Текст книги "Астраханский вокзал (сборник)"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Тогда надо поискать во второй, в третьей!

– Преклоняюсь перед масштабами – это совершенно искренне! Как только вы еще вошли сюда... – Илья почувствовал: перед ним подонок порочнее, чем показался с первого взгляда, предприимчивый, наглый – такой, какой неожиданно, вдруг, теперь потребовался. – Вы видели море в Одессе, Илья Александрович? «То без гребня, свинцово-сизым, с мелкой рябью волны гусиной...» Никогда не пожалею о сегодняшнем дне!

– Только я, наверное, зря с вами разговариваю: вы же дуете водку стаканами!

– Все! Эта стопка последняя. Вы у нас капитан.

– У вас есть знакомства на вокзалах? В автоматических камерах хранения?

– Вообще-то масса полезных знакомств. Особенно на площади трех вокзалов. Барыги, девочки... Так я пью последнюю... За вас!

– Девочки не понадобятся. Барыги? – Илья вдруг понял, что надо многое обдумать, прежде чем действовать. – Переночевать, наверное, мне предложат здесь?

– Вы меня обижаете... «Море может быть в час заката то лиловым, то красноватым...» Вы действительно не знаете эти стихи? «...Чуть колышемым легким бризом...»

Напиваясь, Капитан становился сердечнее, болтливее, жаловался на соседей, читал стихи, его тянуло ко сну, но он крепился. Илья хорошо рассмотрел его хрящеватый нос, порозовевшие щеки, короткие, довольно красивые темные брови, белобрысую челку. У Ильи было такое чувство, будто он близко к глазам поднес стрекозу или кузнечика и неожиданно обнаружил перед собою сложное живое существо.

– Вы не представляете, Илья Александрович, каким одиноким провел я свою жизнь...

Он положил голову на край стола, заставленного немытой посудой, вздохнул и перед тем, как заснуть, вдруг посмотрел на Илью так отчетливо-трезво, что Илья даже усомнился: не разыгрывают ли его. Но в следующую минуту Капитан уже спал, жуя и причмокивая во сне.

«И такой человек решается плыть против течения, устанавливает для себя законы существования. А я не решался! Грош была мне цена!»

Из кухонного окна открывался вид на старый кирпичный заводик. Он был пуст, но в разбросанных по двору помещениях что-то парило. Белые дымы рассеивались по крышам. На высокой насыпи беззвучно – из-за плотно законопаченных рам – работал экскаватор. Комки глины скатывались с насыпи к скучному, растянувшемуся на целый квартал забору, окруженному липовыми саженцами. Бродячий пес обнюхивал чахлые деревца.

«Деньги, какие у меня остались, надо отослать домой. Написать, что заработал на переводах и аннотациях. Себе оставить в обрез, только на дорогу, сжечь мосты, чтобы некуда было отступать. И еще: начать, пожалуй, лучше в другом городе – в Баку, в Киеве. Потом вернуться в Москву и здесь закончить».

1 января, 12 часов 35 минут

Начальникам отделов милиции

Московского железнодорожного узла.

1 января сего года между 10.30 и 12.15 часами на Астраханском вокзале совершена кража вещей из автоматической камеры хранения у сестер Малаховых, приезжавших в Москву из Тульской области. После совершения кражи чемодан, принадлежащий Малаховым, был перенесен в ячейку в семи метрах от места кражи. Похищены деньги в сумме 800 рублей, два обручальных кольца, отрез кримплена фиолетового цвета. В краже подозревается неизвестный мужчина, пользовавшийся соседней ячейкой, – на вид 35-40 лет, среднего роста, нормального телосложения, одет в полупальто синего цвета, черную меховую кепку, черные полуботинки. Обращаю ваше внимание, что все кражи совершаются из ячеек, в которых в качестве шифра потерпевшими используется год рождения. Примите предупредительные меры...

Телетайп застучал, как всегда, внезапно, словно разбуженный среди ночи. Ориентировка о краже у невесты, переданная с Астраханского вокзала дежурному по управлению, рикошетом возвращалась назад. Штаб управления ее переработал, внес дополнения, и теперь передача шла одновременно на весь железнодорожный узел.

Вскоре последовал приказ: перейти на усиленный вариант несения службы, всему инспекторскому составу занять посты согласно разработанной штабом схеме.

Такие же меры были приняты и на других вокзалах. В поединок, начавшийся в стальном отсеке Астраханского в новогоднюю ночь, постепенно втягивались все большие силы транспортной милиции.

– Аврал! – объяснил всем предпенсионного вида старшина, дежуривший у входа в отдел. – Получить инструкции у дежурного! Приказ – всем в залы!

1 января, 8 часов 40 минут

Илья прошел мимо витрин гастрономического отдела. В них аппетитно располагались колбасы. Толстые стекла прилавка и термометр изнутри наводили на мысль о барокамере. Покупателей в магазине почти не было.

– А на третье я подала Коленьке мусс, – услышал Илья, проходя мимо кассы. Седая старушка доверительно разговаривала с кассиром. – Мусс он любит.

«Кто считает, что в Москве все бегут, не замечая друг друга, сильно ошибается, – думал Илья, косясь в окно. – Здесь больше улочек тихих, с маленькими сквериками, с посыпанными песком тротуарами. В магазинах, как этот, постоянная клиентура, ровные отношения».

Илья снова обогнул беседовавшую с кассиром старушку и пошел к выходу: находиться в пустом магазине и наблюдать за переулком было решительно невозможно. Илья приехал на место встречи намного раньше обусловленного срока.

Когда Капитан уезжал продавать вещи, Илья нервничал, не находил себе места. Он и сам заметил, как быстро у него стало меняться настроение, достаточно было малейшего намека на опасность, дурной приметы. Он часто смотрел на часы, словно подгоняя время, и сутки для него стали емкими, как никогда раньше.

Больше всего Илья боялся, что Капитана задержат при продаже вещей и он расколется. Поскольку адреса Ильи Капитан не знал, Капитан мог привести милицию только на место встречи. Поэтому Илья приезжал за полтора-два часа до срока, внимательно все осматривал. Так было в Баку и в Киеве, теперь здесь, в Москве.

Выйдя из магазина, Илья перешел дорогу, юркнул в подъезд. Сверкающий отполированными ручками лифт с широким зеркалом посредине поднял его на пятый этаж. Здесь Илья вышел из лифта, подошел к окну и стал снова осматривать улицу.

«Милиция вряд ли привезла бы Капитана на задержание, от него потребовали бы только место, остальное – дело милиции». – «А нельзя сделать так, чтобы Илья ничего не знал, – попросит Капитан. – ну вроде все получилось случайно?» Вверху хлопнула дверь.

«...Вдруг они пришли еще раньше? И уже здесь?! – Мысли, мысли, мысли, тревожное ожидание, страх – все мгновенно перемешалось. – Как они будут меня брать? Скорее всего поручат двоим-троим в штатском. Один притворится пьяным, попросит у меня закурить, сразу же выбежит второй. Завяжут между собой ссору, перекроют лестницу, чтобы я не мог уйти... Где я читал об этом? Откуда-то, как из-под земли, „случайно“ появится участковый: „Разберемся! А вас, товарищ, попрошу быть свидетелем, разрешите паспорт...“, „О! Вы не москвич? Где временно остановились? Мы вынуждены проехать к вам домой – удостовериться... Это займет несколько минут, тысяча извинений...“, „Вы фотографируете? Кинокамера тоже ваша? Позвольте, эти вещи значатся в розыске...“ И все завертится. И никакого намека на Капитана».

Шаги приближались. Странный бородатый старик с палкой и ученическим портфелем спускался с лестницы.

– Молодой человек! Позвольте прикурить?

Илья с трудом вытащил зажигалку – ему легче было б пронести наверх по лестнице чемодан, наполненный кирпичами.

– Спасибо. Красивая вещица. – Старику не хотелось уходить. – Вам неведомо, как назывался раньше этот переулок?.. Жаль. В ваши годы я прекрасно знал и Москву, и Питер. Прекрасно помню, как в двадцать девятом году шел с читательской конференции из Дома печати – бывший дворец княгини Елены Павловны. Выступавших помню... А вот где живет мой редактор, не помню, хотя у него вчера был, и забыл, как теперь называется переулок. Только этаж запомнил. Простите, у вас какая-то неприятность? Почему так дрожат руки?

Илья наконец понял, что этого чудака бояться не следует: он никак не мог участвовать в спектакле, сценарий которого родился у Ильи в голове минуту назад. Нервы, сжатые в комок, как-то сами разжались. Вместе со стариком он спустился вниз. Илья не мог больше думать о Капитане, в который раз мысленно переживать свой арест.

Впереди, на повороте улицы, мелькнула надпись «Вина – воды».

– Давайте зайдем, – неожиданно предложил он.

Старик вынул из бокового кармана круглые часы на ремешке.

– Пожалуй, только совсем ненадолго. Мой редактор – человек пунктуальный, к тому же нездоров. Я отвечаю перед лечащим врачом...

– Вот говорят: «Все мы отвечаем друг за друга», – неожиданно вдруг заговорил Илья. – Но ведь за меня вы отвечать не собираетесь. Это только слова! Кто я вам? Да и перед кем отвечать?

– Так-то так...

– Я часто думаю об этом последние дни. Или еще вот: пока человек один, нельзя ничего сказать о том, есть у него совесть или ее нет. Ведь сам-то человек ни хороший и ни плохой. Только по отношению к другим людям он бывает положительным либо отрицательным...

С потолка магазина свешивались нити с продетыми на них бамбуковыми стаканчиками. Ударяясь друг о друга, стаканчики издавали приятное звучание. Сквозь завесу бамбука по двое, по трое в магазин входили мужчины, чтобы через несколько минут вот так же жарко говорить о чем-то, что раньше не принимали близко к сердцу, а сейчас, после стакана вина, вдруг стало дорогим, хоть плачь, и непонятно, как ты жил без всего этого.

– Так, так, – соглашался старик.

– Я ни за кого не отвечаю. Разве только за жену и сына. И других прошу не отвечать за меня. Сам разберусь. – Илья только пригубил стакан и поставил на стойку.

– Молодой человек, – спросил старик, – вы что-нибудь слышали о битве при Каннах?

– Канны? Когда учил историю на первом курсе.

Ксилофоном звучали бамбуковые стаканчики, слышалась неясная речь.

– ...Пятьдесят тысяч римлян погибло, пять тысяч попало в плен. Тогда Ганнибал сказал пленным, чтобы они выбрали десять человек, которые вернутся в Рим и убедят соотечественников выкупить всех римлян из рабства. Но дело не в этом. Уходя, посланцы поклялись Ганнибалу, что обязательно возвратятся, – вот к чему я веду речь. Когда посланцы покинули лагерь, один из десяти с дороги вернулся: притворился, что забыл какую-то вещь. А потом снова догнал товарищей. Так он освободил себя от клятвы, данной Ганнибалу...

Незнакомые мужчины притихли, слушая старика.

– ...Что говорить? Мнения в римском сенате разделились. И тогда сказал Тит Манлий Торкват, человек честный, воспитанный в строгих правилах: «Сдавшихся без боя на милость победителей спасать нелепо...» Я обращаю внимание на другое. Когда сенат отказал посланцам в выкупе, девять из десяти пошли назад, к Ганнибалу, рыдая и обливаясь слезами. А десятый, у которого не было совести, выражаясь вашими словами, как ни в чем не бывало остался дома... Так вот. Сенат так не оставил дело: хитреца взяли под стражу и под конвоем отправили к Ганнибалу. – Странный старик улыбнулся, отпил из стакана. – К чему, спросите вы, такая щепетильность? Да еще в отношении противника?! Не проще ли объявить поступок лжеца военной хитростью, а его девятерых товарищей представить простаками? Совесть представляется вам чем-то абстрактным. На самом же деле она реальна, как наши руки, цвет глаз. Древние это понимали. Совесть не может исчезнуть на время и появиться снова.

– Совесть, по-моему, дело личное.

– Уверен в обратном. Вы задумывались, почему человечество так болезненно-упорно призывает к совести? Что заставляет нас веками твердить – «бедный, но честный», «честь смолоду», «угрызения совести», в то время когда вокруг всегда предостаточно других примеров? Попробуйте противопоставить что-нибудь этому. Не найдете. Я искал. Ни на родной мудрости, ни даже более-менее авторитетного высказывания. Нет их! И быть не может. Почему? Подумайте.

– Вы латинист? – Илья пожалел, что затронул больной для себя вопрос.

– Преподавал когда-то. Теперь я графоман. – Он кивнул на потрепанный ученический портфель, прислоненный к столику. – Не знаете, что это такое? Не дай Бог узнать. То же, что и писатель. Те же муки творчества и радости, может, их лаже больше, чем у настоящего писателя, потому что вся жизнь в этом... Только, кроме редакторов, вас никто не читает. Вы извините. Я, кажется, погорячился – вино. Вино и годы! – И уже совсем спокойно, даже скучно, добавил: – Из лжи ничего, кроме лжи, не получается. В жизни только правда и ложь – терциум нон датум. Третьего не дано.

* * *

Капитан появился со стороны трамвайной остановки, откуда его ждал Илья. Он приближался быстрыми аккуратными шажками и выглядел как человек, проживший на этой улице всю жизнь. Илью всегда поражало это умение Капитана применяться к окружающему. Каждый день он выглядел иначе. Сейчас на Капитане было скромное пальто-деми, ондатровая шапка. Не доходя до Ильи и не видя его, он тоже заскочил было в продовольственный магазин, но не выдержал его тишины и безлюдья, купил баночку гусиного паштета и выбрался на улицу.

– Как дела? – спросил Илья, внезапно появляясь из подъезда.

– В лучшем виде. – Капитан достал бумажник, доля Ильи лежала отдельно – зеленоватые хрустящие купюры. – Только экспонометр я выбросил – не работает, заодно духи – народ за версту принюхивается.

– Барыга надежный?

– Барыга бы столько не заплатил – гости столицы! Сейчас, должно быть, уже у себя дома на курорте... Между прочим, я слышал сегодня, как милиция про нас говорила...

Илья нахмурился.

– ...На Казанском вокзале, в автокамере, Илья Александрович, – человек не первой молодости, Капитан словно играл роль недалекого школяра, грубо добивающегося похвалы учителя, – один в гражданском подходит к другому и спрашивает: «Ты до двадцати трех, Дощечкин?» Тот отвечает: «Да». – «Смотри, – говорит, – Дощечкин, в оба, не упусти преступника...» Потом о чем-то еще поговорили, я не расслышал.

– Мало ли о ком шла речь! Он же сказал – преступника...

– Дай Бог бы не про нас. – Он снова пошарил по карманам, достал баночку с паштетом. – Гусиный! Вы как-то сказали, что любите. Пожалуйста.

1 января, 12 часов 40 минут

Пользуясь своим правом «блуждающего форварда», Денисов перешел в центральный зал, где у него было заветное место – у телеграфа. Отсюда был хорошо виден эскалатор, соединявший зал с автоматической камерой хранения, и здесь Денисову никто не мешал. Стеклянные стены окружали телеграф с обеих сторон, а впереди высилась стена с антресолями, словно борт огромного, многопалубного судна, пришвартовавшегося к дебаркадеру. Люди, бродившие по залу, могли легко сойти за пассажиров с корабля, мраморные плиты под ногами напоминали пирс.

Денисов внимательно смотрел вокруг, пока не почувствовал, что сам неожиданно стал объектом чьего-то пристального внимания. Вначале ему показалось, что он ошибается. Но нет, за ним определенно наблюдали. Денисов даже мог примерно указать откуда – со скамей, стоявших метрах в пятнадцати справа.

Сделав это открытие, Денисов чуть переместился в сторону, чтобы скамьи оказались перед ним. Теперь он мог незаметно оглядеть каждого, чтобы разобраться, кто за ним следит и с какой целью: скучающий пассажир, которому просто нечего делать, или лицо заинтересованное.

Под потолком плавали разноцветные шары. Их ловили с помощью других шаров – на длинных нитках, вымазанных почтовым клеем. Забава эта повторялась каждый день...

Денисов поднял голову к потолку и сразу быстро провел взглядом по скамьям. Никто не встретился с ним глазами. Это насторожило: наблюдавший принял меры предосторожности – выбрал второй объект и перевел взгляд, когда инспектор посмотрел в его сторону.

Денисов снова огляделся. Вторым объектом могли быть и шары, и электрическое табло, и голуби, перелетавшие с карниза на карниз, и другие пассажиры... Подозрение вызвал человек, рассматривавший светильник над входом в ресторан, – два точно таких же висели ближе и удобнее для обзора.

Денисов подождал. Когда неизвестный с тем же вниманием стал изучать геральдического петушка, ничем не отличавшегося от своих собратьев на другой стене, он уже точно знал: им интересуется этот не примечательный ничем человек, сидящий в первом ряду с краю.

«Сейчас проверим...» – Денисов поправил куртку и, словно кого-то увидев, резко повернул за угол телеграфа.

Они встретились нос к носу. Незнакомец оказался строен, на вид лет двадцати семи – двадцати девяти, с аккуратно подстриженными висками. Он носил форменное серое кашне и туфли знакомого покроя.

– Московская транспортная милиция! – Денисов дотронулся до верхнего кармана, где лежало удостоверение. – Денисов, инспектор розыска.

Незнакомец вздрогнул от неожиданности.

– К вам в помощь, – Денисов увидел у него в руках размноженную на ротаторе ориентировку о кражах. Сверху было размашисто написано: «РУО» – регистрационно-учетное отделение – «ст. лейтенанту», фамилия выведена неразборчиво.

– Я ведь не в полупальто, товарищ старший лейтенант, и меховой кепки на мне тоже нет!

– Вы стояли в таком месте... – Ему нельзя было отказать в наблюдательности. – Пока все тихо. Не перед бурей ли затишье?

– Кто знает?!

– Почерк, я слышал, по всем кражам один и тот же.

Денисов поморщился: «затишье перед бурей» и «почерк преступника» – люди, раскрывавшие преступления, не разговаривали таким языком. Он еще немного подождал, но старший лейтенант, видимо, исчерпал запас профессионализмов.

– Давайте не наступать друг другу на пятки, – предложил он перед тем, как разойтись.

Денисов не возражал:

– Собственно, в зале я случайно.

Спор получил неожиданное разрешение сверху.

– Товарищ Денисов, – объявило радио, – срочно зайдите к дежурному по милиции. Повторяю...

* * *

В отделе милиции Денисова ждал Сабодаш. Антон протянул для пожатия обе руки, как на ринге.

– Зачем вызвал? – После такого рукопожатия хотелось прикрыть нижнюю челюсть.

– Ячейка литовцев была пуста уже в начале десятого вечера. Я разговаривал с пассажиром, который ее потом занял.

Значит, одновременно с кражей баккара, подумал Денисов, преступник очистил еще две ячейки.

Антон помолчал, потом добавил без всякого перехода:

– Блохин допрашивает Орлова, грузчик берет все на себя...

1 января, 10 часов 35 минут

Крохотный замочек долго не хотел открываться – Илья с трудом подыскал ключ. На дне чемодана оказались паспорт и несколько аккредитивов. Пока он возился с вещами, подошел Капитан. Обычно он только наблюдал со стороны – принимал меры на случай опасности.

– На предъявителя. – Илья сунул ему в руки бумаги.

Ничего другого брать не имело смысла.

– Сегодня много милиции в штатском, – сказал Капитан, пряча аккредитивы, – утверждать не могу, но чувствую спиной. Лучше уйти.

Спина опытного жулика словно аккумулировала тревожные сигналы.

Илья не спешил закрывать ячейку.

– Не надо паниковать. Владелец аккредитивов сначала подойдет к своей ячейке, попытается открыть, потом позовет дежурного. Мы десять раз успеем уйти...

– Ваше слово для меня закон, но все же...

– Секция, у которой мы стоим, навела меня когда-то на способ угадывания шифров. Какое совпадение! Я учился тогда на первом курсе, ночевал в общежитии, вещи держал на вокзале. Удобно: общежитие далеко, вокзал – в центре. В день, бывало, по нескольку раз приедешь – то учебник взять, то деньги, то рубашку сменить. Вот и ломаешь голову, как этот ящик перехитрить, чтобы без монет закрылся! – Илья похлопал ладонью по дверце. – Надо бы отметить ее серебряной табличкой. Как думаешь, разрешат?

– Безусловно. А теперь пора: надо быстрее получить по аккредитивам.

– Ерунда! Потерпевший может появиться через неделю, когда нас не будет в Москве!

– Решим этот вопрос в другом месте. – Капитан не мог скрыть беспокойства. – Закрывайте лавочку! Вон их сколько кругом!

– Мы стоим у своей ячейки! Что нам бояться?

– Механик идет.

– Знаете, мне вдруг захотелось апельсинов. Они лежат где-то поблизости. Не желаете?

– Что с вами?

– Сейчас почти в каждой ячейке апельсины. Видели ларьки у вокзала? С самого утра торгуют.

– Ставлю ящик апельсинов, если вы закроете сейчас ячейку.

На Илью, обычно осторожного, словно что-то нашло.

– Я открою всего две ячейки – вот эту и ту. Если в них нет, мы сейчас же уходим.

– Черт! – Отступать было поздно.

– Товарищи, – подходя, строго сказал Горелов, – положили вещи – идите! Не создавайте тесноты для других пассажиров.

– Не все еще взяли, отец. – Илья бесстрашно сделал несколько шагов вдоль секции. – Где у нас апельсины? Дайте вспомнить! Кажется, здесь...

– Номер надо записывать! – заворчал механик. – Едут, едут, а набрать шифр ни один правильно не умеет!

– Шифр я помню: тысяча... Сказать?

– Мне ваш шифр неинтересен! При себе держите, – разговаривая с пассажирами побойчее, вроде Ильи, Горелов сдерживался. – Берите апельсины и идите... – Он не хотел уходить посрамленным, а мало-мальски достойный предлог для отступления не находился.

Илье пришлось подбирать шифр в его присутствии. Капитана подмывало бросить все и пойти к выходу.

Он успел бы проскочить к эскалатору раньше, чем механик поднял крик. Илья держался, как хитрый мышонок, который задумал поиграть с грозной, но весьма недалекой кошкой. С секунды на секунду Капитан ждал, что кошка вот-вот бросится на мышонка и сцапает его. А заодно и самого Капитана.

Щелк! щелк! – стучал шифратор.

У Ильи выступил на лбу пот. Капитан отвернулся. Теперь он уже не успел бы к эскалатору, даже если бы и поспешил. В конце отсека показался милиционер, он не спеша приближался, на ходу перебрасываясь словами с дежурным. Милиционер был похож на того, что в последний раз арестовывал Капитана в Омске, только погоны у этого были прикреплены не к синей шинели, а к серому, весьма современного покроя пальто.

Ячейка открылась. Кроме чемодана, в ней лежала большая хозяйственная сумка с апельсинами.

– Ну вот, – Илья достал платок, вытер лоб, – все на месте, а мы беспокоимся. – Он выбрал тройку апельсинов покрупнее, один протянул механику: – Угощайся, отец! Остальные пусть пока полежат.

– Спасибо, – буркнул «отец», принимая угощение, – народ разный идет – понимать надо! Есть и такие: едут, едут, а сами и шифры не могут набрать как следует. За такими только глаз да глаз!

Весь этот месяц пассажиры щедро угощали механика апельсинами.

1 января, 15 часов 20 минут

Денисов был в кабинете, когда в коридоре раздались шаги и голоса:

– Кончай ночевать, Денис! – Сабодаш вошел в кабинет, потирая руки. – Задержали твоего... Уот! Инспектор задержал, из регистрационно-учетного... – В дверях, позади дежурного, появилась давешняя фигура в пальто с форменным серым шарфом.

– Не может быть! – Денисов вскочил.

– Холодилин приехал, сейчас с ним беседует... Прямо у ячейки взял!

Антон прикурил папиросу, которая тут же погасла, выбросил, достал новую.

Денисов еще не верил: Сабодаш мог и разыграть. Но почему здесь старший лейтенант? Отбой тревоги?!

– ...Ну и кабинетик! – Старший лейтенант осмотрелся. – Часовня здесь была, что ли? – Потом продолжил прерванный разговор с дежурным. – Как будто и оборвалось все во мне! Сначала вижу кепку, на пальто не смотрю... Меховая, черная – есть! Смотрю ниже – синее! Пальто или полупальто? Полупальто! Не вижу ботинок. Иду как привязанный, будто, кроме нас, никого на вокзале. Черные полуботинки. Все сходится, надо брать! Он к ячейкам... Все это считанные секунды, а казалось, час ходил за ним и все на меня смотрели!

– Бывает, – кивал Сабодаш.

В коридоре было шумно. Заступающая смена постовых получала оружие и радиостанции, перекидывалась шуточками.

– Завтра за грибами поспеем – к ночи обещали тридцать градусов ниже нуля.

– За волнушками?

– Нынче белых урожай!

На разводе им продиктовали приметы подозреваемого, который мог видеть шифр сестер Малаховых, попросили повторить, запомнить, потом дежурный поговорил с кем-то по телефону:

– Внимание, наряд! Ввиду задержания подозреваемого последняя ориентировка отменяется.

Из залов подтягивались в отдел сотрудники. Звонили с других вокзалов, просили старшего лейтенанта к телефону. Безалаберное настроение не покидало всех до той минуты, пока из кабинета начальника отдела не появился Холодилин вместе с незнакомым человеком, одетым в синее полупальто и черные полуботинки. Меховую кепку подозреваемый держал в руке. Холодилин проводил его до дверей.

– Еще раз прошу извинить, – почему-то строго сказал Холодилин, прощаясь, – от себя и от имени сотрудников.

– Понимаю. – Мужчина подал руку Холодилину. – Кроме меня и этих женщин, у ячейки действительно никого не было.

Когда он пошел к выходу, старослужащий у дверей взял под козырек. Следом, немного поотстав, не прощаясь, ушел старший лейтенант.

– Грузчика Орлова ко мне, – приказал Холодилин, входя в дежурку, на ходу он просматривал заявление задержанного.

«...нисколько не заблуждаюсь в отношении Вашей занятости, не строю никаких иллюзий по поводу моего положения и даже не предлагаю создавшуюся ситуацию в качестве основы для литературного сценария, поэтому не обижусь в случае отказа... Но вдруг! Вдруг вы заинтересуетесь моим делом...»

Орлов признавался в совершении инкриминируемого ему деяния: рано утром, еще пьяный, возвращаясь с Москвы-Третьей, где морально неустойчивые люди из числа проводников вагонов с вином предлагают другим морально неустойчивым лицам свою продукцию, он случайно оказался в зале, увидел запечатлевшийся мгновенно в воспаленном мозгу шифр автоматической камеры хранения...

Задержанный ставил вопрос об освобождении от наказания:

«Для борьбы с такими, как я, случайно оступившимися, надо искать новые гуманные решения...»

Однако не закрывал путь для переквалификации действий по другим статьям Уголовного кодекса Федерации, предусматривающим меньший срок наказания:

«Я не собираюсь на этих страницах приводить оправдания в доказательство своей невиновности. Мне просто хочется здесь с беспристрастностью и скрупулезностью хорошего адвоката еще раз, но уже чисто умозрительно пройтись по всей своей короткой жизни с целью анализа всех причин и факторов, приведших меня к совершению преступления, к моему моральному падению.

Прошу простить мне несколько необычную форму и тон описания, но заранее искренне заявляю, что за необычным оформлением скрывается правда и только правда...»

Заканчивал он так:

«Прошу также извинить мне то, что, не владея в совершенстве юридическим языком, я воспользовался любезной помощью своего друга, который, надеюсь, справился с этим несравненно лучше, чем я».

– Орлова! – уточнил Холодилин, дочитав заявление. – И через пятнадцать минут из той же камеры Савватьева!

1 января, 16 часов 30 минут

Между центральным залом и входом в метро Денисов увидел женщину в искусственной дубленке. Лицо ее показалось ему знакомым. Женщина вела мужчину в куртке и сапогах. Спутник спотыкался, хотя пьяным не был. Прохожие оглядывались вслед.

«Орловы! – вспомнил Денисов. – Значит, грузчик невиновен?!»

После всех перипетий этих суток, смены надежд и разочарований Денисов впервые по-настоящему почувствовал усталость.

«Съездить домой?» – Он колебался.

Подумав, Денисов вернулся в камеру хранения. Здесь снова был полный штиль. Примерно третья часть ячеек пустовала.

Одинокая пассажирка – дама в шубе и меховой шапке, похожей на тиару, – закрывала ячейку у входа. Денисов с секунду наблюдал за ее нехитрыми манипуляциями: быстро повернув каждую из рукояток, дама захлопнула ячейку, не записав шифр.

Денисов подошел ближе.

– Добрый вечер. Правила, между прочим, не рекомендуют набирать вместо шифра год рождения. Рискованно, извините.

– Почему? Разве вы знаете, сколько мне лет? – Дама еще раз дернула за рукоятку и насмешливо улыбнулась.

– Это узнается просто. – Он подошел к ячейке и обеими руками стал быстро перекручивать шифратор.

– Ну, – торопила женщина.

Денисов в последний раз повернул диск. Раздался характерный щелчок – дверца открылась.

– Вы опасный человек: мне, между прочим, еще никто не давал моих лет. – Дама открыла сумочку и быстро подкрасила губы.

Денисов не ответил. Из бокового отсека появился Порываев. Он казался непричастным ко всему, что происходило в автокамерах, – несмотря на символ власти – ключ от ячеек, с которым никогда не расставался.

Денисов знал ребят Подмосковья – валеевских, белостолбовских, с их романтическими прическами и правилами хорошего тона, которые предписывали внешнее спокойствие, даже развязность во всех случаях жизни, особенно во взаимоотношениях с милицией и любимыми девушками.

«Любимая девушка! Вот оно! – подумал Денисов. – Как это мне не приходило в голову?! Эта отрешенность, ночные приезды на вокзал... У него появилась девушка, он думает о ней. Где она живет? Видимо, не в Москве и не в Белых Столбах – тогда бы в два часа ночи он не попал на вокзал... Господи, как просто! Она живет между Москвой и Белыми Столбами, ближе к Москве. Он провожает ее с последней электричкой и успевает только на ту, что идет на отстой в Москву».

Порываев не замечал инспектора. Лишь подойдя ближе, он словно почувствовал что-то, подозрительно посмотрел в его сторону.

– Слыхал, скоро на свадьбу пригласишь, – сказал Денисов, – правда, что ли?

Дежурный не ответил.

– По-моему, я ее знаю. Она на семь одна ездит...

Все они, жившие на линии и приезжавшие на работу в Москву, были «расписаны» по времени отправления утренних и вечерних электропоездов.

Порываев поколебался. Денисов понял: ответ на его вопрос будет дан в наиболее независимой форме.

– На семь одна она сроду не ездила. – Порываев цыкнул зубом. – На семь шестнадцать, а по пятницам и вовсе на семь двадцать девять!

Денисов понял, что не ошибся. Порываев хотел что-то добавить, но его позвали.

Денисов прошел в дальний отсек. Молоденький милиционер без пальто, в форменном мундире, по-домашнему, бродил лабиринтами камеры хранения, следуя какой-то известной ему одному системе – наступая на белые мраморные квадраты и старательно пропуская другие.

В углу стояло несколько деревянных тумбочек-подставок, для пользования ячейками верхнего яруса. Денисов присел на одну из них. Здесь, вблизи стальных сейфов с их ячейками и шифраторами, мыслилось значительно яснее и четче, чем в кабинете.

В том, чтобы открыть ячейку, в которой вместо шифра набран год рождения, ничего трудного нет. Не надо даже примерно знать возраст пассажира: число возможных цифровых перемещений существенно уменьшится. Вместо десяти тысяч, как обычно, останется сорок-пятьдесят. Но как преступник узнает, в каких ячейках набран год рождения и в каких нет? Ведь не крутит же он все шифраторы подряд!

Денисов достал блокнот. Кроме новогодней записи о младшем лейтенанте флота, здесь была еще одна, сделанная наспех, той же ночью. Денисов с трудом ее разобрал.