Текст книги "Эварист Галуа (Избранник богов)"
Автор книги: Леопольд Инфельд
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
«Эварист Галуа, неистовый республиканец, убит на дуэли с другом-республиканцем». Мосье Жиске непременно напишет в своих мемуарах что-нибудь в этом духе. Вам, конечно, нет дела до мосье Жиске. Вам важно только получить свои сто франков. Получите, не беспокойтесь. Но артистом вам не бывать. У вас душа лавочника. Вам неведомо удовлетворение от хорошо сделанной работы».
Они пошли к дороге.
Эварист пришел в себя. Свирепая, почти невыносимая боль нахлынула вместе с сознанием, где он и что его сюда привело.
Он приподнял голову с влажной земли.
– Антуан! Антуан!
В ответ – только веселое птичье щебетание да шорох листьев. Испугавшись, что этот шум заглушит его, он позвал громче:
– Антуан!
Никто не отозвался. С новой волной боли пришла внезапная догадка: он предан. Все произошло совсем иначе, чем он представлял себе. Догадка была туманной, как первое знакомство с запутанной математической задачей, решение которой трудно предвидеть. Он не мог и представить себе решения: поле зрения застилала темная, непроницаемая, тяжелая завеса боли.
Он заплакал – горько, отчаянно. Он плакал, потому что не мог стерпеть боли и одиночества, потому что ему было стыдно за людей, способных поступить, как Антуан и его друг. Он плакал от жалости к себе, оттого, что в последние мгновения жизни мир показал ему свою прогнившую сердцевину.
От слез боль усилилась; он зарыдал еще горше. Сознание затуманилось. Сквозь рыдания и стоны он услышал неторопливый, тяжелый топот копыт. Земля, на которой он лежал, несла этот звук все отчетливей и громче, не давая угаснуть меркнущей искре сознания. Он ждал. Звук сделался четким, приблизился, стал чуть стихать. Он поднял пистолет, все еще заряженный с тех пор, как был вложен в руку, и выстрелил в воздух. Топот копыт замолк. Стараясь кричать как можно громче, Эварист позвал: «На помощь!»
Услышав приближающиеся шаги, он опять закричал: «На помощь!»
С последним проблеском, сознания он увидел, как над ним склонилось корявое лицо крестьянина. Он улыбнулся, цепляясь за ускользающую во тьму мысль: «Мир не показал мне в последние мгновения жизни свою черную изнанку».
В полдень Эварист очнулся в госпитале Кошен. Кровать стояла в углу длинной, узкой палаты. Еще две подвижные стены были составлены ширмой, отделявшей его кровать от других больных, а их было много.
У изголовья стояла сестра.
– Это госпиталь Кошен. Вы в хороших руках. Я сейчас пойду за врачом.
Он улыбнулся ей. Громкий стук крови в ушах и темные пятна перед глазами мешали ему говорить.
Подошел мужчина в очках с лысым яйцевидным черепом.
– Я Поль Сильвестр, здешний врач.
Он взял Галуа за руку и нащупал пульс.
– Как я сюда попал?
«Зачем спросил? Это неважно. Я почти не слышу себя. Слова исчезают во тьме».
– Вас доставил один крестьянин, простой человек. Он очень беспокоился о вас.
Галуа улыбнулся про себя. «Этот врач сам простой человек. Он умеет говорить, находит подходящие слова. Стало посветлее. Нужно сказать ему что-нибудь приятное. Пусть видит, что я оценил его».
Язык поворачивался с трудом.
– Я республиканец.
Он старался разглядеть лицо врача. Выражает ли оно сочувствие? Но четко рассмотреть не удавалось: что-то плясало перед глазами.
– Отвечайте, но только если вы в силах. Если это вам не будет стоить слишком большого труда.
Эварист еще раз качнул головой.
– Как вас зовут?
Несколько мгновений спустя последовал ответ. Доктор записал.
– Дрались на дуэли?
Эварист кивнул.
– Хотели бы повидать священника?
Эварист медленно покачал головой.
– У нас молодой священник, очень чуткий человек. Сочувствует республиканцам. Может быть, хотите?
Эварист еще раз качнул головой.
– Хотите ли увидеться с кем-нибудь?
Эварист кивнул.
– Сегодня вы чувствуете себя неважно. – Врач помолчал. – После того, что вы перенесли, это естественно. Завтра будет лучше.
Эварист улыбнулся. Ему хотелось показать доктору, что он все понимает.
Врач, казалось, был в затруднении.
– Если хотите увидеть кого-нибудь из друзей или родных, – с расстановкой произнес он, – скажите. Я пошлю за этим человеком. Но только кто-нибудь один, и очень ненадолго. Вы знаете, кто вам нужен?
– Да.
– Имя и адрес.
– Альфред. Брат. Бур-ля-Рен.
– Альфред Галуа. Бур-ля-Рен, – записал врач. – Не беспокойтесь, я сделаю все, что в моих силах. Сейчас же отправлю письмо со специальным посыльным. Постарайтесь не волноваться. В данный момент сделать ничего нельзя; лежите спокойно, и все. Сестра Терез последит, чтобы у вас было все, что нужно. Через несколько часов ваш брат будет здесь.
Эварист улыбнулся врачу:
– Спасибо. – И, чтобы показать, как он благодарен, заставил себя добавить: – Большое спасибо.
Альфред и сестра Терез стояли у. кровати Эвариста. Сестра указала на стул:
– Доктор дает вам только пять минут. Волноваться нельзя ни вам, ни больному.
Альфред нервно вытер глаза платком. Эварист ясно улыбнулся брату. Лицо Альфреда было искажено страхом и болью. Вдруг напряженное выражение сгладилось, брызнули слезы.
– Кто это сделал, Эварист? – вырвалось у него. – Кто?
Очень медленно, останавливаясь на каждой фразе, а то и на каждом слове, Эварист еле слышно ответил:
– Много говорить не могу. Некогда. Королевская полиция. Я не стрелял. Все в тумане. Секунданты бросили меня. Путается все. Кто виноват? Кто прав? Не знаю. Темно… не понять. Tenebris involuta, тьма.
– Кто сделал? Скажи! Клянусь, я отомщу.
Эварист качнул головой.
– Нет, Альфред. Мстить не надо.
В голову пришли слова, которые он уже слышал очень давно. Вспомнился даже звук голоса, произносившего их. Он силился повторить их Альфреду такими, как слышал сам.
– Не питай ненависти к людям. Виноват политический строй. Не отдельные люди. Не мсти. Мести не надо, Альфред.
Я должен сказать тебе… Это важно. Рукописи по математике. В моей комнате, на столе. Письмо к Шевалье. И тебе. Обоим. Альфреду и Огюсту. Позаботьтесь о работах. Пусть их узнают. Это важно.
Он почувствовал облегчение и стал слушать, как отвечает Альфред.
– Клянусь, сделаю, – горячо сказал брат. – Сделаю все. Клянусь, они будут напечатаны, признаны. Клянусь, что если нужно, я посвящу этому всю жизнь.
Он снова, еще сильнее, залился слезами. Эварист поглядел на него с состраданием. Очень медленно, отрывая от себя каждое слово с нарастающей болью, сказал:
– Не плачь, Альфред. Мне нужно собрать все мужество, чтобы умереть в двадцать лет.
Чтобы унять рыдания, Альфред вцепился зубами в платок, засунул его себе в рот.
Вошел врач, погладил Альфреда по голове, взял за руку.
– Теперь нужно уйти.
Альфред не противился. Они вышли.
– Я его врач. Это я написал вам.
Теперь Альфред рыдал не сдерживаясь.
– Вы не знаете, что это за ужас. Мой брат – великий математик. Великий человек. Великий патриот. Вы должны его спасти, обязаны. Королевская полиция – вот кто его убил. Полиция короля. Он мне сказал. Он не стрелял. Сказал мне сам, с последним вздохом. Спасите. Мой брат – великий математик.
Не отвечая, доктор ласково погладил его по руке.
– Скажите, есть надежда? Хоть какая-нибудь? Должна ведь быть. Было бы слишком жестоко, слишком, если бы он… – У Альфреда не хватило мужества кончить. Он повторил: – Скажите мне, доктор, есть надежда?
Сколько раз слышал врач тот же вопрос – по-разному сказанный, но всегда тот же самый! И сколько раз отвечал на него, так же, как и сейчас:
– Пока есть жизнь, всегда остается надежда.
– Нет, скажите правду. Правду, доктор. Есть ли надежда?
– Мало, – прошептал врач.
Четверг, 31 мая 1832 года
В десять утра врач вошел в палату, пощупал пульс. Сестра Терез стояла по другую сторону кровати.
– Пульс очень слаб. Он умирает.
Эварист чувствовал, что с ним говорит, держит его руку тот, кто всегда любил его. Прикосновение руки наполняло его ощущением блаженного покоя. Чья это рука? Чей голос? Нежный, успокаивающий. В детстве казалось, что у ангелов такие голоса. Но чья же рука? И голос? Что за вопрос! Как он их сразу не узнал? Это так просто, так невероятно просто, так очевидно. Конечно, это отец. Как ясно доносится каждое слово!
– Сынок, дорогой, ты устал.
– Устал, отец. Очень. Но сейчас легче. От твоей руки. Держи мне руку, гладь по голове. Да. Так мне лучше. Я почти счастлив.
Врач осторожно опустил руку Эвариста.
– Он умер.
Сестра Терез перекрестилась и накрыла тело Эвариста Галуа простыней.
13 июня 1909 года
2 июня 1832 года друзья Галуа снесли гроб с его телом на ныне неизвестное общее кладбище. Три тысячи республиканцев слушали выступления, восхвалявшие доблести Галуа как республиканца. Семьдесят семь лег спустя гению Галуа отдали дань математики, члены академии, официальные лица Франции. За эти годы Франция прошла сквозь войны и революции, свергла монархию, Вторую Республику, Вторую Империю, пережила Парижскую коммуну и, наконец, построила и перестроила Третью Республику. За эти годы математические исследования Галуа печатались, обсуждались, преподавались. Труды Галуа оказали влияние на развитие современной математики. Время стерло много имен, некогда известных и могущественных. Но память о Галуа с годами лишь росла в истории математики. Там она и останется жить вечно.
13 июня 1909 года в Бур-ля-Рен состоялась торжественная церемония. Перед ветхим двухэтажным домом собрались мэр города, секретарь академии, чиновники, математики, дети, прохожие. Предстояло открыть мемориальную доску, где в простых словах говорилось, что в этом доме родился Эварист Галуа. С речью выступил профессор Нормальной школы Жюль Таннери. Из окон соседних домов выглядывали женщины, дети: все-таки довольно интересное зрелище. Профессор читал по бумажке, но выразительно, живо: публика слушала.
«Он родился в этом доме почти век тому назад. Отец его, Габриель Галуа, был одним из ваших предшественников, мосье мэр».
Профессор и мэр обменялись поклонами.
«В трудные времена мэр Галуа являл собой пример преданности либеральным идеям. Он пал жертвой интриг и клеветы. Жена его, урожденная Демант, достойная, умная женщина, носила имя, хорошо известное на факультете права».
Профессор говорил о юности Галуа, проведенной в Луи-ле-Гран, о все растущей страсти к математике.
«Была у него и другая страсть: тайная и неистовая любовь к республике – республике, быть может, более идеальной, чем его математика, и слишком далекой от действительности. Республике, для которой он был готов пожертвовать жизнью своей и – если нужно – других. Герои Виктора Гюго – не плод фантазии. Мариус и Анжольра – братья Эвариста Галуа».
И профессор Таннери рассказал о жизни Галуа. Он не упомянул, однако, что короткий жизненный путь Галуа определила не любовь к таинственной республике, а ненависть к тирании – тирании гнусной, как зловоние тюремной камеры, вероломной, как предательство купленной девицы, смертоносной, как меткая пуля.
Выступление Жюля Таннери подходило к концу. Оратор обратился к мэру Бур-ля-Рен:
«Ввиду положения, занимаемого мною в Нормальной школе, мне выпала честь сказать вам, мосье мэр, следующее: разрешите поблагодарить вас за предоставленную мне возможность должным образом почтить гений Галуа от имени школы, в которую он поступил с сожалением, где остался непонятым, откуда его исключили и для которой он стал ныне одним из самых блистательных украшений».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Большая доля правды и малая вымысла переплелись в том, что здесь написано. Теперь мне хотелось бы установить, где кончается правда и начинается вымысел. Задача нелегкая; подчас я и сам этого не знаю. Легче было бы сказать, что является вымыслом, чем определить границы правды.
В официальной регистрационной записи есть свидетельство о рождении Эвариста Галуа. Таким образом, мы не ошибемся, если скажем, что Эварист Галуа был рожден на свет. Если встречаешь письма, подписанные Эваристом Галуа, если видишь тот же почерк, больше того – внутреннюю последовательность в стиле и содержании, можно спокойно предположить, что они написаны Эваристом Галуа. Если в школьных отчетах или полицейских архивах находишь документы, относящиеся к пребыванию Галуа в школе или тюрьме, мало причин сомневаться, что это подлинные бумаги. Значит, можно спокойно доверять немногим известным документам, касающимся жизни Галуа. Однако все документы, все письма, написанные в то время, когда жил Галуа, и относящиеся к его судьбе, дают лишь отрывочные сведения, рисуют неполную картину. Ее приходится завершать, прибегая к помощи менее надежных источников и воображения. Там, где я пользовался источниками, повествование мое в такой же степени правдиво и достоверно, как источники, на которых оно основано. Там, где был вынужден, исходя из известных фактов, делать собственные заключения, я старался поступать как мог осторожно и честно. В самом главном вопросе – о смерти Галуа – мое толкование и выводы существенно отличаются от точки зрения наиболее известного биографа Галуа, Дюпюи. Ниже я буду вынужден остановиться на этом подробнее. Правда внутренне логична. И в конечном счете там, где документальных сведений не хватает и где возместить их нужно догадкой и воображением, единственным мерилом правдивости и остается эта внутренняя логика.
Наиболее важным источником является исследование Дюпюи – труд на семидесяти страницах. Им пользуются, на него ссылаются все, кто когда-либо писал о Галуа. Это ученый труд, солидно обоснованный, построенный на изучении источников. Написан он тепло, сочувственно. Дюпюи и не думал прибегать в своем кратком исследовании к вымыслу. Но и ему пришлось делать заключения, принимать или опровергать письменные свидетельства некоторых родственников Галуа. Не ограничиваясь имевшимися в его распоряжении документальными источниками, он был вынужден придумывать, приводить собственные догадки, связывать события дополнительными звеньями.
Это неудивительно. Самая сухая и ученая биография должна давать толкование. Иначе это просто инвентарь документов. Биографу приходится иметь дело с суждениями и взглядами современников, с противоречивыми утверждениями, с оценками либо чересчур лестными, либо слишком суровыми, с предубеждением и предрасположением. Никто не в силах описать факты, не выразив своего отношения к ним. Де ла Одд считает толпу кровожадной и дикой, Луи Блан – мужественной и благородной; в толкованиях и теориях отражены наши социальные позиции. Революционный дух Галуа одному биографу покажется прискорбным заблуждением, другого приведет в восторг.
Субъективная, личная позиция должна выступать тем более отчетливо, когда источников мало, как в данном случае. У тех, кто умер в зените славы, нашелся свой Босуэлл. А если и нет, их жизнь оставила заметные следы. У многих были жены, любовницы, дети, друзья, враги, и каждый ревниво хранил письма, клочки бумаги и воспоминания, имеющие отношение к великим людям. Но и в этих случаях нелегко установить правду.
Приведу пример: тех, кто изучал жизнь Виктора Гюго и писал о ней, можно разделить на две группы. Одни считают, что у жены Гюго была любовная связь, другие утверждают, что не было.
Если так трудно установить истину о том, кто, дожив до старости, умер знаменитым писателем менее ста лет тому назад, что же сказать о Галуа, который умер молодым в полной безвестности? Биографии обычно по-настоящему только начинаются в том возрасте, когда умер Галуа.
В течение жизни он как математик был неизвестен. Его знали только как страстного республиканца. Однако республиканцу приходилось скрываться, работать тайно. Он, несомненно, делал все, чтобы не оставить следов своей революционной деятельности.
Найденные и сохранившиеся бумаги Галуа посвящены математике. Все, что мы знаем о его революционной деятельности, основывается на данных парижских газет, в особенности «Газетт де Трибюно», и воспоминаниях современников (Распая, Жиске, Дюма). Не лишено вероятности, что какие-то документы, относящиеся к его политической деятельности, существовали, но были уничтожены либо членами семьи, либо даже Огюстом Шевалье.
В самом деле, в своей «Некрологии» Шевалье приводит стихотворение, найденное, по его словам, в записках Галуа.
Тщетно искал я это стихотворение в бумагах Галуа.
Ниже я намерен вкратце остановиться на каждой главе, указав, какими воспользовался источниками и что в моем повествовании вымысел. Но, разумеется, даже и часть повествования (значительно большая), основанная на источниках или документах, содержит элемент драматизации, что почти всегда означает долю вымысла.
I. Короли и математики
Общая канва главы базируется на исторических материалах.
II. Бунт в Луи-ле-Гран
Существо главы представляет собой историю бунта в Луи-ле-Гран; имена, события, даты ее в точности соответствуют тем, что приведены в двухтомнике Дюпон-Феррье – научной книге, оснащенной множеством документов. Вымыслом являются лишь подробности, роль, сыгранная во время бунта Эваристом Галуа, и фигура Лавуайе.
III. «Я – действительно математик»
Приведенное здесь описание учебного процесса основано на документах, собранных и опубликованных Дюпюи. Все замечания преподавателей Галуа, приведенные в этой и последующих главах, – подлинники. Первое соприкосновение Эвариста с математикой; впечатление от книги Лежандра; быстрота, с которой Галуа прочел ее; уверенность, что он решил уравнение пятой степени; начало научной работы – все это соответствует тому, что сказано Огюстом Шевалье и напечатано в «Иллюстрированном журнале».
Выбросил Коши работу Галуа или потерял? Представляется невероятным, чтобы он мог потерять и ее и работу Абеля.
Галуа не выдержал вступительного экзамена в Политехническую школу. Однако приведенное здесь письмо, где Галуа сообщает об этом событии отцу, – вымысел.
IV. Гонения
Причины самоубийства Галуа-отца и беспорядки на похоронах описаны Дюпюи, узнавшим об этом от членов семьи Галуа. Мое описание не противоречит Дюпюи. Письмо отца Галуа вскрывает истинную причину самоубийства; само письмо – вымысел.
Сведения, послужившие основой для сцены на экзамене, взяты у Бертрана. Запустил ли Галуа губкой в голову экзаменатора? По преданию, да. Бертран с преданием не согласен. Я остался верным преданию; оно, по-моему, не противоречит истории жизни Галуа, его характеру.
Спор между Галуа и мосье Ришаром – вымысел. Но он объясняет внезапный переход мосье Ришара от восторженных отзывов к сдержанным. Быть может, он также объясняет, почему мосье Ришар, по всей видимости, не сыграл никакой роли в жизни Галуа по окончании Луи-ле-Гран.
V. Год революции
История с исключением Галуа из Нормальной школы соответствует действительности. Приведенные здесь и ниже документы – подлинники. Политические и исторические факты взяты из источников, самый важный из которых – книга Луи Блана. Все события, описанные здесь, – историческая правда. Роль Галуа, как и сцена в школе верховой езды, – вымысел. В школе действительно происходили еженедельные собрания Общества друзей народа. Они прекратились после 25 сентября 1831 года, когда национальная гвардия закрыла собрание.
В основу сцены, где Галуа находит доказательство теоремы Штурма, легли сведения, приведенные в очерке Бертрана.
VI. «За здоровье Луи-Филиппа»
До сцены на банкете исторические события снова базируются на источниках, а роль Галуа в них отчасти вымышлена. (Известно, например, что 21 декабря 1830 года он находился в Лувре.) Введение к работе Галуа «Об условиях разрешимости уравнений в радикалах» – подлинник, как и письмо в академию, где он настаивает, чтобы референты сообщили, потеряна рукопись или ее собираются опубликовать. Письмо приводится Бертраном. Лекция, прочитанная в книжной лавке Кейо, – подлинник. Она основывается на одной из посмертных записей Галуа.
На исторической арене Галуа появляется во время банкета в «Ванданж де Бургонь». Банкет и судебный процесс описаны в «Воспоминаниях» Дюма в «Газетт де Трибюно» и в «Газетт де Франс». Описание процесса почти полностью взято из этих источников.
Сцена между Жиске и Лавуайе, разумеется, вымышлена. Об ее отношении к судьбе Галуа будет сказано ниже.
VII. Сент-Пелажи
Основным источником для этой главы, для описания арестного дома и Сент-Пелажи послужил двухтомник писем Распая. Письма, приведенные в этой главе, достоверны. Однако при переводе они сильно сокращены. Их подлинный стиль так романтичен, что в дословном переводе некоторые выражения в наше время прозвучали бы нелепо.
Отзыв Пуассона о работе Галуа – подлинник (приведен у Бертрана). Подлинным является и публикуемое здесь впервые введение к двум работам Галуа, взятое из посмертных записок. Выдержка из «Газетт де Трибюно» с отчетом о втором судебном процессе – также подлинник.
VIII. Возвращенная свобода
На этой главе следует остановиться гораздо подробнее, чем на других. В ней содержатся новые догадки, которые я хочу обосновать.
Начнем с перечисления фактов, послуживших основанием для моих выводов:
1. В камеру Галуа влетела пуля. Этот факт, подробно описанный Распаем, сомнению не подлежит. В одном письме Распай также утверждает, что все заключенные знали, что пуля не случайна, и были возмущены, когда Галуа бросили в карцер.
2. В том же письме говорится, что с Галуа в тюрьме обращались особенно плохо: его запугивали, притесняли.
3. Из тюремных записей о Галуа явствует, что 16 марта 1832 года его перевели в лечебницу.
4. 25 мая Галуа написал Огюсту Шевалье полное отчаяния письмо, содержавшее ясные намеки на неудачную любовную историю. Это письмо (оно приводится в VIII главе) было напечатано Огюстом Шевалье в его «Некрологии».
5. 29 мая Галуа написал письмо двум друзьям – республиканцам, письмо всем республиканцам и свое научное завещание. Как первое, так и второе были напечатаны Шевалье в «Некрологии». Письмо друзьям-республиканцам озаглавлено так: «Письмо к Н.Л. и В.Д.».
Можно, мне кажется, отгадать, кому было написано письмо. На одной странице рукописи, отвергнутой Пуассоном, той самой, на которой Галуа накануне дуэли второпях написал знаменитое «У меня нет времени», находим четыре имени: V. Delaunay (В. Делонэ), N. Lebon (Н. Лебон), F. Gervais (Ф. Жерве), A. Chevalier (О. Шевалье).
Не нужно обладать чрезмерной проницательностью, чтобы заключить, что это имена людей, которым Галуа собирался писать в ту роковую ночь. Имена Н. Лебон и В. Делонэ соответствуют инициалам Н.Л. и В.Д. Разумно предположить, что Ф. Жерве был тем, кому Галуа написал письмо, адресованное всем республиканцам. И действительно, имена Делонэ и Лебона я нашел в «Газетт де Трибюно», где говорится, что это члены Общества друзей народа, принимавшие участие в республиканских судебных процессах. Ф. Жерве упоминается в «Большом универсальном словаре XIX века» Ларусса как видный республиканец, медик, на семь лет старше Галуа.
(У меня Галуа пишет письмо Дюшатле и Лебону. Это сделано для того, чтобы не вводить новых персонажей, о которых нам очень мало известно.)
6. Эварист был убит на дуэли Пеше д'Эрбинвилем.
Дюма в своих «Мемуарах» упоминает однажды, что Эвариста Галуа убил «этот очаровательный молодой человек» Пеше д’Эрбинвиль. Других сведений на этот счет нет, как нет и фактов, служащих опровержением. Нет оснований полагать, что Пеше д’Эрбинвиль был полицейским шпионом. Дюма – не слишком надежный источник, но все же приходится считаться с его показаниями; они – всё, чем мы располагаем.
7. После дуэли Галуа нашли на дороге одного, без секундантов. Это следует как из газетных заметок, так и статьи в «Иллюстрированном журнале».
8. Младший брат Эвариста, Альфред Галуа, которому в то время было восемнадцать лет, видел Эвариста в больнице перед смертью. Альфред всю жизнь утверждал, что Эварист Галуа был убит королевской полицией. Этот факт, приведенный у Дюпюи, кажется надежным. Альфред дожил до того времени, когда брат его стал знаменитым. Пытаясь привлечь внимание к работам Галуа, он, вероятно, встречался со многими математиками, и его мнение о причине смерти брата, очевидно, приобрело широкую известность.
Это все, что мы знаем. Любое истолкование смерти Галуа должно придерживаться этих фактов. Это жесткое ограничение. Вспомним: из письма Галуа накануне дуэли явствует, что его обязали честным словом держать всю историю в секрете. Он знал, что умрет, но не подозревал полицейской провокации. Причину своей смерти он видел в отвратительной любовной интриге.
Нелегко построить теорию, соответствующую всем этим фактам. Я не претендую на то, что мой вариант – единственно возможный. Но хочется сказать, что я пришел к нему после трехлетнего знакомства с моей задачей. За этот период я пытался создать простую, но психологически убедительную картину, обнимающую все известные факты.
Я знаю, что подробности выдуманы и намеренно расплывчаты. Но, мне кажется, есть достаточно косвенных доказательств, из которых следует, что судьбу Галуа решило вмешательство тайной полиции. Не верится, что можно объяснить все известные факты, если не предположить, что Галуа был убит намеренно. Из источников, относящихся к этому периоду, нам известно, что полиция широко пользовалась услугами шпионов и провокаторов. Не естественно ли, что она пустила в ход свою гигантскую машину, чтобы убрать опасного в ее глазах и способного на крайние поступки горячего бунтаря, угрожавшего жизни короля и оправданного присяжными? Можно ли уклониться от очевидного вывода, что ответственность за раннюю гибель одного из величайших ученых, какого когда-либо знал мир, ложится на политический режим Луи-Филиппа?
Есть и другие доводы, подтверждающие мою теорию.
Во-первых, мы знаем, что префект полиции Жиске был прекрасно осведомлен обо всем, что касалось смерти Галуа. Полиция боялась беспорядков. Она помешала собранию, которому, как предполагают, предстояло организовать демонстрацию на похоронах Галуа. Каким образом могла полиция узнать об этом, если не из донесений полицейских шпионов? Откуда знал мосье Жиске, что Галуа, как он пишет в своих «Мемуарах», был убит одним из своих друзей?
Во-вторых, не я первый заявил в печати, что Галуа был убит преднамеренно. Известно, что после революции 1848 года и в период временного правительства были разоблачены многие полицейские шпионы, раскрыты старые заговоры. Поэтому характерно, что коротенькая заметка, напечатанная об Эваристе Галуа в «Новой летописи математики за 1849 год», начинается фразой:
«Убийство Галуа произошло 31 мая 1832 года на так называемой «дуэли чести».
Этим исчерпываются мои косвенные доказательства. Не исключена возможность, что какие-либо новые свидетельства прольют более яркий свет на обстоятельства смерти Галуа. Впрочем, это представляется крайне сомнительным.
Постараемся дать ответ на вопрос: «Что произошло после смерти Галуа?»
Пожалуй, источники, дающие ответ на этот вопрос, интереснее самого ответа. Их два. Во-первых, свидетельство префекта полиции времен Казимира Перье, мосье Жиске – одного из тех, кого сильнее, чем кого-либо другого, ненавидели республиканцы. Оно приводится в его «Мемуарах», напечатанных в 1840 году, когда никто еще не считал Галуа знаменитым математиком. Во-вторых, свидетельство, которое приводит де ла Одд в книге, посвященной истории французских секретных обществ того времени. Автор – темная личность. Пока революция 1848 года не обличила его как полицейского шпиона, он делал вид, что принадлежит к республиканцам. Оба источника тождественны по содержанию.
Если верить им, в июне 1832 года готовилась революция. Республиканцы только ждали подходящего момента начать ее. Решили, что удачный момент настал, когда умер Галуа. Было намечено использовать его похороны как повод взяться за оружие.
Мосье Жиске начинает свое повествование следующими примечательными словами:
«Мосье Галуа, неистовый республиканец, был убит на дуэли одним своим другом».
Не намек ли это на то, что республиканцы решились пожертвовать одним из своих и сделать труп орудием, которое могло бы воспламенить народ? У полиции в этой истории, как и во всех других, руки оставались чистехоньки, сообщают нам господа Жиске и де ла Одд. От них же мы узнаем, что полиция была прекрасно подготовлена, чтобы не допустить революционного взрыва. Собрание, которому предстояло организовать демонстрацию на похоронах Галуа, должно было состояться 1 июня в квартире мосье Денюана на улице Сент-Андрэ-дез-Ар. Полиция опечатала помещение. Республиканцы сорвали печати и открыли собрание, после чего полиция совершила облаву на квартиру и арестовала тридцать человек.
Однако 2 июня от всяких планов вооруженной демонстрации на похоронах Галуа отказались. Об этом мы опять-таки узнаем от Жиске и де ла Одда. Почему же? В этот день умер генерал Ламарк – герой, которого Наполеон на ложе смерти назвал маршалом Франции. Это был куда более подходящий случай поднять восстание. Итак, народ всколыхнула смерть Ламарка, а не Галуа. В самом деле, через три дня, когда хоронили генерала Ламарка, Париж был охвачен восстанием, и люди на баррикадах дрались и умирали за свободу.
Но среди тех, кто пал на баррикаде Сен-Мери, чьи подвиги были позднее описаны в бессмертных произведениях Виктора Гюго, Галуа уже не было. Без него прошли великие дни 1832 года, когда он мог отдать свою жизнь за народ.
Ежедневные газеты, полные сообщений о смерти генерала Ламарка, лишь вкратце упоминают о «погребении артиллериста парижской национальной гвардии, члена Общества друзей народа, мосье Эвариста Галуа», состоявшемся в субботу, 2 июня.
На похоронах собралось более двух тысяч республиканцев, в их числе – делегации от разных школ. Гроб мирно принесли к могиле. От имени Общества друзей народа выступили с надгробными речами Планьоль и Шарль Пинель. Тело Галуа было предано земле на общем кладбище. Ныне от могилы его не осталось никаких следов.
Какая судьба постигла научные труды и рукописи Галуа?
Рукописи от семьи Галуа получил Шевалье. Письмо, написанное Галуа другу в ночь накануне дуэли, было опубликовано в 1832 году в «Энциклопедическом обозрении». Нет свидетельства, что кто-либо в то время прочел и понял научное завещание Галуа. Мы не знаем, как Шевалье и Альфред Галуа добились того, что работы Эвариста были напечатаны. Одним из следов, оставшихся от их усилий, является копия письма, написанного Альфредом к Якоби. Другим – старательно переписанные Огюстом работы Галуа. Неизвестно, как эти рукописи попали в руки Лиувилля. Можно сказать лишь одно: с именем знаменитого математика навсегда будет связана та заслуга, что он добросовестно и серьезно попытался разобраться в работах Галуа и самую важную из них напечатал в «Журнале чистой и прикладной математики». Приводим выдержки из предисловия Лиувилля:
