Текст книги "Из хроники кладбища «Шмерли»"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Цветные снимки старомодных старушечьих вещей – бархатных капоров, муфт, крошечных подушек-думок, атласных одеял сменяли страшные фотографии с места убийства и из морга. Только на одном снимке взгляд неожиданно отдохнул: в кадр случайно попал холодильник с выложенными по верху необычно крупными фиолетово-красными помидорами; жизнерадостный натюрморт, расцветивший унылые листы бесперспективного пятилетней давности уголовного дела.

На одной из страниц Денисов увидел постановление о наложении ареста на почтовую корреспонденцию, далее шли допросы свидетелей.

«Злата Хойна, – указала с подачи следователя одна из свидетельниц, – по национальности еврейка. Вела себя всегда настороженно. Отличалась странной привычкой озираться по сторонам. Особенно перед сном. Даже когда была рассержена и метала громы и молнии, глаза ее оставались всегда холодными и проницательными…»

За допросом шел протокол задержания «гр-ки Хойны Голды Вольфовны в качестве подозреваемой…»

Злату-Голду, однако, спас… Иосиф Вайнтрауб.

Следователь по фамилии Табарчук, по счастью, допрашивал его на русском:

«…С 15-го июля я находился в санатории на Рижском взморье. Моя жена – Влада Вайнтрауб приехала за две недели и сняла комнату недалеко от санатория на улице Йомас. В конце месяца на несколько дней сюда же прибыла моя родная сестра Сусанна Маргулис. 22-го июля на пляже мы трое случайно встретили проживающих в гор. Риге сестер моей жены – Юдит и Злату, с которыми она не виделась многие годы… Встреча эта была теплой, но очень короткой, поскольку моя сестра Сусанна должна была ехать в гор. Ригу в предварительную железнодорожную кассу за билетом Старшей сестре жены Юдит тоже надо было ехать в город. Мы проводили их на станцию, договорившись встретиться в воскресенье, после чего я с женой и ее второй сестрой -Златой – вернулись назад, в санаторий, где вместе ужинали… А в пятницу в санаторий позвонила Злата и сообщила, что Юдит убита у себя на квартире неизвестным лицом…

Моя жена, сестра и я, несмотря на плохое состояние здоровья, участвовали в ее похоронах. А еще через несколько дней мы узнали, что Злату обвинили в убийстве сестры, в связи с ее странным якобы визитом к Юдит на второй день после убийства. На самом деле Злату послала к сестре администрация фабрики узнать, почему Юдит не является на работу…»

В этом месте сбоку на протоколе допроса рука следователя начертала красным карандашом:

«Врет! Она сама поехала…»

«…В связи с этим я позвонил прокурору республики и попросил его личного вмешательства… Я старый коммунист, персональный пенсионер союзного значения…»

Обращение Вайнтрауба решило все. Злату отпустили, а Сусанну Маргулис и Владу Вайнтрауб следователь даже не допрашивал.

Трех из четверых этих женщин уже не было в живых.

Денисов снова разрыл массив слежавшихся бумаг. Один из документов явно был заключением почерковедческой экспертизы с таблицей – фотографиями букв и красными стрелочками – указателями направлений штрихов.

Ламбертс вернулся часа через два. С ним был рижский родственник Карла Коэна, они приехали из морга. Коэн-два несколько раз вынимал платок, вытирал глаза, затем, извинившись, вовсе ушел в коридор.

– Этот задержанный, что ночью приходил в комнату матери и ребенка… Гринчук… – Ламбертс был уже в курсе новостей. – Он бывал в Риге?

– Вряд ли…

– А что Управление?

– Сначала они, как обычно, попробуют обойтись без нас. Потом уж, если ничего не выйдет, отдадут на вокзал… Почерковедческая экспертиза? – Денисов подвинул рижскому коллеге таблицу.

– Ну да, – не по-русски тщательно выговаривая слова, объяснил Ламбертс. – По материалам дела проходит анонимка… – Он быстро перелистал дело. – Вот… – На фотографии были изображены наклеенные на бумагу разнокалиберные квадратики букв, вырезанные из латышских изданий. – Мы провели комплексную почерковедческую, криминалистическую и литературоведческую экспертизы. Это заключение «Три слова, использованные в анонимном письме, в официальном латышском языке в настоящее время не употребляются (лексика досоветского периода), в связи с этим можно предполагать – исполнитель анонимных писем является пожилым человеком, родом из местности, где говорят на ливском наречии…»

– По делу проходят люди, говорящие на этом наречии? -спросил Денисов.

Ламбертс кивнул.

– Конечно! Погибшая Юдит и вся их семья, в первую очередь. Их знакомые. Все родом из Вентспилса.

– А текст анонимки?

– Жалоба на медлительность следствия, что следователь покрывает мужа Златы…

– Карла?

– Да. Кто-то все время катит на него бочку.

– А это? – Денисов показал на перечень в конце заключения.

– Так… Список литературы по лексике и диалектологии, использованный при экспертизе – «Латышская диалектология», «Среднее наречие Курляндии», «Звуки и формы балтийского языка…»

Позвонил Королевский:

– Ламбертс здесь?

– Да.

– Попроси зайти.

– С делом?

– Дело можешь еще подержать.

Оставшись один, Денисов долистал его до конца.

Еще один документ – теперь уже составленный от руки -неожиданно задержал его внимание. Документ, какой можно встретить разве только в деле по нераскрытому убийству.

«Список родственников и знакомых, присутствовавших во время похорон Хойны Юдит Вениаминовны на кладбище «Шмерли» гор. Риги»

Бумага датирована была пятью годами назад и, пролежав в розыскном деле, заметно увяла.

Какой-то исполнительный оперативный уполномоченный, направленный начальством на кладбище, добросовестно переписал присутствующих, чем внес свою лепту в попытку раскрыть старое преступление.

Документ его сохранил актуальность. Оперуполномоченный начал список с имен, каждое из которых значилось теперь на обложках двух новых уголовных дел.

«Общая судьба? – подумал Денисов. – Но почему? Сестры почти полвека не виделись. Сусанна Маргулис с одной из них – с Юдит – виделась очень недолго. По дороге в Ригу… Другую встретила еще несколько раз – до возвращения в Штэтл…»

Он чувствовал: разгадка была именно здесь.

«На кладбище «Шмерли» присутствовали, – писал рижский розыскник: —

1. Маргулис Сусанна Менделевна.

2. Хойна Злата Вольфовна…

По удивительному совпадению женщины, стоявшие в списке под номерами один и два, были убиты в той же самой последовательности.

Под номером три значилось:

«Хойна (Вайнтрауб) Влада Зеевовна…»

8

– Я очень рад! – Подполковник Резниченко, специалист по антропонимике, встретил Денисова как старого знакомого.

От него ускользнул иронический взгляд, брошенный Денисовым на его погоны, планки медалей «За безупречную службу в органах МВД СССР».

– Как идет расследование? Продвигаетесь?

– Понемногу…

Денисову было не по себе от невозможности быть искренним. Он начал заводиться еще в метро, и его завод все усиливался по мере приближения к Академии.

Большинство встретившихся ему по дороге были сотрудники МВД; милиционеры в полковничьих и подполковничьих погонах – в том числе преподаватели специальностей, которые изучали в обычных вузах, – носили форму и звания, пользовались льготами, которых не заслужили.

– Как жизнь? – Из-под крутого, чугунком, лба глянули на Денисова умные мягкие глаза.

– Все нормально. – Денисов ограничился наиболее коротким, ни к чему не обязывающим.

– Садитесь. – Их разделяла газета, которую Резниченко читал, когда в кабинете появился Денисов. – Не мешает? А то мы сейчас… – он отодвинул пухлое, в несколько страниц зарубежное издание – с иллюстрациями, с заголовками в четверть листа. – Это все по теме диссертации. Выбрал и сам мучаюсь. «О некоторых вопросах антропонимики в связи с ее ролью в уголовной регистрации. На материалах полиции Франции». Имя как существенный момент идентификации…

Их интересы лежали в абсолютно разных плоскостях.

Денисов рассказал о третьей жертве преступника – Юдит, которая по хронологии убийств являлась первой.

– У убитых сестер и у третьей, которая жива, оказались абсолютно непохожие отчества…

– Но это же вытекает из самого факта существования народных имен и священных. Мы же говорили… Многие имена – результат переделок искажений, русские няни тоже переделывали еврейские имена… – Резниченко был рад, что в состоянии помочь. – Надо только посмотреть – восходят ли народные имена, положенные в основу их отчеств, к одному библейскому…

– Юдит – Вениаминовна. Злата, она же Голда, – Вольфовна. Влада Вайнтрауб – Зеевовна…

– Вениаминовна, Зеевовна, Вольфовна… Но они все от одного имени! Библейское звучит как Бен-Они – сын моей правой руки. Иносказательно, видимо, сын моей любимой жены. От него – Вениамин, Вениамин, английское Бенджамин…

Денисов замолчал. Его попытка пробиться сквозь стену провалилась. Учитель в милицейских погонах в самом начале поставил его на место.

– Вольф, Зеев?

– …В народных именах учитывалось также прозвище Вениамина – Волк! Отсюда Зеев и Вольф… Волк, переведенное на иврит и идиш…

– Вот как!

Ответ был получен. Осталось набраться терпения, дослушать урок до конца.

– От Вениамина также шли имена Вельвиш, Вольвиль, Вавила, некоторые относят сюда и Владимира, Лубу, Волько, Вове, Вава… Полицейская уголовная регистрация должна это учитывать… – Антропонимика еврейских имен была для Резниченко, как для Денисова розыскное дело, которое он вел от первой страницы – с постановления о заведении. -Поскольку считалось, что всякое упоминание об умершем засчитывается последнему «к добру», традиция предписывала именовать детей только по умершим предкам. Это вело к беспокойству его духа в ином мире. Понимаете? Для этого мужские имена переделывались в женские, и наоборот. Если отец умирал до рождения ребенка, то наименование по отцу считалось почти обязательным…

Денисов обвел глазами стол. Из-под газеты высовывалась страница с текстом, который Резниченко редактировал. Денисов прочитал:

«…В капиталистическом обществе, где будничная одержимость обывателей заботой о личной безопасности – не просто прихоть, а жестокая необходимость…»

«В чужом глазу соринку ищем…»

Он вздохнул. Специалист, словно почувствовав что-то, закруглил разговор.

Итог Резниченко подвел не там, где он необходим был Денисову.

– Имя – еще и национальный образ. Порою причина недоверия – непонимание между людьми разных национальностей. За нерусским отчеством видели человека с нерусским характером, недобро относящегося к русским людям. Но это уже другая ипостась.

Волосатые молодые оркестранты, которых Денисов видел на Рижском, когда встречал Ламбертса и Коэнов, всем кагалом, в шортах, в джинсовках шли на посадку в саратовский, вместе с темными пожилыми женщинами, тащившими на руках грудных детей, с десятком длинноногих шумных поклонниц. За ними тянулись через толпу короткий пустой коридор, запахи незнакомых духов, голоса.

– У нас в Риге выступали во Дворце спорта, – заметил Ламбертс, давая дорогу.

Коэн и его родственник стояли растерянные, вид у вдовца был крайне удрученный, несмотря на крахмальный платок, выставленный из наружного верхнего кармана.

Было поздно. Все больше становилось ясно, что ни одна из проблем, не нашедшая своего разрешения при свете дня, уже не будет разрешена в течение вечера.

Был необходим перерыв.

Королевский против желания Коэна позвонил Вайнтраубам – сестра погибшей должна была приехать на вокзал за обоими родственниками; Ламбертса устроило Латвийское постпредство – ему предстояло туда еще добираться.

Денисову не терпелось обдумать ситуацию, он едва не взвыл, когда помощник дежурного объявил:

– Звонили из Управления. Гринчука, видимо, везут к нам…

– Ничего, выходит, на него нет?

– Я тоже так понимаю. Иначе бы не отдали.

– А зачем он нам?

Подошел Коэн, он казался обескураженным:

– Вы отпускаете нас?

– Отпускаем.

– Когда убили Юдит, меня вначале тоже отпустили. И жену. А потом начали таскать… – Он в нескольких словах передал суть розыскного действия. – Анонимки пошли. Что только не несли! Что я ухаживал за обеими сестрами… Что женился на младшей, а старшая мне мешала. А теперь дело видите, как обернулось… – В глазах у него стояли слезы.

– Вам приходилось уезжать из дома в последние месяцы? -спросил Денисов. – Чтобы на несколько дней?

Коэн кивнул.

– В январе на неделю.

– Далеко?

– В Донецк.

– По возвращении ничего не заметили? Жена куда-то уезжала? Неизвестно?

– Нет. Не знаю.

К ним подошел родственник Коэна, принялся что-то объяснять. Из того, что Ламбертс понял так же мало, как и он сам, Денисов заключил, что говорил он на еврейском -иврите или идише. Сам Карл говорил по-русски:

– Мы повезем ее на грузовом такси… – Труп решено было транспортировать в Ригу машиной. – Я уже заказал…

Карл посмотрел на часы, жена Вайнтрауба опаздывала. Денисов извинился, прошел в дежурку. Как все эти дни, дежурный наряд толпился у телевизора, ждали, когда на экране появятся американские гости.

Денисов набрал номер Вайнтраубов – никто не ответил.

– Успеешь поужинать, – предупредил помощник дежурного. – Звонили, что Гринчука повезли сначала на Казанский… Там кражи из автоматов. Примерят. Не привезут, пока не наговорятся… Денис! – сказал помощник. – Почитай! А то я сейчас Бахметьеву несу…

Он держал в руке плотную серую бумагу, используемую для телетайпов.

– Только получили.

Это был ответ на запрос в Нальчик. Денисов прочитал:

«Карл Коэн в указанные дни находился в составе туристической группы со своей постоянной спутницей, жительницей гор. Риги… – Дальше шли трудная фамилия и не менее трудное имя. Денисов воспринял их образно, по написанию, не читая. – Оба выбыли в субботу поездом номер…»

Супруг погибшей жил своей частной жизнью, жена его, по-видимому, догадывалась об этом, потому и не вводила в курс проблем, которые касались ее лично. В том числе и той, что привела ее в Москву, в комнату матери и ребенка.

– Вот так! – подытожил помощник, забирая телеграмму.

Денисов подошел к блоку из девяти телевизоров, постоял. На одном из экранов были зарубежные гастролеры, они все шагали вдоль платформы, возбужденные успехом, переведенные, однако, уже в черно-белое немое изображение.

Он нагнулся над пультом, сменил картинку. Ламбертс, Коэн и его рижский родственник стояли там, где Денисов расстался с ними.

Крахмальный платок Карла торчал из кармана.

«Мать верно говорила: умер муж – осталась вдова, умерла жена – готов жених…»

– Вызвать Ниязова по рации? – подошел помощник. – Он их сейчас сюда приведет.

– Да нет. Они ждут родственницу.

– Положению их не позавидуешь, – не отрывая глаз от экрана, сказал помощник. – Преступник, видимо, решил пустить всю семью под корень… – Это первым приходило в голову каждому. – Вот они и решают, кто будет следующим?

Коэн, стоявший лицом к монитору, внезапно поднял голову – кого-то увидел.

«Влада приехала…» – понял Денисов.

Пожилая, еще достаточно красивая полная женщина действительно сильно напоминала лицом погибшую сестру. Ее сопровождал худой, совершенно седой человек, перегнутый, казалось, в поясе под прямым углом, опиравшийся на трость. Денисов догадался, что это Иосиф Вайнтрауб.

С их прибытием Коэны сразу распростились с Ламбертсом, направились к такси.

– Когда привезут Гринчука, вызовешь по рации… – Денисов не остался в дежурке.

По платформам к поездам дальнего следования и электричкам спешили сотни людей, они быстро перестраивались в нужном направлении. Денисова обогнала какая-то пара. Мужчина курил на бегу – обе руки его были заняты сумками. Сбоку, чуть впереди, бежала его жена – маленькое круглое существо в коротком платье, взгорбленном мощным тазом. Денисов помешал им, потому что женщина крикнула, не оборачиваясь:

– Тут люди едут, а не гуляют…

«Жена Коэна имела основания не доверять мужу, – снова подумал он. – У нее были свои тайны. Если бы не преступление, Карл, возможно, и не узнал бы, что его жена ездила в Москву… Ничто не мешало ей приехать в Москву в январе, когда он с подружкой ездил в Донецк…»

Вокзал, перрон всегда действовали на него благотворно благодаря полной раскрепощенности пассажиров, их полному равенству. Огромная станция диктовала свободу поведения. Никому не было необходимости копировать другого, каждый решал поставленную перед собой конкретную, вполне достижимую задачу.

«Обе рижские сестры не лезли к здешней родне, да и московская сестра не больно их жаловала… – Сейчас затруднительно было искать причины. – Может, в январе Хойна тоже останавливалась в комнате матери и ребенка, и потому медсестра ее и запомнила…» – То, что Хойна использовала для поездки время, пока муж отсутствовал, давало простор многим версиям.

Он вынул блокнот. Незаписанная мысль оставалась всегда потерянной, особенно когда приходила не в результате логической связи, а через ощущения.

Он записал:

«Проверить истории болезни в платных поликлиниках. -Мысль работала толчками. – Катаракта?» – И поставил два восклицательных знака.

«Возможно, у нее был куплен и обратный билет в Ригу, -подумал он еще. – Но он, по-видимому, пропал вместе с сумкой».

Денисов вызвал по рации Ниязова, тот тоже был на вокзале.

– С утра обзвони платные поликлиники. Хойна, возможно, приезжала лечиться.

– Вас понял, – серьезно сказал Ниязов, как отрезал.

– Начни с поликлиники на Житной. Она ближе. Может, поэтому женщина и ночевала на Павелецком. Узнай, есть ли у них окулист. Возможно, к нему отдельная запись на консультацию.

– Понял.

Два худеньких невысоких подростка, представители северных народов – военный патруль – в форме, в погонах, при кортиках ожидали офицера у входа в вокзал, по-мальчишески покуривая в рукав.

Денисов эскалатором поднялся на второй этаж, к телевизору. Зал этот был самым вместительным, сотни людей стояли и сидели, обернувшись к поднятому над головой экрану. Повторяли подробности исторического визита в Москву, но Денисов не остался у экрана, прошел в конец зала. Там располагался единственный официальный вход в комнату матери и ребенка – вверх по маленькой лестнице на третий этаж.

«С этого входа Злата вряд ли прошла…» – подумал он. Не менее двух десятков женщин каждую ночь ждали очереди к дежурной медсестре, выстроившись вдоль лестницы.

Мимо толпившихся у телевизора пассажиров Денисов снова пересек зал, боковой лестницей поднялся на третий этаж. Холл здесь казался узким, пустым, несмотря на мигающие огни видеосалона; детский буфет и несколько совсем примитивных игральных автоматов только подчеркивали неустроенность.

Глухая боковая стенка принадлежала комнате матери и ребенка, точнее, ее коридору. Коридор и зал разделяла стеклянная дверь. По другую ее сторону группами и в одиночку двигались счастливые обладатели номеров, детского питания, душевых и туалетов.

У этой двери поздно ночью свидетель – мать-одиночка Струева видела Гринчука, пробиравшегося по коридору…

«Потерпевшая ждала внизу, пока все улягутся, потом кто-то, с кем заранее была достигнута договоренность, минуя очередь у входа, через эту дверь провел ее в изолятор…»

Словно чтобы подкрепить его версию, по другую сторону двери мелькнул белый халат, щелкнул в замке ключ. Денисов пошел к лестнице, на ходу обернулся – кто-то из медсестер кратчайшим путем мимо игральных автоматов направлялся в буфет.

Гринчука привезли после полуночи. Плохо выбритый, старообразный, в суконном, несмотря на жару, костюме, в пластмассовых босоножках, он вошел в дежурку в сопровождении одного-единственного сержанта.

Для него это был добрый знак.

Появлению Гринчука предшествовал звонок из Управления:

– Поможете им взять билеты на завтра и уехать…

– Всем троим? – спросил помощник.

– Да. Сожительница сейчас в приемнике-распределителе. Вместе с ребенком. У ребенка поднялась температура. Не стали тревожить…

Кто-то в Управлении, по-видимому, основательно струсил в связи с незаконным задержанием.

«Вилов! Кто же еще…» – подумал Денисов.

Он взял трубку:

– В приемнике сейчас свидетель-женщина – Струева, с грудным ребенком. Ее-то зачем держать, если Гринчука отпускаете…

– Ничего не знаю, – отозвался дежурный по Управлению. – Указание полковника Вилова…

– Наверняка будет жалоба. И серьезная. Отец Струевой занимает довольно высокое положение…

– Пусть пишет!… – Дежурный захорохорился, но явно уже давал задний ход.

– Мы бы ее и отправили. Через час поезд. Иначе ей еще сутки ждать. Ребенок, жара…

– Сейчас узнаю. Если машина есть…

– Других двух женщин с детьми – свидетелей – ведь отпустили…

– С билетом поможете? – спросил Гринчук, едва Денисов положил трубку. Дух его был явно сломлен.

– А почему убежал? Почему не пошел в милицию, когда пригласили? Почему скрывался? – запальчиво повысил голос помощник дежурного.

– Привычка! Всю жизнь от вас бегал… – Гринчук несильно хлопнул себя по затылку. – Если б еще в башке мозги, не мякина…

– Если б мозги, – отходчиво сказал помощник. Разговор мог считаться законченным. – Будете с ним говорить? – Он обернулся к Денисову.

– Да, – Денисов показал на дверь. – Пошли.

– Далеко? – спросил старик.

– Тут рядом.

Гринчук оглянулся на помощника, но тот заметил успокаивающе:

– Иди. Все нормально.

На перроне продолжалась вечерняя вокзальная суета, которая должна была улечься через полтора часа – с окончанием посадки на тамбовский. На десятом пути, против дежурки стучала компрессорами пустая электричка.

Денисов вывел Гринчука на платформу. Прямо – по фронтону здания, за огромными буквами «МОСКВА», расставленными по фасаду, тянулись окна комнаты матери и ребенка, на некоторых шторы были отдернуты – там виднелись люди, в основном женщины, смотревшие на перрон.

Где-то погас свет, кто-то задернул штору. Гринчук, поняв, зачем он здесь, спокойно наблюдал жизнь за окнами.

– Смотрел отсюда? – спросил Денисов. – Жену свою видел?

Старик полез за сигаретой.

– Видел.

– Она была одна в комнате?

Гринчук взглянул на него сбоку.

– С сынишкой.

– Ты, наверное, обещал, что пройдешь к ней.

– Говорил.

– Решил доказать, что для тебя нет замков…

Гринчук прикурил у проходившего пассажира.

– Положим.

– Попробуем догадаться, как тебе это удалось… Пошли!

Подъезд, в который можно было с третьего этажа спуститься на лифте, был освещен изнутри и закрыт. Денисов мельком взглянул на Гринчука, для верности подергал дверь.

– Отсюда не пройдешь…

Старик согласился с оговоркой:

– Можно выйти на лестницу, где вход в комнату матери и ребенка, пешком спуститься сюда, а затем подняться на лифте…

– Попробовал?

– Поднялся… – старик сплюнул, – а там рядом гардеробная, платят за номера и вещи сдают. Дежурная засекла: «Куда?» – «Извините…»

– Потом?

Гринчук постепенно разговорился:

– Вышел на перрон, где мы сейчас стояли. Нина подошла к окну. Показываю ей: ничего, мол, не получается! Она постучала себя по лбу, показывает: совсем, мол, стал туго соображать… Смеется, значит.

Их осветили огни фар – такси, обогнув дежурку, выруливало к подъезду.

«Кого-то увозят… Может, в больницу?» – подумал Денисов.

По другую сторону двери показался белый халат. Мелькнуло знакомое плутоватое лицо дежурной медсестры. Она была не одна – вместе с патронажной – с Тамарой. Медсестры дежурили тем же составом, что и в ночь совершения преступления.

Он не ошибся. Подросток с забинтованной ногой, на костылях, в сопровождении матери запрыгал от лифта к машине, шофер, перегнувшись, открыл заднюю дверцу.

– Спасибо, – мать мальчика – черная, в черном платье женщина – сунула что-то в руку патронажной сестре.

– Поправляйтесь… – Обе медсестры вернулись в подъезд. Патронажная сестра достала ключи. С минуту была видна ее стройная фигура, обтянутая халатом. Она заперла дверь, гулкие каблучки процокали к лифту.

– Та же дежурная, – сказал Гринчук.

– Ты говорил с ней в ту ночь? – спросил Денисов.

– Конечно.

– А она?

– Если б дал ей четвертак, этого ничего не было бы.

– Взяла бы?

– Без сомнения…

– Потом ты пошел, наверное, через буфет…

Они прошли в глубь наземного вестибюля. Открытый со всех четырех сторон, вокзал напоминал тут огромное поддувало с постоянной прекрасной тягой. Отличное место, чтобы заработать себе радикулит; постовые, особенно старослужащие, избегали в нем появляться.

Отсюда наверх шла другая лестница – та, что непосредственно поднималась в изолятор.

Гринчук не взглянул на нее, возможно, не знал о ее существовании, сразу остановился перед черным входом буфета и холодильником, где хранили мороженое.

– Тут я тоже поднимался. Там, наверху, в самом изоляторе, дверь была закрыта…

– На ключ?

– На внутреннюю защелку. Изнутри.

– Точно?

– Зачем мне врать!

«Дежурная медсестра клялась, что дверь была закрыта…»

Гринчук не врал.

Денисов и сам видел эту дверь и эту защелку в изоляторе, всего в нескольких метрах от трупа убитой женщины. Только защелка эта утром была отодвинута.

– Как же ты все-таки попал?

– По случаю…

Гринчук повторил маршрут, которым Денисов до этого поднялся на третий этаж к видеозалам, к качалкам-автоматам. Телевизор был уже выключен, большинство пассажиров, сидя, скрючившись, перемогали себя, борясь со сном.

Они поднялись на третий этаж. За стеклянной дверью, отделявшей коридор комнаты матери и ребенка от остального зала, движения не чувствовалось. Внутри уже спали.

– В эту дверь… – Гринчук ткнул в матово светящий свет за стеклом. – Дежурная вышла, махнула рукой кому-то, пошла к буфету. Сюда… А я тут стоял, отвернулся. Только она отошла, а я уже там. За ее спиной. И быстро-быстро по коридору к Нине в номер…

– А уходил как?

– Еще проще… Через ту дверь с защелкой… Потом на буфет. По лестнице. Мимо базы с мороженым.

– Это ты отодвинул защелку?

Гринчук помотал головой:

– Кто-то отодвинул, пока я ходил. Смотрю, защелка отодвинута и кровь на двери. Еще не успела подсохнуть… Тут мне сразу ударило… Мокруха… Меня же, думаю, за нее и попутают, с моей биографией! «Особо опасный»… Утром, пока не расхлебались, зашел за Ниной… Она еще и не идет! Только выбрались, а уж тут забегали…

Он замолчал. Дежурный милиционер залом шел к ним. Узнав Денисова, повернул к буфету.

– Двести первый! – окликнул по рации помощник дежурного. – Тут Струеву доставили… Будете разговаривать? А то я ее отправляю на пятьсот семьдесят пятом Москва – Валуйки…

– Отправляйте…

С первыми же звуками, донесшимися из рации, Гринчук тактично отошел: у старых воров-рецидивистов была своя школа. Теперь он снова приблизился.

– Кто из медсестер открыл тогда дверь? – спросил Денисов.

– Из коридора? Когда я проскользнул?

– Да.

– Эта самая. Которая закрывала сейчас внизу… Видная из себя. В теле.

– А кому?

– Этого я не знаю. Я сразу проскочил…

«Тамара… – Понял Денисов. – Она впустила жену Коэна Злату… А дежурная медсестра поселила ее в изолятор».

Начиналось утро. Всюду были знакомые приметы уже начавшейся вокзальной жизни. Официантка, выбежавшая покурить. Глухонемые торговцы с эротическими календарями – крутые ребята с высоко выбритыми висками. Армянские женщины в траурных платьях. Финский нож в чужом, случайно раскрывшемся кейсе – мир постоянных наблюдений розыскника…

В комнате матери и ребенка уже шли суетливые процедуры оформления, выписки, кормления; нянечки готовили постели вновь прибывшим с утренними поездами. Гремели железные ящики с детским питанием. Считали белье.

– В изоляторе никого нет? – спросил Денисов у медсестер, на этот раз они были в комнате обе.

Тамара сказала небрежно:

– Хватит с нас и того случая. Сколько можно?

Старшая пояснила:

– В триста двадцать пятую никого не поселяли. С той ночи. А в соседней сдавали. Мальчик со сломанной ногой и его мама… Ночью отправили…

Сновал ежеминутно лифт, доставляя женщин с детьми, хлопали двери. Было слышно, как во все раковины умывальной с шумом била вода.

Денисов прошел в изолятор. Длиннющий со множеством дверей коридор снова показался никчемным, попросту лишним.

«Предбанник…»

Он прошел в триста двадцать пятую. Кровать, на которой погибла Хойна, была чисто застелена, сверху на свернутом одеяле по диагонали положена свежая простыня, концы которой снова были подогнуты под матрац. Начальница строго взыскивала за несоблюдение единообразия.

– Вот вы где… – Он не слышал, как в изоляторе появилась патронажная сестра. – Не нашли, кто ее? – Она показала на кровать.

– Нет пока.

– Такая славная старушка… – Она хотела что-то еще сказать, но промолчала, поправила халат, надетый из-за жары на голое тело. – Ну и лето стоит… Из душа бы не выходила… – Ей хотелось обратить внимание на себя. – Что ему за это будет, убийце? Расстрел? – Приятное лицо ее портила достаточно широкая щелка между двумя верхними резцами впереди.

– Это трудно сказать…

У него тоже были вопросы к ней, но он решил их не задавать и вообще не начинать разговор, который неизвестно сколько времени мог продлиться. Теперь он не сомневался, что именно Тамара впустила Злату в комнату матери и ребенка и шепнула дежурной, чтобы та ее оформила.

«Сколько они берут за ночь? Пять рублей? Семь? – подумал он. – Чистый доход недобросовестной смены…»

– Ты все цветешь… – пошутил он.

– А что мне?! – Она пошла по коридору, поигрывая полными голыми коленками.

Вторую кровать, стоявшую под углом к первой, не перестилали, Денисов заметил бросившийся ему в глаза при осмотре остаток фабричного сорванного бумажного ярлыка «ф-ка…, ГОСТ…»

Ему захотелось проверить случайно возникшую у него гипотезу.

Концы свернутой и положенной по диагонали второй простыни были подогнуты, а не засунуты под матрац!

«Любопытно…»

Он вернулся к дежурной медсестре.

Она была одна, голос Тамары слышался в конце коридора, в умывальной, она делала кому-то замечание.

Медсестра поправляла бумаги, в беспорядке лежавшие под канцелярским стеклом, – списки телефонов, рекомендации на случай паралича, удушья, укуса змей.

– Вторую кровать в изоляторе не перестилали? – спросил Денисов, когда она освободилась.

– Да нет. – Дежурная не упустила случая улыбнуться. – А что?

– Не помните, когда на ней меняли белье?

– Вечером в тот день. При мне. Перед тем, как все случилось.

Он позвонил в дежурную часть:

– Подошли сюда с кем-нибудь пластилин и печатку…

– Хочешь опечатать комнату матери и ребенка? – спросили на другом конце.

– Только изолятор.

– Я еще нужна? – медсестра улыбнулась по-прежнему устало и чуть плутовски.

– Сейчас мы запрем изолятор и поставим на дверь печать… – Ему было жаль ее: с хорошей сменой, при поддержке честной начальницы комнаты матери и ребенка она никогда не попала б в такую грязную историю.

Наутро вторую кровать следовало скрупулезно осмотреть и изъять с простыней и наволочек микрочастицы для спектрального анализа.

«На ней кто-то спал… Выходит, как раз в ту ночь. И, уходя, заправил не так, как тут принято…»

Денисов достал из сейфа привезенное Ламбертсом розыскное дело, том раскрылся на отпечатанном латинским шрифтом акте комплексной экспертизы… Увы! В нем не было ни одного русского слова.

«Кто-то катил бочку на Коэна…» – предупредил Ламбертс по поводу исследованной анонимки.