Текст книги "Вена, 1683"

Автор книги: Лешек Подхородецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Днем сильно пригрело солнце, грязь подсохла, и вся армия, за исключением обозов, легко переправилась через реку и встала у подножия Венского Леса, «вершины которого терялись в облаках». Назавтра,

7 сентября, через Дунай переправились австрийцы с герцогом Лотарингским во главе. 8 сентября по мостам прошли тыловые имперские части и польские обозы.

8 этот же день из-под Кремса прибыли под Тульн войска немецких княжеств, часть которых приплыла на судах. 9 сентября после полудня уже вся союзническая армия стояла под Тульном в том боевом порядке, который был запланирован, обращенная фронтом к югу. В это время король Ян III располагал следующими силами:

армия Короны (с учетом небольших потерь на марше и прибывших казаков) – 12 888 человек конницы, 10 370 – пехоты, 3200 – драгун, 250 артиллерийских и инженерных подразделений (всего 26 708 человек и 28 орудий);

имперская армия – 10 тысяч конницы и 8 тысяч пехоты, а также 70 орудий (кроме того, на берегу оставалось 2000 человек конницы);

саксонский корпус – 2000 человек конницы и 7000 пехоты, а также 16 орудий с прислугой;

баварский корпус – 3000 человек конницы, 7500 пехоты и 14 орудий с прислугой;

швабский корпус – 2500 человек конницы, 7000 пехоты и 12 орудий с прислугой.

Таким образом, вся армия насчитывала приблизительно 42 500 человек пехоты, свыше 30 000 конницы и 140 орудий. Без сил, оставленных для охраны обозов и мостов под Тульном, можно считать, что войска, предназначенные для оказания непосредственной помощи Вене, насчитывали 70 тысяч человек^{62}.

Концентрация и переправа войск союзников произошла на расстоянии всего 25 километров от главных сил Кара-Мустафы, штурмовавших австрийскую столицу. Однако союзники не встретили на Дунае никаких неприятных неожиданностей со стороны турок, не было ни малейшей попытки помешать переправе! Неужели турки ничего не знали о приближавшейся к Вене помощи? Сам Собеский долго тешил себя именно такой надеждой. «О нас ни венгры, ни турки или не знают, или не хотят знать, что очень хорошо для нашей стороны», – писал он 4 сентября из замка Штеттельсдорф королеве.

Однако в действительности дела обстояли несколько иначе. Как говорит Силахдар-Мехмед-ага, уже во второй половине августа, за несколько дней до поражения под Бизамбергом, Хусейн-паша предостерегал Кара-Мустафу о возможном подходе к австрийцам помощи и извещал, что «поблизости (находится) также король польский, окаянный, по имени Собеский, который идет на подмогу Вене сам, собственной персоной, с великим гетманом и польным гетманом подвластной Польше Литвы, а также с тридцатью пятью тысячами пеших и конных гяуров польских»^{63}. Не принимая во внимание ошибочную оценку участия литвинов в походе, турки относительно быстро и точно определили польские силы. Однако Кара-Мустафа не доверял разведке и свято верил в польско-турецкий договор от 1678 года. «Главным военачальником овладели столь высокое мнение о себе и такая беспечность, что ни на йоту не давал он веры схваченным языкам, как и не велел (по своей инициативе) устанавливать слежку, – комментирует этот факт другой турецкий хронист, Хусейн Хезарфенн. – А между тем, по показаниям языков, которых взял и привел его милость татарский хан, число гяуров (идущих на помощь Вене) превосходило все ожидания: король польский и другие (ошибочно приведенные хронистом. – Л.П.) должны были вместе с немецким войском подойти не позже, чем через три дня (не совсем точно. – Л.П.), а по приходе обязательно вступить в замок и разгромить лагерь монарших войск. Однако же эти их показания никто не принимал всерьез. (Великий визирь) ввел обычай: как только языки заговорят, отрезать им головы, чтобы войско (ни о чем) не знало»^{64}.

Лишь 4 сентября, когда схваченный пленный дал показание, что на помощь столице движутся 35 тысяч поляков с королем во главе, а также 85 тысяч немцев и австрийцев под командованием императора (что не совсем верно. – Л.П.), а пойманные ханом австрийцы показали то же самое, Кара-Мустафа наконец поверил этой информации и начал приготовления для отражения идущих на помощь австрийцам войск. По сведениям турецких хронистов, он осаждал Вену «лениво». Это подтверждает и Собеский в письме королеве от 9 сентября: «Почему около Вены очень редко стреляют, понять не можем». Кара-Мустафа считал, что город и так будет в руках турок из-за отсутствия в нем продовольствия и боеприпасов. Он не хотел идти на генеральный штурм, так как взятие Вены таким способом сулило добычу не ему и государственной казне, а грабящим город солдатам. Лишь теперь, получив известия о подходе к городу помощи, он ускорил темп осадных работ и усилил артиллерийский обстрел, чтобы провести подготовку для решающего штурма, который позволил бы туркам взять Вену до подхода помощи. Когда посланный на разведку 8 сентября администратор одного из санджаков Дели-Омер-бей подтвердил показания другого австрийского пленного, что польский король и немецкий император (последнее неверно. – Л.П.) уже перешли по мосту Дунай и, оставив груз, идут только с войском на помощь, великий визирь созвал своих командиров на военный совет. Приблизительно через час было принято решение: «После подхода йеверных все, кто сидит в окопах, останутся на своих участках, а все паши с отрядами своей придворной конницы и кавалерией своих эйялетов двинутся на неприятелей и вступят с ними в бои и сражения. Когда благодаря милости Аллаха мы дадим им отпор и победим, тогда силой возьмем и замок»^{65}.

Другого мнения был только вызванный на помощь с 8 тысячами человек из-под Яварина бейлербей Буды Ибрагим-паша, который предлагал вывести из окопов под Веной всех янычар, выкопать перед турецким лагерем широкий ров и разместить там всю пехоту и артиллерию, а за ней поставить в боевой готовности конницу. «Когда обреченные на пекло гяуры окажутся на расстоянии снарядного выстрела, откроем огонь из всех пушек сразу, потом сыпанем разок свинцом (из ружей и мушкетов), а потом, доверившись Аллаху, пойдем в атаку сразу всей конницей. Есть надежда, что с помощью Аллаха Всемогущего войско мусульманское победит и восторжествует, а войско гяурское будет разбито и разгромлено», – сказал он.

Однако предводитель янычар и некоторые паши не дали больше Ибрагим-паше и слова сказать, доказывая, что взятие Вены – дело уже решенное, что нельзя выводить в поле осаждающую ее пехоту и артиллерию. Кара-Мустафа полностью поддержал своего сторонника и навязал совету свой план, угодливо принятый всеми остальными.

Распыление сил перед лицом надвигавшейся мощной армии было фатальной ошибкой турецкого командования, тем более что в окопах под Веной были оставлены самые лучшие отряды, а против союзников направлена в основном только нерегулярная конница и народное ополчение. Кара-Мустафа наивно полагал, что этих сил достаточно, чтобы задержать войска союзников и не подпустить их к городу.

После принятия столь неудачного решения великий визирь сел на коня и вместе с командирами отправился на рекогносцировку местности и дорог, ведущих к Вене, по которым могла пойти армия христиан. Вернувшись в свой шатер, он отдал приказ диярбакырскому бейлербею Кара-Мехмед-паше, чтобы тот вместе с бейлербеями – сивасским Бинамаз-Халил-пашой, алеппским Дели-Бекир-пашой и аданским Дели-Эмир-Мехмед-пашой, а также с 5400 воинами народного ополчения их эйялетов занял передовые позиции у подножия Венского Леса. Бейлербею Буды Ибрагим-паше вместе с 4000 придворной конницы и столькими же сипахами народного ополчения велел занять позиции рядом с монастырем на Каленберге. Рядом с ним расположились бейлербеи: боснийский визирь Хызыр-паша, караманский Шишман-Мехмед-паша, марашский Омер-паша, уйварский Шейх-оглу-Али-паша, а также администраторы многих санджаков, свыше 5000 янычар, 500 джебеджи[47]47
  Джебеджи – солдаты, занятые производством оружия и амуниции.


[Закрыть], 3000 сипахов из различных формирований. Всего силы, отданные под команду Ибрагим-паши, насчитывали 23 тысячи человек. Эти войска разместились вдоль Дуная и перед лагерем турецких войск.

Татарский хан еще в самом начале осады получил приказ стеречь переправы на Дунае под Тульном и не дать армиям, идущим на помощь Вене, форсировать реку. Давно враждующий с Кара-Мустафой, он не подчинился его приказу и безучастно наблюдал издалека за переправой христианских войск. Когда какой-то имам начал уговаривать его напасть на мосты и помешать союзникам переправляться, ответил: «Эх ты, эфенди! Или ты не знаешь, как этот осман издевался над нами! Довел до того, что мы значим для него не так, как те гяуры, валах и молдаванин. Сколько раз я писал о сборе и передвижении этого неприятеля, давая знать, что врага много и сопротивляться ему невозможно, а также уговаривал, чтобы войска и пушки вывел из окопов и они в случае нужды начали открытый бой, а если нет, то отошли спокойно. Но он продолжал стоять на своем, и не удалось мне получить одобрения моим словам, в письмах же, которые прислал в ответ на мои, среди тысячи ругательств говорил такие вещи, что едим вонючую конину! А ведь с помощью Аллаха Всевышнего ничего ему не стоило до союза со мной одолеть этого неприятеля… Я знаю, что поступок этот позорный, нашей религии противоречащий, но не чувствую уже в себе пыла… Пусть сами увидят, как мало стоит этот человек, и пусть знают, что значит татарин». Сказав это, он стегнул коня и, забрав татарское войско, отправился на гяуров»^{66}.

Приведенные Силахдар-Мехмед-агой слова хана наилучшим образом отражают противоречия интересов Турции и Татарского ханства, силившегося вырваться из-под могущественной опеки султана и вести более самостоятельную политику. Реализуемая Кёпрюлю политика централизации государства наносила удар по крымским ханам, поэтому они вообще не желали Турции новых побед. Им достаточно было захватить в Австрии побольше добычи. Поэтому татары без боя ушли от Дуная и даже не пытались помешать союзникам при их трудном переходе через горы Венского Леса. Таким образом, не отсутствие информации о союзниках, а политические разногласия и фатальное решение, принятое в турецком лагере, позволили войскам Яна III спокойно переправиться через Дунай, а потом идти к Вене.

«Нечего нам этих турок и этого черного Мустафы бояться, потому что неприятель, который нам без помех дает строить мост на Дунае, на самом деле нестрашен», – критически оценил король своего противника[48]48
  Есть разные версии высказывания короля на эту тему. Несколько иная дается в Salvandy Narcyz, Jan III Sobieski. Warszawa, 1920.


[Закрыть].

Между тем, Кара-Мустафа делал вид, что у него нет претензий к Мюрад-Гирею. Когда 9 сентября хан прибыл со своим войском в турецкий лагерь, принял его с почестями и дал в его честь пир, затем велел надеть на него сановничью шубу из соболя. На известие об огромной силе приближающихся войск приказал снять с валов вокруг Вены 62 орудия и установить их у дороги, идущей вдоль Дуная, откуда ждали подхода неприятеля. В этот день из Венгрии приехали возы с провиантом, поэтому перед шатром великого визиря начали продавать войску продовольствие по фиксированным ценам, что значительно улучшило настроение солдат.

Тем временем, идущие на помощь австрийцам войска уже направлялись к Венскому Лесу тремя колоннами, впереди шли усиленные конные разъезды. Вечером 9 сентября союзники подошли к самому подножию гор. Они двигались по территории, совершенно опустошенной татарами, где не было не только какого-либо продовольствия, но и корма для лошадей. Все окрестное население давно сбежало в страхе перед ордой, а кто не сумел, тот или в плен татарский попал или под острыми саблями полег. Даже посевы все были вытоптаны. Поэтому дорога через разоренную местность была очень тягостной для идущей на помощь армии. Двигавшиеся в правой колонне поляки остановились на ночь под сожженным местечком Кёнигштадт, идущие в центре и на левом крыле немцы и австрийцы разбили лагерь у Санкт-Андре.

10 сентября имперские войска двинулись по дороге вдоль Дуная. В тот день при них находился и Собеский, опасавшийся, что идущие по более легкой дороге австрийцы выдвинуться вперед, чем навлекут на себя контратаку силами всей турецкой армии. Однако австрийские солдаты шли по разоренной дороге медленно, оставляя в тылу все тяжелые орудия. Немцы тоже бросили свою артиллерию у подножия Венского Леса. Вечером австрийцы достигли Клостернойбурга, а немцы – Кирлинга.

Значительно более трудная дорога досталась полякам. «Пошли мы во имя Господа нашего по непроходимым, как разуму людскому показалось из-за узости дорог, камней и густых лесов, горам», – писал генерал Контский. Поляки шли «через непреодолимые пропасти и леса, только зверям известные тропы, без обоза», вторил ему анонимный очевидец^{67}. Оказалось, что карты, которыми располагали поляки, были неточными и вообще фактически не отражали трудностей местности. Поэтому войско было разделено на небольшие колонны, каждой придан лесник, превосходно знавший всю местность и все проходы. Ущелья преодолевали с большим трудом, волоча за собой пушки. Когда лошади из-за усталости останавливались, в орудия впрягались пехотинцы, кто-то толкал колеса, кто-то делал подстилы, и так все вместе, шаг за шагом, продвигались вперед. Немного отставшее правое крыло польских войск всю ночь с 10-го на 11 сентября тянуло пушки и возы с боеприпасами, не имея ни минуты сна. Вдобавок почти сутки дул сильный встречный ветер, еще больше затрудняя движение вперед. Но зато все польские орудия, в отличие от австрийских и немецких, были доставлены на поле боя!

Сам Собеский все время находился впереди, командуя шедшими через горы войсками. «Начиная с пятницы (с 10 сентября) ничего не едим и не спим, и кони наши также», – писал он королеве. Действительно, он был так занят, что от завтрака в пятницу до обеда в субботу не мог поесть – не было времени. Но, несмотря на то, что в Венском Лесу не было обещанного австрийцами провианта для людей и корма для лошадей, настроение в войсках было хорошее.

Вечером 10 сентября левая польская колонна подошла к населенному пункту Кирхбах, едва проделав в этот день по прямой линии 3,5 километра. Конница заночевала на ближайшем холме, а отставшая пехота продолжала идти и тянула пушки. Так как обозы оставили у Дуная, вместо горячей еды солдатам выдали только сухари. Пробивавшиеся через горы и леса отряды авангарда несколько раз наталкивались по дороге на мелкие группки татар, которые быстро уходили, не делая попыток помешать их продвижению.

Прибыв к австрийцам в Клостернойбург, Ян III провел рекогносцировку. Поняв, какое значение могли иметь в сражении с турками горы Каленберг и Леопольдсберг, возвышающиеся над равниной перед городом, он отдал приказ как можно быстрее занять их, пока это не сделали турки. Каленберг заняла лейб-гусарская хоругвь короля и несколько батальонов австрийской пехоты, а Леопольдсберг – саксонские войска.

Заняв обе горы, левый фланг армии союзников имел теперь хорошие позиции с мощно укрепленным Клостернойбургом в тылу. Перед войсками уже не было каких-либо значительных преград; отсюда можно было начинать атаку на находившихся на равнине турок. 10 сентября произошли первые столкновения австрийцев с татарами, попытавшихся задержать авангардный отряд генерала Мерца.

11 сентября вся имперская армия вместе с приданными ей польскими подразделениями подошла к линии гор Каленберг—Леопольдсберг и, хорошо закрепившись здесь, выдвинула вперед отряды пехоты, которые заняли южные склоны этих гор, вытеснив оттуда после мелких стычек небольшие турецкие группы прикрытия. Таким образом, имперские войска заняли выгодные исходные позиции для атаки на главные силы неприятеля. На склоны гор подтянули несколько польских орудий, переданных австрийцам, так как большую часть собственной артиллерии те оставили по дороге. Чтобы подготовиться к планируемой на завтрашний день атаке, герцог Лотарингский приказал расширить проходы в ущельях и выровнять территорию. В это же время войска немецких княжеств вышли на горный массив Фогельзанг и тоже расположились на удобных для атаки позициях. Все ожидали подхода поляков, которым и в этот день досталась самая труднопроходимая дорога. Отряды конницы вышли вначале в долину речки Вейдлинг, протекающей за массивами Каленберга и Фогельзанга, после чего двинулись на гору Германскогель. Пехота с орудиями осталась позади и с трудом продвигалась по узким и размокшим после последних дождей дорогам, а вечером блуждала в потемках по топям и непроходимым местам. Только пехоте польского левого крыла удалось не отстать от конницы. Отряд запорожских казаков, которым командовал Менжинский, в течение дня неожиданно вышел на равнину и столкнулся там с татарами, отбив у них несколько голов скота.

Вечером 11 сентября Собеский встал на вершине Каленберга. Его глазам открылся лес турецких шатров. Далеко на горизонте виднелись шпили венских костелов. Издалека доносился гул пушек, видны были огни выстрелов и зарево пожаров. Кара-Мустафа до последней минуты осаждал Вену, рассчитывая, что успеет взять город до прихода помощи осажденным. Он даже был близок к успеху, так как город держался из последних сил, а позиции янычар находились почти на расстоянии мушкетного выстрела от дворца императора, расположенного в самом центре столицы.

«Тот полководец, который, несмотря на приближение наших войск, не собрал свою армию, не окопался и стоит лагерем так, как если бы мы были от него за 100 миль, осужден на гибель»^{68}, – заключил король после рекогносцировки, дав критическую оценку противнику.

И действительно, Кара-Мустафа не только не сделал соответствующих приготовлений к битве, но даже не разместил войска на возвышенностях Венского Леса, окружающих прилегающую к городу долину, облегчив тем самым союзникам занятие удобных для атаки позиций. Ибрагим-паша вообще не предпринял ничего, чтобы помешать союзникам занять горный массив Каленберг. Осматривая подступы к городу, Собеский заметил, что между горным массивом Германскогель и лежащим южнее его Драймаркштайном идет дорога из Вены, по которой турки относительно легко могли бы выйти в тылы сосредоточенных у речки Вейдлинг отрядов пехоты и артиллерии, а также конницы, стоявшей на Германскогеле. Поэтому он приказал разместить в проходе между обоими массивами всех польских драгун и поставить заграждения, чтобы не дать возможности неприятельской коннице атаковать в этом месте. Однако вид горных склонов, нисходящих к Вене, серьезно его огорчил.

«Большой с нами произошел обман, – писал он в ту ночь Марысеньке. – Как нам все рассказывали, даже генералы (австрийские. – Л.П.), что как только выйдем на ту гору Калемберг, там уже будет хорошо, что только виноградниками нам будет к Вене спуск. Когда же мы тут встали, впереди видим как на ладони лагерь турецкий очень большой, город Вена за несколько миль дальше. Но от нас туда идет не поле, а леса и des presi pices, et une drandissime montagne du cote droit, о чем нам никогда не говорили, et cinq ou six ravines (т.е. пропасти и высокие горы по правой стороне… и пять или шесть ущелий), поэтому едва ли мы и в два дня придем к самой акции, ибо должны изменить сейчас и строй и манеру войны, начать с ними a la maniere этих великих Маурисиев, Спинол[49]49
  Великих полководцев. – Прим. перев.


[Закрыть] и других, которые шли a la secura, gagnant peu a le terrain (под прикрытием, медленно двигаясь вперед)». В целом, наступление с гор не обещало быть легким.

Оказалось, что местность снижалась террасами и переходила в равнину непосредственно перед турецким лагерем, а каждый виноградник на пути будущего наступления союзников обнесен был невысокой стенкой из кирпича и камня, создававшей прекрасную защиту для неприятельской пехоты. Собеский понял, что атака с гор будет возможна лишь после овладения пехотой всеми холмами, прикрывающими доступ к лагерю противника. Однако он пребывал в хорошем настроении и рассчитывал на решительную победу. В тот же день созвал военный совет в сожженном монастыре на горе Каленберг, где отдал последние распоряжения перед сражением. Поздним вечером вместе с королевичем Якубом лег он спать в своем шатре, но долго не мог уснуть. Впрочем, в ту ночь не спала большая часть польских воинов, особенно пехота правого крыла, которая, измученная изнурительным маршем с орудиями, остановилась у подножия Каленберга. «Вдобавок к несчастьям мы попали с пушкой в одно тесное сгоревшее местечко под самой горой, так что задом, всю ночь петляя, нужно было тянуть пушку и возы с порохом между подвалами, полными вина, из которых выгонять натруженных солдат трудность была немалая»^{69}.

В 22.00 с башни кафедрального собора Св. Стефана в Вене (высотой 137 метров) австрийцы пустили несколько ракет, давая таким образом знак, что уже знают о приближении помощи. Их сразу же увидело все войско, раздались крики радости. Силахдар-Мехмед-ага написал, что в осажденных как бы влилась новая жизнь. «До самого вечера, а потом от вечера и до утра (гяуры), те и другие, в знак радости так палили из пушек и мушкетов и выстрелили ракет столько, что не описать. И пусть их Аллах побьет! Пусть их Аллах покарает!»^{70}, – закончил он со злостью. Моральный дух турок был поколеблен. В лагере союзников было известно об упадке духа осаждавших Вену турок. Рассказывали, что янычары обвиняли Кара-Мустафу в изнеженности, алчности, трусости и шептали между собой: «Приходите, неверные, убежим уже при виде шляпы (вашей)»^{71}.

В течение всего времени осады польский монарх поддерживал связь с осажденным городом через курьеров, с риском для жизни пробиравшихся через турецкие войска. Особые заслуги в этом имели два поляка, Франтишек Кульчицкий и его слуга Ежи Михалович, хорошо знавшие язык и обычаи турецкие. Переодевшись турками, они пробрались в Вену и известили коменданта столицы о приближающейся помощи. Во время их третьего прихода турки, вероятно, разоблачили и убили Михаловича, потому что после битвы среди награжденных его не оказалось. Кульчицкий же пережил войну и позже прославился, открыв в Вене первое кафе.

Лишь поздней ночью утих шум в лагере союзников, и только издалека доносился грохот турецких пушек, обстреливавших город. Приближался решающий момент как для Австрии, так и для всей Центральной и Восточной Европы.