Текст книги "Собкор КГБ. Записки разведчика и журналиста"

Автор книги: Леонид Колосов

Когда я решил очистить нашу весьма запутанную историю разведки от «красной Мата Хари», то обратился к своим бывшим коллегам за помощью. Мне не отказали. Однако оказалось, что личного дела Муры в архиве Службы внешней разведки нет. Но имеется оперативная справка и ряд документов, где Закревс-кая проходит в качестве одного из персонажей. Я привожу эти документы впервые, не исправляя ни стиля, ни манеры написания. Итак, документ первый.

«ОПЕРАТИВНАЯ СПРАВКА

По делу проходит Будберг, она же Закревская, она же Бенкендорф, она же Унгер-Штернберг, Мария Игнатьевна, 1892 года рождения, уроженка гор. Полтавы, дочь крупного помещика, английская подданная, проживающая (по данным за 1951 год) в Германии по адресу: Фюрстен, Фельдбрюкк (Верхняя Бавария), Айшертрассе, 7 (американская зона).

В 1910 году Будберг вышла замуж за Бенкендорфа-племянника, придворного Николая И. С мужем часто бывала за границей, одно время работала в русском посольстве в Берлине. В Петербурге дружила с дочерью Бьюкенена (быв. английский посол в России) и известным английским разведчиком Локкартом, являвшимся ее любовником. После революции Будберг из Петербурга переехала к Локкарту, вместе с которым была арестована, но вскоре освобождена.

В 1919 году по рекомендации Чуковского поступила работать в качестве секретаря издательства «Всемирной литературы» к А.М. Горькому. Через некоторое время была вновь арестована, но вскоре также освобождена. Весной 1920 г. при попытке выехать за границу через Кронштадт была задержана и в течение двух месяцев находилась под стражей.

Осенью 1920 года получила разрешение на выезд в Эстонию, где вышла замуж за барона Будберг. Находясь за границей, снова связалась с Локкартом, который якобы предлагал ей выйти за него замуж. Была близка в 1927 году с итальянцем Руффино, в 1935 году – с писателем Гербертом Уэллсом.

До ареста врага народа Ягоды и Крючкова (секретаря А.М. Горького) Будберг, находясь за границей, вела с ними переписку и через Ягоду часто получала визы на въезд в СССР и выезд за границу.

В январе 1952 года Уполномоченный МГБ в Германии сообщил, что баронесса Будберг-Бенкендорф Мария до начала 1945 г. проживала в Берлине у графини фон Шуленбург, а впоследствии вышла замуж за барона Унгер-Штернберг, имеет его фамилию и проживает по указанному выше адресу в Верхней Баварии.

Данных о проведении Будберг антисоветской работы не имеется.

6 декабря 1954 года»

Такого же мнения придерживалась и германская секретная служба, которая весьма живо интересовалась Мурой, о чем свидетельствует нижеприводимый архивный документ, попавший в распоряжение разведки в числе многих прочих после разгрома фашистской Германии:

О МАРИИ БЕНКЕНДОРФ И БАРОНЕ Н. БУДБЕРГ

Из эстонских кругов сообщают:

во время германской оккупации в Ревеле обратила

на себя внимание своим подозрительным поведением некая женщина. Оказалось, что это была жена убитого впоследствии г-на Ганса фон Бенкендорфа, урожденная Закревская. Она долгие годы жила в разлуке со своим мужем и пользовалась репутацией очень умной, но не разбирающейся в средствах особы. Упомянутая долго жила в России и утверждает, что тяжело пострадала от большевиков. Правые русские круги единогласно заявляют, что она работала в ЦК и теперь еще находится на службе у Совпра. Она не принята ни в одну из русских организаций, к которой принадлежит цвет русского общества. Правые русские круги предупредили даже эстонский дворянский клуб о том, что М.И. Бенк. – большевистский агент. После своего возвращения из Эстонии она хлопотала о получении въездной визы в Германию, однако безрезультатно, так как имелись достаточные сведения о ее деятельности во время германской оккупации. Теперь она замужем за бар. Николаем Будбергом, не пользующимся хорошей репутацией, ибо считается шибером. В Эстонии считают, что она согласилась на этот брак только потому, что намерена продолжать свою шпионскую работу под другой фамилией; в настоящее время проживает со своим мужем в Варшаве. Можно предполагать, что она поддерживает также отношения с англичанами. После развода со своим первым мужем она будто бы жила вместе с каким-то англичанином и проявляла чрезвычайные симпатии ко всему английскому».

Поскольку Муре все же удалось оказаться в Берлине, германская служба опять забеспокоилась. Вот что писалось в двух документах на этот счет:

«Государственный комиссар по охране общественного порядка Берлин, НВ 40, 20. У.24 В Полицейпрезидиум, Отдел 1А, Берлин

ОБ ЭСТОНСКОЙ ПОДДАННОЙ СУПРУГЕ НИКОЛАЯ БУДБЕРГА, БЫВШЕЙ ФОН БЕНКЕНДОРФ

В ответ на письмо от 14.XI.23 г. – е.6620/23 1Н в

Прусский Государственный Комиссариат

Упомянутым отношением я в свое время обратил внимание г-на государственного комиссара на барона Николая Будберга, мужа Муры (Марии), вдовы фон Бенкендорф. Как я узнал из отношения от 11.111.24 г. № 42 1А Отдела по регистрации иностранцев, распоряжение о высылке Николая фон Будберга, проживавшего в последнее время по Кайзе-дамм, 10, не могло быть проведено в жизнь, так как он выбыл неизвестно куда. Как я узнал из Минвну-дела в Мюнхене, по частным сведениям, полученным из Ревеля, супруга Николая Будберг, баронесса Мура (Мария) фон Будберг, вдова Бенкендорф, до последнего времени проживала в Берлине, поддерживая самый тесный контакт с советским послом. Она в политическом отношении является якобы правой рукой посла и оказывает услуги русским дипломатическим кругам, как агент и шпион.

Я буду весьма благодарен за сообщение о том, имеются ли какие-либо более полные сведения о характере политической деятельности баронессы Будберг – в смысле полученных сообщений из Мюнхена».

*Г-ну государственному Комиссару по охране общественного порядка в Берлине

На № 4333/24 1У от 20.05.24 г.

Высылка эстонского подданного барона Николая фон Будберга не могла быть осуществлена, так как он выбыл 22.01.24 г. неизвестно куда и с тех пор в полиции больше не был заявлен. Ею жена Мура (Мария) фон Будберг, вдова фон Бенкендорф, урожденная Закревская, род. 3.3.92 в Полтаве, выбыла 5.5.24 г. якобы в Мюнхен, о чем имеется заявка в полиции.

Она приехала в Берлин в конце августа 1922 г. из Ревеля; 20.Х.22 г. переехал в «Новую санаторию» в Саарове (март), где она якобы работает секретаршей проживающего там также писателя Максима Горького, настоящая фамилия которого, как известно, Алексей Максимович Пешков. По имеющимся сведениям, она с 1920 г. принадлежит к литературному обществу, образовавшемуся вокруг Горького. Он оплачивает также стоимость ее содержания в санатории. Произведенный в свое время обыск подтвердил, что она занимается литературной работой, являясь переводчицей крупных литературных произведений. Преимущественно она переводит английский язык. На заработанные за это деньги она якобы содержит своего мужа, бывшего в то время безработным и проживавшего в Берлине, а также своих детей. Никаких доказательств к тому, что супруги Будберг работают во вред Германскому государству или сотрудничают в иностранных разведках, при обыске не найдено. Не исключено, что Мария Будберг поддерживала связь с русским посланником в Берлине и оказывала ему услуги в качестве агента. Однако нити этой ее деятельности не раскрыты.

(подпись – неразборчивая)»

Сохранился в архивах и акт обыска Муры в так называемой «Новой санатории» на курорте в Саарове, где она пребывала вместе с Горьким. Вот текст:

«Полиция посетила супругу Будберга в «Новой санатории» в Саарове и, запросив ее по существу дела, приступила к просмотру ее вещей, на что она добровольно согласилась. Просмотр и тщательная проверка вещей и найденных при ней печатных материалов производились в присутствии г-жи Будберг и при помощи криминал-ассистента Буга. Кроме нескольких не представляющих никакого интереса частных писем, найден был ряд переводов с русского на английский, которые должны выйти в ближайшем будущем в форме книги под названием «Аэлита».

Как видно из найденного у нее письма на русском языке, перевод которого прилагается, Будберг находится в связи с издательством «Эпоха», «Петербург– Берлин, Мартин-Лютер-штр., 13. В этом письме речь идет об издании русского журнала под редакцией Максима Горького, В.Ф. Федорова и В.В. Шкловского, секретарем журнала должна быть Будберг. Никаких других материалов, которые могли бы давать основание предполагать, что Будберг занимается шпионской деятельностью, не найдено. Допросом Будберг подтверждаются сделанные ее мужем сообщения. По ее сообщениям, она познакомилась с англичанином Хиксом 15-го года в Петербурге, где он прикомандирован к английской военной миссии, как полковник.

В 17–18 гг. она работала (?) в английском коммерческом Обществе во главе с Личем. В 18–19 году она часто преследовалась большевиками, неоднократно была арестована без указания причин, а затем благодаря русскому писателю Максиму Горькому выпущена на свободу. С 1920 г. она принадлежит к литературному Обществу, образовавшемуся вокруг Горького. Она считается секретарем Максима Горького, проживающего в «Новой санатории» в Саарове. Горький оплачивает также расходы по ее проживанию в санатории. Для того чтобы не казаться неблагодарной, она сочла необходимым оставить своего супруга в Берлине, т. к. в Саарове он не мог бы принести никакой пользы. До тех пор пока ее муж не имеет никакого занятия, она вынуждена зарабатывать деньги для себя и своих детей. Она намеревается до марта с. г. остаться в Саарове, так как до тех пор она будет занята литературной работой. Она послала свой паспорт в Берлин своему мужу для того, чтобы он выяснил, нужно ли ей заявиться в соответствующем участке».

Видимо, достаточно документов. Я приношу извинения за стилистику и всяческие нелепости в их переводе. Но мне захотелось донести до читателей эти бумаги в их подлинном виде. Как видите, даже очень дотошные немцы не смогли уличить нашу Муру в международном шпионаже. Все-таки в конечном итоге они пришли к выводу, что самое вероятное из всех невероятных предположений на ее счет заключается в том, что она была агентом ЧК. Сие не отрицаем и мы. Только слово «агент» слишком высоко для определения секретной деятельности Марии Игнатьевны. Она была осведомителем у чекистов, или, попросту говоря, стукачкой. А стучала она в основном на своего «любимого Алешу» – «великого пролетарского писателя» Горького.

В редакцию газеты «Известия», вернее в ее информационный отдел, я пришел в марте 1962 года. Руководство Первого главного управления КГБ, то бишь внешней разведки, приняло решение, что в Италию мне ехать лучше не под «крышей» заместителя торгпреда, как это предполагалось ранее, а собственным корреспондентом газеты. Договоренность с Алексеем Аджубеем – главным редактором газеты – была достигнута. Я никогда не скрывал и сейчас повторяю еще раз, что журналистом меня сделала советская внешняя разведка. Но это так, к слову. А тогда в иностранном отделе «Известий» меня приняли недружелюбно, если не сказать враждебно. Об этом, кстати, поведал мне редактор иностранного отдела Михаил Александрович Цейтлин. Поначалу он тоже ко мне относился строго и довольно брезгливо. Но ведь недаром еще в разведшколе прозвали меня Кисой за незлобивость и ласковость характера. Подобрели ко мне коллеги-журналисты, подобрел и Михаил Александрович.

А потом началась работа в Италии. Трижды побывал у меня в гостях Алексей Иванович Аджубей, дважды Михаил Александрович Цейтлин. Короче говоря, вернувшись в «Известия», я стал совсем «своим», и отношение ко мне в течение всех последующих лет было более чем хорошим. А всего проработал я в газете без малого три десятка лет – тоже своего рода рекорд для разведчика. Крепкая и незыблемая дружба, даже более чем дружба, продолжалась у меня с Михаилом Александровичем. Был он в течение многих лет «непотопляемым» редактором иностранного отдела «Известий», затем главным редактором воскресного приложения газеты «Неделя» и потом ее обозревателем. Трудился Цейтлин до последнего часа своего и умер в преклонном возрасте 16 сентября 1982 года, оставив на рабочем столе только что законченную статью, которую писал по заданию редакции…

Я не раз посещал своего учителя в его уютной квартирке в высотном доме на Кутузовском проспекте, где до сих пор находится гостиница «Украина». У дяди Миши, как я его любовно называл, было очень много друзей, с которыми познакомил он и меня. Среди них были Сергей Герасимов и Тамара Макарова, проживавшие в той же высотке, Аркадий Райкин, Мария Миронова со своим мужем Менакером и сыном Андреем, который был тогда совсем молодым, немногословным и очень скромным. Михаил Александрович гордился мною. «Наш собственный корреспондент в Италии», – говорил он, представляя меня. Обо мне уже слыхали, читали мои итальянские репортажи и даже хвалили за «хороший слог». Когда 30 декабря 1980 года меня назначили заместителем главного редактора «Недели», дядя Миша поздравил меня по телефону. Он тогда болел, и в первые дни января нового года я заехал навестить его. Поговорили о том о сем. Он уже знал, что я ушел из внешней разведки. «Ну и правильно, – сказал он. – Ты хороший журналист, нечего попусту годы тратить и рисковать жизнью незнамо за что. Ты еще, Леня, не родился, а я начал заниматься журналистикой, и не где-нибудь, а в далеком городе Чите. Это было в 1923 году. Мало кто, например, знает, что я был одним из помощников самого доверенного лица Горького, его литературного секретаря и управделами одновременно Крючкова. Когда в 1938 году, после известного процесса над членами правотроцкистского блока, виновными, помимо всего прочего, якобы и в смерти Алексея Максимовича, к высшей мере наказания были приговорены и бывший глава НКВД Ягода, и Крючков, и еще шестнадцать человек, я каждую ночь ждал звонка в свою дверь. Это было самое страшное – ждать. Но меня не тронули, не знаю почему. Кстати, пощадили только профессора Плетнева, который лечил Горького. Ему дали двадцать пять лет лагерей…»

И вот тут я рассказал ему о своих итальянских исследованиях в отношении Муры и ее причастности к смерти «великого пролетарского писателя». Михаил Александрович внимательно посмотрел на меня. «Ты очень близок к истине, Леня. Я тебе расскажу одну историю, но пересказывать ее ты будешь только после моей смерти. Согласен?» – «Согласен». – «Тогда слушай, вернее, сначала я тебе кое-что прочитаю». Михаил Александрович встал с кровати, подошел к книжному шкафу и взял оттуда какую-то папку. Потом сел в кресло, пошелестел страницами, вытащил одну. «Вот выдержка из последнего слова моего шефа Крючкова на том процессе: «Давая мне поручение убить Максима Пешкова (то есть сына Горького. – Л,К.), Ягода осведомил меня о предполагаемом государственном перевороте и о его, Ягоды, участии. Принимая это поручение, я стал участником контрреволюционной организации правых… В смерти Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима я останусь единственно близким человеком Горькому, человеком, к которому перейдет впоследствии большое литературное наследство… Я искренне раскаиваюсь, я переживаю чувство горячего стыда, особенно здесь, на суде, когда я узнал и понял всю контрреволюционную гнусность правотроцкистской банды, в которой я был наемным убийцей…» Дядя Миша сделал паузу, порылся в папке и достал какую-то вырезку. «Это откровение некоей зековки Герланд, которая работала санитаркой в воркутинском ГУЛАГе вместе с профессором Плетневым, лечившим Горького. Профессор якобы рассказал ей о том, что Алексей Максимович был отравлен по приказу Сталина, подаренными им своему «любимому» писателю конфетами. Вот слушай некоторые выдержки из исповеди Плетнева: «Мы лечили Горького от болезни сердца, но он страдал не столько физически, сколько морально. Ему в Советском Союзе уже нечем было дышать. Однако сил для большого протеста у него уже не было… Но недоверчивый деспот в Кремле больше всего боялся открытого выступления знаменитого писателя против его режима. И как всегда, он в нужный момент придумал наиболее действенное средство. На этот раз этим средством явилась бонбоньерка с конфетами. Я и сейчас ее еще хорошо помню. Она стояла на ночном столике у кровати Горького, который любил угощать своих посетителей. На этот раз он щедро одарил конфетами двух санитаров, которые при нем работали, и сам съел несколько конфет. Через час у всех троих начались мучительные желудочные боли, еще через час наступила смерть. Было немедленно произведено вскрытие. Результат? Он соответствовал нашим самым худшим опасениям. Все трое умерли от яда…»

Цейтлин вновь посмотрел на меня, ожидая реакции.

– Это правда? – спросил я.

– Думаю, что нет. Теперь слушай дальше. Это самое секретное. Дело в том, что в день смерти Горького, а это случилось 18 июля 1936 года, я находился в знаменитом особняке Рябушинского, что на улице Качалова, рядом с Крючковым, был, так сказать, у него на подхвате. Неожиданно началась какая-то суматоха, а затем появился Ягода вместе с Марией Игнатьевной, которая, насколько мне было известно, сбежала от Горького в Лондон. Из комнаты, где лежал больной писатель, были удалены абсолютно все. Беседа Алексея Максимовича с Мурой продолжалась около сорока минут. Потом дверь открылась, она вышла и в сопровождении Ягоды с его охранниками покинула дом. А через двадцать минут началась паника. Вышедший дежурный врач срывающимся голосом объявил нам, что Горький скончался. Я незаметно ушел, а потом много ночей ждал, когда позвонят в дверь. Это – все, Леня.

– Горького «успокоила» Мура?

– Думаю, что да, хотя доказательств тому нет никаких. На ночном столике Алексея Максимовича стоял стакан с недопитой водой. Но он куда-то сразу исчез. И еще одна странность. Из восьми врачей, лечивших Горького, допрашивали, пытали и расстреляли только двоих.

…Что же, я не нарушил слова, данного моему учителю, и только сейчас впервые обнародую, так сказать, его удивительный рассказ. Впрочем, почему удивительный? Из последней командировки в Италию я привез четыре уникальных тома под общим названием «История шпионажа», изданных очень ограниченным тиражом издательством с весьма странным названием: Географический институт Агостини (город Новара). Они, естественно, на итальянском языке и посвящены истории разведок многих стран. Так вот, во втором томе издания имеется глава, которая называется «Три палача Сталина». Речь в ней идет о Ягоде, Ежове и Берии. Вот интересный абзац, посвященный Ягоде. «…В распоряжении Ягоды была группа врачей, которые отправляли на тот свет неугодных Сталину большевиков. Так были умерщвлены Менжинский, Куйбышев, писатель Максим Горький и его сын Максим Пешков. Что касается Максима Горького, которого очень боялся Сталин, то писатель был отравлен по указанию Ягоды, одним из самых тайных его агентов, коим была бывшая любовница Горького…»

Интересное совпадение, не правда ли? Повторюсь еще раз. Я взялся раскручивать историю Муры после появления романа писательницы Берберовой «Железная женщина» и ее стремления вписать в историю нашего шпионажа «красную Мата Хари». А история мне иногда представляется в виде необъятного чайника, в котором бурлит вода жизни на всепожирающем костре быстротекущего времени. Но в каждом чайнике, как правило, образуется накипь, от которой надобно освобождаться. Я и попытался отколупнуть кусочек этой накипи. Чтобы не болталась в нашей истории недостойная особа с кошачьим именем Мура. Да, конечно, женщина, но, безусловно, не железная…

РАДИ ЧЕГО? (Эпилог)

В известном ведомстве на Лубянке все доносы, которые писались на неблагонадежных советских граждан и, в более редких случаях, друг на друга, назывались «телегами». Я питал неистребимую ненависть к этим бумагам и старался, чтобы они не попадали в мои руки для дальнейшей «разработки». Однажды, ради смеха, сотворил такую «телегу» на самого себя. Ради шутки, конечно. И раздал ее своим самым надежным коллегам, чтобы им было, мол, легче настучать на меня. Ребята долго смеялись, но не воспользовались моей добровольной помощью.

Копия этого «доноса» осталась у меня в архиве. Я немножко подкорректировал ее, доведя до нынешних дней, и получилась такая вот штуковина:

«Колосов Л.С. Родился 25 августа 1926 года в пролетарской по духу семье, во время нэпа, в Москве. Крещен в церкви Воскресения на нынешней улице Неждановой, где венчались мать с отцом и где я отпевал их, когда они умерли с разрывом в десять лет. При крещении младенец, нареченный Леонидом, был чуть не утоплен в купели пьяным батюшкой, другом деда ребенка – популярного в районе сапожника из частного сектора Григория Петровича Колосова. Другой дед – управляющий делами Всероссийского театрального общества (ВТО) Станислав Станиславович Стржилинский, известный в Москве своими амурными похождениями, – при крещении не был, ибо до этого отошел в мир иной. Наследственность от двух дедов повлияла на жизненный путь Леонида. Он сменил много профессий – от фрезеровщика до разведчика. Имеет четыре ордена (два иностранных), двадцать медалей и пять лауреатских премий за журналистику и кино, в том числе и международных. За шпионскую работу в Италии отмечен итальянским правительством высшей наградой «Золотой Меркурий», так сказать, за вклад в дело развития дружественных отношений между двумя государствами. Ушел на пенсию в звании подполковника внешней разведки КГБ СССР. Впоследствии был принят в Союз писателей России и стал действительным членом Международной академии информатизации. Стало быть, писатель и академик. Ныне работает над мемуарами – своими и чужими. Пьет, но не курит. С женщинами корректен и сдержан в соответствии с преклонным возрастом. Партийный билет члена КПСС не сжег и исправно платит взносы в соответствующую ячейку при ЖЭКе по месту жительства. Самостоятельно придумал чисто марксистскую формулу: «Часто можно менять женщин, реже – жен, а партию, в которую вступил единожды, нельзя менять никогда. Иначе потеряешь уважение к своей личности».

Можно посчитать сказанное за шутку, а можно воспринять и всерьез.

То, что я собираюсь сказать в заключение, конечно же может рассматриваться как послесловие.

Я по возможности честно рассказал в своих мемуарах о себе и о некоторых коллегах по опасному ремеслу, о ком знал больше, чем другие. Рассказал, естественно, не все, ибо остались нераскрытыми определенные тайны, которые ушли с ними и так же уйдут со мной. Я не претендую на истину в последней инстанции и, так сказать, абсолютную объективность, ибо ничего абсолютного в нашем быстро меняющемся мире не существует.

Мне показалось необходимым немного порассуждать вместе с вами, многоуважаемые читатели. Никто, наверное, не будет возражать тому, что на разведчиков смотрят как на героев невидимого фронта. Испокон веков слово «разведчик» было окружено почитанием и глубочайшим уважением. Но в то же время слову «шпион» история придала весьма нелестный оттенок.

Я не буду причислять всех моих героев и самого себя ни к одной, ни к другой категории. Разведчиками становятся все же люди с особым характером, для которых, да простят меня читатели, несколько стираются грани между подвигом и предательством. Возьмем в руки для убедительности толковый словарь выдающегося знатока русского языка Владимира Даля. Читаем: «Подвиг – доблестный поступок, дело или важное, славное деяние. Воинские подвиги шумят и блестят, гражданские темны и глухи». Читаем далее: «Предательство – предательское дело. Всякая крамола первую неудачу свою сама готова приписать предательству». Это значит, что и подвиг, и предательство – суть дело, поступок, на который надобно решиться. Во имя чего? Вот это уже другой разговор…

Не знаю, как вам, но мне лично всегда нравился английский писатель Редьярд Киплинг, тот самый, который создал любимейшую всеми детьми сказку «Маугли» и которого с легкой руки какого-то нашего партийного идеолога окрестили «певцом британского империализма». Но я любил Киплинга не только как отличного писателя, но и как удивительного поэта. Я приведу только небольшой отрывок из его стихотворения «Марш шпионов».

 
Не там, где летит эскадрон.
Не там, где ряды штыков,
Не там, где снарядов стон
Пролетает над цепью стрелков,
 
 
Не там, где раны страшны,
Где нации смерти ждут,
В честной игре войны, —
Место шпиона не тут…
 
 
Не хочет ли он обмануть?
Не в засаде ли он сидит?
Что ему преградило путь?
Выжидает ли он иль разбит?
 
 
Не слышно его почему?
Не отступает ли он?
Узнай, проберись к нему!
Вот твое дело, шпион!
 

Перенесемся на минуту в Рим. 1972 год, 12 мая. Корреспонденту газеты «Известия» в Италии Леониду Колосову, вашему покорному слуге, в этот день вручается медаль «Золотой Меркурий» из чистого золота высокой пробы. Событие в общем-то неординарное, ибо впервые обладателем столь престижной награды становится советский журналист за значительный, как сказано в официальном протоколе, вклад в укрепление дружеских связей между Итальянской Республикой и Советским Союзом. Награду преподносит председатель совета министров Италии Джулио Андреотти. На торжестве присутствует Альдо Моро, тот самый блестящий итальянский политик, весть о трагическом убийстве которого в марте 1978 года потрясла весь мир и в гибели которого западная пресса почти единодушно поспешила обвинить тогда «мастеров мокрых дел» из советских спецслужб.

Думаю, что вряд ли кто из присутствовавших в то время на торжестве и тепло аплодировавших новому обладателю награды знал, кто стоит в этот момент перед ними. И наверное, никогда не узнал, если бы не целый ряд событий и обстоятельств. Во всяком случае, через два десятка лет, 11 июня 1992 года, приглашенный в Рим за «круглый стол» итальянского телевидения, посвященный обсуждению проблем терроризма, все тот же Леонид Колосов был представлен почтеннейшим коллегам по дискуссии и всем итальянским телезрителям как подполковник бывшего Первого главного управления, то есть внешней разведки, бывшего Комитета государственной безопасности бывшего Советского Союза. И конечно же как экс-корреспондент «Известий» в Италии с многолетним стажем. Не удивился, а скорее, сделал вид, что не удивился, лишь сидевший рядом со мной начальник СИСМИ – итальянской контрразведывательной службы генерал Федерико Умберто д'Амато.

– Дорогой подполковник, – добродушно усмехнувшись, сказал он, обращаясь ко мне перед началом телепередачи, – я просмотрел ваше дело перед этой встречей. Оно довольно объемистое и весьма любопытное. Нас кое-что смущало в вашей прежней деятельности, но не было явных признаков шпионажа, ибо журналистика – самое хитрое прикрытие для людей шпионской профессии. Вас очень много печатали в «Известиях», и все, что вы делали в целом, шло на пользу и Италии и СССР. Кроме того, вы работали, вероятно, с очень надежной агентурой. Никто вас не заложил за столько лет пребывания на Апеннинах. Кстати, мы завтра смогли бы с вами пообедать, а потом я бы смог показать вам ваше досье.

– Я очень благодарен вам, генерал, за любезное приглашение, – отвечал я, – но завтра в десять утра я улетаю в Москву.

– Жаль, очень жаль. Тогда в качестве приятного сюрприза к отъезду открою еще один давний секрет: наша служба визировала в свое время награждение вас «Золотым Меркурием».

Из тринадцати лет, прожитых в Италии, девять из них я проработал как сотрудник советской внешней разведки. Прибыл я в Италию в звании старшего лейтенанта, а уехал подполковником. Внеочередные звания присваивались, как вы сами понимаете, не за красивые глаза. Но я всегда вел честную игру и ничего подлого не сделал стране, в которой работал как разведчик и журналист. Поэтому, когда «железного Феликса» стащили удавкой с пьедестала, и пришло ко мне решение рассказать о перипетиях моей деятельности. Истек срок давности «на молчание», и появилось желание поведать всю правду о себе. Так вышла в телеэфир передача «Риск в жизни разведчика».

На другой день после выхода передачи в эфир ко мне в гости пожаловали московский корреспондент итальянской газеты «Стампа» Джульетто Кьеза и представитель РАИ – итальянского радио и телевидения Джан-Пьеро Симонтакки. Они-то и организовали мою поездку в вечный город и участие в телевизионном «круглом столе».

Разместили меня по прибытии в Рим в роскошном отеле «Рафаэль» неподалеку от знаменитой своими фонтанами площади Навона. Сразу же ко мне был приставлен хвост – мне его без труда удалось вычислить, уж очень невнимательно он читал газету в вестибюле. Два дня из четырех я был предоставлен самому себе: поехал «поздороваться» с морем в местечко Фриджене, что в полусотне километров от Рима. Температура воды была около пятнадцати градусов, не больше, но я не мог отказать себе в удовольствии окунуться в давно забытые волны Адриатики. Тут откуда ни возьмись примчался спасатель и обругал меня сочным итальянским матом за опасное, по его мнению, несезонное купание. Я ответил ему тем же, на свой манер. «А, русский», – понимающе кивнул спасатель и, махнув рукой, ушел.

А потом был день работы с итальянскими телевизионными журналистами и прямой эфир «круглого стола». Мне задали очень много вопросов. Особенно интересовались именами агентов, с которыми я работал в Италии. Я ответил, что в свое время клятвенно обещал унести их имена с собой в могилу и клятвы не нарушу. В день отлета в шесть утра я вышел из отеля и побрел к Ватикану на его знаменитую площадь. Нежным перезвоном начали свою утреннюю песню колокола собора Святого Петра. Вставало солнце. Я прощался с Римом здесь. Arrivederci, Roma, до свидания, Рим. А может быть, прощай, кто знает?

Я очень люблю Италию. Ее древнюю землю, рафаэлевское небо, синие волны всех четырех морей, омывающих апеннинский сапог, и конечно же ни на кого не похожих его жителей.

А потом пришло время засесть за эти мемуары, ибо кто расскажет о том, что сегодня и мне самому кажется фантастикой? Еще раз повторю, что отнюдь не тщеславие двигало мною. Я собирался оставаться тем, кем был, вернее, тем, за кого меня принимали.

Да, мне довелось в течение немалых лет совмещать в Италии, да и не только в ней, обязанности сотрудника советской разведки и журналиста-международника в лице собственного корреспондента газеты «Известия». Мне не стыдно за эти прожитые в трудах годы. Мне кажется, что я сделал кое-что полезное для своего государства как разведчик и не уронил достоинства газеты. Нет, я не был последовательным марксистом-ленинцем, как этого настоятельно требовали еще в разведшколе. Я работал не на партию, а на свою страну, на свой народ. Работал за деньги, которые получал от своего ведомства. Бесплатно, опираясь только на голый большевистский фанатизм, я бы так надрываться не стал. Нашел бы более спокойное место. Мне не в чем себя упрекнуть. Вкалывал я на износ. Знакомый врач после глубокого изучения моих медицинских показателей, закурив сигарету, безо всякого юмора сказал недавно: «Ты, мой дорогой, израсходовал все ресурсы, которые природа дает нормальному человеку». Ну и слава Богу. Я пошел во внешнюю разведку не только из-за денег, возможности пожить за границей и из-за перспективы получить повышенную пенсию. Зудело во мне неистребимое свойство характера: видимо, Богом данная склонность к авантюризму. А отсюда и родилось собственное определение сущности разведчика. Повторю еще раз свою формулу.