Текст книги "По найму"

Автор книги: Лесли Поулс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 21

 
Жена помирает – ура!
Жена помирает – ура!
Жена помирает —
Смех разбирает...
 

Ледбиттер вдруг замолчал. Ему было совсем не до смеха, и он был по горло сыт своей свободой, несмотря на то, что благодаря ей он теперь не испытывал недостатка в деньгах.

Деньги у него, что и говорить, водились. Количество заказов медленно, но верно увеличивалось, и до того самого благополучия, о котором он совсем недавно мог лишь мечтать, было, казалось, рукой подать. Разумеется, случались и простои, но в иные дни на него трудилось еще трое-четверо шоферов. Однако, как и предупреждала леди Франклин, с успехом пришли и новые сложности. Например, его нередко подводили те шоферы, кому он передавал клиентов, которых по тем или иным причинам не мог обслужить сам: если у них появлялся заказ повыгодней, им ничего не стоило отказать Ледбиттеру. Он быстро перестал удивляться такой необязательности своих коллег и относился к их выходкам как к неизбежности, из-за чего, впрочем, все время находился в напряжении. Постоянных, а также особенно выгодных клиентов он, естественно, старался обслуживать лично. Они же, в свою очередь, быстро к этому привыкали и могли устроить ему сцену, если вместо себя он присылал кого-то другого, ну а если этот другой так и не появлялся, разражался самый настоящий скандал. Наглые сволочи – иначе их и не назовешь. Им было плевать, что он часами маялся, ожидая, пока они не соблаговолят появиться, но Боже упаси ему опоздать хотя бы на пять минут. О женщинах и вовсе не приходилось говорить: пытаясь задержать его сверх оговоренного времени, они не могли, а точнее, не желали понять, что у него есть и другие заказы.

Сталкиваясь со всем этим изо дня в день, он привык и не роптал. Во всяком случае, так было до самого последнего времени. Но теперь с увеличением заработка возросла и усталость. Себя он подвергал такой же жестокой эксплуатации, что и свою машину, и не давал себе никаких поблажек. Впрочем, к машине он проявлял больше снисходительности: наездив очередные пять тысяч миль, он ставил ее на профилактический ремонт. Здоровье машины волновало его куда больше, чем свое собственное. Раньше он делал примерно девяносто миль в день, теперь же сто двадцать, а то и больше. Когда он не спал, он сидел за рулем. Он и в мыслях не держал устроить себе свободный вечер, и по сути дела его единственным контактом с внешним миром, единственным его развлечением было радио. Он ел, где придется и как придется, и уже забыл, когда в последний раз обедал дома. О своей усталости он догадывался хотя бы потому, что время от времени некоторые сердобольные, хоть и несведущие в его делах клиенты начинали охать и ахать начет того, как он плохо выглядит. Впрочем, в своей основе он был настолько здоровым человеком, что не ощущал никаких явных признаков недомогания и считал усталость капризом, слабостью, на что, как ему казалось, он не имел права. Вести себя иначе означало бы изменить собственным принципам и тем самым перестать себя уважать. Не подозревая, какой тяжкой пошлиной обложило его организм постоянное переутомление, он пускался на разные хитрости, чтобы обмануть себя. Бреясь, он старался не смотреть в зеркало, чтобы не увидеть предательских кругов под глазами, и сосредоточивал внимание на том, что могло подтвердить справедливость его отношения к себе как к абсолютно здоровому человеку. Он очень гордился своей способностью засыпать и просыпаться в любое время дня и ночи, полагая это отличной компенсацией за хроническое недосыпание. «Я могу выспаться хоть на проволоке», – говорил он с усмешкой.

Семена, что посеял в нем материальный успех, стали давать всходы. Мужчины уважают друг друга за деловые качества – наблюдая, как строят свою карьеру окружающие, они охотно комментируют их победы и поражения. Ледбиттер видел отражение своих успехов на лицах собеседников, которые не скупились на похвалы: «Молодчина! Сколотил капиталец!» Особенно показательным в этом смысле был банк. Еще совсем недавно он входил туда с видом воришки, которого вот-вот схватят за шиворот, а клерки смотрели на него как на пустое место, теперь же все переменилось. Появляясь в банке, он неизменно чувствовал себя хозяином положения. Ему улыбались все, в том числе и управляющий, когда Ледбиттер обращался к нему за консультацией. «О чем речь, старина!» – говорил он, источая дружелюбие, а провожая его, кланялся чуть не в пояс.

Случилось то, что и должно было случиться, внушал себе Ледбиттер. Кто, как не он, заслужил успех! Ради успеха он пожертвовал многим – и добился своего.

Но если бы не щедрость леди Франклин, ему пришлось бы подождать еще год-другой. Ее подарок, не облагавшийся налогами, пришелся как нельзя кстати.

За рулем он старался думать только о дороге. Много времени уходило и на то, чтобы разобраться в хитросплетениях его расписания. Но в периоды спада в работе, когда он коротал время наедине с собой или в обществе своего секретаря (сидевшего обычно по другую сторону нетопленого газового камина) и поглядывал на телефон в надежде, что раздастся звонок и объявится новый клиент, он снова и снова возвращался мыслями к леди Франклин. Теперь он думал о ней без былой горечи. Она не сердилась на него и по-прежнему хорошо относилась. Зная об этом, он, со своей стороны, тоже забыл обиду. В его воображении отношения между ними виделись ему на том самом уровне, на котором они были до инцидента на обратном пути из Винчестера, даже, пожалуй, на еще более высоком, ибо в мире мечты они обретали идеальность: в них отсутствовало все то (и прежде всего борьба самолюбий), что, по убеждению Ледбиттера, так портило отношения между людьми. Как и все фантазеры, Ледбиттер свободно перекраивал действительность – он воображал, что женат на леди Франклин. Иногда у них были дети, иногда нет – в зависимости от того, устраивала его в этот конкретный момент идея домашнего очага или нет. Размеры их дома варьировались, но всегда за все платил он из своего кармана: ее доходы составляли меньшую часть их бюджета. На него работало шесть, пятнадцать, двадцать человек, он же осуществлял общее руководство (фирма «Ледбиттер и К°» размещалась теперь в Уэст-Энде), а за руль садился, только когда выезжал с женой на «роллс-ройсе». Жену звали не Франсес, а леди Франклин. При том, что ему далеко не всегда удавалось представить себе, как она выглядит, иногда он вдруг видел ее лицо с такой отчетливостью, какой не бывало даже в те дни, когда она постоянно пользовалась его машиной: неуверенность или, напротив, излишняя самоуверенность, а чаще враждебность, легко овладевавшая Ледбиттером, создавали между ним и миром невидимую, но прочную завесу.

Теперь он не сердился на нее и от души желал ей счастья. Свято веря в то, что никому не вредно немножко пострадать, он, однако, делал исключение для леди Франклин. Пусть радуется, размышлял он. Впрочем, тогда имеет ли он право посылать письмо, которое разрушит ее счастье? Письмо было бомбой, так и не разорвавшейся в нужный момент, а теперь, после того как война окончилась, потерявшей всякий смысл. Ему было приятно думать о леди Франклин – чувство, которое совсем недавно было бы не только невозможно, но и непонятно для него, распаленного обидой. Теперь ему стало ясно, что она за человек. Увидев ее тогда с Хьюи и испытав от этого немалое изумление, граничившее с отвращением (как, спрашивается, она могла позволить этому мозгляку себя щипать?), он вместе с тем понял, что значил для нее этот тип. Невероятно, но факт: она его любила. Господи, до чего же она простодушна – глаза огромные, а не видят ровным счетом ничего! Неужели до нее так и не дошло, как он, Ледбиттер, к ней относится? Любая другая на ее месте уже давно смекнула бы, что к чему. Но она, похоже, ничего не поняла. Можно биться об заклад, что если Хьюи проявит хоть немного осторожности (или хотя бы не вляпается совсем по-глупому), она в жизни не догадается, что он завел любовницу. Ледбиттер не слыхал изречения «неведение – блаженство», но зато верил в спасительную силу декорума: собственно, его отношения с клиентами и основывались на том, что он «соблюдал приличия». Пускай же леди Франклин остается в неведении.

Зачем разрушать ее иллюзии? Ледбиттеру было не до высоких материй, и идея абстрактной справедливости его мало волновала, но, как и подобает истинному англичанину, он высоко ценил принцип «честной игры». Даже если забыть о его неприязни к Хьюи, которая, как он сам подозревал, диктовалась отнюдь не соображениями высокой морали, все равно противно сознавать, что леди Франклин должна была связать себя с человеком, который изменял ей с другой, да еще на ее же деньги. Нет уж – за жульничество надо уметь держать ответ. Но, с другой стороны, вдруг леди Франклин вполне устраивало такое положение? Правда, она и не догадывалась, как обстоят дела на самом деле, и, принимая видимое за сущее, была уверена, что Хьюи любит только ее. (Ей явно нравилось щекотание его бороденки, которую даже он, Ледбиттер, не рискнул бы назвать фальшивой.) Предположим, она узнает про любовницу – вдруг окажется, что ее это вполне устраивает? Ледбиттер уже имел возможность убедиться, что от нее можно ждать чего угодно: от «все, прощайте!» до «я обязана вам возвращением к жизни!». Кто знает, вдруг она не прочь делить мужа с другой женщиной, как на Востоке или у мормонов? Правда, Хьюи уже прощупал почву (удивительный наглец!) и в ответ получил решительное «нет», но так ли хорошо разбиралась она в своей душе?

В случае необходимости Ледбиттер легко сбрасывал путы прежних убеждений и отдавался новому порыву, а потому, решил он, Бог с ней, с честной игрой, пусть уж леди Франклин порадуется – но это возможно, если она выйдет замуж за негодяя Хьюи, что, между прочим, во многом зависит от того, пошлет или не пошлет он, Ледбиттер, это самое письмо.

Воображая леди Франклин в несчастье, да еще по его собственной вине, Ледбиттер сам начинал расстраиваться, а ее образ таял, исчезал, растворялся. Но когда он думал о счастливой леди Франклин (не важно, что это было за счастье и какой ценой приобретено), она послушно являлась на зов его воображения и в том самом облике, в котором ему хотелось. Правда, все эти образы были вариациями на все ту же тему: леди Франклин – его жена. Если бы только рассказать ей, что она для него значила! Но он не мог этого сделать, что добавляло ложку дегтя в бочку меда его фантазий. Тогда в Ричмонде он упустил свой шанс – не сумел совладать с приступом немоты, – и боялся, что, случись им встретиться еще раз, с ним произойдет то же самое.

– Вы задремали, сэр!

Его секретарь неизменно обращался к нему «сэр».

– Серьезно, Берт? Вообще-то иногда со мной это случается.

– И хорошо, что случается, иначе вы бы давно уже оказались в больнице.

– Ну ладно, хватит об этом.

– Я только повторяю, что говорят все. Вы так много работаете...

– Послушай, Берт, кто здесь хозяин – ты или я?

– Извините, сэр.

– В общем, чтоб я больше этого не слышал! Сколько раз говорить об дном и том же. Никто не звонил?

– Звонили.

– Кто?

– Леди Франклин, сэр.

– Леди Франклин? Что она хотела?

– Чтобы вы были шофером у нее на бракосочетании.

– Это точно? Почему же ты мне ничего не сказал?

– Я не хотел вас будить, сэр.

– Опять ты за свое! Она сама звонила?

– Да. Во всяком случае, голос был женский. Я сказал, что вы отдыхаете, а она сказала: «Ну тогда не надо его беспокоить».

– А ты и рад стараться. Она что, очень торопилась?

– Нет, сэр, она поинтересовалась, как у вас дела, и просила передать вам привет. И еще она спрашивала, как поживает ваша семья.

– Моя семья? Ну и что ты ответил?

– Я сказал: «Все живы-здоровы!» На всякий случай. Я решил, что она вас с кем-то перепутала, но зачем ставить клиента в дурацкое положение.

– Молодец! Но все равно напрасно ты меня не разбудил. Мне нужно ей кое-что передать... Кстати, она не сказала, когда это самое бракосочетание?

– Точной даты не назвала. Говорит, недели через две.

– Ты с ней что-то долго беседовал, я погляжу!

– В общем-то, да. Кроме того, она сказала, что ей понадобятся еще три-четыре машины.

– Ну а ты что?

– Я сказал, что вы сможете это устроить.

– Придется. Хорошо бы только знать, когда именно все это будет. Кстати, ты уверен, что звонила леди Франклин? Ты, часом, не обознался? Замуж выходят многие, с женщинами это случается сплошь и рядом.

– Нет, она назвалась. Она ведь из наших лучших клиентов?

– Во всяком случае, раньше была... Ну ладно, хватит об этом. Уже половина седьмого, тебе скоро пора спать. Спасибо за службу.

Секретарь ушел, и Ледбиттер остался один.

М-да! Одно дело – разговоры о бракосочетании и совсем другое – само бракосочетание.

Что касается разговоров, то его воображение играючи расправлялось с ними, но что, спрашивается, делать с фактом, пускай даже без точной даты? Чувствуя, как фантазия вянет, гибнет, Ледбиттер пустился на старую уловку влюбленных: он попытался вообразить, что ему отвечают взаимностью, и тем самым хоть немножко погреться отраженным теплом своей любви. Но у него ничего не вышло: все это слишком походило на улицу с односторонним движением – обратного хода у его чувств не было.

Когда иллюзии уходят, они уходят безвозвратно. Лишившись своих иллюзий, Ледбиттер пал духом. Чтобы как-то утешиться, он пошел по проторенной дорожке: для этого надо было подумать о чем-нибудь приятном, например, о своем финансовом положении. Слава Богу, его банковский счет не был химерой и не зависел от его настроения. Сосредоточившись на этой приятной абстракции, которая никак не обретала зримые конкретные формы, – цифры, одни только цифры! – он почувствовал, что настроение улучшается. На душе заметно полегчало, вернулась уверенность в себе – он снова ощущал себя полноправной личностью, он снова обладал реальной властью. В свое время при мысли о том, что у него нет ни гроша, на душе начинали скрести кошки, чужая собственность приводила его в уныние. Даже комната, в которой он жил, угнетала его именно потому, что принадлежала не ему, а кому-то другому. Но теперь у него был свой счет в банке, и не беда, что его собственность ограничивалась автомобилем – у него были деньги, а стало быть, возможность приобретать! Он шел по улице, видел дом и знал, что если очень захочет, может купить в нем окно, балкон, печную трубу, наконец. Он смотрел по сторонам и приобретал, приобретал, испытывая при этом райское блаженство. Что и говорить, такая забава грозила превратиться в манию, но все равно лучше воображать себя совладельцем того, что попадалось на глаза, чем предаваться мечтаниям о леди Франклин, – в первом занятии была хоть какая-то доля реальности, эта мечта могла воплотиться в поступок, став явью. Иное дело леди Франклин. О ней нечего было и мечтать. Она принадлежала Хьюи.

Итак, он сосредоточился на своем банковском счете, и мысль о том, что он теперь собственник, человек с положением, стала приятно согревать душу. Но затем вдруг нагревание ни с того ни с сего прекратилось – чуть ли не со щелчком, как в электрокамине, когда положенная порция тепла уже выдана и надо опустить еще один шиллинг. Слегка опешив, Ледбиттер стал нашаривать эту воображаемую монетку, но – точь-в-точь как порой бывало с реальными шиллингами – ничего не нашел.

Тогда-то он и задал вопрос, который раньше показался бы ему смехотворным: что толку радоваться своим накоплениям, если ими не с кем поделиться? Надо обязательно делиться с другими тем, что у нас есть, учила леди Франклин (не пожелавшая, правда, поделиться своим драгоценным Хьюи), – от этого, дескать, мы становимся только богаче. Раньше Ледбиттер эту теорию не одобрил бы. Что такое делиться? Делиться – это значит уменьшать вдвое, вычитать, терять. Ему же всегда хотелось приобретать – побольше и побыстрей. Но теперь он вдруг понял: все, что приобретается для потребления в одиночку, теряет ценность, становится тяжким бременем, как неудачная женитьба. От этого нет никакой радости. Все равно, что пить не с друзьями, а наедине с собой. Да нет, в сто раз хуже... Его прежнее желание утвердиться в глазах окружающих (и тем самым и в своих собственных) в качестве состоятельного человека потеряло былую привлекательность. Он вдруг понял, что, пока не отыщется кто-то, с кем он сможет разделить то, что у него имеется, он будет чувствовать себя нищим, как церковная мышь.

Он устало оглядел комнату и не увидел ничего такого, чем и впрямь можно было с кем-то поделиться. Считая прошлое балластом, он жил в настоящем – и в будущем и не хранил никаких сувениров. Нож, вилка, бритва, расческа, зубная щетка, помазок – раньше ему вполне этого хватало: их можно было украсть, но попробуй ими поделиться! Да и теперь, не считая одежды, все его личные вещи сосредоточились в ванной. Там он всегда отдыхал душой, ибо мог расслабиться, избавиться от гнета плоти – что и делал с энтузиазмом: каким бы усталым он ни был, у него всегда находились силы принять ванну. Без какой-то конкретной цели (вернее, из смутной потребности ощутить себя в родной обстановке, увидеть что-то близкое, свое – не важно, что это всего лишь губка, мыло, зубная щетка) он встал и пошел в ванную. На глаза ему попался телефон, его единственный друг. Но и телефон ему не принадлежал – он арендовал его у государства. Зато рядом с телефоном висела рамка для фотографий, в которой теперь было расписание поездок – вот она, его личная, неотъемлемая собственность! А вдруг Клариса по-прежнему помнит о нем? Чем думать и гадать, лучше все поскорее выяснить самому.

ГЛАВА 22

Найти Кларису оказалось непросто. С того дня, как он ушел, хлопнув дверью, она несколько раз меняла адрес. К тому же у нее была другая фамилия. Это его не смутило: в свое время – еще до их романа – она побывала замужем. Поиски затянулись, и машина оказалась очень кстати. Ей не часто случалось колесить по таким грязным и кривым улочкам. Сверкающая черным лаком, вымытая так, что в нее можно было смотреться, как в зеркало, ослепительно сияющая хромированными частями, в этих трущобах она казалась существом потустороннего мира, как ее хозяин, выходивший из нее с невозмутимо элегантным видом. Божество в автомобиле! Он шел наводить справки, а машину облепляла детвора. Они смотрели на нее, разинув рты, осторожно трогали ее, поглаживали, а кто-то благоговейно читал вслух номер. Когда же Ледбиттер возвращался, они отступали на безопасное расстояние, по-прежнему не сводя глаз с автомобиля.

В один прекрасный день Ледбиттер, сильно напоминавший в своих походах почтальона, разносящего корреспонденцию, задержался в доме подольше. Поглядывая с опаской на его высокую фигуру, маячившую в дверном проеме, мальчишки роем облепили машину, чтобы получше рассмотреть диковинку. Вернулся он повеселевший и помолодевший.

Ему сказали, что она вышла и вернется через полчаса. Его пригласили подождать, но ждать он не мог – у него был срочный заказ, а потому он запомнил дом, который при всей своей убогой наружности показался ему на удивление милым и приятным.

В последние дни он самым коренным образом пересмотрел свое отношение к Кларисе. Точнее сказать, восстановил былое отношение, добавив новые чувства, которых раньше не испытывал. Кем, собственно, она была для него раньше? Правильно – сожительницей. Кем еще? Да, она помогала ему самоутверждаться. На ней он оттачивал свое самолюбие – как нож на оселке или бритву на ремне. Она помогала ему холить и лелеять свое «я». Когда она была рядом (и даже когда она отлучалась), он думал и поступал с сознанием своей абсолютной правоты. Порой он нарочно делал и говорил то, что ей не нравилось: чтобы ощущать себя личностью, ему было необходимо время от времени идти наперекор. Ему хотелось оставаться самим собой, а это особенно удачно получалось через конфликт с окружающим миром и прежде всего с Кларисой. Он был умелым стратегом и порой, когда она ожидала атаки, вдруг делался мягким, как шелк, выставляя ее в глупом виде – давать отпор было некому. «Что с тобой?» – спрашивал он невинным голосом, потешаясь про себя ее замешательством и неуклюжими попытками перестроиться в соответствии с изменившимися обстоятельствами. Ему нравилось дразнить ее своей непредсказуемостью, он обожал, когда у нее сдавали нервы и она набрасывалась на него с упреками. Мирное сосуществование претило его натуре. В очередной раз доведя ее до белого каления, он чувствовал себя хозяином положения и заканчивал объятиями и поцелуями или же, наоборот, грандиозным скандалом. Если бы кто-нибудь осмелился спросить его, зачем он с ней так обращается, он ответил бы (если б, конечно, снизошел до объяснений), что ей самой так больше нравится и что она любит настоящих мужчин, а не слюнтяев. В таком ответе была доля истины, но, увы, только доля – разрыв между ними наступил быстрее, чем оба они могли предположить.

Ледбиттер уважал себя в той мере, в такой вызывал уважение у прочих мужчин. На мнение женщин – как и многим другим мужчинам – ему было глубоко наплевать. В отношениях с женщиной ему не хотелось постоянства. Он хотел денег, положения в обществе, но только не унылого постоянства. Очень многие вокруг него стремились отгородиться от повседневности в своем уютном мирке, что вызывало у Ледбиттера презрительную усмешку. Но Клариса устала от постоянной неопределенности, и, когда Ледбиттер бросил перчатку, она с готовностью приняла вызов, чего он, со своей стороны, никак не ожидал. Даже высылая назад ее фотографию, он ни минуты не сомневался, что скоро все опять встанет на свои места – она же, черт возьми, была влюблена в него как кошка! Он не верил, что слова женщины заслуживают серьезного отношения и могут служить показателем ее чувств. И вообще только он и никто другой мог решать, восстановить ли прежние отношения или дать ей от ворот поворот. «Ладно, ладно, – кипятился он про себя, – скоро ей надоест кобениться, и она прискачет обратно просить прощения – провалиться мне на этом месте, если я ошибаюсь». Увы, он ошибался. Ему, конечно, было жаль расставаться с Кларисой, и самолюбие его порядком страдало, но обида заглушалась злостью, которая всегда переполняла его, когда он сталкивался с оскорблением – не важно, было ли оно на самом деле или только мерещилось ему, а также радостным ощущением полной свободы, – все это помогло ему быстро забыть об этом неприятном происшествии.

Но теперь он больше не радовался своей свободе. Ему хотелось чего-то совсем другого, но он боялся признаться, чего именно, словно опасался, что тот, прежний Ледбиттер услышит и поднимет его на смех. Отчасти это была тоска по жизни, в которой все близко, просто и понятно с полуслова. Такая жизнь реально существовала, изо дня в день он соприкасался с ней, но волей обстоятельств почти все свое время проводил в другом мире, где дышалось с трудом и надо было тщательно подбирать слова. В этом мире он чувствовал себя чужаком, посторонним, но ничего не мог с собой поделать: мир этот завораживал и манил. Снова и снова он возвращался мыслями к леди Франклин и ее нахлебникам. В конце концов, Бог с ним, с Хьюи и с его красоткой, но леди Франклин – это совсем другое дело! Во-первых, в отличие от тех двоих она была с явной сумасшедшинкой, а во-вторых, обладала поистине безграничной властью над его воображением. Она в любой момент могла ворваться в его думы и напомнить о себе и своих фантастических идеях, которых приносили вполне реальные результаты. Для Хьюи и его цыпочки леди Франклин была дойной коровой, да и для него, Ледбиттера, в свое время тоже, но теперь все переменилось. Она сделалась недосягаемой, исчезла из его существования, заставив его отчаянно и тщетно мечтать о том, чего была дать не в состоянии.

Теперь вся надежда на Кларису – если кто может его спасти, так это она, а вовсе не леди Франклин.

Ее бывшая подруга сказала, что она развращает. Это леди Франклин-то! Тогда он чуть не расхохотался. Но теперь он подумал, что это сказано не так уж глупо: история их отношений подтверждала правоту Констанции. Леди Франклин, словно фея, творила чудеса: исполняла желания, превращала унылую повседневность в волшебную сказку. Ее золото было не выдумкой, а фактом, но чтобы его получить, приходилось вытворять Бог знает что. Оно доставалось в награду не трудолюбивым, а ловким, хитрым, сладкоречивым. Нет уж, лучше держаться таких, как он сам, – с ними по крайней мере можно не кривить душой, не строить из себя черт-те кого, не придумывать несуществующих чувств, которые опять-таки не надо выражать словесными оборотами, отполированными с той же тщательностью, что и поверхность его автомобиля. Только через Кларису он может надеяться отыскать свое прежнее «я», то самое здоровое циническое начало, благодаря которому он жил припеваючи. Клариса была его путеводной звездои, только она могла помочь ему стать самим собой. Ему и в голову не приходило, что все это означает потерю независимости. Он не подозревал, что, решившись на этот шаг, смиренно приносит себя к ногам Кларисы, а не милостиво разрешает ей вернуться, мечтает прилепиться к ней, как цветок репейника к прохожему, вместо того, чтобы взять и сорвать этот самый цветок. Но делать было нечего – так хотело его новое «я».

Он снова зашел к ней, и опять неудачно. Миссис Кроузер нет дома, сообщила хозяйка, с любопытством оглядывая Ледбиттера, но она должна вернуться с минуты на минуту, и он вполне может ее подождать. Ледбиттер заколебался, но сказал, что ждать ему некогда – надо на работу, лучше пусть она передаст Кларисе, что кое-кто хотел ее видеть. Хозяйка спросила его фамилию, и Ледбиттер назвался. Фамилия не произвела никакого впечатления, но в этом не было ничего удивительного. «А где ее супруг? – словно невзначай спросил Ледбиттер и добавил: – Мы с ним были приятели». Хозяйка удивленно подняла брови: «Разве вы не знаете? Они давно разошлись». – «Это жаль, – отозвался Ледбиттер, стараясь ничем не выдать своего облегчения. – Могу только сказать, что кому-то из них не повезло». – «Уж во всяком случае не ей, – заметила женщина. – Может быть, он вам и приятель, но я лично так считаю: она молодец, что послала его подальше». – «Не сочтите за назойливость, – сказал Ледбиттер, – но чем она сейчас занимается?» – «Работает в шляпной мастерской, – последовал ответ. – И между прочим, неплохо зарабатывает – во всяком случае, она довольна». – «Рад это слышать, – сказал Ледбиттер, не испытывая, впрочем, никакой радости. – «Жаль только, что она разошлась с мужем». – «Не жаль, а слава Богу, – возразила женщина. – Она, правда, не любит говорить об этом – она не из тех, кто рассказывает свои сердечные тайны, но, насколько я могла понять, он обращался с ней плохо». – «Серьезно? – отозвался Ледбиттер, снова загораясь надеждой. – Я ведь ничего толком не знаю». – «Плохо, плохо, – решительно повторила женщина, – но хватит об этом, тем более если вы с ним друзья». – «Не такие уж мы и друзья, – сказал Ледбиттер, – просто мне обидно, что такая симпатичная женщина живет одна». – «А я ей про что все время твержу! – оживилась его собеседница. – Вы не подумайте, что люблю совать нос в чужие дела, но я ей сколько раз говорила: тебе, милочка, нужен человек, который бы о тебе заботился». – «Ну и что она?» – с деланным безразличием спросил Ледбиттер, но, судя по всему, притворился он неудачно, потому что женщина, как-то странно покосившись на него, ответила: «Говорит, что обойдется без мужчин». – «Жаль, – в третий раз сказал Ледбиттер. – Неужели из-за того, что ей попался плохой муж...» – «На этот счет она мне ничего не говорила, – перебила его женщина, – и я могу только предполагать, но, похоже, муж тут ни при чем». – «Ни при чем?» – «Нет, – отрезала женщина. – По правде сказать, она давным-давно про него забыла. Может, зря я вам про это рассказываю, но у меня такое впечатление, что все дело в другом человеке». – «В другом?» – опять переспросил Ледбиттер. Женщина поджала губы и кивнула: «Да, она его, кажется, очень любила, а он ее бросил». – «Черт возьми! – воскликнул Ледбиттер. – Это очень жестоко с его стороны. Ну а что бы она сказала, если бы этот человек вернулся?» Женщина пристально посмотрела на него. «Не знаю, – ответила она наконец. – Она со мной на эти темы не разговаривает, но, по-моему, если он и в самом деле надумал вернуться, то не худо бы ему забыть свои прежние ухватки. Судя по всему, это был жуткий тип, хотя она мне про него ничего такого не рассказывала...» – «Но вы, кажется, сказали, что она его очень любила?» – небрежно осведомился Ледбиттер. «Наверное, любила. Стала бы она иначе терпеть все его безобразия. Нет, он пальцем ее не тронул, но лучше бы уж дрался. Это был злой, жестокий человек: он все время над ней издевался!» Ледбиттер молчал, помертвев лицом. «Ну что ж, – наконец выдавил он из себя. – Может, и она была не сахар, мы-то с вами ничего в точности не знаем. Среди женщин порой попадаются такие мегеры! А кроме того, если она узнает, что он хочет вернуться, глядишь, ее отношение к нему переменится». – Мое дело сторона, – сказала его собеседница, – но может быть, ему имеет смысл рискнуть. Попытка не пытка. И если она вдруг увидит...» – «Ну, ну», – поторопил ее Ледбиттер. «...что он осознал свое поведение... Но почему мы тут стоим? Вы бы зашли в дом, присели: она вернется с минуты на минуту». – «Мне некогда, – сказал Ледбиттер. – Надо на работу... А как, вы сказали, звали того типа?» – «Ничего я вам не говорила, – возразила женщина, – потому что и сама не знаю. Она такая скрытная!» – «А я начинаю догадываться, о ком речь, – сказал Ледбиттер. – Парень-то он неплохой, раньше, правда, был как порох, но теперь поутих, остепенился. Я его знаю. Он тоже сейчас живет один, зарабатывает прилично, да и работа у него не пыльная. Не хуже, чем у нее». – «Вы хотите, чтобы я ей это передала?» – оживилась вдруг женщина. «А почему бы нет! Если, как вы сказали, ей нужен мужчина...» – «Я не говорила, что ей нужен именно он, – возразила женщина. – И вообще я не говорила, что она в ком бы то ни было нуждается. Я просто сказала: ей бы не мешало найти хорошего, порядочного человека – такого, как вы, например». Тут она заговорщицки посмотрела на Ледбиттера, затаив его задуматься, не раскрыл ли он свои карты. А впрочем, какая разница! «В общем, он в чем-то на меня похож, – смущенно забормотал он, – во всяком случае, мне это показалось, когда мы с ним виделись в последний раз. Пожалуй, я только покрасивей...» – Тут он усмехнулся, и женщина тоже засмеялась. «А что, может, вы и правда ей передадите», – сказал он уже совершенно серьезным голосом. «Что именно?» – спросила женщина. «Ну что, мол, кто старое помянет, тому глаз вон... все ошибаются, а ей всегда будут рады, встретят с распростертыми объятьями, она поймет, где встретят, и кто, тоже догадается... И еще – к старому возврата не будет, потому как... тьфу, дьявол, ну, в общем, этот самый человек теперь сильно изменился, и если у нее есть фотография, то пусть пришлет, и тогда он поймет, что она согласна и все в полном порядке». – «Минуточку, – сказала женщина, – не все сразу. Значит, если согласна, то пусть вышлет свое фото: она знает какое?» – «Догадается», – нетерпеливо сказал Ледбиттер. «А куда?» – «По старому адресу». – «А она помнит его? – засомневалась женщина. – Ведь это было так давно». – «Помнит, помнит, и еще скажите ей, чтобы она поторопилась... то есть, наоборот, чтоб все хорошенько обдумала. И еще скажите, у него есть кое-что для нее, что ей может очень понравиться. А впрочем, нет – не говорите, не надо – это прозвучит слишком пошло. Лучше скажите, что все будет по-старому – вернее, по-старому, но не совсем... если, конечно, она поймет всю эту тарабарщину. Скажите, что он перевезет ее и все ее вещи и все расходы возьмет на себя. И пусть не беспокоится – он обо всем позаботится. Передайте еще, что я надеюсь, с ней все в порядке. Что я...