Текст книги "По найму"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 2

После автомобиля второе по важности место в жизни водителя занимал телефон – это был самый близкий друг водителя. Из всего многообразия шумов и звуков, издаваемых одушевленными и неодушевленными предметами, ничто не радовало его так, как трель телефонного звонка. Коротая время в своей спальне-гостиной (жил он в меблированных комнатах), он ждал, не зазвонит ли телефон, бывало, что он просыпался ночью и прислушивался – не раздастся ли звонок. Как бы он ни уставал (а, случалось, приходя домой, он не чуял под собой ног), его лицо светлело, а в голосе появлялись теплые нотки, когда, снимая трубку, он называл свой номер. Даже если звонок будил его ночью или днем (иногда между заказами ему удавалось немного прикорнуть), он не только не злился, но приветствовал голос в трубке улыбкой, которую далеко не каждому абоненту доводилось видеть при непосредственном общении с водителем. Если голос был знакомый, он радовался, если нет – ликовал: это означало, что появился новый клиент.

Однажды утром, когда он брился (ритуал, которому он следовал неукоснительно, порой два раза на дню, ибо поставил себе за правило быть выбритым лучше всех: это было частью его защитной тактики, и к тому же неизменно производило благоприятное впечатление на клиентов), раздался звонок. Пожалуй, только во время бритья он не радовался телефону: в такие минуты он полностью расслаблялся, наслаждаясь общением с той частью себя, которую ценил превыше всего: со своей наружностью. Подобно Нарциссу, он любовно вглядывался в свое отражение, ему нравилось смотреть, как напрягаются мышцы на руке, когда он с легким нажимом проводил бритвой по щеке, и с удовольствием отмечал, что, несмотря на годы сидячей жизни, он по-прежнему в неплохой форме. Если его прерывали, приходилось начинать все сначала, удовольствие пропадало, да и жаль было впустую потраченного времени. Поэтому в его голосе зазвучала непривычная сдержанность, когда, сняв трубку, он назвал свой номер: Хоупвелл – 4126.

– Говорит дворецкий леди Франклин, – услышал он. – Ее милость хотела бы знать, не могли бы вы отвезти ее милость в Кентербери в четверг десятого февраля. Ее милость собирается выехать в половине одиннадцатого утра, с тем чтобы вернуться к чаю.

«Господи, сколько ее милостей!» – фыркнул про себя Ледбиттер. Он взглянул на расписание поездок в большой с затейливым орнаментом серебряной рамке рядом с телефоном. Когда-то там помещалась фотография женщины, с которой у него был роман, и эта рамка оставалась единственным напоминанием о былых увлечениях.

– Да, в четверг я свободен. Где мне ее подобрать?

– Подобрать ее милость?! – Дворецкий, похоже, был близок к обмороку. – Вам придется заехать за ней по адресу Саут-Холкин-стрит, дом тридцать девять.

– Ладно, – сказал водитель, записывая адрес в блокнот. Это было излишней предосторожностью, поскольку он обладал отменной памятью на имена, адреса, даты и пункты назначения и редко переспрашивал.

– Надеюсь, вы приедете вовремя? Вы, шоферы, вообще-то вечно опаздываете, – продолжал дворецкий. – И немудрено: слишком много заказов набираете, где уж всюду поспеть... Очень вас прошу: не опаздывайте.

– Боже упаси! – буркнул Ледбиттер и положил трубку. Ну погоди, я еще до тебя доберусь, мысленно пообещал он дворецкому. Ему понадобилось несколько минут вглядываться в свое отражение в зеркале, чтобы прийти в себя от такого чудовищного оскорбления.

В назначенный день, ровно в половине одиннадцатого (но ни минутой раньше – с какой стати, все равно за это не заплатят), Ледбиттер подкатил к подъезду дома леди Франклин. Дом был шикарный, он сразу это понял по сверкающей парадной двери, по цвету стен, качеству кладки и по той неуловимой атмосфере общего благополучия, что излучали предметы домашней обстановки, смутно видневшиеся за тюлевыми шторами. У Ледбиттера был наметанный глаз, и он редко ошибался. Но он провел за рулем чуть не всю ночь, а с утра пораньше сделал еще один выезд, и потому, не успев набраться новых впечатлений, уснул крепким сном. Когда десять минут спустя дворецкий распахнул парадную дверь перед леди Франклин, первое, что бросилось им в глаза, был водитель, уронивший голову на руль и в сползшей фуражке.

– Господи! Что с ним? – воскликнула леди Франклин. – Он живой?

– Живой, но, похоже, пьяный, – отозвался дворецкий, сверля Ледбиттера неодобрительным взглядом.

– В такую рань? – изумилась леди Франклин. – Не может быть. Кроме того, кто-то сейчас не помню, кто именно, – мне его очень хвалил.

– Сейчас я с ним разберусь, – пообещал дворецкий и, крадучись, словно собираясь поймать с поличным преступника, стал приближаться к автомобилю. Обогнув его спереди, он заглянул в окно.

– Он, кажется, спит, миледи.

К этому времени леди Франклин тоже спустилась к машине и заглянула в другое окно.

– Спит? – удивилась она. – Пожалуй, вы правы. И в самом деле спит, бедняга. Что же нам делать, Симмондс?

– Надо его разбудить, миледи.

– Ой, нет, зачем же? Это слишком жестоко. Пусть выспится. Я могу и подождать.

– Боюсь, что ждать некогда, – отрезал дворецкий, – если вы действительно хотите пообедать в Кентербери. И так вы уже опаздываете, – добавил он с легкой укоризной. – По-моему, надо ехать. Хотя, конечно, начало весьма неудачное. Не дай Бог он уснет за рулем – что тогда вы будете делать? Сейчас я его растолкаю.

И прежде чем леди Франклин успела что-либо возразить, он просунул руку в открытое окно и весьма невежливо потряс Ледбиттера за плечо.

Ледбиттер медленно поднял голову. Сначала на его лице написалось неимоверное отвращение, словно пробуждение было слишком мучительным и болезненным делом. Потом его черты исказила бешеная злоба, будто все пороки, присущие племени дворецких, собрались воедино в этом конкретном представителе. Но не успел Симмондс ретироваться перед мелькнувшей во взгляде водителя угрозой, как произошла новая перемена. Свирепость уступила место обычной учтивости. Ледбиттер поправил фуражку, выскочил из машины и сказал:

– Прошу прощения, миледи. Я на мгновение потерял над собой контроль.

Он распахнул дверцу, чтобы она могла сесть.

Она взглянула ему в глаза – маленькая женщина лет двадцати семи – двадцати восьми. Под шубкой, которую она впопыхах забыла застегнуть, она была одета весьма просто – во что-то синее с белым в тон ее невинным, наивным, огромным синим глазам. В ее манерах было какое-то трепетно-порывистое обаяние, которое она время от времени слегка разбавляла повелительностью, как это делал бы простой смертный, неожиданно оказавшийся на королевском троне.

– Потеряли над собой контроль? – переспросила она. – Я вам, признаться, очень завидую. Вы не сердитесь, что мы вас разбудили?

Она, судя по всему, ожидала ответа, но Ледбиттер по-прежнему стоял, держась за ручку дверцы, и смотрел на нее сверху вниз, словно желая сказать: «Говорите, говорите, я могу и подождать!» Но она, повинуясь каким-то ей одной ведомым соображениям, вдруг сказала:

– Если вы ничего не имеете против, я сяду впереди.

Ледбиттер и бровью не повел, но, когда леди Франклин усаживалась на переднее сиденье, по лицу дворецкого пробежала тень.

– Я надеюсь вернуться к чаю, Симмондс, – сказала она. – Сегодня я ужинаю одна.

– Какие распоряжения на завтра, миледи?

На мгновение леди Франклин задумалась.

– Все как обычно – я никого не принимаю.

Дворецкий застыл на тротуаре, почтительно глядя вслед удалявшейся машине.

– Черт знает что! – вдруг вырвалось у него.

ГЛАВА 3

Желание леди Франклин ехать на переднем сиденье весьма озадачило Ледбиттера. Кое-кто из пассажиров-мужчин, когда не было спутников, порой садился рядом с ним, но за женщинами такого не водилось. Нахальство, и больше ничего! Этим поступком леди Франклин сильно уронила себя в глазах водителя, оказавшись много ниже и без того невысокого уровня, который отводился в его иерархии ценностей женщинам. Как он ни бодрился, усталость брала свое, да и то, что его застали спящим, не давало ему покоя, – это был сильный удар по его самолюбию. Стыд и срам – первый раз приехать к клиенту – к аристократке! – и так опозориться. Кроме того, он ненавидел дворецких как класс, а этот мерзавец его дважды оскорбил – первый раз по телефону, а потом, когда тряс за плечо, чтобы разбудить. Пусть скажет спасибо, что не получил по роже, бушевал про себя Ледбиттер. Попало и леди Франклин, – раскудахталась: ах, мы вас разбудили! – а сама небось по полдня валяется в постели. А теперь развлекай ее приятной беседой! Он всегда был готов поддерживать разговор, и это у него неплохо получалось – чему не научишься на такой работе! Одним пассажирам нравилось, когда водитель разговорчив, другие предпочитали, чтобы он помалкивал. Ледбиттер же, со своей стороны, умел угодить и тем и другим. Но в это утро язык начисто отказывался ворочаться, а потому Ледбиттер решил избрать выжидательную тактику: в конце концов она тут главная, ей и карты в руки.

Через некоторое время он услышал:

– Какая у вас удобная машина. Мне ее очень хвалили. Что это за марка?

«Тоже мне специалистка, – фыркнул про себя Ледбиттер, – сказать, что у нее каждый год рождается по автомобильчику, так ведь поверит!» Но вслух он этого не произнес, а, напротив, дал необходимые разъяснения.

– Одно время мы тоже ездили на такой – прекрасная машина. Теперь я ей не пользуюсь – она стоит в гараже, в нашем загородном доме, а я там совсем не бываю – врачи не советуют мне покидать Лондон. Мой муж очень любил водить...

«Любил! Интересно, кто он – лорд или пэр, – ни с того ни с сего подумал Ледбиттер. – Наверное, он ее бросил, а может, и она от него сбежала. Короче, вместе они не живут – уж это точно».

– Машину иметь хорошо, – сказал он вслух. – Если, конечно, это по карману. Можно поездить, посмотреть места...

– О да. А кроме того, езда очень успокаивает... Вам нравится водить машину?

– Признаться, я как-то об этом не задумывался, миледи. Это моя работа.

– Мне говорили, что вы превосходный водитель, и я вижу, что это и в самом деле так. Прямо как в хороших стихах – поразительная плавность в начале и в конце. Поэзия движения.

К собственному удивлению, Ледбиттер вдруг почувствовал себя польщенным, но ответил равнодушным тоном, словно отмахиваясь от незаслуженной похвалы:

– Просто я стараюсь ехать, будто я за рулем «скорой помощи» и везу больного. Или словно в багажнике у меня стакан с водой – Боже упаси расплескать. Все это дело привычки. Правда, когда за рулем женщина, тогда уж...

– Я вас слушаю, – сказала леди Франклин.

– Они... в общем, женщины почему-то не могут привыкнуть...

– А я так и не научилась водить, – сказала леди Франклин. – Муж долго со мной занимался, но все без толку. Сам он водил неплохо, почти как вы. Когда мы куда-нибудь выезжали, мы брали нашего шофера, но только в качестве пассажира, на всякий случай, – вел машину муж. Представляю, как скучал бедняга шофер!

– Наверное, он быстро привык, миледи. Леди Франклин грустно улыбнулась.

– Вы, кажется, считаете, что привыкнуть можно ко всему на свете. Но так ли это на самом деле? Два года назад у меня умер муж, но я с этим не свыклась. Мне все время кажется, что это случилось только вчера... Я... меня не было с ним рядом в тот момент.

«Он-то, наверное, уже с этим свыкся», – позлорадствовал про себя Ледбиттер, но, вовремя попридержав язык, сочувственно произнес:

– От судьбы не убежишь, миледи.

– Вы правы! Сколько раз я говорила себе то же самое, но безуспешно. В тот вечер я была в гостях. Я могла бы туда и не ходить. Я вас не очень утомляю своими разговорами?

– Нет, нет, – отозвался Ледбиттер. Впрочем, что еще мог он ответить?

– Доктор сказал, что я вполне могу оставить его одного, – продолжала леди Франклин. – Муж был на пятнадцать лет меня старше, мы прожили вместе всего несколько лет, у него было больное сердце: до этого с ним случилось два или три сильных приступа.

– Плохое сердце – это не приведи Господь! – покачал головой Ледбиттер.

– Да уж! Но между приступами он чувствовал себя неплохо, а в тот день вообще выглядел совершенно здоровым.

Леди Франклин прикусила губу и замолчала.

– Может быть, хотите послушать радио? – предложил Ледбиттер.

– Благодарю вас, но пока не надо. Может быть, чуть-чуть попозже, но не сейчас. Я так много слушала радио... Дело в том, что после смерти мужа у меня был нервный срыв...

– Это плохо, – сказал Ледбиттер. – Жуткое дело – нервный срыв.

– Я все время думала о том самом дне – мне казалось, что если бы в тот момент я осталась дома, не пошла бы на этот глупый коктейль, ничего бы не случилось. Я не могу простить себе, что он умирал, а меня не было рядом. Он не любил быть один. Я проклинала себя, что не осталась с ним, не могла взять его за руку и что-то сказать... не важно, что именно. Если б он до этого болел, пусть недолго, я бы как-то подготовилась... если б только мы могли сказать что-то друг другу на прощанье или хотя бы посмотреть в глаза...

Тут она посмотрела в глаза Ледбиттеру с таким отчаянием, что водителю на какое-то мгновение стало не по себе. Впрочем, раздражение из-за того, что она пристает к нему с неуместными признаниями, по-прежнему не покидало его. Ну почему он обязан все это выслушивать?! Тем не менее он сделал над собой усилие и участливо произнес:

– Вам обоим не повезло, миледи.

– Мне тоже так кажется. Правда, все уверяют меня, что ему в каком-то смысле даже повезло – о такой смерти можно только мечтать, подумать только – умереть не страдая! Наверное, они правы: я бы просто не вынесла, если б он умирал в страданиях. Но все равно эта внезапность... Так ужасно, когда люди умирают внезапно... У вас такое бывало?

На войне Ледбиттер столько раз видел, как умирают внезапно, что давно сбился со счета. Ни самая идея внезапной смерти, ни ее вид не вызывали у него никаких эмоций. Но он честно напряг память, пытаясь представить себе, что испытал, когда впервые увидел смерть. Кажется, тогда его страшно тошнило – в самом прямом смысле. Но, окинув мысленным взором ту внушительную дистанцию, что отделяла зеленого юнца Ледбиттера от Ледбиттера нынешнего, он сказал:

– Это оглушает. Точно обухом по голове. Кошмарное, надо сказать, ощущение.

Не успел он произнести эти слова, как леди Франклин заметно оживилась.

– Вы правы, – подхватила она, – вот именно: обухом по голове. Правда, себе я бы очень хотела пожелать такое – я имею в виду внезапную смерть. А вы?

– Скоропостижно скончаться? А что? Почему бы и нет? В любую минуту. Пожалуй, только не сейчас.

Леди Франклин улыбнулась.

– Согласна: только не сейчас. Впрочем, люди так устроены, что всегда находят повод произнести: «только не сейчас». Кроме того, скоропостижная смерть – удар для близких. Наверное, приключись с вами такое, многие бы очень опечалились.

Ледбиттер промолчал.

– Дело не только во внезапности, – продолжала между тем леди Франклин. – Я бы вынесла это потрясение, этот шок, но с его смертью что-то ушло безвозвратно, что-то оборвалось: так обрывается вдруг мелодия. Оборвалась мелодия нашей жизни. Мы выводили эту мелодию и одновременно внимали ей – вы понимаете, что я имею в виду? Но мы не допели и не дослушали, главное так и осталось нераскрытым. Впрочем, муж пытался кое-что сделать. Он знал, что серьезно болен, но я-то об этом не подозревала. Он запретил доктору говорить мне о его здоровье. А вдруг это вынужденное молчание, невозможность рассказать мне все как есть и ускорило конец?.. Я знала – ему надо беречься, но надеялась, что впереди у нас годы счастливой жизни. Многое потом не давало мне покоя, но все-таки самое ужасное, что занавес упал так внезапно, поверг мою жизнь в хаос и мрак. Если бы только мы успели сказать что-то друг другу! Одного-единственного слова – «дорогой!», «дорогая!» – хватило бы вполне, оно подвело бы итоги, выразило бы наши чувства. Пусть даже это были бы горькие слова, ничего, мне все равно стало бы легче. Я была готова страдать вместе с ним, рядом с ним. Мы многое делали сообща, но никогда не страдали вместе, не жили общей болью. Его приступы не в счет – он всегда быстро поправлялся. Мы так и не открыли друг другу наши душевные глубины, не встретились под знаком вечности. Простите, если я говорю слишком театрально...

– Вовсе нет, миледи, – поспешил успокоить ее Ледбиттер. По правде говоря, до него дошло очень немногое из монолога леди Франклин. В какой-то момент он отключился и слушал вполуха, как радио – радио, правда, куда приятнее. Господи, скорее бы включить приемник!

Ее последние слова, однако, застряли у него в голове. «Под знаком вечности!» Только богачи могут себе позволить роскошь прислушиваться к своим капризным душам, до чего же они обожают такие выражения! Лично для него эти слова ассоциировались с процедурой захоронения бренного тела, которое с определенного момента делается жуткой обузой для окружающих – участь, очень скоро ожидающая и его самого, если за руль будут по-прежнему допускать женщин и они станут гонять по Лондону, как, например, вот эта...

Вскоре леди Франклин снова нарушила молчание.

– Откровенно говоря, я и по сей день не знаю, что именно должна была тогда ему сказать, – произнесла она задумчиво. – А ведь уже два года, как он умер, и у меня было предостаточно времени на размышления. Порой мне кажется, что я уже вижу эти слова, могу потрогать их рукой, знаю, что испытала бы, если б сумела их произнести. Я по-прежнему не теряю надежды их отыскать, но пока ничего не получается. Если б только я сумела внушить себе, что он может меня сейчас услышать, я бы обязательно нашла и произнесла эти слова. Но, увы, мертвые нас не слышат...

– И порой слава Богу, что не слышат, – отозвался Ледбиттер.

Леди Франклин улыбнулась и сказала: «Наверное, вы правы». Затем ее лицо снова затуманилось.

– Но если говорить всерьез – надеюсь, что вы не имеете ничего против, – эти несказанные слова преследуют меня страшным кошмаром. Муж так и не узнал, как я к нему относилась. Он умер в неведении. Да и как он мог догадаться – ведь я вела себя так легкомысленно. Я уже плохо помню, какой именно я была в те дни, с тех пор я сильно изменилась, могу сказать только одно: раньше я не думала о жизни, я просто жила... Я была очень юной, гораздо младше мужа. Я и замуж-то не собиралась, но все вокруг стали меня очень уговаривать, им казалось, что именно такой человек мне и нужен. Я была страшно напугана богатством мужа. («Нашла чего бояться, – удивился про себя Ледбиттер. – Готов побиться об заклад, что она быстро оправилась от испуга и все его денежки пересчитала до пенса!») Если бы кто-нибудь сказал, что я вышла замуж ради денег (а такое, наверное, говорилось), это было бы неправдой, но если б сказали, что я выходила за него без любви (не сомневаюсь, что и это тоже обсуждалось!), то здесь было больше истины. Но потом я его полюбила – возможно, не так, как любят тех, кто совершенно здоров и не нуждается в постоянном присмотре, но все равно полюбила. Говорят, что я была хорошей женой, и потому он не мог не знать, как я к нему относилась. Но, по-моему, это не так. Умирая, он понимал одно – если вообще сохранил способность что-либо понимать в свой смертный час, – меня нет дома, я в гостях. В то время я обожала ходить в гости, а муж больше любил побыть дома. По-моему, самое важное в нашей жизни состоит в том, чтобы те, кого мы любим, знали о наших чувствах. Разве я не права?

Леди Франклин явно ожидала ответа. Ледбиттер, которого никто не любил и который, в свою очередь, тоже никого не любил, был в замешательстве.

– Если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся... – начал он и вдруг почувствовал прилив уверенности, – если так уж необходимо, чтобы люди знали, как мы к ним относимся, – повторил он мрачно, – то, пожалуй, вы правы: надо говорить правду – в этом тоже есть свое удовольствие.

Леди Франклин улыбнулась:

– Вы так полагаете? Признаться, я имела в виду кое-что другое. Мне просто кажется – возможно, вы со мной не согласитесь, – что если во враждебности между представителями рода человеческого есть что-то вполне естественное и даже как бы само собой разумеющееся (Ледбиттер был полностью согласен с этим тезисом, хотя и промолчал), то с любовью все обстоит как раз наоборот. Что бы ни говорил Блейк... – тут, вовремя заметив, что имя Блейка не произвело на собеседника никакого впечатления, она слегка взмахнула рукой. – Блейк считал, что любовь очевидна и без слов, но я убеждена, что о любви надо говорить. Но сама так этого и не сделала.

«Положим, даже если б ты и объяснилась ему в любви, – размышлял тем временем Ледбиттер, – это еще вопрос, поверил бы он или нет. Мало ли кто что скажет...» Впрочем, пассажиру так не ответишь, и вслух он произнес:

– Поступки красноречивее слов, миледи!

Но леди Франклин покачала головой.

– Иногда – да, не спорю. Более того, в большинстве случаев так оно и есть. Но не всегда. Например, если б мне захотелось довести до вашего сведения, что я считаю вас превосходным водителем, лучшим из всех, кого я знаю, каким, спрашивается, поступком я могла бы это выразить? Пожалуй, только словами.

Сказано было убедительно, и Ледбиттеру волей-неволей пришлось принять комплимент.

– Если вам хочется что-то сказать людям, – продолжала между тем леди Франклин, обращаясь больше к себе, нежели к своему собеседнику, – спешите, не откладывайте на потом. Потом будет поздно, и несказанные слова отравят вам жизнь, как это случилось со мной.

Ее нижняя губа выпятилась, задрожала, и – словно захлопнулись оконные ставни – на лице появилось выражение скорбной отрешенности, недоступности внешним впечатлениям.

Ледбиттер стал думать, что бы такое он мог сказать окружающим, но ничего приятного для них не придумал. Обругать кого-нибудь на чем свет стоит? Это с превеликим удовольствием. В таком случае пару теплых слов могла бы услышать от него и леди Франклин. Например: «Поменяйтесь местами с простой работницей, миледи, и вам незачем будет ломать голову, что сказать мужу-покойнику: вы станете пилить живого супруга». Как следует не проснувшись, он соображал довольно туго и почему-то упустил из вида, что и работница может быть вдовой. Или: «Покойник небось на седьмом небе от радости, что не слышит, какую чушь вы несете!»

Расправившись в воображении с леди Франклин и заметно от этого повеселев, вслух он сказал:

– Не желаете ли послушать радио, миледи?

– Нет, нет, благодарю, – ответила леди Франклин. – Послушаем на обратном пути. Мы уже почти приехали.

Испугавшись холодности, с которой прозвучали эти слова, она поспешно добавила:

– Могу вам рассказать, почему я решила поехать в Кентербери. – И снова ей показалось, что она обращается к водителю как-то свысока, будто она гораздо старше его, хотя на самом деле заметно уступала ему и по возрасту, и по жизненному опыту. «Все дело в социальных различиях, – думала она. – Потому-то и изъясняюсь так неестественно: хочу быть абсолютно понятной, словно что-то растолковываю ребенку. Но я так давно ни с кем по-настоящему не общалась, что разучилась говорить по-человечески. Господи, как трудно вступать в контакт с людьми».

– Я решила поехать в Кентербери, – повторила она на сей раз с большей, как ей показалось, непринужденностью, – потому что муж очень любил старинную архитектуру, особенно соборы. Друзья иногда шутили, что ему следовало стать монахом – я страшно на них за это сердилась. Да, конечно, ему не надо было приобретать профессию, чтобы зарабатывать на жизнь, но, если б не здоровье, он скорее всего стал бы архитектором. Увы, болезнь заставила его отказаться от многого. Постепенно ему становились недоступными все его любимые занятия, то, без чего он не мыслил существования, – он обожал путешествовать, но и это в конце концов тоже стало ему не по силам. В свое время мы побывали во Франции, осматривали старинные соборы, часто путешествовали по английским церквам. Муж много рассказывал мне о церковной архитектуре, хотел передать мне свое увлечение, но у него ничего не вышло.

– Еще бы, – отозвался Ледбиттер. – Молодым леди это скучно, им подавай ночные клубы, званые коктейли... – И, не успев закрыть рот, понял, что сказал лишнее.

– Пожалуй, вы правы, – сказала леди Франклин и покраснела. – В каком-то смысле я ревновала его к соборам. Мне очень хотелось, чтобы у нас были общие интересы, но в то же время в глубине души я этому противилась. Мне казалось, что я обязательно должна сохранить независимость, не поддаваться влиянию его семьи – в обществе она занимала гораздо более высокое положение, чем моя. Я боялась полностью в ней раствориться... Я пыталась... как бы это выразить... обороняться, что ли?

– От родственников, по-моему, радости что от колотья в боку, – заметил Ледбиттер. – Я, например, всегда старался поменьше с ними общаться.

– У меня так не получалось, – отозвалась леди Франклин. – Я не могу пожаловаться на то, что в семье мужа ко мне плохо относились, – напротив, порой я просто задыхалась от их внимания. Но им очень хотелось переделать меня по своему образу и подобию. У них был свой особый уклад, и они очень надеялись, что я впишусь в него. Они говорили на специальном языке, семейном диалекте, который я так и не смогла выучить. И на мир они смотрели только со своей колокольни, не допуская иных точек зрения. Временами, признаюсь, я огрызалась – и на Филиппа тоже, потому что в его голосе мне слышались их интонации. Я начинала бунтовать. Но он был бесконечно терпелив – впрочем, как и все они, и старался ничего мне не навязывать. Может быть, напрасно. Я хотела, чтоб у нас были общие интересы, но мне не давал покоя этот самый бесенок независимости, то и дело нашептывавший мне, что нельзя поддаваться, что стоит уступить хоть чуть-чуть и мне не видать свободы и самостоятельности.

– Скорее всего, так оно и было бы, – поддакнул Ледбиттер. Он вдруг отчетливо увидел, как воинственные Франклины разворачивают свои боевые порядки на одном из холмов, что мелькали за окном машины. – Таким только палец протяни – живо всю руку оттяпают. Вы и оглянуться не успели бы, как в вас не осталось бы ничего своего!

– Даже и не знаю, – отозвалась леди Франклин, – насколько мне удалось сохранить это самое «свое». Тогда мне казалось, что они слишком уж суетятся вокруг Филиппа. Как же я ошибалась... Потом он умер, и они... В общем, они были мной недовольны. Все это очень грустно. Теперь мы с ними встречаемся крайне редко – к обоюдному, надо сказать, удовлетворению.

– Что ж, как говорится, нет худа без добра, – вставил Ледбиттер, убедившись, что леди Франклин не может похвастаться сильными союзниками.

– Пожалуй. Только порой очень хочется, чтобы меня окружали не только адвокаты и поверенные и чтобы молчание вокруг не было столь почтительным. Впрочем, во всем этом виновата я сама. Я была единственным ребенком в семье. Отец умер вскоре после моего замужества, а мать...

Как и многие люди труда, Ледбиттер не любил совать нос в чужие дела. Но на сей раз им вдруг овладело любопытство:

– Я вас слушаю, миледи.

– Теперь мы с ней больше не видимся.

Снова затуманенный взгляд, снова выпяченная нижняя губа, снова полная отрешенность. Вскоре, однако, леди Франклин, сделав над собой усилие, стряхнула оцепенение и проговорила:

– Вот потому-то, собственно, у меня и возникла мысль совершить паломничество в Кентербери – не покаяния ради, нет, нет, просто мне показалось, что мужу это было бы приятно, а я – пусть с опозданием, пусть ненадолго – смогла бы сделать то, что не сумела в свое время – найти с ним общий язык.