Текст книги "По найму"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 6

Соборы, загородные особняки, живописные места – леди Франклин была поистине неутомимой путешественницей. В отличие от Ледбиттера. Для него это были не достопримечательности, а стратегические объекты, и если он вдруг начинал к ним приглядываться, то глазами военного, решающего, следует ли их немедленно взорвать или пока оставить в покое. Жизнь для него была постоянной войной, где боевые действия не прекращались ни на минуту. Противоборство вдохновляло его, отсутствие конфликтов повергало в апатию. Как бы ни складывались обстоятельства, он всегда думал о продвижении вперед: существовать для него означало наступать, атаковать!

Именно с этой точки зрения он и рассматривал леди Франклин. Она сделалась одним из лучших его клиентов, и потому он самым тщательным образом изучал ее позиции. По сути дела это были неприятельские позиции: она не относилась к категории старых дам, да и вообще клиенты – «они» – представляли собой противника. Понятие «превосходный клиент» звучало полной нелепостью; хотя, разумеется, одни обладали меньшим количеством отрицательных черт по сравнению с другими. Самым главным их недостатком было то, что его вечно заставляли ждать – и особенно славились этим женщины. Они настаивали, чтобы он был на месте минута в минуту, а сами появлялись, когда им заблагорассудится, они заставляли его заезжать за своими знакомыми, а потом еще развозить их в разные концы, они вечно придирались к тому, какой дорогой он их везет, но приставали с просьбами останавливаться и ждать их там, где стоянка воспрещалась, они ни с того ни с сего меняли свои планы и требовали, чтобы он поворачивал с полдороги обратно, они норовили задержать его сверх оговоренного времени, хоть и знали, что у него есть другие заказы. Они не могли, а вернее, не хотели понять, что если для них время было таким же растяжимым, как плиссированная юбка, то для него оно было смирительной рубашкой.

Пассажиры-мужчины в целом отличались большей пунктуальностью, хотя бы потому, что, как и он, ставили перед собой вполне конкретные задачи и редко отступали от намеченной программы действий. Впрочем, некоторые из них – например, бизнесмены, проворачивавшие какую-нибудь хитрую операцию или просто устраивавшие банкет за счет своей фирмы, были хуже, чем женщины. Он сидел и ждал их ночь напролет, а они пьянствовали вовсю, если и вспоминая о водителе, то исключительно чтобы втянуть его в их попойку. Он знал, как вести себя в подобных ситуациях, и плевать он хотел, если кому-то не нравились его манеры. Ледбиттер мог дать сто очков вперед любому холодильнику по части умения излучать холод самых разных градаций – от легкого инея до глубокой заморозки. Впрочем, так он поступал лишь с мужчинами, что же касается женщин, то, раз и навсегда зачислив их в нестроевую команду, он тем самым освободил их от воздействия своего «климатического оружия». Порой ему очень хотелось перестрелять их всех до одной, но он снова и снова брал себя в руки и держался подчеркнуто корректно, не давая раздражению выхода.

Главным недостатком леди Франклин была ее невероятная болтливость, она все время приставала к нему с расспросами о его семейной жизни. Не забывала она поговорить и о себе: о горечи утраты, о чувстве вины перед мужем, которому, по глубочайшему убеждению Ледбиттера, сильно повезло, что он вовремя помер. Робко интересовалась она его мнением: неужели, на его взгляд, она и впрямь вела себя так дурно, как ей кажется самой? На это Ледбиттер неизменно отвечал, что лично он не видит в этом ничего дурного. В конце концов, она имела право в кои веки раз сходить в гости. Его жена, например, тоже бывает в гостях, хотя у нее дома дел по горло. Женщины тоже нуждаются в передышке! Впрочем, мужчины в ней нуждаются еще больше – и прежде всего в передышке от женщин с их бесконечной болтовней, но, будучи человеком дисциплины, Ледбиттер не мог поделиться этим соображением с леди Франклин, от которой наверняка мечтал хоть немного отдохнуть этот самый сэр Филипп или как его там звали.

– Уверяю вас, миледи, – говорил он, тщательно подбирая слова, – временами ваш муж явно... испытывал потребность... прийти в себя, разобраться что к чему... И его можно понять. Вы думаете, настоящему мужчине приятно, если жена все время с него не спускает глаз? Моя супруга, например, усвоила это раз и навсегда. Она, конечно, обо мне очень заботится, но если б я день-деньской сидел дома, она бы живо рехнулась. Она сама мне это говорит, когда я завожу разговоры о том, что, мол, очень жалею, что так редко бываю дома и все такое прочее. Когда муж и жена все время вместе, в этом даже есть что-то противоестественное. Ну конечно, когда ухаживаешь за девушкой, то не хочется с ней расставаться ни на минуту, но в семейной жизни полчаса в день вполне достаточно. И если в один прекрасный день я попаду в аварию и разобьюсь насмерть, – что очень даже возможно, потому что вокруг не водители, а черт знает что, особенно эти безголовые дамочки! – то жена, понятно, будет горевать и даже очень, но ей и в голову не придет корить себя, что, если бы она оказалась тогда на том самом перекрестке, все было бы по-другому. Да и мне, главное, это не нужно! Все равно помочь она мне ничем не смогла бы! И вообще, если все начнут рассуждать, как вы, жизнь превратится в сплошной кошмар.

– Может быть, – сказала леди Франклин, по-прежнему находясь во власти своего демона-мучителя, с удивительной изобретательностью выдумывавшего для нее новые терзания, – но это сравнение не совсем удачно. Ваша профессия неразрывно связана с риском (в эту минуту только благодаря сноровке Ледбиттера они избежали столкновения со встречным автомобилем), а кроме того, у вашей жены и так хватает забот. Я же, согласитесь, не могу отговориться занятостью. Просто я пошла в гости, в то время как была обязана...

– Да ничего вы не обязаны! – поспешно перебил ее Ледбиттер, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. – Если б вы могли сейчас спросить вашего мужа, он бы наверняка сказал: «Я прекрасно провел время в твое отсутствие, только сердце вот подвело». Знаете, как бывает с машиной – все вроде бы нормально, вдруг бац! – сгорел карбюратор – разве можно это предугадать? В общем, я обязательно сказал бы своей жене что-то в этом роде, а она, между прочим, любит меня не меньше, чем другие жены своих мужей.

– Не сомневаюсь, что она говорила вам об этом, – пробормотала леди Франклин, снова погружаясь в пучины раскаяния.

– Пару раз я слышал от нее что-то в этом роде, но не каждый Божий день твердить одно и то же! Я бы просто на стенку полез! Мужчинам вообще становится не по себе, когда им то и дело объясняются в любви – сам даже не знаю почему.

Эти слова застали леди Франклин врасплох. До сих пор ей казалось что она самым тщательным образом изучила все, что имело хоть малейшее отношение к ее трагедии, но ей и в голову не приходило, что Филиппу было бы неприятно услышать, что она его любит. Не может быть! Неправда! Печаль и раскаяние сплотили ряды и совместными усилиями навели порядок.

– А вы ей об этом когда-нибудь говорили? – робко осведомилась леди Франклин.

– Кому, миледи? – не понял Ледбиттер, за то время, пока леди Франклин предавалась молчаливому самобичеванию, начисто утерявший нить разговора.

– Вы когда-нибудь говорили вашей жене, что любите ее? – выдавила из себя леди Франклин.

– Еще бы! – равнодушно отозвался Ледбиттер. – Только она, по-моему, относится к этому с большой иронией.

– Не может быть, – пробормотала леди Франклин. – Не может быть, – повторила она уже уверенным голосом. – Если я хоть что-то понимаю в женской психологии, женщины всегда надеются это услышать – для них это самое важное в жизни. Да и мужчины, что бы вы ни говорили, тоже относятся к этому очень серьезно! Признайтесь, как бы вы себя чувствовали, если бы ваша жена ни разу не сказала вам, что любит вас?

Ледбиттер, сохраняя внешнюю невозмутимость, про себя молил Бога, чтобы у него не лопнуло терпение.

– Думаю, я как-нибудь это пережил бы, миледи, – произнес он.

Леди Франклин улыбнулась в ответ, и ее нижняя губка, которая уже начала было предательски подрагивать, чуть выпячиваясь вперед и портя ее профиль, вернулась в исходное положение.

– Не знаю, не знаю, – сказала она. – Все это гораздо сложнее, чем может показаться. Не дай вам Бог испытать такое. Я, конечно, не сомневаюсь, что вы бы и тогда не сплоховали, но, поверьте мне, с этим не шутят. Если вы что-то хотите сказать жене – о том, что вы ее любите, или о чем-то не менее важном, – торопитесь, не откладывайте: потом будет поздно, и несказанные слова отравят вам жизнь, как это случилось со мной.

«Господи! Сколько раз можно повторять одно и то же!» – тоскливо подумал Ледбиттер, но вслух произнес:

– Постараюсь не забыть, миледи.

Все их беседы складывались одинаково. Сначала обсуждалась трагедия леди Франклин, а затем мифическая семейная жизнь Ледбиттера. Как известно, если не хочешь, чтобы тебе говорили неправду, не задавай вопросов. Леди Франклин постоянно задавала вопросы, и Ледбиттер ей постоянно лгал. Он это делал без зазрения совести, ибо привык выдавать клиентам то, что те хотели получить. В теории клиент всегда прав, в реальности обычно получалось наоборот, но Ледбиттер уважал теорию, позволяя себе отступления от правил только в тех редчайших случаях, когда «они» доводили его до белого каления и не было сил сдержаться.

Под корректной бесстрастностью Ледбиттера таились неведомые ему самому темперамент и фантазия художника. Подобно тому, как в драке он знал наперед, что предпримет его соперник (и, кстати, мог бы стать неплохим боксером, не будь убежден, что лупить друг друга по физиономии – занятие для дураков), так и в жизни он умел извлекать преимущество из самых неожиданных и неблагоприятных положений, в которые ставила его судьба. Интересуешься моей частной жизнью? Отлично – можем доставить такое удовольствие. И он, много лет не знавший, что такое любовь, считавший чувства помехой и прогонявший их из своей жизни, как прогнал бы солдата, вздумавшего появиться на утренней поверке с цветком в петлице, с каким-то сладострастием принялся сочинять для леди Франклин небылицы о себе и своей семье. Постепенно, эпизод за эпизодом, словно в многосерийной радиопьесе, слагал он сагу о счастливой семье – муж, жена и трое детей. Разумеется, далеко не все было в их жизни безоблачно – кто-то болел, они ссорились, огорчались, постоянно не хватало денег. Но какие бы испытания ни выпадали на их долю – как-то Ледбиттер объявил о кончине дальнего родственника и целую неделю проносил на рукаве траурную повязку в тон своему неизменному черному галстуку, – все это происходило на фоне общей умиротворенности, где преобладали голубые и розовые тона, а на столе всегда стояла коробка шоколадных конфет, – образ, навеянный сном, в котором он был женат на женщине, как две капли воды похожей на леди Франклин.

Укладываясь спать, Ледбиттер всякий раз пытался сосредоточиться на этом сне в надежде, что он опять ему приснится. Но не тут-то было: сон не возвращался, не спешил ему на помощь. Самое удивительное заключалось в том, что наедине с собой Ледбиттер помнил сочиненные им небылицы в мельчайших подробностях, но как ни старался, ничего нового придумать не мог: его воображение тотчас же попадало в затор. Стоило, однако, появиться леди Франклин и занять привычное место на переднем сиденье, в сознании загорался зеленый свет и он мчался на всех парах в мир фантазии.

Ледбиттер рассказывал не только о своей семейной жизни. Он настолько привык к леди Франклин, что порой забывал, что имеет дело с клиентом – исчезало обращение «миледи», пропадали все те интонации и словесные обороты, что употреблялись при общении с клиентами, он говорил с ней, как с близким человеком, не подозревая, что такая откровенность во многом объяснялась тем, что леди Франклин вызывала у него симпатии. Он рассказывал о своей работе, о том, как трудно поспевать на вызовы вовремя, о том, как подводят его порой те водители, которых он присылал вместо себя. У кого что болит, тот про то и говорит – в полном соответствии с этой пословицей Ледбиттер, отставив формальности, все чаще и чаще делился с леди Франклин своими огорчениями. Он говорил, что дом и семья – это, конечно, прекрасно, но стоит выйти за дверь, как ты оказываешься в мире, где все несутся сломя голову и отпихивают друг друга, а вперед вырываются самые наглые и бесцеремонные, которым лично он спуску не дает. Леди Франклин была хорошей слушательницей – она на удивление располагала к откровенности и, затаив дыхание, внимала его рассказам про жизнь, совершенно не похожую на ее собственную. Ей казалось, что она наблюдает за ожесточенной баталией, находясь на безопасном расстоянии: слышит выстрелы, видит, как схватываются врукопашную бойцы. В ее кругу мужчины были друг с другом мягки и предупредительны – как женщины, даже еще мягче, в отношениях – во всяком случае, внешне – царили тишь да гладь. Но в мире Ледбиттера мужчинам приходилось, не щадя сил, отстаивать свои права – словами, а в иных случаях и кулаками. Ледбиттер не любил уступать в словесных поединках, он привык оставлять последнее слово за собой, а если это не помогало, у него всегда находилось кое-что покрепче, чем слово. Но он слишком уважал себя, чтобы хвастать своими победами перед леди Франклин. Обычно он ограничивался такими эвфемизмами, как «я устроил ему день рождения» или «он узнал от меня свой гороскоп». В перепалках с водителями встречных машин требовались мгновенная реакция и хорошо подвешенный язык. Но Ледбиттер избегал демонстрировать свои таланты в присутствии леди Франклин: это противоречило его понятиям о том, как вести себя при пассажирах. Но, чуть прислушавшись и присмотревшись (для чего пришлось слегка приоткрыть те ставни, что после смерти мужа отгородили леди Франклин от внешнего мира), она убедилась, что Ледбиттер рассказывал чистую правду. Угрюмые автомобилисты, казалось, решили передавить всех пешеходов. Таксисты высовывались из окон и бешено переругивались друг с другом, владельцы частных машин закатывали глаза и бормотали под нос проклятья, водители автобусов с презрительной усмешкой взирали на них со своих олимпийских высот; если позволяло время, возникали скорострельные перепалки. Шла великая война слов.

– По-моему, автомобилисты сильно недолюбливают друг друга, – заметила леди Франклин.

– Еще бы! – отозвался Ледбиттер. – Вы только посмотрите, как большинство из них скверно водит. Дай им волю, они бы нас всех передавили. А пешеходы! Вон та женщина, наверное, думает, что если она будет стоять разинув рот посреди улицы, я сумею проехать у нее между ног!

Господи, какой кошмарный мир!

– Давайте поедем обратно! – вдруг вырвалось у леди Франклин.

– Обратно, миледи?

– Да, обратно – на Саут-Холкин-стрит.

ГЛАВА 7

– Закрыть окна, миледи?

– Не до самого конца.

– Задернуть шторы?

– Не рановато ли?

– Обычно темнеет гораздо быстрее, чем рассветает, миледи, и, кроме того, сейчас сильный туман.

– Туман? Какая прелесть. Я хочу посмотреть на туман. Оставьте маленькую щелочку, Симмондс.

Леди Франклин села у окна с книгой. Она вынула закладку, без которой никогда не могла найти нужное место, но читать не стала. Ее взгляд был устремлен к окну, и она прислушивалась к тихим уличным шорохам.

«Я была уверена, что ее печаль улетучится, как только она снимет траур и забудет про извещения с черной каймой, плюмажи, похоронные марши и прочие прелести... Кроме того, это вообще производит дурное впечатление... Нет, конечно же, многие скорбят о нем, но про себя, не выставляют свои чувства напоказ – они знают, что покойник этого не одобрил бы. Почти все мои знакомые, кто терял родных и близких на войне, сразу же надевали все самое лучшее и отправлялись в театр, в гости, давая тем самым понять окружающим, что они снова в седле и жизнь продолжается; они поступали так отчасти потому, что не хотели ставить друзей и знакомых в неловкое положение. И вообще, если внушить себе, что у тебя все в порядке, в конце концов все обязательно будет в порядке. Две мои подруги потеряли на войне возлюбленных (они погибли в Италии), но и виду не подали, что у них большое горе. Они говорили о погибших так, словно те были живы и здоровы, охотно смеялись, особенно шуткам про смерть – а что, и здесь есть свои комические стороны, – и вскоре обрели прежнюю бодрость духа.

Нет, я с тобой не согласна, это не душевная черствость! Я уверена, что они страдали, но просто вовремя взяли себя в руки. Жизнь ведь не может остановиться. Да и слезами горю не поможешь. Правда, они не так богаты, как Эрнестина... По-моему, горевать – привилегия самых богатых. Но если честно, то это вообще проявление дурного тона – все равно что купить себе машину, когда ни у кого из твоих знакомых машины нет и быть не может. Сама посуди, кто из нас мог бы себе позволить такое роскошное траурное платье? Правда, многим траур очень к лицу, так что, пожалуй, кое-кто и не упустил бы такой прекрасный предлог... Ну а что касается Эрнестины, она слишком богата, чтобы нуждаться в нашей жалости.

Ты, конечно, права, но даже очень верующие люди так не горюют об умерших. Это просто не по-христиански. Ведь считается, что все мы рано или поздно воссоединимся в загробном мире. Нет, серьезно: горевать – это значит выказывать отсутствие истинной веры. Для людей религиозных усопшие столь же реальны, как и живые. Религиозна ли Эрнестина? Право, не знаю, по-моему, скорее суеверна. Сначала она явно ударилась в религию, но потом стала пробовать все подряд – в том числе самых настоящих шарлатанов. Пыталась ли она завести роман? Понятия не имею. Пожалуй что нет – во всяком случае, при Филиппе романов у нее не было. Ну, а теперь она слишком чтит его память... Вообще, странная семейка эти носатые Франклины – сама посуди: сколько их, а все бездетные! Так что титул баронета теперь переходит к какому-то австралийскому кузену, которого никто и в глаза не видел. Нет, я абсолютно убеждена, что роман с настоящим мужчиной пошел бы ей только на пользу. Я говорю с «настоящим мужчиной» не в смысле его моральных качеств... Но кто осмелится приблизиться к Эрнестине, когда она носит свое горе наподобие ceinture de chasteté[3]3
  Пояс целомудрия (фр.).


[Закрыть]. Так и кажется, что на лбу у нее надпись: «Я в глубокой скорби!»

В этом есть что-то очень мещанское: посмотришь на нее – сразу настроение портится. Нет, я знаю, что она уже не носит траур, я говорю в переносном смысле...

Ее мать сейчас в сумасшедшем доме. Разве ты не знала? Да, да, потому-то, собственно, все мы так боимся за Эрнестину. Она и сама, наверное, боится, хотя, конечно, об этом помалкивает: как бы ей в один прекрасный день тоже туда не загреметь. Во всяком случае, пора бы ей понять, что такое поведение в наши дни ненормально, уж не знаю, как раньше. Это только в Библии рыдают и посыпают головы пеплом. Да еще королева Виктория, но до чего же она всем тогда надоела со своей скорбью. Теперь другие времена, другие отношения. Самое долгое и задушевное общение, на которое мы способны, – это застолье. Вот почему многие из нас предпочитают заводить не друзей, а знакомых: от них не так устаешь и, между прочим, в конечном итоге они гораздо надежней. Незаменимых нет. Не знаю, как ты, но, например, я себя к незаменимым не отношу. Не дай Бог стать незаменимой! Разве можно умереть со спокойной душой, если знаешь наперед, что на твоей могиле будут безутешно рыдать? Да ни за что на свете! Кто из нас незаменим? Во всяком случае, не Филипп. Между нами, жуткий был сноб, вечно корчил из себя Бог знает кого. Да и наша бедняжка Эрнестина тоже иногда начинает воображать себя принцессой.

Правда, в последнее время она стала меньше хныкать. Уж не знаю, сама ли догадалась или кто подсказал, но теперь она гораздо реже заводит свою любимую пластинку – и слава Богу: песенка сильно всем приелась. Конечно, нам очень жаль Эрнестину, но все равно ничего утешительнее, чем «не горюй, все уладится», мы ей сказать не в состоянии. Тем более что, может, в глубине души она совсем не хочет, чтобы «все уладилось». Боюсь только, если она вовремя не опомнится, как бы ей не последовать за своей матушкой.

Ради Бога не подумай, что я против нее что-нибудь имею. Эрнестина – прелесть, все мы ее обожаем и ждем не дождемся ее возвращения. Но выход один: cherchez l'homme![4]4
  Ищите мужчину (фр.).


[Закрыть] Как хорошо, если б отыскался какой-нибудь милый и благородный человек из числа тех, кого мы знаем и любим, – не надо, чтоб он был богат, это ей ни к чему, главное, чтобы она могла его жалеть. Как это ни смешно, она и за Филиппа вышла из жалости – в этом я не сомневаюсь ни минуты. В мужчине она ищет объект для сострадания. И отчасти для восхищения. Кто из наших знакомых мог бы ей подойти? Пожалуй, Джаспер – и Арчи. Хьюи тоже годится, особенно если за него похлопочет Констанция. Думаешь, я не права? Кто знает... Констанция непредсказуема. Когда он рядом, она над ним измывается, когда его нет (хотя он вечно при ней!), Боже сохрани что-нибудь не так про него сказать – Констанция набросится, как тигрица. Тебе не нравится Хьюи? По-моему, он ничего. Хорош собой и, говорят, талантлив... Больше похож на хамоватого офицерика, чем на художника? Ну, ты к нему несправедлива, а кроме того, в этом-то как раз вся прелесть. Неизвестно, правда, способен ли он на благородный поступок, – пока он, бедняжка, не имел возможности проявить себя с этой стороны. Но как же мы познакомим с ним или с кем-то другим Эрнестину, если она сидит взаперти? Правда, время от времени в ее мавзолее на Саут-Холкин-стрит бывают посетители, но там уж не до знакомств! Надо уважать чувства леди Франклин. Надо проявлять деликатность. Нельзя упоминать о ее трагедии. Нельзя забывать о ее трагедии. Надо все время помнить о том, что она испытала, но вслух – ни-ни-ни! Нельзя говорить громко – она пугается, нельзя говорить шепотом – она начинает думать о смерти мужа. Но мы очень любим Эрнестину, она наше сокровище. Ты только не думай, что я имею в виду капиталы, унаследованные ею после смерти Филиппа. Что ей деньги! Снотворное, чтобы подольше находиться в своей дреме. Но они все равно при ней – стоит лишь протянуть руку за чековой книжкой. Когда она рядом, мы чувствуем себя увереннее. В каком смысле? Ну хотя бы в финансовом. Ведь случись с нами неприятность... беда, Эрнестина тотчас поспешит на помощь. Мы просто не имеем права бросить ее на произвол судьбы – хоть изредка надо навещать ее, разумеется, предварительно позвонив или написав ей, чтобы в случае чего она могла сказать: «Нет, нет, я не могу вас принять. Я хочу побыть наедине с моим горем. Когда со мной моя печаль, я чувствую себя такой ничтожной (она всегда была очень самокритичной), но без нее я вообще не существую. Я живу лишь моей печалью».

Но все равно Эрнестина – наш человек. Мы все время говорим и думаем о ней, потому что очень хотим помочь ей вернуться к нормальной жизни. Пока она вся какая-то замороженная: как вклад в иностранном банке. Впрочем, с ее вкладами как раз полный порядок: в отличие от своей хозяйки они вовсе не заморожены и живут напряженной жизнью. Я прямо-таки вижу, как ее активный баланс дружески похлопывает по плечу наши лицевые счета (где кредит, увы, превышен): на редкость приятное ощущение. Нет, мы просто не имеем права потерять Эрнестину. Будь ангелом, позвони ей и спроси, а что, если мы забежим к ней в четверг на чашку чая. Или нет: лучше пригласи ее к нам на огонек на той неделе, будут только самые близкие, и больше никого.

Только она все равно не придет. Соберутся все – и Джаспер, и Арчи, и Хьюи – он-то никогда не отказывается от приглашений, и Констанция тоже заглянет: она всегда приходит, если приходит Хьюи, только вот Эрнестины мы не дождемся...

Ты, наверное, слушаешь меня и думаешь: какие чудовищные речи! Скажи честно: тебе не противно все это выслушивать? Тебе не стыдно за свою старую подругу? За ее вульгарность? Но я хотела как лучше, наша милая и очаровательная Эрнестина – умница, несмотря на все ее фокусы. Просто нам очень хочется найти для нее достойную пару – что в этом дурного? Мы обязаны проследить, чтобы она не стала добычей первого встречного авантюриста – это должен быть человек, которого мы знаем и ценим.

...Что ты, что ты, она терпеть не может Франклинов, они слишком спесивые, а кроме того, служат ей живым укором. Они считают, что она угробила их дорогого Филиппа, – и только укрепляют ее в сознании своей вины. Конечно, если б у нее был ребенок... Впрочем, нет: наше общество ей гораздо полезнее, ей так не хватает трезвых, практичных людей: одним словом, ей очень не хватает нас.

Я, конечно, шучу, но вообще-то кто знает – может быть, ей и впрямь было бы лучше с Джаспером, Арчи или Хьюи (он-то, по крайней мере, не знает, что такое угрызения совести), чем вариться в собственном соку, жить призраками прошлого в своей золотой клетке, которая, не ровен час, может превратиться в палату дома для умалишенных. Романчик с Хьюи привел бы ее в чувство! Говоришь, Констанция не допустит? Посмотрим... Милая славная Конни... впрочем, она терпеть не может, когда ее так называют, ей не нравится сочетание Конни – Хьюи... Но что, если он ей уже поднадоел? Вдруг ей осточертело быть его сторожевой овчаркой? Неплохо бы познакомить его с Эрнестиной, только как – ума не приложу».

Трудно сказать, долетали обрывки подобных разговоров до той, которой они были посвящены, и тревожили ее уединение или нет, – скорее всего, долетали и тревожили. Во всяком случае, до леди Франклин время от времени доходили слухи о подобных разговорах – так доносится отдаленный гул возбужденной уличной толпы сквозь приоткрытые окна и плохо задернутые шторы. Новая жизнь – угроза и надежда. То, что она слышала и видела, сбивало с толку, ранило ее отвыкшую от мирской суеты душу, мешало всматриваться в глубины своего «я», заглушало постоянный шепот ее вины. Внешний мир пугал своим богатством и разнообразием: она приучила себя видеть лишь то, что хотела увидеть, и слышала только то, что было специально отобрано для ее слуха. Надо поскорей закрыть окна, задернуть шторы, отгородиться от пересудов. Когда все это было сделано, леди Франклин почувствовала удивительное умиротворение.