355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Леонид Баскин » Этология стадных животных » Текст книги (страница 10)
Этология стадных животных
  • Текст добавлен: 22 августа 2017, 14:00

Текст книги "Этология стадных животных"


Автор книги: Леонид Баскин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Красавцы, – показал я на них Токаю.

– Что-то молодой замыслил, – неожиданно ответил Токай.

– Старик болеет, – сказал Шокор.

Между тем жеребцы продолжали действовать по всем правилам большого боя. Мне приходилось это видеть впервые. Чаще всего наблюдаешь отрывки сражений, они или начинаются не всерьез, или обрываются «на полуслове».

Косячник и его адъютант, как будто раньше не были знакомы, сошлись, несколько секунд стояли нос к носу, потом медленно развернувшись, каждый отложил несколько катышков навоза и, вновь повернувшись, встали, пригнув головы к земле, словно с поклоном приглашали познакомиться. Вслед за короткой паузой они действительно поменялись местами и обнюхали навоз друг друга.

Два, а может быть, и три года молодой жеребец был адъютантом старого, повсюду сопровождал, помогал управлять косяком, с разрешения старика ухаживал за его кобылами, даже пользовался его защитой, когда приходил чужак или нападали волки. И вот теперь все было забыто. Они заново представлялись друг другу перед схваткой. Так ведут себя жеребцы, когда намерены биться всерьез, до конца.

Пронзительный визг, оба поднялись свечками, скрестились в ударах передние ноги, потом жеребцы, тесня друг друга, сделали полувольт и снова сошлись в схватке. Старик то и дело разворачивался, бил задом, а молодой, не взирая на страшные удары, стремился схватить старого товарища зубами. У жеребцов страшная хватка.

Токай побежал к своему коню. Его укрючные кони, отпущенные на выпас, не уходили далеко от хозяина н не делали попыток убежать. Вскочив в седло, Токай с криком бросился к соперникам. Но, кажется, их отношения уже выяснились. Старик дважды оскальзывался, падал, молодой не уставал наседать. По шее и бедрам косячного жеребца текла кровь. Не решаясь приблизиться к сцепившимся соперникам, Токай кружил вокруг, кричал, махал плеткой, но все это было напрасно. Бой шел всерьез, и примирить жеребцов навряд ли было возможно.

Я всем сердцем сочувствовал старому жеребцу, хотя и понимал, что ему не устоять. Видимо, молодой уже чувствовал слабость вожака, раз решился на схватку.

Они ведь знали друг друга не один год. Побежденный должен был уйти. Я не раз видел, как убегали побежденные молодые жеребцы. Поодаль они вновь начинали хорохориться, ржать, подбадривали себя хорошей проскачкой, вели себя так, словно ничего не случилось. А побежденный косячный жеребец не убегал – уходил, шатаясь и хромая, пятная кровью траву. Молодой, еще возбужденный боем, крутился на месте, то и дело откладывал катышки навоза, обнюхивал их, рыл землю, короче, вновь и вновь утверждал себя новым хозяином! К косяку он приблизиться не спешил. Это и понятно, ему еще предстояло подчинить себе кобылиц, заставить и их признать себя вожаком.

Старый косячник вдруг лег. Встревоженные, мы поспешили к нему.

– Гонять надо, – сказал Токай. – Если лежит, помирает.

– Что теперь будет с ним? – спросил я.

– Будет работать, если выживет.

– А он объезжен?

– Конечно, давно умеет, – ответил мне Токай. – Раньше был чемпион. Много раз побеждал на скачках.

Двадцать майских дней, казалось, пролетели незаметно, однако я начал уставать. В первые дни жизнь в степи – без крыши, без стен, совсем как древние кочевники, ненадолго расседлавшие на пригорке коней, – была мне приятна. Удивительное ощущение бескрайности мира, ежеминутное соседство с ветром, солнцем, простором заставляли забыть о времени, работать, спать, есть, когда захочется, уезжать в степь и возвращаться в лагерь, не попрощавшись и не поздоровавшись, встречать товарищей в степи так, словно мы не расставались.

Я заметил, что все реже думаю о науке, все чаще без всякого дела провожу время в табуне. Пасутся кони, подсыхает в солнечном мареве степь, тишина или тонкий звенящий звук заполняют мир.

Такое состояние для меня не новость. Когда над землею сияет солнце, тихо похрумкивают травой стада, я знаю, что пастухи Камчатки, Памира и Казахстана одинаково бездумно лежат, подпершись рукой, или вырезают на палочке, на кости узор. Есть и в пастушеской жизни тихая радость покоя.

Однако я устал. Тому, кто вырос в городе, рано или поздно требуется оказаться под крышей, пройти по улице, потолкаться в массе людей. Хотелось разложить вещи, скомканные в рюкзаке, перемотать кинопленку, повозиться с кинокамерой, не боясь захватать их жирными пальцами. Увы все это сделать было трудно. Даже мои редкие купания в ледяной еще воде озера вызывали у табунщиков справедливые сомнения. Их жизнь требовала иного быта, иных привычек. И то сказать, они старались не опускаться, где возможно – блюсти чистоту. Мои товарищи не садились есть, не ополоснув из кувшина рук, а нередко и лицо. Переодевались, проветривали, сушили одежду на солнце.

Где-то в первых числах июня должна была прийти из Москвы машина со студентами и помощниками. Мы должны были встретиться в Сарытургае. Однако до того времени предстояла перекочевка на летние пастбища, в Каратам. Табун уже был неспокоен – становилось слишком жарко, появились слепни. Я расспрашивал Токая, как он рассчитает подходящие сроки перекочевки. На удивление, он больше рассчитывал на лошадей: они, мол, сами знают, когда тронуться в путь. Табунщики лишь бдительнее, чем обычно, следили за табуном.

В последний день мая подул юго-восточный ветер – свежий, легкий. Совсем недавно он родился в мелкосопочнике, где еще недавно сошел снег, только зазеленела трава. И ночью табун пошел. Почти до рассвета лошади стояли в полудреме, редко-редко раздавалось ржание жеребенка и ласково отвечавшей ему матери. И вдруг одна из старых кобыл тронулась навстречу ветру. Табун пошел. Сначала пасясь, короткими переходами, а потом уже не отвлекаясь, все вперед и вперед.

Кочевка застала меня немного врасплох. На стоянке оставались вещи, в том числе киноаппарат. Как и что будет, я не знал – ведь предстояли переправы через полноводные реки. И все же я понадеялся на Шокора, что он все отвезет на зимовку к Марвахату.

Главной заботой табунщиков – Токая, Жылкыбая и Тулибека – было теперь собрать кобыл с малыми жеребятами, тех, что больны или настолько слабы, что не выдержали бы быстрого перехода. Токай собирался оставить пока и косяк племенного жеребца. Отданные ему кобылы были приучены к дойке, и табунщикам хотелось держать их поближе к поселку, куда отвозили молоко.

Мне пришлось разлучиться с Токаем. Вместе с Тулибеком им предстояло следовать сзади, постепенно собирая отставших лошадей. Токай поручил меня Жылкыбаю, и я мысленно приготовился не подкачать. Жылкыбай держал себя по-молодому, ездил только на жеребцах, да и подбирал себе каких-то кусачих, злобных, звероватых. Он еще не устал гордиться и любить лихую жизнь табунщика, то, что для Токая с Шокором стало уже бытом. Мне не хотелось оказаться обузой для товарища.

Беспокоил и мой плохо обученный жеребчик. Навряд ли он стал бы меня ждать, случись упасть. Мы скакали с Жылкыбаем рядом, и я поделился с ним сомнениями. У молодого заместителя Токая частенько появлялась насмешливая улыбка, когда я делал что-нибудь плохо или неловко. Но сейчас он, не колеблясь, остановился, отвязал от седла один из недлинных кусков веревки, которые возил, видно, на всякий случай, и велел мне привязать его к узде. Дальше я ехал, держа в руках не только поводья, но и веревку. Она помогла бы мне не упустить коня.

До полудня мы лишь сопровождали лошадей.

Табун растянулся по степи, но Жылкыбай предпочитал пока не вмешиваться. Постепенно кобылы с маленькими жеребятами, больные или ослабевшие лошади отстали, и Токаю с Шокором легко было их собрать вместе, повернуть к зимовке Марвахата. После этого мы с Жылкыбаем стали торопить отстающих. На следующий день Токай с Тулибеком должны были проверить дорогу табуна, собрать и привести отбившихся лошадей.

У каждого сая табун раскалывался на части, поочередно пускавшиеся вплавь за вожаками. Иногда происходила заминка, никто не хотел вести, хотя лошади волновались, нюхали воздух, смотрели на уже переправившихся товарищей. Приходилось заезжать в гущу, выталкивать вперед одну из старых кобыл (косячные жеребцы в задней части табуна были не ахти какими вожаками).

Мне хотелось посмотреть, кто ведет табун. Долго не представлялся случай, пока, наконец, на длинном однообразном увале табун собрался более или менее вместе. На острие клина был косяк старого жеребца с рваным шрамом на бедре. Не знаю отчего, но мне было радостно вновь увидеть вожаками старых знакомых, памятных еше по зимним приключениям.

Между тем долгая езда давала себя знать. Мне еще не приходилось столько часов подряд не слезать с седла. Ныли и ноги, и спина, я вертелся и так, и этак, пробовал ехать без стремян, откидываться назад. Все это приносило мало пользы, и скоро я уже еле сдерживал нетерпение, ожидая передышки. Только часа в четыре табун замедлил движение, начал пастись. Мы с Жылкыбаем спешились, стреножили и отпустили коней, отдыхали на высоком холме. Еды у нас не было, табунщики редко берут с собой припас. Предпочитают поститься или заезжают на какую-нибудь ближнюю стоянку, где, конечно, всегда рады гостю.

Я расспрашивал Жылкыбая о том, что открывалось взору. Уже близко были обрывистые берега Сабы, местность вокруг стала холмистой. До Каратама оставалось километров тридцать.

Под вечер мы снова тронулись вперед. Ночевали у самой Сабы и переправлялись на рассвете. Жылкыбай заставил табун взять правее, где брод был мельче. Он боялся, что потонут жеребята. Он уехал вперед, собираясь сдерживать табун, а мне велел последить, чтобы никто не остался на этом берегу. Лошади переправлялись вплавь, река была неширокой. Отряхнувшись, они, еще влажные и блестящие, устремлялись по песчаному обрыву вверх. Здесь реку пересекала дорога, и часть табуна предпочитала подниматься по ней.

Вместе с последними лошадьми я пересек реку. Мой жеребчик оказался достаточно сильным, чтобы перевезти меня, вода едва подступила под седло. Пришпорив, я ухватился за гриву, и конь одним порывом вынес меня наверх. К десяти утра мы уже были в Каратаме.

На следующий день табунщики пригнали оставшихся лошадей. Некоторых пришлось оставить по дороге. Еще два дня мы прожили в Каратаме. Место это показалось мне очень уютным. Со всех сторон закрытое увалами, с глубоким и узким саем, пока еще полным воды, весело бежавшей мимо двух холмов в начале и в конце долины. Удобная, плоская терраса вдоль сая, как видно, из года в год использовалась под стоянки. Круглые проплешины на местах, где стояли юрты, огороженные тырла для скота, – все это в скором времени должно было ожить. Токай, Шокор, Жылкыбай собирались привезти свои семьи, поставить юрты. К середине июня должен был прикочевать Марвахат со своей отарой.

Пока что Токай с Шокором собирались в Сарытургай, и я отправился вместе с ними. В дорогу табунщики поймали всем коней. Снова мы были день в пути и к вечеру добрались до поселка.

Мы остановили коней у дома Токая. Тотчас появились его жена, детишки, довольно взрослая дочь. Я чувствовал себя немного неуверенно, не знал, удобно ли набиваться Токаю в гости. Но, кажется, я здорово удивил его, когда заикнулся о гостинице.

– Казахи еще не забыли гостеприимства. Давай, давай, пошли в дом.

Он сказал по-казахски дочери, и она взяла у меня из рук повод, повела коня в глубь двора.

– Давай, давай, заходи, сейчас чай пьем. Я только коней поставлю.

Ребятишки, двое мальчишек и девочка лет пяти, повели меня в дом: кирпичный и современный. Одна из комнат была приспособлена под казахскую гостиную, устлана крашеной кошмой. Кроме полированного буфетика в углу и стопки подушек у стен, здесь не было иной мебели. На кошме в беспорядке валялись детские игрушки, учебники и изрядно мятые журналы. Все они были на казахском, и мне оставалось лишь листать картинки.

В доме продолжалась суета. Несколько раз заходил Токай и, пообещав: «Сейчас, сейчас», – вновь исчезал по делам. Я сидел, привалившись спиной к горячей батарее. В доме было центральное отопление. Чтобы мне не было скучно, взрослая дочь Токая поставила передо мной транзисторный приемник. Девушка, видно, стеснялась меня и постаралась поскорее уйти.

Через час Токай, уже переодевшийся и посвежевший, внес электрический самовар. Он разбросал по кошме подушки, и вскоре вся семья кружком устроилась вокруг яркой клеенки, на которую жена Токая Нарима насыпала баурсаков, печенья, конфет. Жаналай, дочка Токая, села у самовара, чинно начала чайную церемонию. В каждую пиалу она плескала ложку сливок, добавляла чайной заварки, доливала из самовара кипятку и передавала пиалу по кругу.

Чувствовалось, что Токай был очень рад этому тихому чаепитию. Он даже отказался от водки, предложенной нам женой. Сказал, что «вечером». И мне было очень приятно видеть моего седого, загорелого друга таким добрым, расслабившимся, умиротворенным. Маленькая дочь прилегла к отцу на ногу, и Токай ласково перебирал пальцами по ее головке, трогал тугие короткие косички.

Я невольно обратил внимание, что и женщины, и дети одеты по-европейски. Конечно, слишком часто поглядывать на взрослую дочь было неудобно, но все же я отметил ее узкую черную юбку, и капроновые чулки, и зеленую кофточку поверх розовой блузки. Мне показалось красивым ее лицо: белое и чернобровое, с яркими удлиненными глазами.

После чаепития я весь вечер провел в обществе детишек, пытавшихся как-то объясниться со мной, охотно тащивших мне все, какие были в доме, журналы и книги. Бродить по дому самому казалось неудобным, а хозяева были заняты. Токай сразу же начал готовиться к переезду на летние пастбища.

Наутро я отправился гулять по поселку. Он был хорошо расположен – на холме над рекой. Однако, как и в большинстве сел в Казахстане, здесь не было деревьев, не было огородов. Как видно, строители каждый год применяли все лучшие проекты домов, так что легко было отличить улицы, построенные раньше и позже. Они веером расходились от центра, где стояли двухэтажные дома конторы конного завода и больницы, строилась школа.

Еще два дня я прослонялся без дела, погулял в Сарытургае и его окрестностях. А на третий неожиданно увидел у конторы завода знакомый силуэт экспедиционной машины и моих товарищей. С неторопливым величием направился ко мне навстречу громоздкий Саша, замахали руками еще по-московски нарядные Таня и Катя, встал как по команде Володя.

– Наше начальству, – приветствовал меня последним шофер Боря.

Еще через несколько минут мы подкатили к дому Токая. Всем хотелось поскорее в степь, и мы едва-едва согласились попить на дорогу чаю.

Пообещав Токаю прислать Борю, чтобы помочь в перевозке вещей, мы тронулись в путь. Я уже немного запомнил дорогу, да у меня были и хорошие карты. А Боря так уверенно вскарабкался в кабину своего могучего грузовика, что и сай, и холмы на нашем пути показались мне легко преодолимыми.

Табун в степи

Всего неделю назад, когда, приотстав от табуна, с гребня вала я смотрел на Каратам, в каньоне сая еще белела полоска снега, а сквозь прошлогоднюю жухлую траву только лишь прорастала молодая, зеленая. Тогда было раннее утро, солнце еще не заглянуло в Каратам, и в долине было тускло, неуютно.

А сегодня нам открылся кусочек рая: красота, раздолье, радости казахского летовья. Вдоль синей полоски сая не тесно стояли коричневые юрты. По зеленой траве, еще не вытоптанной скотом, пробегал ветерок; красными скалами сверху и снизу долины замыкали Каратам взлобья сопок; на высокой террасе за саем, сбившись воедино, отдыхал табун, блестели спины лошадей.

Еще в Сарытургае ребята расспрашивали меня: «Какой он, Каратам?» – и теперь с гордостью хозяина, довольного, что уже полюбившееся ему место не подвело, понравилось всем, я не торопил, хотел, чтобы все насмотрелись всласть.

Впрочем, наш шофер предпочитал хорошему виду хороший обед.

– Давай, поехали, еще насмотримся за лето, наедимся степью, в лес захочется, – торопил нас Борис. Он был прав: надо было торопиться, чтобы к вечеру обжить лагерь, а с утра приняться за работу.

Место для лагеря я облюбовал заранее – вверх по саю от стоянки табунщиков. Юрты видны, но они не слишком близко. Все же у нас свой отряд, свои порядки.

Как возник отряд? Прошедшим ноябрем в институте утвердили план моих летних работ, дали заявку в экспедиционную базу на машину. Так в отряде появился шофер Боря, появилась машина. Александр Сергеевич, Саша, и Володя – это мои «кадровые помощники», мы уже работали вместе в прошлом году. Саша – студент-Дипломник, Володя – тоже студент, но помоложе, оба из Московского университета.

Девушек мне рекомендовали в пединституте. Я искал для отряда ботаников, нам предстояло описывать растительность пастбищ. «Работать в Казахстане, с лошадьми?!» – мне кажется, девушки были готовы отправиться в такую экспедицию верхом прямо из Москвы.

Хорошо, когда в отряде есть девушки. С ними как-то веселее, не так тоскуешь по дому. Хорошо, когда девушек двое. Одной, наверное, трудно в мужском коллективе – слишком много внимания пополам с невольным душевным одиночеством. И атмосфера дружбы и шуток обязательно сплачивает вокруг девушек мужской состав отряда.

Так выглядел наш отряд – научный сотрудник, шофер и четверо студентов. Знаешь ли, не знаешь людей, все равно каждый отряд складывается заново. Конечно, всем хочется, чтобы полевой сезон прошел по-хорошему. Только само по себе так случается редко.

Я устраивал свою палатку в сторонке, у кустов спиреи, разросшейся по низинкам, что спускались по склонам Каратама к саю. Не торопясь, загонял колышки в плотную, неподатливую землю и одновременно смотрел, слушал, как действуют ребята. Саша и Володя натянули большую палатку. Она стала центром лагеря. Рядом соорудили стол и скамейки, навес, под ним трубчатую печку – изобретение экспедиционных шоферов. Пламя приставленной к печке паяльной лампы разбегалось по трем трубкам, выбиваясь синими язычками из отверстий. Чуть поодаль натянули свою палатку Таня и Катя – ближе к саю, они собирались каждое утро купаться. Борис, как обычно шоферы, предпочел остаться в машине. Раскладушка, ящик с одеждой вместо стола, вешалка, рулончик туалетной бумаги, использовавшийся вместо салфеток, даже скатерка – привет от жены – все тут было заранее, еще в Москве предусмотрено.

Вечером в гости пришли Токай и Жылкыбай. Мы устроили праздник прибытия – новоселья, знакомства и начала работы.

Зазвонил будильник, я немного помедлил и вылез из спального мешка. Наступило утро новой жизни. Разбуженные всего лишь в семь (пришлось учесть, что пение у костра затянулось до полуночи), мои помощники мылись и чесались до девяти. Паяльная лампа долго не разгоралась – оказалось, в ней кончился бензин. Пока-то Боря заправил ее, пока нехотя ели подгоревшую кашу (Саша не рассчитал, сколько крупы насыпать, получилось слишком густо), только около десяти, уже по солнцепеку потащились в степь.

Мы с Сашей и Борисом поехали огораживать опытные площадки: нам предстояло измерить урожай степных растений, если пастьба копытных исключена. Часа через два шеренги столбиков уже начали выстраиваться вокруг площадок. Ярко светило солнце, мы работали раздевшись. В один из перерывов я залез на крышу машины, чтобы осмотреться вокруг. Установил на треноге подзорную трубу, повел ею по сторонам. Посмотрел, где стоит сегодня, отдыхает табун.

Я повернул трубу в другую сторону, попытался найти в холмистой степи наших девушек. Они должны были пройти по намеченному маршруту, описать растительные ассоциации, промерить рулеткой, какая часть маршрута приходилась на каждый тип растительности. В тридцатикратную трубу я увидел своих помощниц блаженно загорающими.

Как там наши? – крикнул мне Александр Сергеевич.

Загорают, черти, – отозвался я и убрал трубу в футляр.

Мы двинулись в лагерь, сварили обед. Разморенные жарой пришли девушки. Таня, взмокшая, распаренная, шла тяжело, обмахиваясь шляпой. Девушки сходили к саю умыться, и мы сели обедать.

Потом я пригласил девушек к себе в палатку. Усадил рядышком на спальный мешок. Попросил показать дневники. Они сделали за день едва восемьсот метров маршрута.

Таня, чувствовавшая себя старшей, оправдывалась за двоих:

Пришлось некоторые растения определять в поле, из-за этого мы сегодня мало успели.

Я покачал головой:

Вы загорали, а не работали.

Договорились, что впредь они будут работать, а не гулять.

Вечером вместе с Сашей пошли к табуну. Он стоял напротив стана бригады, на высоком берегу над саем. Вскоре подошли и пастухи. Лошади только-только начали расходиться, прихватывать клочки травы.

Я спросил Токая, куда направят табун. Он махнул рукой в сторону Бектургана, туда, где за широким плато протекал сай.

Наверное, не пойдут по ветру?

Не пойдут, – согласился Токай.

Табунщики упорно старались направить табун по ветру, но лошади противились этому. Они стремились идти навстречу ветру. Когда долго работаешь с животными, мне кажется, начинаешь их понимать. Как хорошо пастись головой к ветру: он приятно обдувает после дневной жары, отгоняет еще неугомонившийся гнус, ветер несет новые запахи.

Лошади не желали подчиняться табунщикам, мучились и те, и другие. Все время слышались крики нажимающих на табун людей, дробный топот лавиной несущихся по степи лошадей. Такая сумятица продолжалась часа полтора, пока не похолодало, да и лошади, наверное, проголодались. Табун стал послушнее, постепенно, пасясь, двигался от Каратама.

Когда начало смеркаться, я оставил в покое косяк, за которым наблюдал весь вечер, и отправился на поиски Саши. Он оказался впереди табуна, мы нашлись уже в темноте, вместе повернули к дому. Я был одет совсем легко – в ковбойке, сатиновых брюках и кедах, начал мерзнуть. А Саше все было нипочем, шагал в своей любимой зеленой робе, мял огромными ботинками степную траву. Между прочим, до университета он работал в зоопарке, ухаживал за верблюдами и зубрами, любил подчеркнуть, что он, мол, не какой-нибудь мышелов.

Я проснулся раньше, чем зазвонил будильник, лежал, ждал его звонка. В пять я оделся, выбрался из палатки. Над саем, над всем Каратамом стоял утренний туман. Трава посерела от мелких капель росы. В палатках никто не шевелился, словно будильник звонил только для меня.

Тряхнув поочередно палатки ребят и девушек (Подъем!), я отправился к саю умыться. Когда вернулся, в лагере было все так же тихо.

Володя, Саша! Подъем! – Никого не дожидаясь, я ушел к стану бригады.

Табунщики еще накануне привели мне коня. Ночью вместе с другими укрючными конями он пасся стреноженный в стороне от юрт. Когда я утром пришел к стану, мой серый уже стоял у коновязи.

Садись осторожно, сразу садись крепко, – предупредил меня Токай.

А что, неспокойный?

Забыл, чему учили.

А кто учил?

Я, – отвечал Токай, – еще в прошлом году, с тех пор никто седло не клал.

Что так?

Хватает других.

Жылкыбай подержал коня, пока я садился. Конь стоял, весь дрожа от тревоги.

Пускать?

Давай.

Весь настороже, я осторожно отдал поводья и тронул бока коня каблуками.

кониКонь стал подбирать зад, мне бы порешительнее выслать его вперед, но я поосторожничал, к тому же чуть натянул поводья, и серый мгновенно поднялся на дыбы. Все это обычные истории у тех, кто ездит верхом, о них не стоило б и рассказывать, но мой опыт работы с молодыми лошадьми не очень богат, истории первых минут схваток с лошадьми помнятся очень отчетливо. А может быть, и для бывалых наездников они незабываемы.

Серый опустился на передние ноги, а я вновь запоздал, продолжал еще прижиматься лицом к его гриве, и, вскинув головой, он сильно ушиб меня. В следующий момент он дал прыжок вперед и вверх, а я еще лежал у него на шее. К моему благу конь гладко понес по степи, и у меня было время вновь собраться, обрести себя в седле.

Табун оказался совсем близко, за ближайшим косогором.

Видишь, как умеем, – усмехнулся Токай. – Сам домой пришел.

Почему так? – спросил я.

Чего не понимаешь? – Вчера лошадей по ветру чэняли, утром сами домой ходили, – объяснил, как умел, Гокай.

Восхищенный простотой приема управления поведением лошадей, я зарисовал в записной книжке все передвижения табуна за прошедшие сутки. Пастухи ловко использовали стремление лошадей двигаться навстречу 5етру. С вечера отгоняли табун по ветру, и, оставленный ночью без присмотра, он сам повернулся и пошел в обратную сторону, к дому.

Не торопясь собирать лошадей, мы ждали, пока они наедятся, благо Каратам был рядом. Тем временем я наблюдал за общением лошадей друг с другом: кто с кем ссорится или проявляет знаки дружелюбия, обнюхивает, знакомясь, видно, в косяк попал чужак. Некоторые жеребцы, возбужденные утренней прохладой, кружили вокруг косяков, церемониальными угрозами, ржаньем «поминали соседям об участке, где хозяин желал доминировать.

Мое внимание привлекали жеребята. Многие из них бесцельно бродили вокруг, предпочитая сосать своих «мам, чем щипать траву. Я достал секундомер, некоторое время вел хронометраж поведения жеребят. Один из маленьких непосед очень красивого буланого цвета оказался большим задирой. Он подбегал к сверстникам, кусал их и мчался прочь, то ли пугался, то ли приглашал поиграть. Ему даже пришло в голову взбрыкнуть раз-другой на взрослую кобылу, вероятно, свою тетку – она была из того же косяка, что и буланый жеребенок. Наконец та соизволила взглянуть на маленького наглеца, протянула к нему морду, чуть-чуть прижав уши. Тотчас малыш мелко-мелко заклацал на нее зубами. Так маленькие жеребята просят взрослых лошадей: «Не бей меня», – и толстая «тетка» вновь опустила голову в траву.

Малышу было очень скучно, а может быть, под припекавшим солнцем уже начала зудеть, чесаться шкурка. Он подсунулся под шею матери, приглашая ее почесать ему зубами холку, а потом, рассердившись на ее невнимание, взбрыкнул, не давал пастись, не отставал, пока мать не стала его чесать.

К одиннадцати табун спустился в сай. Лошади забрались в воду, бродили по зеленым зарослям тростника, куги, видно, наслаждались купанием, прохладой, сочным, хрустким кормом.

Я поехал к нашему лагерю. Все уже вернулись из степи, кроме Володи, умотавшегося куда-то с ружьем. Девушки взвешивали пакеты с травой, Саша возился с обедом, Борис помогал ему советами.

Между тем лошади поднимались из сая на противоположный высокий берег, собирались вместе, в одну сплошную массу. Табунщики тотчас оставили их в покое, отправились домой.

После обеда я залез на сопку, крутым взлобьем поднявшуюся над саем. Наверху уселся поудобнее, осмотрелся. Табун собрался «в кучку», как говорили пастухи, прямо подо мной на зеленой лужайке у сая. Сверху хорошо было видно, что лошади стоят головами к ветру, и только самые первые повернулись к ветру хвостами. Лошади вели себя неспокойно, старались спрятаться как можно дальше в глубь табуна. Запустив секундомер, я считал, сколько раз взмахнут хвостом, встряхнутся, кивнут головой лошади в первом, втором и последующих рядах. Разница оказалась очень большой. Чем глубже спрятались лошади в табуне, тем спокойнее они себя вели, их меньше тревожил гнус (рис. 7).


Рис. 7. Представьте, что вы смотрите на табун лошадей сверху, стрелки – это отдельные животные. Многие из них стоят к ветру (1) головами (2). Вверху рисунка на графике а показана частота комфортных реакций у животных, стоящих с края табуна (график показывает это для передней, правой, левой, задней сторон соответственно) .

На рисунке б то же показано для лошадей в глубине табуна

Прискакал сынишка Жылкыбая верхом на неоседланном коне. Остановился у моей палатки, крикнул:

Леня, Токай зовет, мере (кобылу) лечить надо. Все, что касалось лошадей, привлекало девушек, они готовы были променять ботанику на иппологию. Мы вместе отправились к стану табунщиков. Девушки здесь бывали часто, сдружились с хозяйками юрт, а дочь Токая Жаналай приходила к нам в лагерь за книжками да и просто посидеть в девичьей палатке, поболтать.

Лечить лошадей – не женское дело, но вслед за Катей и Таней все население юрт обступило крупную черную кобылу, поваленную табунщиками на землю.

– Ее змея укусила, – серьезно объяснил Жылкы-бай. – Поэтому молоко испортилось. (Он не знал русского слова «вымя», говорил – «молоко».)

Я потрогал вымя, оно было как каменное. Попробовал сцедить молоко через соски – тонкой струйкой брызнул гной.

Нет ли лекарств?

Токай что-то скомандовал женщинам, и очень скоро в моем распоряжении был мешок антибиотиков, порошков, бинтов и инструментов. Как видно, ветеринарная служба снарядила бригаду на летовку неплохо. Правда, не было новокаина, но я обошелся кипяченой водой. Обколов вымя бициллином, кое-как насыпал кобыле в рот две ложки стрептоцида. Таня старательно помогала мне. Кобылу стреножили, чтобы не уходила далеко от юрт. Теперь предстояло ее лечить.

В шесть вечера я уехал с табунщиками распускать лошадей на ночной выпас. Мы немного запоздали, табун пошел в места отдыха в степь. Застоявшись, лошади быстро перешли на рысь, бежали навстречу уже задувавшему вечернему ветру. Придержать табун нам не удалось, и он километров шесть без передышки бежал вперед. Белые обрывы хребта Айгержал, освещенные садившимся напротив солнцем, казались уже совсем близкими.

Постепенно лошади начали пастись, оставалось последить, чтобы они не разошлись слишком широко. Я уже знал, почему табунщики не оставляют лошадей без присмотра до темноты: ночью лошади пугливы и обычно не уходят на новое место, пасутся там, где их оставили вечером.

Когда возвращались с Сашей домой, он с чувством поведал мне о важном наблюдении за несколько дней.

– При пастьбе лошади двигаются по ветру. Слегка ошарашенный таким выводом, я спросил, из

чего это следует. Оказалось, Саша каждые 15 минут пастьбы отмечал направления движения ветра и табуна.

Я кратко рассказал Саше о приеме табунщиков: направлять лошадей по ветру, чтобы они за ночь сами пришли к дому. Саша слушал меня недоверчиво, но молчал. Наш Александр Сергеевич был отменно воспитан. Полчаса он, видимо, обдумывал ответ, наконец сообщил мне, что нельзя вполне верить рассказам табунщиков. Настоящая наука должна подкрепляться статистически достоверными данными.

– Поворачивайте-ка в табун, я думаю, и одной ночи наблюдений будет достаточно для выяснения правды. Я привезу вам одеяло.

Саша невозмутимо повернулся налево кругом и зашагал обратно в ночную степь. Через несколько минут я расстраивался, что затеял это дежурство. Однако переигрывать было поздно.

Поужинав, сказав ребятам, что вернусь в табун, я приторочил к седлу пару одеял, телогрейки, прихватил Саше перекусить и поехал в табун. Ночная степь, лишенная знакомых ориентиров, показалась мне просторней, а путь в табун слишком длинным. Еще раз я раскаялся в горячности. Однако ночное дежурство легче всего помогло бы понять, куда все-таки любят идти лошади. Только ночью, пока табунщики спали, можно было наблюдать за лошадьми без помех.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю