Текст книги "Этология стадных животных"

Автор книги: Леонид Баскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Опасное пастбище

Мы выехали из кишлака около десяти часов утра. Овазбек, не торопясь, трусил впереди на черном жеребце, что-то напевал, а умолкнув, поворачивался ко мне и спрашивал: «Ну как? Не устал?» Черные усы словно перечеркивали его лицо, придавая выражение лихости и уверенности в себе. Овазбек возвращался к своему стаду яков. Я еле уговорил его взять меня с собой. Теперь я старался быть ему как можно более легким спутником.

Солнце пригревало все сильней и сильней, сгоняя со склонов свежевыпавший снег. На крутых подъемах наши кони скользили по узкой тропе, так что я инстинктивно клонился в сторону от обрыва. Часа через три мы добрались до большой поляны, где за большим глиняным дувалом были сложены кипы прессованного сена. Здесь же одиноко стоял верблюд. Однообразная верховая езда уже порядком наскучила мне, и я с радостью принялся помогать Овазбеку вьючить верблюда сеном, которое нужно было, чтобы прокормить лошадей высоко в горах. Лишь яки могут довольствоваться редкими пучками травы, пробивающейся между скал.

Снова мы потянулись вверх. Верблюд тихонько постанывал, однако на удивление бодро тянул сено в гору.

Уже довольно высоко, на небольшом уступе, обложенном по краю камнями, мы разгрузили сено и, оставив возле него верблюда, продолжили путь. Груза прибавилось – каждый взял с собой по тюку сена, чтобы покормить лошадей ночью. Прямо по каменной осыпи челноком, вправо-влево, но все время вверх мы забирались выше и выше, а конца подъему не было.

Уже малые отроги остались далеко внизу, и сам большой Алай – хребет, напоминавший зубчатую стену (Чон Алай – большой Алай, кирг.), – встал рядом. Оглядываясь, я видел далеко внизу просторную Алайскую долину с редкими кишлаками у реки. По глубоким ущельям Большого Алая параллельно друг другу к долине спускались ручьи. Сейчас о них напоминали лишь наледи, голубыми линиями перечеркнувшие заснеженный хаос гор.

Там, где подъем к гребню Алая переходил в крутую стенку, в заснеженном цирке Овазбек натянул палатку. Рядом из камней выходил ручей. Пока я привязывал коней, Овазбек долго рассматривал склон и гребень хребта в бинокль. Наконец он заметил едва заметных отсюда яков. Я тоже стал рассматривать черные и пестрые точки, медленно ползавшие по отвесным с виду стенкам. Ради них я столько пролетел и проехал за последние дни!

– Вчера я оставил стадо правее, – говорит Овазбек. – Старался подальше отогнать от перевала Сары-Бука. Пусть здесь едят. Корм есть.

Прикидывая, сколько еще нужно подниматься до яков, я вдруг вспомнил, как в первый день приезда в совхоз «Чон-Алай» бегал стометровку: «Задохнусь или нет?» Тогда все оказалось в порядке – три тысячи метров высоты ощущались не слишком сильно. Здесь уже было четыре, а мне не хотелось осрамиться перед Овазбеком.

След в след, экономя силы, я тянулся за пастухом, повторяя каждое его движение. Часа через полтора мы выбрались на гребень отрога. Теперь уже некоторые из яков были на одной с нами высоте. На шум сорвавшегося из-под моей ноги крупного камня животные, как по команде, подняли головы. Ближние к нам, недовольно взмахнув хвостами, прыжками присоединились к стаду.

Присев на камень, я осмотрел стадо в бинокль. Яки широко разбрелись по крутому южному склону, некоторые из них поднялись почти к гребню хребта. Там не было заметно ни травинки. Не знаю, чем привлекала их высота.

Переводя взгляд с одного яка на другого, я невольно отметил, насколько они не похожи ни на один из других видов быков. Головы их были малы в сравнении с туловищем, но рога длинны и остры. За короткой шеей круто вздымался загривок. Центр тяжести был сильно смещен вперед, как, впрочем, и у других горных животных. Очень длинная, у большинства черная шерсть покрывала грудь, ноги, живот и хвост, делая яков удивительно мохнатыми и приземистыми. У более старых яков длинный шлейф волос спускался с боков почти до земли, словно на них была надета юбка. Легкость движений, укороченность туловища и головы скрадывали величину животных.

Осматривая стадо, я не заметил ни одного новорожденного.

– Как бы узнать, какая из маток будет скоро телиться? – спросил я у Овазбека. – Для меня очень важно понаблюдать за ячонком с первых минут жизни.

– Наверно, никак не узнаем. Если только следить все время. А ночью нельзя – холодно и темно.

Овазбек полез вверх – собирать яков, поднявшихся на каменные зубцы хребта, а я остался наблюдать, кое-как укрепившись на склоне. Для меня, зоолога, изучающего поведение животных, был интересен буквально каждый шаг, каждое движение яков. Пока что они мало известны науке, хотя животноводы проявляют к ним все больший интерес. Возникают даже специальные совхозы, занимающиеся разведением яков. Ведь в суровых горах Центральной Азии их нельзя заменить ни одним животным. Яки проводят жизнь среди пустынных гор, находят корм на почти голых скалах и дают прекрасное мясо, кожу, шерсть. (Модницы даже делают из шерсти яков шиньоны.) Наблюдая за животными в естественных условиях, высоко в горах, в самый ответственный момент их жизни – появления на свет детенышей, – можно получить очень интересные сведения. Впоследствии они должны обернуться практическими рекомендациями для животноводов.

Бросалось в глаза своеобразие повадок яков, рожденное жизнью в горах. Они почти не боялись криков и свистов Овазбека, но случайный камень, сорвавшийся из-под его ноги, вызывал немедленную реакцию. Видимо, это следствие близкого знакомства с лавинами и камнепадами. Удирая, яки свечой задирали хвосты и, смешно взбрыкивая, прыжками спускались по каменным осыпям. Пасшиеся внизу часто воспринимали такой спуск как сигнал нападения и встречали беглецов широким лбом и рогами. Столкнувшись с глухим стуком, яки несколько минут бороздили склон широкими округлыми копытами, пытаясь потеснить друг друга. Ни крутизна, ни высота нисколько не смущали их. И вверх, и вниз они двигались одинаково легко, так что трудно было поверить, что в каждом животном по пятьсот килограммов.

Уже поздно вечером мы спустились к палатке и впервые с раннего утра поели и напились зеленого чая. Так для меня началась жизнь топос-чу – яковода, как говорят по-русски. Дважды в день, утром и вечером, мы поднимались к стаду, проверяли, все ли животные на месте, возвращали тех, которые ушли слишком далеко. Я помогал Овазбеку собирать стадо. Это приносило мне куда больше знаний, чем если бы я тихо наблюдал со стороны. Днем мы поочередно спускались к верблюду, поили и кормили его, привозили к палатке тюк сена для лошадей.

Иногда Овазбек уговаривал меня вернуться в деревню.

– Напрасно здесь сидишь, – говорил он. – Скоро приедет Аким, спустим стадо вниз. Там есть кошара, кибитка, будет много ячат. Тебе легко будет смотреть. А здесь если и родятся, то один-два. Холодно, есть нечего. Поезжай в кишлак.

Мне казалось, что глаза его в этот момент чуть-чуть смеялись, словно он испытывал меня.

– Нет, Овазбек. Мне важнее понаблюдать рождение ячат именно здесь, где яки ведут себя, как их дикие предки. Надо узнать, какое место для отела выбирает ячиха, как она отнесется к ячонку, чему будет прежде всего учить…

– А зачем это тебе?

– Разве у тебя в стаде ячихи никогда не бросают малышей? Если бы знать, от чего зависит материнская любовь, такую беду можно было бы всегда отвести. И еще – важно сравнить отношения матери и детеныша у разных животных – яков, оленей, коз, овец. Чтобы разобраться в сущности материнского инстинкта.

И удача, и беда пришли к нам одновременно, на восьмой день моего пребывания в стаде. Рано утром Овазбек, осматривая, как обычно, в бинокль склоны, заметил ровную цепочку следов.

– Волки, – сказал Овазбек.

Яки спокойно паслись на старом месте. Наверно, волки не успели еще их напугать. Увидеть волков днем нам не удалось, но по следам мы поняли: их два.

Уже под вечер Овазбек замахал мне рукой, призывая подойти поближе. По тропе я пробрался к нему. Неподалеку от Овазбека паслась ячиха. Она часто ложилась: у нее начались предродовые схватки. Насколько можно быстрее я запустил секундомер и начал наблюдение. К несчастью, темнело. Овазбек оставил меня наблюдать, а сам вернулся к стаду. Яков надо было спустить к палатке, где запах жилья и голоса людей отпугивали бы волков.

Через полчаса, когда ячонок появился на свет, было уже темно. Я с трудом различал малыша, слабо блестевшего мокрой шерсткой. Ячиха без устали вылизывала его. Оба молчали, хотя большинство копытных в первые часы после отела ведут между собой шумный «разговор». А яки словно боялись привлечь волков, серыми тенями бродивших где-то вокруг нас.

Первым моим желанием было остаться возле новорожденного на ночь. Но через полчаса усилившийся мороз заставил меня усомниться – досижу ли до утра. К тому же ячиха мало-помалу сводила ячонка вниз, ближе к основному стаду. Отправился домой и я. Овазбек развел возле палатки костер. Он очень хорошо был виден сверху, так что найти дом было нетрудно. Но спуск дался мне тяжело. На рыхлых осыпях, где ноги по колено уходили в мелкую щебенку, я спускался довольно лихо, усевшись на свою палку, словно ведьма на помело. Но раза два по скальным склонам пришлось сползать на животе, ноги болтались в воздухе, не находя опоры.

Ночь мы спали тревожно. Несколько раз Овазбек стрелял в воздух, кричал, отпугивая волков и ободряя яков.

– Ничего, если волки напугают яков… Стадо само к палатке прибежит, – успокаивал он и меня и себя.

Едва рассвело, мы вылезли посмотреть, где стадо. Но яков нигде не было.

– Неужели волки угнали в Сары-Бука? – вслух думал Овазбек.

По следам мы довольно быстро убедились в этом. Волки, как видно, напали на стадо снизу, отрезая ему путь к палатке. «Моей» ячихи тоже не было видно. Что стало с ячонком, мы не знали.

Вернувшись к палатке, наскоро позавтракали и собрались в дорогу. Овазбек взялся нести кинокамеру, так что я смог прихватить с собой рубашку на меху. Подъем на перевал дался нам, в общем-то, легко. За перевалом мы спустились по отрогу к небольшому ручью. Прямо над ним возвышалась высокая гора. Снег на ее склонах почти полностью стаял, и гора сияла на солнце красными скалами и желтыми осыпями, вполне оправдывая свое название (Сары-Бука – желтый бык).

Как видно, сильно напуганные волками, яки собрались вместе, едва мы приблизились. Овазбек пересчитал их. Увы, новорожденного ячонка и его матери не было. Яки, успокоившись, разбрелись на выпас.

Овазбек облазил близлежащие ущелья, осмотрел все вокруг в бинокль. Вероятно, он искал останки пропавшей ячихи с малышом, но я не стал его расспрашивать.

Около часа дня Овазбек показал мне ячиху, отошедшую далеко в сторону от стада.

– Наверное, собралась телиться, пойдем к ней.

Мы приближались, насколько могли, осторожно, но все же ячиха пыталась уйти дальше, оглядывалась на нас, недовольно взмахивала хвостом. Потом ей, очевидно, стало не до нас. События разворачивались очень быстро. Стараясь быть проворнее, я то записывал наблюдения, то щелкал секундомером, то брался за кинокамеру. Овазбек молча и с большим вниманием следил за моей работой. Через двенадцать минут новорожденный попробовал подняться на передние ножки, а еще через минуту уже целых двадцать секунд простоял. Пятнадцати минут от роду ячонок, словно заведенный, бродил вокруг матери. Еще плохо слушавшиеся ноги часто относили его на несколько шагов в сторону, и тогда ячонок, забеспокоившись, убыстрял поиск, пока перед ним не оказывалась черная громада матери. Я чувствовал, что он не знает еще образа матери и видит в ней лишь большой движущийся предмет. Им, вероятно, управляла врожденная реакция следования, но проверить это в эксперименте я не решался. Не хотелось нарушать естественного хода событий.

Оказавшись под ячихой, малыш тотчас же задрал голову, а прикосновение длинной шерсти заставило его чмокать губами. Мать неутомимо вылизывала его и словно подталкивала к вымени. На двадцать пятой минуте после рождения ячонок стал сосать.

Между тем Овазбек начал беспокоиться. Ведь дорога к нашей палатке была неблизкой.

– Что будем делать? – спросил Овазбек. – Наверное, давай домой, лошадей проверь, а я подежурю в стаде.

Я наотрез отказался.

– Как же будешь ночевать без палатки? Замерзнешь.

– Ничего, не в первый раз. Рубашка меховая есть – скоротаю ночь.

Овазбек пробовал меня уговорить, но я и думать не мог прервать начатое наблюдение. Тогда чабан неуверенно спросил:

– А не побоишься остаться один ночью? Я к палатке пойду. Нельзя лошадей оставить на ночь одних, да и Аким должен приехать. Завтра погоним стадо вниз, к кошаре.

– Езжай, езжай, – согласился я. – Буду здесь, никуда не денусь.

Овазбек ушел, а я остался возле новорожденного и его матери. Постепенно все стадо приблизилось к нам, и мне снова повезло. Совсем неподалеку начался отел еще у одной ячихи.

Я хотел проверить свои наблюдения: действительно ли ячонка в первые минуты после рождения привлекает любой большой движущийся предмет, существует ли у него врожденный рефлекс следования, рефлекс поднимания головы при затемнении сверху? Едва ячонок научился ходить, я отогнал мать. И что же – малыш следовал за мной, словно просил его вылизать. Правда, когда я наклонялся над ним, он поднимал голову неохотно.

За этим занятием я почти не замечал, как шло время, и ко мне вплотную приблизилась тень горы. Начало быстро темнеть. Срочно выбрав площадку поровнее, я набросал на нее лап арчи. Ночлег был готов, и я после отлично проведенного дня лег. Лишь мысль о погибшей ячихе и ее малыше огорчала меня. Ночь выдалась звездной, показалась и луна. Алай стоял передо мной, словно старая крепостная стена, сильно разрушенная, но еще высокая и грозная. Жаркий день – пожалуй, первый со дня моего приезда – сильно поубавил на горах снегу, но в ущельях и ложбинах его еще осталось немало. Эти белые полосы, словно незагоревшие морщины, светились на темном лице гор. Почему-то мне вспомнилось лицо Овазбека. Я подумал, что он, наверное, сейчас варит на костерке чай, в палатке тепло и уютно. Поначалу я тоже не слишком мерз и поэтому быстро заснул.

Разбудил меня топот стада, фырканье, стук падающих камней. Я закричал, не столько боясь за яков, сколько за себя: казалось, стадо раздавит меня. Вплотную окруженный почти невидимыми в темноте животными, я выстрелил в воздух. Яки не тронулись с места, но их возбуждение постепенно улеглось. Вероятно, напуганные волками, они долго не решались отходить от меня далеко. Почему-то я вспомнил, как они тянулись ко мне в первый день черными носами, словно знакомясь и запоминая мой запах. И мне было приятно, что яки уже начали признавать меня своим.

Остаток ночи я спал мало. Близкие шаги тяжелых животных немного смущали меня. В это первое мое самостоятельное дежурство я не только охранял, но и побаивался своих подопечных.

Утром, когда пригрело солнце, а яки разошлись на выпас, я снова «поработал» с ячатами. Старший уже не хотел ходить за мной, четко отличая мать. Он уже хорошо знал и ее внешний облик, и голос. Около одиннадцати на перевале показался як, а за ним две фигурки людей. В бинокль я заметил и маленького ячонка.

– Нашли! Нашли! – издалека закричал мне Овазбек.

Оказывается, старая ячиха уберегла малыша от волков, отстоявшись на узкой скале, вход на которую волкам преграждали ее рога.

У ручья мы разожгли костер и вдоволь напились чаю. А еще часа через два мы погнали стадо вниз на более безопасное пастбище.

Современная «баранта»

В заснеженной степи легко потеряться. Невысокие, сглаженные холмы, едва заметные на фоне белесого неба кажутся одинаковыми. По их склонам и в долинах пасутся наши лошади – табун широко разошелся по степи. Я переезжаю от одной группы лошадей к другой, все время, чтобы не потеряться, оглядываюсь на маленький мазар, стоящий наверху холма. От него до балка нашей бригады с полкилометра. Возвращаясь из табуна домой, я беру направление на черную точку мазара и только у подножия холма сворачиваю влево, к балку

Я задался целью выяснить состав всех косяков, входящих в табун. Основу каждого косяка составляют рослый жеребец и две-три взрослые кобылы. Эти животные сохраняют привязанность друг к другу по многу лет.

Взаимоотношения животных – это особый, еще мало известный нам мир. Его интересно изучать, и я верю, что работа будет полезной: удастся лучше управлять табуном, помочь лошадям выжить в суровой зимней степи.

Судить о взаимоотношениях лошадей я мог только по их поступкам. Одни лошади кормились совсем рядом, есте раскапывали лунку в снегу. Другие были сердиты, отталкивали непрошеного соседа, прогоняли, зло вскинув голову, прижав уши, взвизгнув. Взрослые жеребцы атаковали соседей реже, их и так обходили стороной. А кобылы дрались чаще, прогоняли чужаков, Не жалели даже чужих жеребят.

Случалось и так, что одна из только что повздоривших лошадей вытягивала к обидчику морду. Уши, направленные вперед и чуть в стороны, как бы говорили: «давай подружимся». Такой призыв редко оставался без ответа, но после взаимного обнюхивания под холкой более сильный все же прогонял слабого. Начинал поддавать задом, дергал задней ногой, хоть и не лягал, по предупреждал, что может ударить.

Самые шумные и веселые стычки устраивали трехлетние жеребчики. Неопытному наблюдателю, вероятно, именно они показались бы самыми злыми драчунами. На самом деле жеребчики лишь играли: то бегали рядом – бок о бок, щека к щеке, то, сплетясь шеями, старались прижать голову противника к земле, то кусали друг друга за ноги.

Пробираясь по перекопанному пастбищу с фотоаппаратом на тяжелой треноге, я старался уловить подходящий момент для съемки. Все время что-то мешало, хорошие кадры давались мне с трудом. Только по тому, как насторожились вдруг лошади – бросили пастьбу, подняли головы, – я заметил чужого человека, верхом на красивом сером коне. Меня не удивило, что он поздоровался по-русски – ни одеждой, ни занятиями я не напоминал табунщика.

– Здравствуй. Ты кто – фотограф?

– Здравствуй. Я работаю здесь.

– Что делаешь?

– Я изучаю лошадей.

– А, практикант. Я слышал о тебе. Токай дома?

– Уехал в поселок.

Незнакомый мне человек был одет в серый лыжный костюм, на голове лисий малахай, за седлом приторочена волчья шуба, видно, он был издалека. Незнакомец не назвал себя, а я не спрашивал. У него было очень темное лицо – широкое, тяжелое, с яркими коричневыми глазами. Конь приезжего был настоящий джабе: с большой головой, приземистый и длинный, на коротковатых костистых ногах, с мохнатыми щетками, с густой гривой и длинным хвостом. Несмотря на ширину и округлость тела, конь был «сух», ни грамма жира, только мощные тягучие мышцы проглядывали у него под серой, пушистой шкуркой. Такие степные кони в дальних пробегах бегут быстрее любых «арабов» и «англичан».

– Хороший у тебя конь.

– Лучше его нет.

Не прощаясь, незнакомец уехал, а я продолжал работать.

Часа в три после полудня, когда я приехал к балку обедать, усилилась поземка. Солнце, в эту пору как раз светившее со стороны древнего мазара, едва пробиваюсь сквозь снежную пелену.

Немного отпустив подпруги и вынув удила, я подвязал своему серому на морду брезентовое ведро с овсом. Я почти не ездил на нем сегодня, он совсем не вспотел. Я хотел его подкормить на случай, если бы ночь выдалась тяжелой. Амаргази и Тулибек уже поели. Но котел с вареным мясом стоял на всегда топившейся железной печке и не остыл. Пока я пил жирную юшку и ел конину, прибавляя к каждому куску мяса кусочек жира, Амаргази выгреб из печки шлак и наложил новую порцию угля. Печка открывалась к двери, а мы сидели на нарах в глубине балка, так что Амаргази не боялся напылить. Потом он занялся мытьем посуды. Он не любил сидеть без дела. Тулибек, чтобы как-то убить время, подсел ко мне и тоже взялся за мясо. Мы оба не могли съесть много конского жира. Токай часто смеялся над нами и говорил, что надо есть больше жира, тогда не замерзнешь.

Тулибек не был настоящим табунщиком. Его прислали в бригаду, потому что табунщиков не хватало, а шофера имелись в избытке. Он был добрым и веселым человеком, немного трусоватым и слабым для такой работы, но хотя бы не пытавшимся скрыть это.

Обычно на ночное дежурство табунщики отправлялись, когда начинало смеркаться. Объехав табун вокруг, собрав лошадей покучнее, они устраивались на отдых: Амаргази и Тулибек на снегу, завернувшись в бараньи тулупы, а Токай умел спать в седле. В этот день Амаргази и Тулибек выехали пораньше, чтобы засветло собрать табун.

Наскоро перезарядив пленку в кассетах, я поднялся к мазару. Погода портилась. Внизу по степи катила снежные волны поземка, а на холме еще было тихо. Мне хотелось снять, как начинается в степи буран: в просветах между снежными клубами еще проглядывал балок, озеро с темным кольцом камышей, пасущиеся по холмам лошади.

Через два часа Тулибек вернулся к вагончику. Уже темнело. Он был встревожен и сильно замерз.

– Табуна нет. Буран, ничего не видно, куда лошади пошли. Холодно очень, как ночь будем дежурить, не знаю.

Я понимал, что он хочет, чтобы я помог, но не говорит об этом прямо. Мне было немного страшно уезжать в буран из дома. Все же я надел свою меховую одежду, поправил на Сером седло, подпруги и уехал к табуну. Тулибек вдогонку крикнул, чтобы я не давал лошадям двигаться на ветер, пока он оденется потеплее и тоже приедет. Мне показалось, что он слишком долго возится с одеждой, но я ответил ему, что сделаю, как он говорит.

Серый сам принес меня туда, где днем пасся табун. Несомненно, это было то самое место. Мой конь шагал по перекопанному снегу. Но сколько я ни оглядывался вокруг, лошадей не было. Снег залеплял очки, пришлось их снять. Я снова дал волю Серому. Кони легче человека находят табун. Серый часто спотыкался, пока мы двигались по перекопанному пастбищу, потом выбрался на торную тропу. Я спешился и ощупал тропу руками. Здесь прошло много лошадей.

Мы двинулись за ними. Серый шел размашистой рысью. Я старался не забыть свой путь от балка. Неожиданно Серый покатился вниз. Здесь был небольшой обрыв в овраг, наверное, и другие лошади здесь падали с ходу вниз. Снег под обрывом был очень рыхлый. Серый спокойно ждал, пока я подойду. Я никогда не бил его по морде, и он не боялся подпускать спереди. На рыхлом снегу было трудно подняться в седло, мешала пухлая одежда. Кое-как я вполз на шею коню, а уже потом перебрался на седло. Еще минут двадцать Серый нес меня вслед за табуном и бураном. Потом впереди зачернели лошади.

Я пробился в голову табуна. Его вела старая гнедая кобыла. Я знал ее и раньше. Она была из косяка самого крупного в нашем табуне жеребца – гнедого, с огромным шрамом на боку. Он редко дрался с другими жеребцами, ему уступали дорогу без боя. «Плохо, если кусает. Сильно других лошадей калечит», – сказал мне как-то про этого жеребца Токай.

Я остановил кобылу, и скоро весь табун сгрудился передо мной. Лошади, подгоняемые ветром сзади, обходили табун сторонами, стремясь оказаться в затишье за ним. Огромная масса животных словно сползала на меня, заставляя понемногу отступать. Так я держал табун, наверное, с час, когда прискакал Тулибек. Он успел сделать круг, подобрал несколько отбившихся косяков пригнал их впереди себя.

Неподалеку от нашего балка вокруг большого озера рос камыш. Нужно было перегнать туда табун, чтобы он оставался в зарослях. Здесь на открытом месте удержать лошадей нам было бы нелегко. Лошади не хотели идти навстречу ветру, тут же поворачивали вспять, Прятались внутрь табуна. «Подъехал Амаргази, и мы погнали табун уже втроем. Временами удавалось продвинуть клубок фыркающих лошадей вперед, но потом они прорывались мимо нас назад – сначала одна, потом другая часть, и, наконец, перед нами оставалось так мало лошадей, что становилось бессмысленно их подгонять. Вновь мы заезжали навстречу табуну, кричали, били лошадей нагайками, теснили конями.

Казалось, что мы действуем неразумно. Когда Тулибек и Амаргази выбились из сил, я попробовал использовать свой опыт. Гнал вперед небольшую часть лошадей, а уже сзади меня товарищи подгоняли остальных, важно было, чтобы среди невольных вожаков оказались взрослые лошади. Их можно было бы заставить идти вперед.

Долго это не удавалось. Потом в числе передовых оказался гнедой жеребец со шрамом. Он-то и повел табун навстречу ветру. Впрочем, недолго. С ним рядом не оказалось его кобылы, и он вернулся к ней, прорвавшись мимо меня. Пришлось гнать вперед весь косяк этого жеребца. Теперь жеребец и его кобыла вели напеременку. За ними тянулся их косяк, потом, размахивая плетей, я, а там и остальные лошади. Вскоре Амаргази сменил меня. Теперь мы с Тулибеком подгоняли сзади. Это была долгая и трудная работа, хотя позади табуна ветер не так сильно бил в лицо.

В камышах лошади быстро успокоились. Временами под их тяжестью с треском оседал лед. Тогда табун вздрагивал, шарахался в сторону, но вскоре вновь затихал. Лошади стояли, поджав хвосты, задом к ветру, некоторые жевали сухие, шелестящие на ветру листья камыша. Не было смысла торчать на ветру всем троим. Я вызвался подежурить еще часа три, чтобы уж потом отоспаться вволю. Амаргази и Тулибек уехали очень грустные – по их словам, недоставало очень многих лошадей.

Я не мог слезть с коня – поверх снега выступила вода. Ждать в седле тоже было не сладко. Снег таял на одежде, вода струйками стекала мне на брюки. По-душка из поролона, которую я по совету Токая клал на седло, намокла. Ощущения были такие, словно я сидел в луже.

В три часа ночи меня сменил Тулибек. Он полушутя, полусерьезно клял долю табунщика, вспоминал шоферское прошлое, Токаеву молодую жену, заставившую бригадира в такой буран уехать домой, в общем, все, что только можно было помянуть недобрым словом. Между тем напор ветра уже стихал, а может быть, мы привыкли к нему. У балка я расседлал Серого, накрыл попоной, потом еще часа два лежал на нарах, не раздеваясь, дожидаясь, пока можно будет его кормить. Уже под утро, подвязав коню на морду брезентовое ведро с овсом, я смог завалиться спать по-настоящему.

Как часто бывает после бурана, следующий день выдался удивительно ясный, солнечный. Снег замел мусор, следы, степь словно обновилась.

Мы все спозаранку поднялись, варили еду, откапывали из-под снега уголь, овес, одежду, посуду – все, что хранили снаружи. На душе у нас было невесело – пропало много лошадей. Ждали Токая.

Он приехал часа в три дня. За едой разговорчивый Тулибек в деталях пересказывал Токаю события. Амаргази молчал, видно, чувствовал свою особую вину. Тем временем приехал Жылкыбай, выехавший из поселка позже. Мы сидели на нарах в жарко натопленном балке вокруг таза с мясом. Тулибек без умолку что-то говорил, остальные молча ели. Лишь Токай время от времени подкладывал мне кусочки жира и повторял свои излюбленные шутки.

– Почему жир не ешь? Никогда не замерзнешь, если будешь есть.

О том, как ушел табун, Токай больше, чем рассказал Тулибек, не расспрашивал. Но было видно, как он посерьезнел. А приехал веселый, слегка пьяный, что легко было заметить по ярко-красному носу, в свежей рубашке и новом костюме. Токай всегда ходил в костюме, но галстука не носил – застегивал рубашку на пуговицу, брюки заправлял в сапоги.

Табунщикам, собиравшимся на поиски, нужны были свежие кони. Амаргази с Тулибеком уехали за табуном. Когда его пригнали, Токай остановил на скаку, поймал руками за гриву своего серовато-белого коня. Токай почему-то любил белых коней. Смеясь, мы нередко встречали его словами: «Вот едет Токай на белом коне».

Жылкыбаю довольно долго не удавалось поймать хорком того коня, которого он хотел. Наезженный с лета конь дичился, убегал, а пешком по снегу за ним трудно было поспеть. Потеряв терпение, Жылкыбай набросил аркан на подвернувшегося гнедого коня – лучшего скакуна на нашем конном заводе. Как всякий конь, с которым много работали люди, он был очень смирен. Натянув ему на голову уздечку, не седлая, Жылкыбай с места послал коня в галоп. Куда было зажиревшему укрючному коню тягаться с призовым скакуном. Мне нравилось, как стремительно пригибался Жылкыбай к шее коня, посылая его вперед. Из табунщиков только Токай ездил по-казахски: сидя на высоких подушках, откинувшись назад, почти не обхватывая бока коня ногами, с укороченными стременами, которые приподнимал ногами вперед. Жылкыбай, как и Токай, был потомственным табунщиком, но на двадцать лет моложе.

Они приторочили за седлами овчинные тулупы, но еды не взяли. Только Жылкыбай сунул за пазуху фляжку с водой. Токай выдерживал, когда дежурил в табуне, по трое суток без еды и воды. Жылкыбай же без воды столько продержаться не мог. Стыдно было бы вспомнить, как в буран мы с Тулибеком сменяли друг друга на дежурстве каждые четыре часа.

– Где будешь искать лошадей? – спросил я Токая.

– На Сабе найдем, километров тридцать отсюда.

– Почему так уверен?

– Туда был ветер. Ближе нигде не остановятся. Там обрывы есть над рекой, от ветра хорошо прятаться. Туда пойдут.

К вечеру следующего дня Токай и Жылкыбай пригнали отколовшуюся часть табуна к балку. Потом мы провели просчет лошадей. Токай с Амаргази и Жылкыбай уселись на краю овражка, а мы с Тулибеком стали осторожно, небольшими группами перегонять табун с одного борта оврага на другой. Лошадей не хватило.

Наутро табунщики долго ходили по табуну, пытались определить, кто же из приметных лошадей пропал. Не нашлось только одной старой кобылы. Всего же недоставало голов двадцать.

Следующие два дня мы объезжали окрестные холмы, подолгу осматривали степь в бинокли, но нашли только старую кобылу с жеребенком. Ее встретили Жылкыбай с Тулибеком километров за двадцать от табуна, там, куда кони, по нашим расчетам, не могли уйти: они не пошли бы навстречу ветру. Кобыла, видимо, сама возвращалась в табун. По словам Токая, «лошадь, как инженер, все вокруг лучше нас знает». Находка вызвала оживленные толки в балке. Решено было на следующее утро начать дальний поиск. Я напросился ехать с Токаем. Ему это тоже было удобно. Случись нам перегонять лошадей, я бы мог помочь.

Скакать по мягкой, прикрытой снегом степи было приятно. Мой серый жеребчик с белой проточиной на морде охотно шел куцым галопцем. В валенках и толстых меховых брюках я не слишком хорошо чувствовал коня, и спокойный короткий галоп меня больше всего устраивал. Ехали с разговорами, не торопясь, подолгу пили чай на всех встреченных зимовках. Всюду Токай расспрашивал о лошадях, но ничего обнадеживающего люди сказать не могли.

Два раза переночевав, мы добрались до колхоза «Рассвет». Проехали по его новенькому поселку с двухэтажной каменной школой, побывали в конторе и, расспросив, где стоит колхозный табун, направились туда. Не в пример нашей бригаде, табунщики здесь жили в большом доме с обширными сенями, где высокой горкой были сложены мешки с овсом. Нас встретила жена старшего табунщика: высокая, стройная, черноволосая по-городскому одетая. Нас усадили в ковровой комнате. Хозяйка наладила самовар. Ей помогали две дочери видимо, погодки (старшей лет пятнадцать), как и мать в юбках и кофточках, с тугими длинными косичками. Неслышно ступая по ковру ножками, обутыми в толстые белые носки, они уставили низенький чайный столик печеньем, конфетами, сахаром, вареньем, маслом, урюком. Хоть и мы в своем балке жили «как люди», но здесь, можно сказать, было богато. Табунщиков не было дома, и мы до вечера лежали на ковре, листали журналы, слушали приемник. Когда надоедало, шли проверить своих коней: то надевали попоны, которые дала нам хозяйка, то подсыпали овса. Дом стоял на видном месте, на высоком берегу сая. То тут, то там вдали виднелись камышовые окружия озер. По саю темнели ивняки.