаяся на лице леди Франклин благодаря ему, Ледбиттеру (во всяком случае, она так сама говорила), не предвещала ничего хорошего. Отставить улыбки! Эта улыбка означала, что отныне она в нем не нуждается. Счастливо оставаться, мистер Ледбиттер! Улыбка преследовала его, как призрак.

ГЛАВА 10

Однажды в его квартире раздался звонок (Ледбиттера дома не было, и к телефону подошел секретарь): просили заехать по такому-то адресу в Челси, взять пассажиров, отвезти их в Ричмонд, подождать, пока они пообедают, а затем отвезти обратно. Заказ был из выгодных, и секретарь все в точности записал.

Сначала Ледбиттер заехал за мужчиной. Клиент, похоже, был художником: высокого роста, молодой, с нескладной фигурой, зеленоглазый, бородатый и с длинными рыжеватыми волосами. Ледбиттеру он сразу не понравился, хотя, окинув его беспристрастным взглядом знатока, он был готов признать, что кое-кому из женщин такие бывают по душе. У него был приятный мелодичный голос человека интеллигентного и воспитайного, в движениях сквозила уверенность в себе и своем обаянии. Затем они отправились в Кэмден-Хилл, там пассажир вышел из машины, позвонил в нужную дверь и застыл на пороге в ожидании. Как Ледбиттер и предполагал, появилась женщина – высокая, почти такого же роста, что и ее спутник, бронзоволосая и широкоскулая. В том, как она держалась, чувствовалась порода (Ледбиттер считал себя специалистом по голубой крови). По их первому поцелую он догадался, что роман у них уже давно. В женщине было ярко выраженное материнское начало, в мужчине потаенная страстность. Она постарше и командует им, сделал заключение Ледбиттер, но не больно ему доверяет. Никогда не отличаясь излишним любопытством, он на своем веку перевидал столько поцелуев – «всяческого лизанья», как он любил выражаться, – что мог с немалой точностью определить по поцелую степень близости целующихся.

Мужчина сообщил ему название отеля в Ричмонде.

– Прекрасно! – воскликнула женщина, устраиваясь на заднем сиденье рядом со своим кавалером. – Стало быть, это сюрприз, удивительный и восхитительный сюрприз, но почему вдруг такая расточительность? Откуда машина, Хьюи? Ты сделался миллионером?

– С тех пор, что мы не виделись, мне немножко повезло, – засмеялся Хьюи, фамилия которого, как вспомнил Ледбиттер, была Кантрип.

– У меня, признаться, возникло такое подозрение, но, памятуя о твоей необузданной натуре, я...

– На тебя не угодишь, – буркнул Хьюи в ответ.

Она ответила вздохом, в котором к радости примешивалось легкое нетерпение. «Капризный народ эти женщины», – подумал Ледбиттер, поглядывая в зеркало на парочку на заднем сиденье.

– Я не из тех, кто смотрит в зубы дареному коню, – заговорила она, – это страшно мило с твоей стороны, и я тебе очень благодарна, но Бога ради, расскажи, как тебе повезло. Где и когда?

– На днях я был в гостях, – сказал Хьюи, – и, кстати говоря, вместе с тобой.

– Не может быть!

– Тем не менее, Конни, это так!

– Не смей называть меня этим ужасным именем, а то я подумаю, что ты меня разлюбил.

– Хорошо, Констанция...

– То-то же! Но ты увиливаешь от ответа.

– Я уже подошел к самому главному, но ты вечно перебиваешь. Так вот, случилось это у Портингсейлов, когда они устроили прием в честь Эрнестины.

– В честь ее возвращения к жизни?

– Да, – сказал Хьюи, – именно с этой самой целью. Ты тоже была там. Вы ведь с ней знакомы?

– Когда-то мы даже дружили, но только очень давно, до того, как она вышла замуж и разбогатела. Потом мы еще пару раз встречались, ну а затем с ней случился этот срыв. Я так и не научилась воспринимать ее всерьез. Она всегда казалась мне какой-то ненастоящей. Впрочем, по-моему, все богачи такие.

– Почему?

– Не знаю, просто у них свой особый мир, и кроме того, им все позволено: их малейшие желания исполняются как по мановению волшебной палочки. Они парят над нами – они повсюду и нигде. Их слишком мало, чтобы образовать социальную прослойку. Это какой-то анахронизм, остаточное явление – прямо как аппендикс или хвост, рождаются ведь люди с хвостами... Ну а что касается Эрнестины, эти слабые нервы тоже, если вдуматься, большая липа...

– Что ты хочешь этим сказать?

– Милый, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Кстати, и в ее имени – Эрнестина! – есть что-то очень ненастоящее.

– Оно очень даже настоящее – особенно когда появляется в углу чека.

– Ты его там видел?

– Первую букву.

– Ради всех святых, перестань меня мучить, Хьюи.

– В общем, нас познакомили...

– Разве вы не были знакомы? Когда о ней заходила речь, ты, кажется, называл ее по имени.

– Теперь так принято. Ты отстаешь от моды, дорогая Констанция. Итак, нас познакомили, и я сказал, что я художник.

– Ты добавил: «так уж получилось»?

– Хватит надо мной издеваться, – сказал Хьюи, – ...и она вдруг очень заинтересовалась...

– Еще бы: впервые в жизни увидела художника.

– Представь себе, именно это она и сказала. И еще добавила, что очень рада со мной познакомиться.

– У меня нет слов!

– А ты вспомни, что сама испытала, когда увидела меня впервые. Не помнишь?

– Разве такое забывается, – сказала Констанция. – Ну а затем, конечно, она стала умолять тебя написать ее портрет?

– Нет, не стала.

– Оказывается, она не так глупа!

– Какая ты противная. Ты ведь не даешь мне написать твой портрет!

– Мой милый Хьюи! Ради тебя я готова на что угодно, но только не на это! Где-то надо суметь остановиться. Впрочем, именно это ты и не умеешь – вовремя остановиться. Ты прекрасно знаешь, что я обожаю в тебе все – кроме художника. Ты был бы гениальным художником, если бы не писал картин. Ну как – неплохо я сказала?

– О да, но еще лучше до тебя это сказал Тацит. По латыни это звучит так: «Omnium consensu, сарах pingendi, nisi pinxisset»[6]6
  По общему мнению, он был бы способным художником, если бы никогда не рисовал (лат.).


[Закрыть].

– До чего же ты эрудированный! – восхищенно пропела Констанция. – В тебе погиб великий специалист по античности.

– Еще одна латинская иллюзия. На сей раз из Нерона. Будь пооригинальнее. И попробуй сделать вид, что тебе нравятся мои работы.

– Я могу солгать про все, что угодно, – отозвалась Констанция, – но живопись – это святое. Тут я всегда говорю правду. Но если она не просила тебя написать ее портрет, то откуда же тогда чек?

– Я как раз собирался рассказать про это, но ты стала осыпать меня оскорблениями.

– Я больше не буду. Прошу тебя – продолжай. Я вся внимание.

– Она попросила меня написать портрет ее мужа.

– Зачем ей это понадобилось? Он ведь умер!

– Я знаю – она мне говорила. Когда речь зашла о портрете, она вдруг очень застеснялась. Она сказала, что очень тяжело переживала его смерть и что друзья окружили ее заботой и вниманием. Вообще она на редкость болтлива, говорит не закрывая рта, кошмар какой-то.

– В юности она была очень общительна, но потом вдруг ушла в себя, как улитка в раковину.

– Со мной она трещала как сорока. Я даже несколько оторопел. Удивительно легкомысленная особа!

– Может быть, из-за коктейлей?

– Или из-за меня. Так или иначе, она заказала мне портрет своего покойного мужа.

– О! Когда же эксгумация? Ты ведь будешь писать с натуры?

– Нет, по фотографии.

– По словесной, надо понимать?

– Нет, по самой что ни на есть обыкновенной.

На лице Констанции изобразился испуг.

– Неужели ты собираешься так низко пасть?

– А что в этом плохого? Есть художники поталантливее меня (с чем ты, наверное, согласишься), которые работают по фотографиям, – например, Сикерт.

– Сикерт мог себе такое позволить.

На это Хьюи процедил сквозь зубы:

– Короче говоря, я получил заказ.

– Хьюи, милый, я очень за тебя рада, – вдруг сказала Констанция с неожиданной теплотой в голосе. – Это действительно большая удача. Я тебя поздравляю. И работать одно удовольствие: сплошные преимущества и никаких затруднений. Не надо мотаться по чужим домам, сиди себе в мастерской и пиши хоть круглые сутки, благо фотография под рукой.

– Работать я буду не в студии, а у нее дома, – сказал Хьюи.

– У нее дома?

– Да, в той самой комнате, где была сделана эта фотография. Она оставила там все, как было при муже.

– Ясно.

– Завтра я собираюсь приступать.

– Ясно... Только почему она заплатила тебе вперед? Разве так принято?

– Нет. Иногда денег вообще не платят. Просто она решила, что у меня сейчас финансовые трудности.

– Говоришь, она решила?

– Да, взглянула на меня и решила.

Констанция тоже взглянула на Хьюи, и они соединились в поцелуе; Ледбиттер был уверен, что этим дело и кончится. Ему даже показалось, что обе стороны как могли оттягивали этот миг. Затем Констанция сказала:

– Я начинаю немного ревновать. Не вздумай в нее влюбиться, слышишь?

– Влюбиться? В нее? Это исключено. Она... какая-то спящая красавица.

– Почему ты так решил?

– У меня есть кое-какая информация. Кроме того, я и сам не слепой.

– Милый, должна сказать, что в отдельных случаях в тебе и в самом деле просыпается зоркость художника.

И опять они слились в поцелуе. Когда порыв угас, Констанция, приводя себя в порядок, весело обронила:

– Какая очаровательная машина! – Она говорила с таким удивлением, словно впервые за все это время осознала, что они едут в машине. – Откуда?

– Мне кто-то ее порекомендовал – по-моему, Фуллертон. Вы его, кажется, знаете? – добавил он, адресуясь к затылку Ледбиттера.

– Да, сэр, иногда я его вожу.

– Он-то и дал мне ваш телефон.

– Спасибо Фуллертону, спасибо тебе, милый Хьюи, и спасибо Эрнестине. Спасибо, спасибо, спасибо! Мы непременно должны выпить сегодня за ее здоровье.

Все это Ледбиттер выслушал так же, как слушал обычно реплики пассажиров, к нему лично не относящиеся, – вполуха. Он то и дело отключался от болтовни Хьюи и его спутницы, и имя Эрнестина не вызвало у него никаких ассоциаций.