Текст книги "Лед Бомбея"

Автор книги: Лесли Форбс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

3

Я перевела взгляд с удаляющейся машины Анменна на небо и стала искать там звезду Мирг, звезду муссона, как часто делала в бытность свою в Керале. Друг моего отца, «сеятель дождя», утверждал, что ее восхождение есть самый надежный признак прихода муссона.

«Если же и после этого не начинают идти дожди, – говорил он, – тогда уже следует посыпать облака смесью сухого льда с хлоридом натрия».

Как-то мы беседовали с ним после его полета сквозь массивные сгустки туч над Кералой. «Дакота» настоящий «летающий танк», но, по словам летчика, даже она, пытаясь протаранить боковой фронт облаков, всякий раз подскакивала, гнула крылья и скользила по его поверхности, причиняя фронту при этом не больше вреда, чем горлица, ударившаяся в окно.

«И что же происходило потом?» – спрашивала я.

«Если мне везло и мотор оказывался достаточно сильным машина выносила меня прямо к скрученному ядру муссона. Если же удача сопутствовала мне и дальше, то „Дакота“ выводила меня обратно из облака. А потом начинался дождь».

* * *

Следующие полтора часа я провела, разгуливая по пляжу и пытаясь собрать хоть какую-то информацию о гибели Сами и его товарищей. Я расспрашивала тех, кто видел в ту ночь представление по «Рамаяне», задавала вопросы о том, знал ли кто-нибудь кого-то из них или, может быть, молодого человека по имени Роби, друга Сами. Ответы мне давались уклончивые, но в основном реакцией на мои расспросы было молчание.

Решив отказаться от дальнейших изысканий после двадцать пятого подряд тупо настороженного взгляда в ответ на мой вопрос, я уселась на песок рядом с мужчиной на тростниковой циновке под громадным пляжным зонтиком. Он рисовал копии с индийских миниатюр с изображением муссона. Источник вдохновения лежал прямо у его ног: шесть открыток с очень плохими репродукциями с картин из коллекции Пушоттама Маоджи в Бомбейском музее Принца Уэльского. Я спросила его, не знает ли он каких-нибудь других пляжных художников.

– Всех, – ответил он и предложил мне одну из своих копий. – Двести рупий.

Я отрицательно покачала головой.

– Изображение хиджры при дворе Моголов, – предложил он тем же тоном.

Я отдала ему двести рупий.

– Художник, которого вы ищете, больше здесь не работает, – сообщил мне копиист, положив деньги в карман. – Хотя иногда как раз в это самое время дня он приходит сюда к статуе Тилака.

Он сделал особое ударение на имени «Тилак».

– Вы знаете, меня интересуют и более детальные проработки этого сюжета. За них я могла бы заплатить побольше.

Он покопался в своем портфеле и протянул мне относительно большую работу с изображением группы женщин в большом дворце, поливающих друг друга красной краской.

– Это аллегория. – Он указал на женщин. – Эти женщины не настоящие женщины, все они живут под одной крышей в другой части большого дворца. – Вновь он произнес последние два слова с особой интонацией. – Красная краска служит им предупреждением о необходимости покинуть дворец.

– А кто хозяин дворца?

Он указал на принца, стоящего на террасе и оттуда наблюдающего сверкание молний.

– Кто хозяева дворцов? Всегда и всюду одни и те же – богачи. – Из-под его жилета раздался длинный сигнал. Он сунул руку во внутренний карман и извлек оттуда мобильный телефон. – Это мой агент в отеле «Тадж-Махал», – сказал он и протянул руку ладонью вверх. – Пятьсот рупий, пожалуйста.

У статуи Тилака пляжный торговец жарил кукурузу на переносной жаровне. Он спрыснул мою порцию соком лайма и посыпал изрядным количеством сушеного красного перца с солью. Позади него гирлянда огней, напоминающая электрические цветы на безлистных деревьях, пробудила во мне воспоминания об уже ушедших в прошлое февралях. С конца февраля в Северной Индии садовые цветы начинают увядать от жары, и им на смену приходит цветение деревьев. Вначале зацветает шерстяное дерево, эриодендрон, затем расцветают кораллы «Лесного Пламени» и, наконец, ракитник – золотой дождь с его ядовитыми семенами. Потом деревья теряют свои цветы вместе с листвой и остаются совершенно голыми.

Для индийского крестьянина сушь во время четырех месяцев сезона дождей – символ бесплодия. В это время она противоестественна. Он ждет дождя с таким же нетерпением, как ждет рождения сына, используя изощренные методы определения того, насколько облака беременны дождем. Пророки от литературы обычно используют муссонные пословицы Гхага, поэта-астролога, жившего в XVII столетии. «Когда облака появляются на небе в виде перьев куропатки, – писала его жена, еще более высокоученая Бхаддари, – они не пройдут без того, чтобы не пролиться дождем».

– Скоро ли придет муссон? – спросила я торговца жареной кукурузой.

– Муссон – хорошее время для бизнеса, – ответил он. – С его приходом здесь начинаются пикники. Расцветает жасмин, и торговцы жасмином делают ожерелья. – Он оглядел горизонт. – Но сейчас у нас время обманутых надежд. Теперь мы видим только миражи.

Я выковыривала кусочки кукурузы и семечки красного перца, застрявшие между зубами, и наблюдала за тем, как меняется цвет моря – от свинцового до бронзового. Какой-то человек установил переносной прилавок и стал продавать с него манго, гуаву и фальшивые носы. Разнообразные заклинатели змей, создатели скульптур из песка, пожиратели огня, карманники, жонглеры, обнаженные садху, попрошайки, гимнасты, дети-проститутки, канатоходцы, целители и дрессированные обезьянки охмуряли праздношатающиеся толпы на Чоупатти своими бесчисленными чудесами.

Передо мной был весь набор индийских мошенников, освещенных светом керосиновых ламп. От их представлений пляжная пыль и песок поднимались облаком, напоминавшим прозрачный противопожарный занавес над сценой. Все вокруг, затаив дыхание, ожидали профессиональных игроков и дождя.

Голос всплывает в моей памяти из каких-то давних дней: «Корень слова „муссон“ восходит к „маусам“, понятию, обозначавшему время риска и возможного процветания для древнеарабских мореплавателей». Это созвучно моему путешествию домой, хотя я и не последовала примеру арабских навигаторов и вместо навигационных карт воспользовалась в качестве путеводителя эпической поэзией. Они создавали карты морей, составляя их из рассказов, так же, как мы создаем нашу собственную историю, прибегая к наиболее устраивающим нас выдумкам о прошлом, чтобы проложить путь от одного года к другому и при этом не заблудиться.

Ты помнишь истории, которые рассказывал нам отец?

Я помню. Он рассказывал мне, что задолго до того, как Васко да Гама предъявил свои претензии на Индийский океан, торговцы пряностями из Африки плавали во время сезона дождей до Малабарского побережья на плотах из бревен, скрепленных канатами из кокосовых волокон. И эти плоты выдерживали сильнейшие ветры потому, что были гибче, устойчивее судов с фиксированными мачтами. «Когда они развязывали канаты, плоты снова распадались на отдельные бревна, теряя свою индивидуальность, – говорил отец. – Часто подобная гибкая индивидуальность бывает весьма полезна».

Мне было всего семь лет. А в семь лет ребенку нужна прочно фиксированная индивидуальность.

Вот то, что я знаю о муссонах, то, что я запомнила с детства, метеорологические сказки, рассказанные мне однажды ночью под вздымающейся москитной сеткой, когда кокосовые пальмы сгибались почти до земли, а крупные капли дождя, казалось, готовы были пробить стены дома насквозь. В незапамятные времена, в те времена, когда он должен был читать мне «Спящую красавицу» или сказания из «Рамаяны» или воспитывать во мне страх перед тьмой и неизвестным. Но вот те сказания, которые рассказывал мне отец:

1. Тропические ураганы, частые во время муссонного периода в Аравийском море и в Индии, именуются циклонами от греческого слова «кюклос», что означает «круг». Или от «кюклома» – змеиные кольца.

2. Существует спиралевидный, похожий на угря ветер, именуемый «Спиралью Эксмана», который формирует муссонные облака. Суть этого явления заключается в том, что холодный воздух затягивается по спирали вверх, захватывая вместе с собой птиц и насекомых, затем это же движение как бы отражается в море: рыба и морские змеи вытягиваются из морских глубин на поверхность.

3. Нага, божества, пришедшие на землю в образе змей, окружались особым почитанием именно во время дождей, так как из-за наводнений змеи часто покидали обычные места обитания и переселялись в сады, дворы и дома.

4. В сезон дождей особенно часто к этим божествам обращаются бесплодные женщины, молящие их о рождении сыновей.

В мыслях я вновь и вновь возвращалась к змеям.

Наш старый садовник в Керале свято верил в защитные возможности стрихнина. В сезон дождей он держал у себя целый запас этого яда на случай появления змей. Почему мать решила украсть стрихнин у садовника, чтобы покончить с собой, в то время как у нее был свой цианид, так и осталось загадкой. Да, собственно, никто у нее об этом и не спрашивал. Это не тот вопрос, который легко задать.

Она оставила записку:

«Дорогая Розалинда, мужчины слишком слабы. А ты еще слишком молода, чтобы это по-настоящему понимать».

В тот февраль она приняла неверную дозу и выжила. Позднее она нашла более эффективное средство самоубийства.

В последний раз, когда я видела мать живой, она сказала мне, что я стала страшно похожа на отца.

Что-то коснулось моей руки, я подумала, что это – призрак. И я сразу же ее узнала. Мою маленькую рыбку вынесло на поверхность из глубин. Хотя на этот раз она/он разукрасила свое лицо всеми красками, которые только можно было отыскать. Передо мной стояла красивая застенчивая хиджра из сообщества Бины.

Разница в нашем телосложении еще более усиливала абсурдность ситуации. Я обладала всеми внешними достоинствами эмансипированной, хорошо натренированной и неплохо питающейся пловчихи, он представлял собой (если не принимать во внимание его кадык) карикатуру на женскую прелесть: узкий в тех местах, где я была широкой, женственно округлый там, где у меня была мускулатура. Даже руки у него были с нежными ямочками, как у девушки.

– Пожалуйста, мисс, – произнесла она/он, – мне нужно с вами поговорить. Меня зовут Сунила.

4

– Сделайте вид, что вы меня не знаете, – сказала Сунила. – Мы отойдем отсюда.

– Хорошо. Мы идем, а вы говорите. Расскажи мне о своих картинах, Сунила.

Она отрицательно покачала головой:

– Не здесь, мисс. Я отведу вас в безопасное место.

Больше часа я следовала за Сунилой, садясь в переполненные автобусы и вылезая из них, и к тому времени, когда мы достигли тихого уголка Колабы, воздух, как мне показалось, в этом месте уже ничем не уступал альпийскому. Я вдыхала его с наслаждением голодного, пока мы шли по улицам к узкому тупику, где за бананами и жасмином скрывались несколько столиков.

Сунила заказала рыбу, сваренную в банановых листьях, и немного кокосовой стружки.

– Вам достаточно? Это подают с чатни.

– О, вполне. Но почему вы выбрали именно это место?

– За Чоупатти постоянно наблюдают. Полиция тоже замешана, но здесь есть хорошие люди, которые не в ладах с полицией. Видите вон того человека со шрамами на лице, похожими на следы от стекавшей воды? Он собирал макулатуру. Но не давал взяток. И тогда гунда спалили его хижину, когда он спал в ней.

Когда берешь подобные интервью, важно научиться не слишком внимательно вслушиваться в то, что говорится, чтобы упоминаемые образы не стали чрезмерно яркими и не сделались частью вашего личного архива кошмаров.

Картонный дом. Кипы пожелтевших газет. Мышцы лица горят, сжимаясь.

Сохраняй дистанцию, сосредоточься на чисто технических деталях. Держись фактов: убийство с помощью сожжения – явление, крайне редкое за пределами Индии из-за его неэффективности. Трудно устроить пожар такой силы, чтобы наверняка полностью сжечь все тело жертвы, включая и кости. В Индии сожжение в основном имеет место в качестве так называемого кухонного убийства, когда муж сжигает свою молодую жену, чтобы заполучить ее приданое.

– Здешний повар пострадал, когда Верховный суд принял постановление о запрещении проживать в хижинах на мостовых из-за опасности, которой люди подвергают себя в подобных жилищах, – продолжала свой рассказ Сунила. – Полицейские разрушили его лагерь, чтобы на этом месте построить новые большие дома. В первый раз родственники повара и жители сами разобрали лагерь, чтобы спасти имущество. Но во второй раз полиция устроила там настоящее побоище и все разграбила.

– Эти люди прибывают сюда после очередного муссона, и их смывает отсюда следующий. Если они будут по-прежнему строить свои лачуги на свободных, незастроенных местах, со временем станет нечем дышать.

Эти слова мог бы произнести и Анменн.

Сунила покачала головой.

– Они прожили в лагере двадцать лет. Этот человек каждый день проходит по двадцать километров, чтобы продавать открытки у отеля «Тадж-Махал». Ему нужно отправить сына в школу. Его жена занимается переработкой отбросов.

Она принесла мне желтую лейку, сделанную из старых сплющенных и спаянных банок из-под кофе, которым была придана соответствующая форма – пример бесконечного бомбейского цикла регенерации. Все неорганические отходы вновь возвращаются в городской организм и продолжают активно в нем циркулировать. Все органические отходы поглощаются коровами, козами, свиньями, собаками.

К нам подошла женщина, постелила передо мной банановый лист, обычную для Индии разновидность тарелки, и положила на него заказанный Сунилой гарнир с чатни и соком лайма и завернутую в листья рыбу. После этого она заговорила с Сунилой.

– Она говорит, что невидимые должны держаться вместе, чтобы стать видимыми, – сказала Сунила, и при этом ее лицо приобрело то особое мужское выражение убежденности, которое сделало ее похожим на адвоката, выступающего в суде.

Бабочка, остановившаяся на полпути в процессе превращения.

– Давайте перейдем к нашему главному вопросу, – сказала я. – Вы утверждаете, что правительство виновно в разрушении жилищ скваттеров. Но какое это отношение имеет к Сами?

– Поначалу Сами жила в лагере с этими людьми. Именно она сказала, что если они хотят спасти свое имущество, то нужно самим разрушить свои хижины и затем снова их построить после того, как полиция уйдет. А во второй раз полицейские сначала избили ее, а потом бросили в тюрьму. Но эти люди помнят ее и все, что она для них сделала.

Я вынула магнитофон из сумки.

– Позвольте, я все это запишу.

Сунила схватила меня за руку:

– Нет. Если кто-нибудь узнает мой голос, меня тут же убьют.

– Но я больше никак не смогу вам помочь.

Она покачала головой, печально сжав губы. И только убедившись, что все мое звукозаписывающее оборудование надежно запрятано, начала свою историю:

– Когда-то было время... – она закрыла глаза, – еще до Сами.

Я незаметно извлекла из сумки крошечный микрофон.

В те времена Сунила жила на улице и платила полиции две рупии за ночь, чтобы те разрешали ей спать в парке, и рупию садовнику за воду. Однажды пришли какие-то люди с плакатом «Украсим Бомбей!» и прогнали ее.

– И тогда я пошла на Чоупатти.

– Но как же ты смогла выжить?

Это была обычная бомбейская история. Поначалу она добывала себе пропитание нищенством. Затем продавала минеральную воду туристам, точнее, бутылки из-под минеральной воды, которые она собирала на гостиничных свалках и затем наполняла водой из колонки в парке. Кто-то из ее друзей изобрел способ заново запечатывать эти бутылки так, что они выглядели совершенно новыми. Но если они попадались полиции, то их избивали и вместе с сотнями других уличных мальчишек бросали в тюрьму. В тюрьме Сунила спала с множеством разных мужчин.

– Они игрались со мной, совали мне пальцы в разные места, и довольно глубоко. А если я сопротивлялась...

– И что же происходило тогда?

Ее грим покрылся множеством тонких коричневых морщинок.

– Лучше этого было не делать, – ответила она.

И я подумала: так вот для чего людям нужны семьи? Для того, чтобы защитить себя от этого? И вот для чего люди чертят карты? Чтобы мы не заблудились в подобных местах?

Но именно в тюрьме Сунила познакомилась с Сами, и Сами рассказывал ей много разных историй, чтобы скоротать время.

– И какие же истории он рассказывал?

Истории о старых добрых временах, когда хиджр уважали, истории о хиджрах из «Камасутры» и «Махабхараты», самой длинной и древней поэмы в мире. При этом он рисовал на тюремном полу иллюстрации к своим рассказам. Им обоим нравилось рисовать.

– Она сообщила мне название их группы – «Всеиндийское Общество Хиджра Кальян Сабха». В цели общества входили защита прав хиджр и предотвращение насильственной кастрации мальчиков.

Сами рассказал Суниле о полицейском, отпускавшем молодых хиджр время от времени из тюрьмы и даже платившем им неплохие деньги за то, что они сосали его член во дворе за полицейским участком. Но за его благосклонность между юными хиджрами шла настоящая борьба.

– Еще тот дружок этот Сами, – заметила я.

– Да, – подтвердила Сунила, не почувствовав иронии в моем голосе, – это лучше, чем тюрьма. Только один мужчина.

– Расскажите мне побольше о Сами.

Сами был во всех отношениях особым человеком. Даже будучи совсем мальчиком, он подкрашивал себе глаза «каджалом» – специальной косметической краской, – чтобы больше походить на девочку. С ранних лет его отличала нежная красота, привлекавшая мальчиков постарше, которым нравилось брать его на колени и ласкать.

– Его отцу это так не нравилось, что он часто просто уходил из дому. Когда Сами подрос, его поведение стало позорить семью, и мать была вынуждена отдать сына в семейство хиджры.

Наверное, это было лет двадцать назад. Ей, видимо, было лет девять. Мать отводит ее в семейство хиджры и перед тем, как уйти, говорит, что отец Сами – большой человек в бомбейском кино.

Мечта любого сироты. Чем-то отличаться от других подкидышей. Рассказ прямо из книги Ашока о хиджрах.

– Мать дала Сами несколько семейных фотографий, сказав, что обязательно настанет день, когда придет отец Сами и заберет ее. – Голос Сунилы дрогнул. – Но он так и не пришел. И тогда Сами убежала в Бомбей и стала искать его там. Вскоре мы и встретились с ней на пляже Чоупатти.

– А я думала, вы встретились в тюрьме.

– Да, вначале в тюрьме, – быстро поправилась Сунила, – а потом на Чоупатти. И она отвела меня к своему гуру и сказала, что я могу помочь ей в работе в Центральном отделе реквизита.

– А когда он там работал?

Что в словах этого хиджры правда, а что ложь?

– До своей смерти она работала на мистера Рейвена. Ей там очень мало платили, так как она была хиджрой. Она всегда говорила: «Я такая, потому что я такая». У Сами было чувство собственного достоинства. И ей часто приходилось работать на них внеурочно, за пределами студии, и я ей помогала. Вот так мы и встретились. Она увидела, как я рисую. И сказала, что ее отец делает кинокартины, он тоже художник.

Наследие Сами. Мне вспомнилась строка из дневника матери: «Розалинда – моя книга». Я взглянула на небо и заметила, что его бронзовый цвет постепенно тускнеет, переходя в глухо свинцовый оттенок. Воздух, насыщенный водяными парами, терял свою обычную прозрачность.

– А как насчет тех ребят, что избили меня? – спросила я. – Неужели они охотились за семейными фотографиями?

– Сами знала людей на высоких постах в правительстве. Они захаживали к ней на улицу Грейт-Пэлас, туда, где собираются проститутки-хиджры. А она была очень умной девушкой. Она рассказывала мне, что некоторые из клиентов заставляют хиджру ложиться на спину, задирать ноги, после чего вставляют член ей в анус и воображают, что занимаются сексом с настоящей женщиной. Но сообразительные ребята, такие, как Сами, которым не нравится трахаться в задницу, подкладывают руку под низ. Вот так. – Сунила сжала кулак и всунула в него палец, зримо изобразив непристойную сцену. – Клиент думает, что это задница. Благодаря такой уловке Сами зарабатывал больше денег.

– Как это у него получалось?

Я раскрыла упакованную в банановый лист рыбу, но что-то уже безнадежно испортило мне аппетит.

– За траханье между ягодицами клиенты платят меньше. Сами говорила, что Бомбей состоит из «фабрик» и «фабричных рабочих». Она говорила, что девушки, подобные ей, – «Чини Харкана». Что значит «сахарный завод». Как-то Сами сказала, что может заработать еще больше денег и прекратить разрушение наших хижин. Из-за фотографий, которые сделал один ее друг.

– Фотографий того, как он занимается сексом с этими мужчинами? Он хотел кого-то шантажировать? Людей, которые каким-то образом распоряжались бомбейской недвижимостью?

– Я никогда не видела этих фотографий.

– Почему же ты пришла с этим рассказом ко мне, Сунила, почему не в полицию?

Она отрицательно покачала головой.

– Полиция в этом тоже замешана. А у журналистов есть паспорт.

– Журналистский паспорт и обычный паспорт – это не совсем одно и то же.

– Вы беседовали с Биной о фотографиях Сами. Некоторые подумали, что они у вас есть.

– Вы неверно поняли наш разговор. У меня никогда не было этих фотографий.

– Вы сказали одному из мужчин о фотографиях.

Я перестала копаться в еде и уставилась на Сунилу:

– Откуда тебе это известно?

Глаза хиджры светились невинностью.

– Те же самые мужчины угрожают девушкам на Грейт-Пэлас. Бада Джонни, один из тамошних парней, сказал мне прошлой ночью. Он друг моего друга, Роби, того парня, который с вами разговаривал в студии Мистри.

Бада Джонни, "В", подумала я.

– Так, значит, твой дружок – «гунда», гангстер?

Сунила отрицательно покачала головой и нервно стиснула руки на коленях.

– Он мне не «дружок» и не «гунда», мисс. Он неплохой человек.

– На каком-то метафизическом уровне вполне возможно, что так и есть. Но лично я надеюсь, что в следующий раз на этой планете он воплотится в образе таракана, и так еще десять раз подряд. Этот Бада Джонни... Роби его хорошо знает?

– Когда он занимался политикой, был связан с «Шив Сена». Роби знает его с тех пор. А теперь он просто мелкий проходимец. И он не стал убивать Сами.

Сквозь стены с какого-то иного астрального уровня до нас доносилась пошло упрощенная версия «Триллера» Майкла Джексона.

– И как же убили Сами?

Сунила заплакала, совершенно беззвучно, откинув голову назад, как это делают профессиональные модели, чтобы не размазать тушь. Но это не сработало. Краска для век собралась вокруг глаз, и они стали напоминать глубокие черные провалы маски Эдипа.

– Друг Роби был там, мисс, – сказала она, немного овладев собой. – Он видел, как большой босс резал ее. Она умирала медленно. А потом, как он думает, они утопили ее.

– Не в море.

– Нет, мисс. В ванне.

Циклы внутри других циклов, подумала я, никогда не повторяют друг друга. Утоплен в нескольких сантиметрах воды. Ноги взмывают вверх, голова устремляется вниз, и вы испускаете дух. Не сложнее, чем искупать ребенка. Но ведь Сами, был еще к тому же и отравлен.

– А цианид?

– Они поливали ее этим веществом. Заталкивали тряпки, намоченные им, ей в рот.

– Зачем?

– Они говорили, что хотят проучить ее кое за что...

– За что же?

– Она что-то у них украла. – Сунила замолчала, затем сменила тему разговора: – Недавно Бада Джонни сказал Роби, что я должна быть очень осторожна, так как один большой босс и человек по имени Чота Джонни ищут меня.

"В" и "С".

– А большой босс... Он ведь не индиец, правда?

– Эйкрс.

– Эйкрс, вы так называете его?

Мне показалось, что с этим именем для меня что-то связано. Но что? Я не могла припомнить. Возможно, что-то когда-то прочитанное в газете.

– Он в течение многих лет приезжает в Бомбей. Он хотел, чтобы Сами рассказала ему, где находятся фотографии, мисс, а она вначале ничего ему не сказала. Но...

Сунила раскачивалась взад-вперед на своем стуле, словно одинокий плакальщик на похоронах Сами. Я отметила для себя это движение, сразу же усомнившись в его искренности. Притворство, не более, подумала я. Она видела подобное в фильмах, а сам этот образ, вероятно, заимствован из какой-нибудь классической трагедии.

– Сами лежала в ванне и была очень бледна, страшно бледна. Ванна полна крови. И в конце концов она сказала: «С картинками Сунилы. С фотографиями моего отца». А потом что-то типа «Гол» или «Гул». Она, наверное, уже не понимала, что говорит. Единственное, что мне известно о фотографиях Сами, – что она мне сама как-то сказала, что держит их у друга, умеющего хранить тайну. Она сказала: «Его уста запечатаны». Я не понимаю, почему она не сказала тем людям правды.

– Потому что он знал, что, если скажет им правду, у них не будет больше причин оставлять его в живых.

– Но они же и так ее убили. И резали ее снова и снова...

– Сами сказал, что его фотографии находятся там же, где и картинки Сунилы, чтобы прекратить бессмысленный поток слов. А как ты думаешь, что может означать эта вторая фраза: «С фотографиями моего отца»?

– Не знаю. Сами часто меня рисовала. Возможно, она хранила эти рисунки вместе с фотографиями своего отца, мистера Проспера. Но я не знаю, где они теперь находятся.

Я оттолкнула еду от себя, лишившись всяких признаков аппетита теперь уже окончательно.

– Значит, он полагал, что Проспер был его отцом? Но это же безумие! С какой стати, если бы это было действительно так, Проспер стал бы отдавать его? Ведь он же всегда так мечтал о сыне.

– Но Сами была не настоящим сыном, Сами была хиджрой. Сунила вытерла лицо краешком своего сари.

Майя. Когда она поняла, что у нее больше не будет сыновей.

– Она использовала эти фотографии, чтобы встретиться с мистером Шармой. – Сунила провела пальцем по краешку бананового листа. – Потом она захотела, чтобы ей сделали операцию. Она начала шантаж. Если она не может стать настоящим сыном, возможно, ей удастся стать настоящей дочерью. Кроме того, она влюбилась в одного парня. И хотела стать для него настоящей женщиной.

Сунила низко опустила голову и тихо произнесла, что сама она очень боится операции. Этот страх возник, когда она однажды ассистировала одной «повитухе» во время подобной операции в доме у Бины. «Повитуха» служила Мате, Богине-Матери, и потому имела право накладывать определенные запреты. Ожидающий операции должен был проводить это время в полном одиночестве, не употреблять острой пищи, не заниматься сексом, не смотреться в зеркало. На десятый день уединения в три часа утра «девушку» Бины вывели из ее комнаты и подвергли ритуальному омовению. Ее усадили обнаженной на табурет, и она начала без остановки произносить имя богини: «Мата, Мата, Мата» – для того, чтобы ввести себя в транс. При этом она взяла в рот прядь своих волос.

– Чтобы прикусить ее, когда станет очень больно, – пояснила Сунила, – а я крепко держала ее за руки.

«Повитуха» отделила пенис от мошонки с помощью тонкой нити. Затем сделала два диагональных надреза и удалила ненавистные гениталии. После чего вставила бамбуковую палочку в уретру, чтобы та оставалась открытой, так как кровь должна вытекать свободно, унося с собой микробы вместе с последними следами мужественности. Первый менструальный поток.

– Бомбейские врачи работают только для трансвеститов, – сказала Сунила. – Они стремятся как можно быстрее остановить кровь, а это унизительно для настоящей хиджры. Операция делает из нас «Нирван Султан», что значит «царь».

Древним грекам тоже нравились раскрашенные мальчики, подумала я. Не является ли Индия отражением давнего прошлого мира? Или его будущего? Границы стираются.

– Расскажи мне о фотографиях, – попросила я. – Ты же знала Сами. Где они могут быть?

– Сами жила в одной комнате с Зариной. Я знаю адрес, но мне самой туда идти опасно.

Мне в голову пришла еще одна мысль.

– Тебе известно настоящее имя Сами?

Она отрицательно покачала головой, затем застенчиво улыбнулась.

– Иногда я называла ее Сурья, как бога солнца.

Ну, конечно, в каждом бомбейском фильме должно быть несколько богов. В поисках классических ассоциаций я набрела в своих мыслях на образ из заметок Проспера: сводный брат Аполлона, неуловимый Гермес – бог входов, перекрестков и границ, – являющийся смертным в образе вестника, символизирующего изменение и переход. От его имени произошли слова «гермафродит» и «герметические искусства» в алхимии. И может ли дочь позолотчицы не узнать Гермеса? Я выключила магнитофон и встала.

– Возможно, все это для меня окажется непосильной задачей, Сунила. Но я подумаю... Как мне можно с тобой связаться?

– Роби знает, как меня найти. – Она наклонилась вперед. – Вы ведь поможете хиджре? Я любила Сами, мисс. Она была для меня сестрой и матерью.

– Разве может настоящая девушка существовать без матери, не так ли?

Воздушные массы, такие, например, как муссонные ветры, столкнувшись с вертикальным препятствием, с горным кряжем, к примеру, как правило, набирают высоту. Часто им не хватает энергии, чтобы преодолеть преграду, и тогда они стремятся обойти ее.

– Как можно установить, что у приближающейся воздушной массы достаточно энергии на преодоление препятствий? – спрашивал, бывало, мой отец.

Мне необходимо вспомнить ответ.

Возвращаясь в отель, я обратила внимание на то, что дороги покрылись стекловидной пленкой пыли, отражающей любой свет и преломляющей его в калейдоскоп разнообразнейших цветов. Земля продолжала с вожделением ожидать сезонного утоления жажды. Но никто, кроме метеорологов, не мог с полной уверенностью сказать, что муссон еще не начался.