Текст книги "Из хроники кладбища «Шмерли»"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

2

Это произошло утром накануне, перед его приездом в штэтл.

Денисову долго не удавалось пробиться к месту происшествия. Входы и выходы вокзальной комнаты матери и ребенка были перекрыты, коридор третьего этажа перед изолятором плотно забит сотрудниками, прибывшими из Управления. С Леснорядской.

В помещении были работники всех служб. Денисов представил, как дежурный по Московскому Управлению на железнодорожном транспорте, получив сигнал о тяжком преступлении на Павелецком, выскочил к подъезду и стал набивать оперативные машины людьми, отсылая их на вокзал. Благо было около девяти и сотрудники подходили и подходили. Дежурному вначале не пришлось выбирать, и он отправлял первых попавшихся, лишь бы количественно подкрепить линейный отдел. Лишь потом у него появилась возможность выбирать среди специалистов.

Денисов все понимал про дежурного по Управлению.

«Такой день…» – Столичную милицию и без того неделю лихорадило: готовились встречать президента Соединенных Штатов. Понять, что это, мог лишь милиционер.

Перед работой Денисов заехал на Москву-Товарную, оттуда позвонил в отдел:

– Подожди секунду, – Антон Сабодаш, дежурный, приготовился нажать на другой тумблер пульта связи. – Тут кто-то еще рвется… – Оказалось, что звонок Денисова и сигнал с места происшествия пришли одновременно. – Слушаю вас… – В следующее мгновение Антону было уже не до Денисова. – Закройте двери, пока никого не выпускайте! Все! – крикнул он кому-то. Тумблер опустился на место. -Помощник! К пульту! Денисов, слышишь? – Он обращался непосредственно к нему. – В комнате матери и ребенка убили женщину! Позвонила медсестра! Все! Прошу – не задерживайся!

– Понял…

Комната матери и ребенка с недавних пор находилась на особом положении среди других служб.

Помещавшаяся прежде в коридоре старого вокзала из бывшего пасынка и нахлебника администрации комната матери и ребенка сразу превратилась в законное детище, добытчика и финансового спонсора станции. Теперь она занимала третий и четвертый этажи, с внутренним лифтом, апартаментами для семейных, многодетных и одиночек, с холлами, игротекой – в случае необходимости комната матери и ребенка могла вместить не менее двух сотен матерей вместе с детьми.

«Прошу – не задерживайся!» – просил Антон…

Денисов не бросился к платформе – именно в таких случаях электрички всегда оказывались ненадежным средством; путями, петляя между вагонами и пакгаузами, побежал к вокзалу.

Сразу выяснилось, что выбор неправилен. Трижды его обгоняли электропоезда – бесшумные, коварно замаскированные под цвет окружающего полотна.

«Их так и не выкрасили в ярко-оранжевый, как куртки рабочих-путейцев, – в который раз он уже думал об этом. -Может, когда-нибудь потом, когда раз и навсегда будет покончено с синдромом врага, который не дремлет…»

Он старался не думать о том, что происходит в этот момент в комнате матери и ребенка, но, как обычно, это не получалось.

«Антон приказал никого не выпускать из помещения. Выходит, убийца кто-то из ночевавших?»

Вокзал показался издалека – приземистая галерея этажей.

Растянувшееся вдоль фасада, выведенное огромными буквами слово «МОСКВА» приходилось как раз на окна комнаты матери и ребенка.

Несмотря на то, что еще не было и девяти, становилось довольно жарко. Прогноз погоды оправдывался. Денисов, как и все, следил за погодой – в связи с визитом Рональда Рейгана. Днем обещали сушь: 21-23 градуса.

«Надо было все-таки дождаться электричку…» – время уходило.

Наконец, обогнув маневровый тепловоз, он через пути перебежал горловину: ему надо было еще заскочить в дежурку – взять рацию.

– Ничего не известно! Все на месте происшествия! – крикнул помощник, пока Денисов ставил закорючку в журнале приема радиостанций. – Пусть капитан Сабодаш позвонит, а то все спрашивают! Я не знаю, что отвечать…

– Есть… – Он был уже в дверях. – Где произошло? В палате?

– В изоляторе!

Помещение изолятора было автономным, сквозным, в каждую комнату его можно было попасть с нескольких сторон.

Но не сегодня! Всюду стояли сотрудники. Денисову не удалось пробиться сквозь строй прибывших дальше прихожей. Еще раньше его удивляло здесь обилие дверей; теперь представилась возможность проверить, что находится за каждой. Он дергал за ручки, но никуда не мог пройти. Одни двери прикрывали шкафы, за другими уложены были трубы; тут же находился и небольшой, укрытый от глаз умывальник и рядом туалет.

– Приказ никого не пускать… – объяснил ему в коридоре занозистый, невысокого роста лейтенант. Денисов знал его: лейтенант не раз уже приезжал на вокзал, собирал цифры. -Ждите в дежурной части. Вам объявят, что каждому делать

– Кто приехал? – Денисов показал на дверь.

Оказалось, там находился заместитель начальника Вилов, курировавший кадры. Было ясно:

«Вилов приехал в Управление пораньше, чтобы заняться делами… А в это время пришло сообщение об убийстве…» -из всех неблагоприятных вариантов этот был наихудшим.

У Вилова была своя шкала ценностей, первой в ней стояла исполнительность.

– Кто еще?

– Кому положено – все на месте, – ответствовал управленец.

– Разреши! – Денисов отстранил его, открыл дверь. Внутри тоже стояли сотрудники, он мог обозреть их спины.

Денисов повернул назад. В отличие от сотрудников Управления, связанных присутствием начальства, он был человеком с земли, как называет себя нижний эшелон милиции, – более независимым и свободным.

Лейтенант стоял в дверях красный.

«Этот еще припомнит мне!…»

Денисов вернулся ко входу. Дежурная медсестра Вера сидела в кабинете врача – молодая, с неуловимо, по-мордовски раскосыми, светлыми глазами, в слезах, с открытым, широким лицом. Не поздоровавшись, она пожаловалась Денисову:

– Как все обернулось-то… А, Денисов?

Встречаясь почти ежедневно, а иногда несколько раз на дню, они в общем доверяли друг другу. В то же время Денисов знал о ней мало.

«Милое плутоватое лицо. Доброжелательна, смешлива. Ни в чем предосудительном не замечена…»

Иначе она бы наверняка попала в поле его внимания.

– Хотелось-то как лучше! – Вера попыталась заплакать.

– Я ничего еще не знаю, – сказал Денисов. – Ни с одним человеком не разговаривал.

– Старушка, божий одуванчик…

– Что она говорила?

– «Завтра утром к профессору. На прием. Принимает раз в квартал… Мне только переспать». Я посмотрела: куда она пойдет? А у нас изолятор пустой. Две кровати. Мамочки и дети все здоровенькие… Положу, думаю. И ей хорошо, и нам…

– Вы записали, кто она?

Медсестра расплакалась по-настоящему:

– Думала, успею. Все равно утром разбудят: кефир, молочко подвезут. Спать все равно некогда – тогда оформлю!

– Так и не знаете, откуда она?

– Нет, – даже обмирая от страха, она чуточку кокетничала.

– Паспорт у нее был?

– В сумочке. Она показала…

– Фамилия или имя?

– Она не раскрывала – только так. Корки.

– Ее ли еще паспорт… – В комнате находился один из младших инспекторов.

Он охранял медсестру от сотрудников – любителей расспросить свидетеля. Вере надлежало говорить лишь с оперативно-следственной группой – чтобы каждое ее слово получало необходимый ход.

– А сейчас сумочки при ней нет?

Медсестра качнула головой:

– Я все посмотрела…

«Вот и установили примерные границы проблемы: убийство – не раскрыто, труп – не опознан…»

– В изоляторе она ночевала одна?

– Никого больше не было.

– Значит, преступник вошел и вышел отсюда – из коридора?

– В том-то и дело… – Она приготовилась снова заплакать. – Дверь изолятора на лестницу оказалась открытой! В крови… Кто-то открыл ее изнутри.

– Любопытно.

– Спускайся в подъезд – и на перрон… А там ищи ветра в поле!

Ход из изолятора в подъезд предназначался для детей с подозрением на инфекционные заболевания, дверь на лестницу, сколько Денисов помнил, всегда была заперта изнутри на массивную металлическую защелку.

– Кто ее мог открыть?

– Не знаю.

– А с вечера? Защелка была задвинута?

– Заперта. Это я точно помню. – Медсестра подняла печальные плутоватые глаза. – Он, наверное, зашел отсюда -из коридора, а ушел с той стороны. Отодвинул защелку и…

Так вполне могло быть.

– В коридоре чужих не было? Может, с вечера? Бывает, мужчины хотят пройти наверх…

– Нет, вроде. Так и было, как я говорю. Отсюда вошел -там вышел…

Задача розыска отнюдь не упрощалась. Почти стометровый коридор имел несколько самостоятельных выходов.

– Кто-нибудь слышал крик?

– Я лично не слышала. Ну, что мне за это будет, Денисов? -Она приготовилась разрыдаться. – Уволят? Или посадят?

– Да, ладно, «посадят»! – ворчливо одернул ее младший инспектор. – Никто тебя не посадит!

Денисов вышел в коридор. Проход к изолятору со стороны коридора был по-прежнему запружен сотрудниками. Уже отобрали объяснения у всех ночевавших. Денисов спустился к подъезду. У входа стояли десятки любопытных, привлеченных видом милиционеров и черными «Волгами» оперативной группы.

«Может, преступник, действительно воспользовался лестницей для больных детей…» – подумал он.

Подняться по ней Денисову не удалось – ждали собаку из питомника служебного собаководства.

Он проверил рацию. Было странно, что никто до сих пор его не хватился. Впрочем, в отделе давно приняли его привычку работать автономно. Бахметьев даже настаивал на этом.

Коллеги шутили: «Старший опер по делам, имеющим общественный резонанс…»

Он снова обогнул здание. Вход со стороны буфета был открыт, тут разгружали продуктовую машину. На перроне и внутри, в залах, становилось все жарче. День обещал быть по-летнему знойным. На всех горизонтах многоступенчатого здания стояли, ходили, мыкались в надежде уехать сотни людей.

Денисов поднялся на третий этаж. Внутри вокзал был горяч, как хорошо протопленная и, главное, вовремя закрытая печь.

Более неприятное, чем жара, однако, заключалось в том, что никаких билетов в кассах не могло быть, пассажиры на что-то еще надеялись, но Денисов знал твердо: все эти люди сегодня никуда уже не уедут.

– Внимание… Двести первый!… – Наконец он услышал свой позывной. – Срочно зайдите в комнату матери и ребенка. – Это был приказ начальника отдела Бахметьева. – Повторяю: двести первый…

– …Труп женщины лежит на спине… – диктовал эксперт -совсем молодой, с раздвоенной, по-купечески окладистой бородой. – Голова на подушке… Лицо трупа обращено вверх, левая рука согнута в локтевом суставе, кисть на уровне левой молочной железы…

Королевский – следователь транспортной прокуратуры быстро записывал. Он молча мигнул Денисову, свободной рукой незаметно поднял воротник куртки-сафари. У Королевского был свой стиль, оперативники за глаза дали ему прозвище Любер.

– Записали? – спросил эксперт.

– …Молочной железы…

– На трупе белая хлопчатобумажная сорочка с мелкими цветами. Верхняя часть сорочки сильно испачкана засохшей кровью…

Преступление произошло в меньшем из изоляторских помещений. Денисов бывал в нем. Крохотная комнатка. Стол. Две кроватки, углом друг к другу.

Полковник Вилов – спортивного вида, с желчным скучным лицом – не поздоровался со старшим опером, продолжал за что-то выговаривать Бахметьеву – укоризненно, с апломбом. Бахметьев делал вид, что прислушивается. В дальнейшем спрос за все был с него – не с полковника-кадровика.

– Кисти, плечи и предплечья… – диктовал эксперт, – обильно испачканы засохшей кровью, правая нога выпрямлена, левая слегка отведена в сторону, согнута в коленном суставе…

Из-за спины Вилова Денисов наконец увидел тело на кровати. Лицо трупа невозможно было разглядеть за космами седых жидких волос, зияющими разрубами костной ткани; женщина принадлежала к категории одышливых тяжелых старух, крупный живот ее был поднят, словно застыл на глубоком вздохе.

– …Окоченение в мышцах нижней челюсти и верхних конечностях выражено слабо, в стадии разрешения, – продолжал эксперт, – в мышцах нижних конечностей: в левой -удовлетворительно, в правой – хорошо. Трупные пятна сине-фиолетового цвета, располагаются на задней поверхности туловища…

Вдоль головы убитой почти параллельно располагалось несколько глубоких, линейной формы ран, все они имели ровные гладкие края и заостренные концы и проникали в толщу кожи. Одна из ран начиналась от надбровной дуги, а самая обширная захватывала область носа и губ и направлялась через спинку носа в волосистую часть головы.

«Ранения нанесены в тот момент, когда она лежала…» -подумал Денисов.

На табурете в углу виднелась снятая перед сном одежда потерпевшей, уже осмотренная, подготовленная к упаковке, поодаль, на стуле, испачканная в крови сорочка, находившаяся на ней в момент нападения.

Денисов подошел к одежде. Широкая, с вытачками юбка была подшита снизу вручную. Черными нитками. Зачин строчки начинался со спиралеобразного наружного узла. Блузка тоже была изготовлена не на фабрике, индивидуально – отличалась мелкими аккуратными стежками.

На столе лежали вещи, обнаруженные в одежде: кусочек ваты, несколько медных монет, очки.

Денисов придвинулся ближе – но не нашел ничего, за что могла зацепиться даже самая скрупулезная мысль.

– Я должен прерваться, – сказал эксперт. Он уже стягивал перчатки, подставляя губы под сигарету, которую достал ему Королевский.

– Пять минут перекур… – недовольно объявил Вилов.

От табурета с одеждой Денисов перешел ко второй кровати. Взбитая, торчком, подушка; аккуратно сложенная вторая простынка – узкой полосой по диагонали поверх одеяла. Гренадерско-казарменный стиль новой заведующей.

Денисову показалось, что белье на второй кровати несвежее. Случалось, одни и те же наволочки и простыни подавали дважды и трижды, многое зависело от добросовестности персонала.

«Наверное, так и есть». – Белье тем не менее было новым. Он обратил внимание на остатки бумажного ярлыка -«ф-ка…, ГОСТ…»

Эксперт и Королевский вышли в изоляторский коридор. Следователь щелкнул зажигалкой, прикурил.

Денисов воспользовался минутой, прошел к двери, которая вела на лестницу. Массивная металлическая защелка, о которой говорила медсестра, была на месте, исправна. По лестнице можно было свободно спуститься в подъезд, свободно подняться с перрона в изолятор. Сбоку, на двери, виднелся бурый мазок.

Подошел Бахметьев – им так и не удалось до этого перекинуться ни одним словом.

– Сабодаш отправил ориентировки? – В руке он держал носовой платок, искалеченный глаз его слезился, когда Бахметьев нервничал.

– Я не разговаривал с ним.

– Особой надежды на ориентировки, конечно, нет. Насколько я помню, такого не было ни на одном вокзале. По крайней мере, в последние годы. Ты обратил внимание на ее одежду?

– Да. Ни одного ярлыка.

– Аллергия на все фабричное?

– Может, просто умеет шить. – Денисов был розыскником, поэтому видел вещи реальнее, чем воспитанник ОБХСС -начальник отдела.

– Товарищи… – Вилов уже беспокойно поглядывал на часы. – Может, все-таки пора?

– Во сколько Рейган прилетает? – спросил эксперт, докуривая.

Бахметьев обернулся:

– В четырнадцать.

Из коридора постучали.

– Да, – крикнул Бахметьев.

Ниязов, младший инспектор, – черноглазый, неулыбчивый, прямолинейный, по-уставному приблизился к заместителю начальника Управления.

– Товарищ полковник…

– Что у вас? – грубовато, как обычно, вскинулся кадровик.

– Разрешите обратиться к полковнику Бахметьеву… Звонил подполковник Ваникевич… – Ниязов нашел глазами Бахметьева. – Из Главка Московской области. Просил срочно с ним связаться.

– Меня? – спросил Бахметьев.

– Капитана Денисова… Он ждет у телефона.

– Денис! Сколько ей лет примерно? – У Ваникевича была разработанная наигранная манера разговора, мягкий голос. Но с Денисовым он был приветлив по-настоящему. – За семьдесят?

– Пожалуй.

– Русская?

– Не знаю. Не думали об этом…

– Можешь рассказать поподробнее?

Денисов повторил немногое, что знал:

– Личность не установлена, откуда прибыла – тоже. Тяжкие телесные повреждения головы. Сумка отсутствует… У вас есть похожее?

– По Симферопольскому шоссе… – Ваникевич произнес неуверенно.

– Наше направление…

– Я потому и звоню. Тоже в закрытом помещении, тоже во время сна. Тяжкие повреждения топором в области головы…

– Кто она?

– Швея-надомница. Еврейка. Сусанна Маргулис.

Денисов взглянул на часы:

– Где встречаемся?

– На полпути. В метро. Как всегда… – Они уже не раз обсуждали там свои дела. Только имей в виду: убийство это пятилетней давности…

3

Денисов посмотрел вслед: выехав из рощицы, «жигуль» Богораза проследовал мимо девятиэтажки, свернул в проулок.

«В обоих случаях убийца не пощадил свои жертвы. Почему? Даже если женщины проснулись, что они могли сделать? Преступник пригрозил бы топором. Они лежали бы молча, закрыв глаза. Как неживые… В комнате матери и ребенка никто не слышал никакого крика…»

Краем рощи Денисов вышел к домам. По периметру их тянулась нарезанная участками, захваченная под картошку и клубнику земля. Их огораживали ржавые трубы, проволока, спинки старых кроватей. «Неосознанный вызов владельцам казенных дач и престижных садовых кооперативов…»

«Жертвы знали своих убийц!… Преступник боялся оставлять их в живых».

Когда Денисов снова вернулся в штэтл, он не заметил во дворе никаких перемен.

Старик Нейбургер – длиннорукий, в залоснившемся галстуке и вельвете – по-прежнему курил рядом с сараем, отбрасывавшем тень к нему во двор. Поодаль, в тени другого сарая стоял «жигуль»; ни Шейны, ни ее мужа видно не было. Чуть дальше, у заборчика, виднелся сваленный набок детский велосипед.

– Излюбленное ваше место. – Денисов кивнул на тень у сарая. – А, Мойше-Герш Лейбович? – Имя-отчество он выговорил не очень уверенно.

– Так пишут в документах, но так не говорят… – старик оставил излюбленную – без фильтра, кубинскую сигарету. -С еврейскими именами сложно. – Он не прочь был поболтать. – Вы говорили с Шейной? – Старик все знал: дом был проницаем изнутри, как ушная раковина. – А этого бандита, ее мужа, мобутовца, – он кивнул на «жигуль», – вы тоже уже видели?

Денисову не пришлось самому начинать разговор о Богоразе.

– Кооператор! «Руководитель промышленности»! Он так себя представляет… – Нейбургер пыхнул сигаретой. – Завпроизводством в еврейском кафе.

– «У Мейше»?

Кафе отделяло от вокзальной комнаты матери и ребенка, где произошло убийство, не больше трехсот метров.

– Вы знаете, где это? – Нейбургер был удивлен.

– Конечно!

Был даже день, когда Мейше – хозяин кафе приходил к нему – искал защиту от рэкетиров; он подключил первое отделение милиции. Все как-то обошлось. Мейше – коренастый, с золотой цепочкой и шестиконечной звездой на шее, -во всяком случае, больше к нему не обращался.

– …Делает фаршированную рыбу и шейку по-еврейски… Стоит, говорят, баснословно дорого. Но люди платят! Лишь бы название… Спрашивается, откуда Богоразу знать, как готовить рыбу? Он что – умеет это делать?

– Может, от родителей…

– А что родители? – Нейбургера понесло. – Мои дети всю жизнь видели, что мать делает манную кашу. А когда сын женился – не этот, второй – он пришел к ней за рецептом: «Я буду записывать. Раньше надо поджарить крупу или нет?»

Денисов дал ему выговориться.

– …Как он бросился на меня с топором, дер бандит, когда я сказал, чтобы он не ставил этот тамбур! – Старик показал на уродливый придел, выступавший рядом с окном. – Нам же из-за него до обеда нет солнца!…

– Когда это было?

– Когда убили Сусанну… Перед тем, как он наладился ехать. Может, на месяц раньше. Или позже. Еле отобрали топор…

– Он собирался уехать?

– Подал заявление. В Эрец. Там у него два брата двоюродных, сестра.

– В Эрец?

– Ну да. В Израиль. А сейчас не знаю. Увидел, что и здесь можно драть три шкуры. Теперь вряд ли уедет… – Старик принадлежал к непримиримому довоенному поколению, чей сформировавшийся стереотип противился любой перестройке. Они заблуждались почти во всем. Благо ослепление прошлым было у них искренним, а их положение сегодня лишало возможности активно сопротивляться. Денисов уважал их право иметь собственное мнение, но в дискуссии предпочитал не вступать.

– Кстати, – старик поманил Денисова, зашептал: – какой он еврей? Такой, как вы! Мать – русская. Не знает ни слова на идиш! – Нейбургер замахал руками, словно собирался войти в воду. – Выпивает!

– И это есть? – спросил Денисов.

– Недавно дома не ночевал. Боялся, видно, сесть за руль…

– Давно?

– В эту субботу. На другой день, в воскресенье, Горбачев принимал Рейгана…

– Где он был?

– А я знаю? Жене, видно, это нравится. Сестричке ее -тоже. Неплохо устроились, а? Они повыходили замуж, как только квартира Сусанны освободилась…

– А какие взаимоотношения были у Богораза с убитой?

– Я же вам сказал: родственники строили дом, чтоб вокруг были все свои. А потом годами не хотели друг друга видеть… Вот вы говорили с Лидой-Зельдой… – Старик знал все. – Но Лида могла что-то и не сказать… Почему? – Подумав, он сам же и ответил: – Потому, что у них с Сусанной были свои проблемы. Лида-Зельда поддерживала Богоразов! А Сусанна, представьте, нет!

– А Вайнтрауб? Как он ладит с обеими?

– Каждая сестра хотела показать, что она любит брата больше, чем другая… Вам интересно?

– Очень…

Пока невозможно было решить, что окажется важным.

– Моисей, – раздался низкий женский голос. Дверь ближайшей террасы отворилась на ширину ладони.

– Иду… – Старик обернулся к Денисову. – Вы можете зайти? Мне надо коринфар принимать… Там я вам все спокойно объясню.

В длинной комнате единственное окно оказалось зашторенным. Света хватало на первые половицы, дальше стоял полумрак. На столе поверх чистой, жестко накрахмаленной скатерти сохла мелко нашинкованная домашняя лапша.

– …Перед тем как тому случиться с Сусанной – не про нас будет сказано! – Нейбургер остановился, ожидая, когда ему предложат лекарство. В глубине комнаты хлопнула дверца холодильника, послышались легкие старушечьи шаги. – Их брат – Ёся – был в Риге, на взморье. Жена его, как всегда, была рядом… А в это время Сусанна видит сон… Что она там видит? Мухомор или пепельницу…

– Она видела, что Ёся моется под душем… – Жена Нейбургера – сухая маленькая старушка передала мужу лекарство.

– Короче, очень плохой сон! – Нейбургер не глядя сунул таблетку в рот. – А Лида-Зельда – вторая его сестра – в это время ничего не видит. Или видит, что все хорошо. Отсюда неприятности! Сусанна считает, что она должна срочно поехать к Ёсе на взморье… Хотите домашнего гриба? -спросил он неожиданно. – Нет? А я попью… – Откуда-то из темноты появилась банка. Он нацедил сквозь пожелтевшую марлю в стакан жидкости и, отдуваясь, выпил. – И вот уже ссоры и ревность! «Куда ты поедешь?…» – «Я должна поехать!» Короче, она побыла там с ним. Привезла ему баночку икры… Мало они получают икры в своих больницах! Говорят, только птичьего молока не хватает! У каждой кровати -телефон! А здесь, чтоб вызвать «скорую», нужно бежать аж во-он к тем домам! Ну, что вам говорить? Ёсе от икры стало легче или от чего-то другого. Сусанна вернулась, а у Лиды-Зельды нижнее давление сразу стало выше, чем верхнее… А еще через неделю, как Сусанна вернулась, ее не стало… Сестры, по-моему, так и не начали разговаривать…

На терраске неосторожно скрипнула дверь, кто-то тихо поднялся по ступеням.

– Кто там? – крикнула жена Нейбургера.

– Я-а!… – Денисов узнал резкий фальцет сестры погибшей – Лиды-Зельды. – Хочу взять ключ от сарая. По-моему, черная курица опять подлезла к вам под дверь.

– Пожалуйста! Вы же знаете, где он висит! У окна… -отозвалась хозяйка.

Действительно ли одна из кур забралась в сарай или сестре убитой было интересно, о чем говорит розыскник с соседями?

Она спустилась с терраски. Сквозь неплотно прилегающую штору Денисову был виден ее толстый, расплывшийся под платьем таз.

– Я хотел вас вот о чем попросить, – Денисов поднялся. Предстояло небольшое оперативное действо, и было хорошо, что Нейбургер предложил ему зайти в дом. – У меня есть фотоснимки. – Денисов достал несколько фотографий, в том числе и фото убитой на вокзале, сделанное сразу после туалета лица. – Никого из них вам не приходилось раньше видеть? Взгляните.

– Минутку… – Старик зажег свет, достал очки, долго сучил их подкладкой пиджака, наконец, водрузил на нос. -Где?

Он медленно осмотрел фотографии, потом задумчиво поскреб подбородок.

– Какие-то старухи… Я плохо запоминаю. Лучше покажите кому-нибудь из женщин. Они лучше помнят.

– А ваша жена?

– Перл? Она же совсем слепая!

– Вы считаете, что никого из них раньше не видели? -уточнил Денисов.

Нейбургер подумал:

– Может, вот эту…

Он неуверенно показал на фотографию потерпевшей из вокзальной комнаты матери и ребенка.

– А где, когда?

Что-то было в его голосе, потому что слепая жена Нейбургера окликнула его с дивана:

– А вы присядьте.

Денисов подвинул стул. Садясь, он коснулся скатерти, полотно действительно оказалось жестко накрахмаленным, стояло колом. Нейбургер вернул фотографии, прошел в глубину комнаты, к дивану, сел и, должно быть, сразу задремал. Денисов услышал его ровное сиплое дыхание.

– Вы не показали карточки Лиде-Зельде? – спросила Перл.

– Нет пока.

– Может, Шейна или ее сестра тоже кого-то узнают…

– Сестра еще не вернулась с работы… А что Вайнтрауб? -спросил Денисов. – Я смогу ему показать?

– Он совсем плох. Ему даже не сказали, что сестра убита.

– Вайнтрауб не знает об убийстве Сусанны Маргулис?!

– Нет.

– А его жена?

– Влада знает. Ей вы тоже можете показать. Но она приезжая… Из Латвии. В Москве у нее мало знакомых. И вообще… Ёся то в больницах, то в санаториях для старых большевиков, она с ним…

Коротким всхрапом Нейбургер обозначил с дивана момент своего внезапного пробуждения. Сразу поднялся.

– Положение такое… – Он поправил заправленные в сапоги брюки, прошел к дверям. – Пойдемте?

Где-то Денисов уже видел эту манеру носить сапоги поверх штатских брюк. Но у кого? Может быть, в старых картинах?

– …Богораз должен вам помочь. Бандитская память! Как у его деда – Мордехая! Его и назвали Менлин в честь деда…

– Менлин? – У еврейских имен была странная трансформация. – Не Мордехай?

– Кто знает, тот не спутает, – солидно объяснил Нейбургер.

«Нужен ли этот экскурс в жизнь чудом сохранившегося под Москвой старого еврейского местечка, этого штэтла, состоящего из одного-единственного дома», – подумал Денисов.

Розыск преступника, совершившего зверское убийство на Павелецкой, ни на йоту не продвинулся оттого, что он обрабатывал версию о связи между обоими нераскрытыми убийствами.

– …Мулим – от Мейше, а Менлин – обязательно от Мордехая. Так было… – старик продолжил. – А теперь моего внука зовут Рамон – отцу, видите ли, захотелось; он с женой ездил в Испанию. А дочь – Наташа…

– Менлин… – Денисов удержал в памяти имя кооператора. – И в паспорте так же?

– Этого я не ведаю, я не милиция. Откуда я знаю, что записано у Лиды-Зельды? Для меня она все равно Зельда, пусть там будет Прасковья или Елизавета… Какая разница?

Имя, однако, имело значение, и Нейбургер тут же это подтвердил:

– Если у человека еще до его рождения умер отец, то его обязательно называют в честь умершего…

В прогоне показалась молодая женщина в юбке, в майке на тонких, скрученных в шнурок бретельках.

– Добрый день, – она обошла Денисова и старика, колыхнулась разгоряченным телом, теплый воздух вокруг нее тоже колыхнулся.

– Добрый день, – старик проводил взглядом ее выступавшую из майки, открытую спину.

– Это сестра Шейны Полина… Вы о ней спрашивали. Она жена второго брата Богораза.

«Люди, обосновавшиеся в доме еще с «до войны», – подумал Денисов, – строили дом, как корабль или крепость. Как Ноев ковчег, куда забрались все родственники, чистые и нечистые. Старики умирали, дети рождались в пути. А корабль плыл, то есть стоял… И такой Мафусаил, как старик Нейбургер, мог еще перечислить весь экипаж и всех пассажиров с самого отплытия…»

– Полина – это единственное имя? Или… для домашнего употребления… – Денисов продолжал упорно цепляться за все, что могло в дальнейшем пригодиться.

– Родители назвали ее Идес… Вы уже идете к ней?

– Я думаю, успею еще позвонить.

– Это за теми домами!

У девятиэтажного здания на скамье коротали время пенсионеры. Рядом с телефонной будкой в коляске спал ребенок, его мать звонила по телефону.

Денисов присел на край скамьи и тотчас почувствовал, что его клонит в сон.

Женщина в телефонной будке все время двигалась, не стояла на месте, голова с трубкой была в кабине то слева, то справа, разговор, казалось, вот-вот прервется, а он продолжался и продолжался.

Денисов поднялся.

– За домом еще телефон, – сказал какой-то старик в очках, в шляпе. – Эта будет звонить, пока ребенок не проснется.

По другую сторону дома телефонная кабина оказалась пустой, Денисов набрал номер Бахметьева. От трубки стойко пахло духами.

– Слушаю, – сказал Бахметьев.

– Это Денисов… Пока ничего.

– У нас тоже.

Взаимоинформация не заняла и минуты.

– Вся Москва у телевизоров, смотрит визит президента… – посетовал Бахметьев. – Ни одного преступления по городу, кроме нашего. Вилов уже спрашивал о тебе: «Что он делает?»

– Я как на острове… – Денисов собрался с мыслями. -Никто отсюда не уезжал уже лет пятьдесят! Рождались, умирали… Есть тут один старик – он видел здешних прабабушек, поэтому все может сказать о правнучках…

Бахметьев вздохнул:

– Какой смысл в этом? – ему не приходилось раскрывать преступления самостоятельно.

– Мы мало знаем о потерпевших, а об одной вообще ничего. А ведь они прожили жизнь.

Он возвращался мимо того же крыльца. Коляска с ребенком все стояла у телефонной будки. Денисов возвращался, а женщина все еще говорила…

Полина успела переодеться – вместо майки с перекрученными узкими бретельками на ней теперь был халат, под ним черный купальник, который просвечивал, пока она стояла на пороге террасы.

– Заходите. Только у меня не убрано… – Руки женщины были заняты – она закалывала на затылке иссиня-черную толстую косу. Во рту торчали шпильки. – Сейчас…

– Я из милиции.

– Шейна, сестра, мне сказала… – Женщина потянулась лениво-кокетливо. Она была босиком, звонко прошлепала в комнату. – Пожалуйста!

Он прошел внутрь.

Две небольшие комнаты, кухня. Из-за жары все было завешено, плотно укутано. Чтобы охладить дом, хозяйка вылила на пол не меньше ведра – вода еще стояла у порога.

«Значит, тут все и произошло».

Денисов обратил внимание на дверь. Цилиндровый замок выглядел довольно старым.

– Вы его меняли?

– Нет.

– Выходит, эксперты не брали на исследование…

– Брали. Потом вернули.

Он обнаружил накладку, допущенную следствием. В цилиндровых замках возможность отпирания зависела от поворота цилиндра в патроне. Ключи, отмычки этой конструкции лишь контактировали со стенками скважины и со штифтами. Чтобы установить следы, цилиндр требовалось распилить вдоль скважины и произвести осмотр и микроскопическое исследование. Этот замок распиливанию явно не подвергался.