Текст книги "Этология стадных животных"

Автор книги: Леонид Баскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Слишком добрая, оттого и етимек у нас много, – отвечал Манты. – Свой запах дает, потом матери не принимают.

Мы попытались поймать овцу, но неудачно. Надо было ждать вечера, пока отара соберется плотной массой. Тогда бы овца не убегала от нас, а старалась бы затеряться в гуще соседок. Тут бы ее и схватили.

Уже стемнело, а новая стоянка никак нам не попадалась. Овцы были сыты, хотели лечь, приходилось их подгонять. Наконец Мурад догадался зажечь костер. Мы увидели огонь чуть в стороне от того места, где бродили. И тотчас овцы хором закричали, заблеяли.

– Чего они? – спросил я у Манты.

– Сердятся, говорят: «Почему раньше огонь не показывал, мы бы напрасно не ходили».

Объяснение хоть и вызвало улыбку, но, вероятно, было верным. Отара привыкла к огню на ночных стоянках. Прежде чем уложить овец, Манты разок прогнал отару вокруг холма, на котором Мурад варил ужин. День был тяжелый, все устали – и люди, и собаки, и животные. Через полчаса мы уже спали. Манты лег рядом с отарой, завернулся в шубу. Перед этим позвал серко: «Хэч, хэч, хэч», – дал ему кусок лепешки, потом привязал козла за веревку к своей руке.

– Ночью дернет и разбудит, когда отара пойдет кормиться, – пояснил Манты. Он уже привык, что я всем интересовался, часто объяснял, не дожидаясь вопроса. – Один раз крепко заснул, серко меня рогами ударил: «Вставай, – говорил, – хватит спать».

Я слышал, как около часу ночи отара пошла на выпас. Хотел пойти с ней, но не хватило силы воли, остался лежать, только следил по часам, долго ли Манты кормит. Через сорок минут все улеглись на свои места.

Утром я проверил по следам на белой пыли, где ходила отара ночью. Следы овец не заходили за край той вечерней тропы, что проложил вечером Манты вокруг холма. Когда спросил его, он объяснил, что овцы ночью пугливы, боятся идти на чистое место, где нет их следов, нет овечьего духа. Еще одна задачка появилась в моей «записнушке»: надо было проверить следующей ночью, прав ли чабан?

Мы начинали утреннюю пастьбу в четыре. Перед этим поймали ту неразборчивую овечку. Рядом крутился ее ягненок – большой уже, крепкий барашек. Волосы на его шкурке, когда-то лихо закрученные в завитки, теперь отросли и лишь кончики их еще вились колечками. Из таких барашков чабаны шьют свои знаменитые шапки – огромные, высокие, сплошь в косичках с закрученными концами. Особенно красиво такие шапки смотрятся у костра, когда завитки отсвечивают огнем, качаются при каждом движении головы.

Чабаны на этот раз были в раздумье. Несколько тумаков, которыми наградил овцу Манты, ничего, конечно, не решали. Разве глупое животное понимало, за что его потчуют? Я предложил проследить за ней, отогнать чужих ягнят. Но быстро раскаялся. Разве угонишься по жаре за овцой, когда, боясь назойливого преследования, она принялась водить из конца в конец отары. И к обеду судьба ее ягненка была решена. Коурма и шкурка на шапку – таким стало его будущее. А мать три дня горевала. Все бегала по отаре, жалобно звала, искала сына. Она помнила, что Мурад унес ягненка, подолгу ходила за ним. Теперь чужие ягнята были ей не в радость. Она недолго терпела их рядом, отгоняла. Потом в вымени у нее пропало молоко, с ним ушло и побуждение матери.

* * *

В Красноводске на площади перед гостиницей впервые собрался наш отряд. Мы стояли рядом с экспедиционной машиной – отныне нашим домом, – смотрели друг на друга, то ли оценивая, кто на что способен, то ли стесняясь, не знали, о чем говорить. До того никто из нас не провел друг с другом больше полдня. Нам предстоял трудный маршрут через Устюрт в Нукус, а потом и дальше на север, в Казахстан. В нашу задачу входила рекогносцировочная оценка пастбищ и численность использующих эти пастбища диких и домашних животных. Ботаник Галочка, я – зоолог, два студента, Саша и Володя, и шофер Слава – отряд вполне типичный для «академических».

По знакомой дороге мы приехали во владения Манты. Мы приметили отару в бинокль, и Слава подкатил прямо к ней. Я представил Манты и Мураду новых товарищей. Отара быстро шла вперед, и долгие разговоры были не ко времени. Все с ходу включились в работу. Славу отправили на стоянку чабанов.

С прибытием помощников можно было внести разнообразие в исследование. Галочка начала обследование пастбищ. На долю Володи выпало изучение пастьбы овец. Сколько пасется, сколько идет, сколько делает щипков в минуту, в час, в день? Более нудной работы не придумаешь, но Володя у нас – верх аккуратности и упорства. Даже овцы перестали обращать внимание на него, привыкли, что фигура Володи постоянно маячит в глубине отары.

Саша ведет наблюдения за перестроениями отары. Несколько дней я рассказывал ему, что уже удалось выяснить: каково поведение меченых овец, как узнать, где голова, где хвост отары, где правый фланг отары, где левый. С холма мы вместе наблюдали, как чабаны распускают овец с места отдыха на выпас. Манты хочет направить отару к водопою, но овцы упрямо поворачивают навстречу ветру. Сегодня достаточно жарко – тридцать девять градусов в тени, и даже слабый ветер приятен, к тому же он относит белую пыль, взбиваемую ногами овец.

Отара ушла за горизонт. Манты ускорил движение, направляя овец на водопой. Когда мы догнали стадо, овцы собрались в колонны, ветер тянет от каждой из них в сторону серое крыло пыли. Овцы идут, спрятав головы в тень друг друга. Несколько ягнят пристроились даже за овчарками. Сегодня мы идем на новое место, и овцы еще не знают, где водопой, все время подворачивают на ветер, приходится их поправлять. В середине отары маячит фигура Володи. Сейчас для него минуты отдыха. Он засек по часам начало перехода, следующая запись будет сделана лишь у воды.

Пошел спуск вниз. Уже видно блюдце воды в котловине. Чья-то отара только что покинула водопой, пылит в стороне, уходя на выпас. Манты звонко кричит: «Кру-у, кру-у», – и овцы тотчас отвечают ему блеяньем, пускаются к воде бегом. Мы бежим следом, стараемся не отстать, чтобы пустить отару в воду в относительном порядке. Более или менее это удается. Отара заполняет все неглубокое озерко. Овцы не только пьют, они еще стараются побродить по воде, остыть от полдневного зноя.

На водопой мы можем потратить лишь час. Еще одна отара ждет своей очереди. Мы уводим овец на холмы, там становимся лагерем. Мурад уходит за верблюдами и имуществом. Подъезжает Слава. Теперь на стоянке бригады людно и шумно. Гудит Славина чудо-пчелка из паяльной лампы и системы трубок. Всего у нас вдоволь, а если нужно – недолго и съездить в поселок.

Манты увел отару на вечерний выпас, и я пошел с ним, стал заполнять таблицу с измерениями расстояний, на которых овцы, встревоженные моим приближением, поднимали голову, а если я продолжал наступление, убегали. Конечно, многое тут зависело от случая, особенно реакция настороженности. Одна овца слишком увлеклась пастьбой, другая повернулась ко мне задом, третья, наоборот, заметила мой подход чуть не за сто метров: так совпало, что она в этот момент озиралась по сторонам. Зато расстояние бегства повторялось с очень небольшими колебаниями: тридцать, тридцать, тридцать три, тридцать… метров. Я обратил внимание, что стоило мне затесаться в глубь скопления овец, как дистанции испуга резко падали. В гуще собратьев животные были менее осторожны. Вещь, в общем, характерная для всех копытных. То же самое мне приходилось видеть и в табуне северных оленей, и в стаде яков, и в группе верблюдов.

Когда сгустились сумерки, овцы стали заметно пугливее. Отара сомкнулась плотнее. Несколько раз мое появление вызывало панику: полстада бросалось бежать прочь, а остановившись, овцы громко блеяли, то ли возмущались, то ли давали выход испугу. Пришлось перестать их пугать. Не хотелось дожидаться, пока Манты вступится за подопечных.

Утром Манты объявил о перекочевке к другому водопою. Это было уже привычно – каждые несколько дней смена пастбищ. Из-за необходимости ежедневно поить овец, нельзя было угнать отару подальше от очередного водоема. Мы крутились в ближайших его окрестностях, так что запасы корма быстро убывали. Закладывая площадки до и после прохода отары, мы убеждались, что овцы съедали за один раз половину имевшегося здесь корма. И это в пустыне, где кусты солянок росли в метре друг от друга, а ростки пустынной осоки пробивали гипсовую корку не чаще, чем растопыренные пальцы.

Говорят, что копытные любят длинную дорогу. Мы же паслись накоротке, ежедневно возвращались к воде. Поэтому многое в работе чабанов отличалось от того, что я наблюдал зимой в песках Каракумов под Бахарденом. Там мы поили овец раз в три-четыре дня, уходили от водопоя на десять – пятнадцать километров. А здесь крутились на одном месте, в отаре нелегко было найти передних и задних. Козы из-за коротких ног и привычки привередничать, выбирая корм, обычно оказываются в хвосте пасущейся отары. Они любят первыми занять свежее пастбище, а потом задерживаются здесь надолго. А в отаре Манты козы чаще были впереди. Еще одна особенность – в любой момент часть овец куда-то маршировала, вместо того чтобы спокойно пастись. Конечно, мы обсуждали все это с Манты, хотя я и был предельно осторожен в своих оценках.

Трудно быть «чабаном первой руки», повести отару по своему разуму и умению. Тем более это невозможно для приезжего. Самое малое два года, два круга жизни овец надо пережить. Два раза пройти по всем сезонным пастбищам, чтобы стать хорошим помощником чабана.

* * *

Наш маршрут начинался в поселке Кыямат, что в двух с половиной сотнях километров от Красноводска. Неподалеку от Кыямата мы работали в бригаде Манты Мамедова. Мы тронулись в пустыню вечером, когда солнце опускалось за белоснежный обрыв над Кыяматом. По гребню холма тянулись вереницы верблюдов, возвращавшихся с пастбища домой, к своим верблюжатам и хозяйкам, уже приготовившимся к дойке. Случалось, длинноногий силуэт верблюда оказывался прямо на поблекшем лике солнца, медленно вышагивал от одного края диска к другому.

Поднявшись от Кыямата на подходившую к поселку с востока возвышенность – Кыяматдаг, мы смело выбрали одну из многих дорог, заботясь лишь об общем направлении движения. Быстро установился порядок работы: три километра едем, останавливаемся, осматриваем пустыню в бинокли и подзорные трубы – не пасутся ли где джейраны, и снова вперед. Кузов машины открыт спереди, так что мои спутники сидят лицом к движению, и Галя может описывать типы растительности пустыни, по которой мы проезжаем.

От колодца Караиман пунктир на карте, обозначивший караванную тропу, уводил в неведомую глубь Заунгузских Каракумов. Мы же взяли направление по компасу через Учтаганкумы. Вскоре начались барханные пески, здесь поуютнее, чем в гипсовой пустыне: гуляет легкий ветерок, нежные деревца саксаула создают иллюзию леса. Всюду видна жизнь – то след барханного кота, то песчанка, то саксаульная сойка, то ящерица, то скарабей, то чернотелка. Попалась на глаза и группа джейранов – около двух десятков.

Пески не слишком замедлили наше движение, и к четырем вечера следы проходивших здесь когда-то машин вывели нас к спуску на такыр. Как дно древнего озера, он лежал окаймленный со всех сторон обрывами. Место было немаленькое: в самом узком месте километров пять, в длину километров пятнадцать. Что я найду здесь архаров, сомневаться не приходилось. По краю обрывов тянулись их торные тропы. Устроившись поудобнее – сел на землю, привалился спиной к колесу, – я медленно исследовал в бинокль ближние обрывы и через полчаса нашел первую группу зверей – трех самок с ягнятами.

Наскоро перекусив, мы отправились вдоль обрывов чинка, Саша с Володей в одну, а я в другую сторону. Бараны уже начали вечернюю пастьбу, так что обнаруживать их стало легко. Продвигаясь вдоль обрыва, заглядывая во все расселины, я набрасывал на плане тропы, пастбища, водопои, места, где замечал лежки. Пыль и рыхлый грунт, долго хранившие следы копыт, оказались отличными помощниками в изучении жизни здешних архаров.

От «бараньего» такыра после двадцати пяти километров по плато мы добрались до колодца Дахлы. Здесь ночевали. Вода в колодце была горько-соленой. Приходилось не жалеть чайной заварки. Далее шестьдесят километров, то поднимаясь, то опускаясь, мы ехали через плато Капланкыр. Как ни скудна была в этих краях растительность, ее бы хватало для тысяч джейранов, куланов, верблюдов. Но только колонии вездесущих песчанок как-то оживляли эти места.

Капланкыр, Кулантакыр, Сарыкамыш – здесь через несколько лет началась организация заповедника, так что усилия зоологов не пропали даром. Нам все же удалось убедить правительство, что и эти суровые края, если учесть все кустики солянок, все капели в расселинах чинков, обладают немалой продуктивностью, могут и должны приносить пользу людям.

В этой части маршрута мы заехали ненадолго в Каракалпакию. Колодец Узункуи был же на ее территории. Здесь ночевали и повернули больше к востоку, ехали километров тридцать низиной, где колеса машины едва не по ступицу проминали рыхлый, ноздреватый грунт. Пекло солнце, длинное крыло пыли простиралось вслед за машиной. Все мы были серы и страшны. Пожалуй, больше других Галочка. Она упрямо оставалась в сарафане, и ее руки и ноги, заляпанные белой пылью, как-то особенно подчеркивали, какой нечеловеческой была эта обиженная природой земля. Здесь можно бы испытывать луноходы: рыхлый пылевидный грунт, внезапные обрывы чинков – чем не лунный пейзаж!

Днем над пустыней бушевал ветер. Мы привязывали к кузову машины и к двум колам тент, чтобы сделать пятно тени больше, головы держали под машиной, где тень гуще, ноги под тентом. Ветер неистово трепал, рвал тент в клочья. Это была постоянная забота: надвязывать веревки, чинить брезент.

Когда пришел первый смерч, все были поражены, обрадованы приключением, смотрели на черный хобот, втягивающий гипсовую пыль, как на чудо. Потом смерчи стали обыденным явлением. Толстые и тонкие, плотные и прозрачные, изгибаясь из стороны в сторону гибким торсом, они проходили мимо нас каждые десять-пятнадцать минут. Мы искоса следили за смерчами. Вдруг подавался клич: «Держись», – и все хватали, что могли: тент, веревки, крепившие его, посуду. Вот он наступил на нас, окутал мглой и вихрем, вот уже ушел.

Ближайшим ориентиром теперь служил чинк, полукругом окаймлявший с севера и запада Сарыкамышскую впадину. Когда-то дорога шла прямо через Сарыкамыш. Сейчас здесь плескались воды озера. Нам предстоял путь в объезд. Надо было ехать на север, обходя заболоченные солончаки, потом уже повернуть на восток, стремясь к колодцу Ербурун, к Дарьялыку, по которому сливались с хлопковых полей оазиса воды в озеро Сарыкамыш.

Я уже детально изучил карты, помнил все детали, на которые мог опереться, ориентируясь в бескрайней пустыне. И конечно, первый поселок на нашем пути по имени «Большевик» был у всех в памяти. Оттуда уже начинались жилые места, большие дороги.

Отрядная жизнь шла неплохо, хотя в маленьком коллективе были свои проблемы. Еще три дня пути, работы. Все уже было так привычно, так отлажено. И каша с тушенкой, и соленый чай, и блаженство наконец-то вытянуться в спальном мешке, замкнуться в своем душноватом, но таком уютном, желанном мирке, приготовиться увидеть сны. Потом звонок будильника. Надо толкнуть очередного дежурного. Это уже стало для меня правилом – ложиться рядом с дежурным, чтобы легче было будить. Чуть рассвело – мы уже в пути.

До темноты добрались до колодца Ербурун, причем продолжали вести съемку пастбищ и остановки делали, осматривали местность вокруг в бинокль.

Мы ночевали неподалеку от берега канала. Шум бегущей под обрывом воды был так необычен, что спали чутко, урывками. Вместе с Сашей, дежурным, поднялся весь отряд. Кашу варить не стали, разогрели на сковороде тушенку, съели ее с сухарями, попили чаю и скорее взялись складывать лагерь.

Оставалось еще семьдесят километров. Ехали вдоль берега канала, отворачивая в сторону лишь там, где вода подмыла дорогу. Впереди поднялась гора Чашдепе, немногим более сотни метров высотой, но казалась она целым горным кряжем. Гора была для нас путеводным маяком. За ней лежал поселок.

Когда въехали в «Большевик», остановились посреди улицы. Полдневный зной еще только начинал спадать, было безлюдно. Мы вышли из машины. Один, другой мужчина подошел поздороваться, стали собираться ребятишки. Нас не пытались расспрашивать, наверное вид говорил сам за себя. Ребятишки принесли воды, женщины– хлеб. Благодаря, мы повторяли: «Мы из пустыни, мы вышли из пустыни». Люди понимали нас, больше ничего не нужно было объяснять.

От охотника до пастуха

Работа с домашними животными, по каким бы скальным верхотурам, по каким бы пустыням ни приходилось их пасти, никогда не сравнится с изучением диких копытных. Затаив дыхание, в восторге и смятении смотришь на маленькую группу архаров, вдруг показавшуюся на гребне хребта. Они словно видение, словно дух гор появляются и исчезают. Тебе даны считанные минуты, чтобы наблюдать, а ведь это совсем не одно и то же, что просто смотреть.

В отаре домашних овец, сутки живущих рядом и вместе с тобой, задача, метод, само наблюдение обдумываются многократно, на все есть время. Конечно, и с дикарями наблюдение не всегда проходит в спешке. Бывает, сидишь, как в театре, на противоположном склоне пасутся архары, смотришь на них в подзорную трубу, а лаборант тем временем согревает на огоньке чай. Для таких случаев я даже носил с собой кусок войлока, чтобы сидеть было помягче, поудобнее. Однако чаще наблюдение длится минуты, а то и секунды. Вот миновала неожиданная встреча, можно сесть на камушек, вспомнить, как все было, записать, пожалеть о том, что не запомнил, не заметил.

Зоологи пока еще мало изучают домашних животных. Все согласны, что самый распространенный в степной зоне зверь – это овца, а в лесной – корова. Согласны, что зоотехнический опыт недостаточен, и работа зоолога в домашних стадах дает важные результаты. И все же исследователей поведения домашних животных очень мало. Но те, кто начал работу с овцами или коровами, быстро замечают, что без параллельного изучения «дикарей», без сравнения не обойтись.

Среди домашних овец я встречал и совсем тупых животных и таких, что, пожалуй, выжили бы и без помощи человека. Мне хотелось сравнить тех и других с дикарями, с предками домашних овец. Поведение овец разных пород сильно отличается. Необходимо узнать, как ведут себя дикие сородичи овец, чтобы судить, насколько сильно повлияло на овец одомашнивание, какая порода больше сохранила поведение диких предков.

Встав на четвереньки, я шел к овце, чтобы определить, распознает ли она во мне человека. Изумленно свистнув: «Пш…ш…», – овца внимательно следила за мной, топала ногой. Ее тревога привлекла внимание других овец. Стеной они шли на меня, одинаково топая и свистя, убегали, снова возвращались. Овцы узнавали во мне человека лишь по вертикальному силуэту. Но такой вывод легко можно оспорить: овцы, мол, одомашнены восемь тысяч лет назад, за такое время они утратили многие свои способности. Мне необходимо было повторить наблюдения, но уже с дикими животными, тогда стало бы ясно, что унаследовано овцами от диких предков, а что создал человек за годы одомашнивания.

Там, где прошли отары овец, возникают тропинки. Чабанские стоянки окружают разбитые, струящиеся по ветру пески. Зеленая пустыня отступила, она перемята, загублена овечьими копытами. Слишком просто было бы все объяснить неумелостью или жадностью людей, взявших с пустыни непосильную дань. Овцы и козы вредят ей в силу привычки ходить след в след, из-за того, что пастухи не позволяют им вольно рассеяться, разойтись небольшими группами. Важно понять, насколько изначальны беды овцеводства, что идет в нем от диких предков, а что зависит от методов работы человека.

Так возникла и укрепилась мысль изучить жизнь архаров. Оставалось лишь добиться ее осуществления. Я понимал, что работа с чабанами избавляла меня от многих хлопот. Примкнув к бригаде, посильно помогая чабанам, я в то же время не думал ни о ночлеге, ни о тепле, ни о еде, ни о безопасности. Навряд ли один я бы смог проникнуть в глубину Каракумов или Алая.

Принимаясь за архаров, предстояло подумать об экспедиции. Следовало с кем-то объединиться, отдать свою силу и энергию в обмен на поддержку. Так возник мой союз с анатомами. Что и говорить, нас объединили задачи, отнюдь не схожие. Впрочем, замысел моих союзников в случае удачи обещал интересные результаты. Точно так же, как я мечтал сравнить поведение дикарей и домашних овец, они хотели сравнить анатомию архаров и овец, сравнить развитие эмбрионов архаров с формированием плода у домашних овец разных пород, которые мои коллеги изучали уже много лет.

Период свадеб у архаров приходится на конец ноября – начало декабря. С этого времени и должна была начаться наша экспедиция.

В конце ноября вместе с сотрудником института Борей мы встретили в Ашхабаде нашего шофера – Ивана Гавриловича, доставившего на машине из Москвы экспедиционное снаряжение. Не мешкая, мы отправились в Фирюзу, в окрестностях которой предстояло работать. Возможного проводника мне порекомендовали еще в Ашхабаде. Первый встречный в Фирюзе показал его дом. Будущий наш проводник оказался человеком необыкновенным. Живые карие глаза на приятном, сухощавом лице – вот что первое обращало внимание в Курбане Мамедове. Среднего роста, очень гибкий и, вероятно, очень сильный, Курбан сразу же показался нам подходящим товарищем.

С помощью Курбана я легко подыскал и снял под базу двухкомнатный глиняный домик. Мы быстро привели его в порядок, а когда разгрузили машину, расставили раскладную мебель, холодильник, термостаты, шкаф с инструментами, повесили на стену оружие, наше жилье и вовсе приобрело зажиточный вид. Осталось лишь выкопать в саду яму и занавесить ее с четырех сторон мешковиной.

И вот первый рассвет. Наша машина неторопливо карабкается в горы. Дорога виляет вдоль края ущелья, она кажется Гаврилычу слишком узкой, в некоторых местах он останавливается, вылезает, примеривается. Курбан в таких случаях сердится, скрывая нетерпение шуткой:

– Мне говорили, московский шофер первый класс, а сейчас смотрю, такой тихий, осторожный. Ну что там смотреть? Дорога есть, колея есть, езжай прямо, ни вправо, ни влево не смотри.

Копетдаг спускается к Фирюзе ступенями. Мы поднимаемся на вторую, где привольно раскинулось по-осеннему рыжее плато, рассеченное бездонными ущельями. Я с детства не люблю высоту, даже на балконе чувствую себя неуютно. Но здесь этого не покажешь. Курбан вдоволь пошутил над Гаврилычем, теперь хочет испытать нас.

Первая проба – подъем в лоб. Такие испытания мне не впервой. Надо только ступать след в след, не позволить ведущему оторваться. Все равно ему тяжелей, он впереди, он на десять лет старше. И Боря не отстает. Когда-то он стартовал на велотреках, едва не выполнил норму мастера спорта. Конечно, теперь курит, много работает сидя, трудно из города сразу на подъем.

Едва мы на гребне отрога, Курбан падает на траву, машет позади себя рукой: «Ложись, ложись». Там, впереди что-то есть. Я хочу лечь рядом с Курбаном, но он останавливает меня, отползает немного назад, надевает мне на голову свою баранью шапку.

Теперь смотри, там справа одна партия, а выше другая.

Чуть приподнявшись на локтях, я судорожно шарю биноклем по склону. Где же архары?

– Не видишь?! Близко смотри, совсем рядом. Мне мешают очки. Приходится их снимать, когда смотришь в бинокль. Я все время боюсь их раздавить.

Архары возникли передо мной внезапно, точно изображение на фотографии во время проявления. Только что ничего не было, и вдруг я различаю большую группу, выше – еще одну. Они спокойно пасутся. Наш приход не замечен. Потихоньку мы выползаем на гребень, устраиваемся поудобнее. Борис и Курбан считают. Это первое, что приходит в голову, когда видишь дикарей. Всегда охватывает возбуждение, кажется, сейчас они убегут, начинаешь считать, словно это твои трофеи.

Большой баран пришел, – замечает Курбан.

Мы переводим взгляд – слева над нами, на гребне четко рисуется силуэт рогача. Он стоит неподвижно.

Любят так стоять, – говорит Курбан. – Он так показывает: «Я самый большой, мои рога самые большие».

Я не спорю, хотя про себя то соглашаюсь, то возражаю проводнику. Перед поездкой в Копетдаг я прочел немало книг об архарах, почти про все, что мы сейчас видим, знаю не одно, а несколько мнений.

Баран вдруг начал спускаться к большой группе, той, что рядом с нами. В ней уже есть три самца, хотя и не такие крупные. Я зарисовал их рога. Форма рогов баранов позволяет судить об их возрасте.

Самки встречают приход большого барана оживленно. Сбегаются, окружают, несколько минут обнюхивают или рассматривают пришельца, кто знает? Потом роли меняются. Теперь уже новичок поочередно знакомится с самками, проводит с каждой несколько минут. На самцов он почти не обращает внимания, разве что однажды чуть наклоняет в их сторону рога, и те тотчас же отходят подальше. Через полчаса большой баран не спеша удаляется.

Не нашел, что искал, все овцы уже беременны, – комментирует Курбан.

Может быть, такое объяснение и верно, я пока все беру на заметку. Рано еще иметь свое мнение.

К десяти обе группы укладываются на отдых. Я зарисовываю, кто как лег, прикидываю расстояния между животными, зарисовываю план местности.

Пойдем других искать, – предлагает Курбан. – Чего тут делать? Теперь до вечера не встанут.

Я не возражаю.

Едва мы встаем, как ближняя к нам группа с места бросается бежать. Проскочив метров тридцать, одна из самок останавливается, делает пару шагов к нам, а остальные стенкой выстраиваются сзади. Следует громкое «пшиу…», передняя овца галопом мчится к краю ущелья, через несколько мгновений вся группа скрывается из виду.

Я слюнявлю палец, поднимаю его кверху. Архары побежали по ветру, наверное, главное для них было – добраться до ущелья. Минут через двадцать мы видим, как они цепочкой выбираются на противоположный край, объединяются с другой группой, тоже ушедшей за ущелье, пересекают желтый склон, скрываются из глаз.

Издалека щель мало заметна. Чуть краснеют камни противоположного, обращенного к нам края. Мы подходим вплотную, нам открывается грозная глубина пропасти. Ущелье огромно, до другого его края впору долететь лишь птице, а камень уже не перекинешь. Дна не видно. Там внизу синева, клубится туман. Вдоль бортов тянутся широкие карнизы. Кажется, что по ним, наметив сверху путь, можно бы и спуститься. Но сколько мы ни пытаемся проследить взглядом тропу, где-нибудь и оказываемся в западне. Впрочем, Курбан смеется, говорит, что знает места, где можно пройти.

Перейдя ущелье архары оказываются в безопасности. Мы вспугиваем еще одну группу, и тактика ухода через ущелье повторяется.

Я спускаюсь с гор довольный. Мы видели немало архаров, есть интересные наблюдения. День прожит счастливо.

Наша жизнь течет налаженной чередой. В пять подъем, в шесть выезд, в семь мы уже на работе. Расположившись поудобнее, шарим по склонам Копетдага в бинокль. Пока что ни мне, ни Борису не удается самим заметить архаров. Курбан радуется этому, как всему, в чем он преуспел, обогнал других. Даже такая малость, как сесть в кабину, ему приятна, и я ежедневно доставляю товарищу радость.

Казалось бы, смотрим в одну и ту же сторону, и зоркость вроде бы одинакова, проверяем это по удаленным деревьям, отдельно торчащим камням. Но заметить архаров нам не удается. Я устанавливаю на треноге подзорную трубу, на ней есть прицел, и когда Курбан направляет трубу прямо на архаров, мы видим их. В круглом поле, приближенные к нам в тридцать, а то и в шестьдесят раз, пасутся, живут своей жизнью дикари. Теперь, когда место, куда смотреть, нам хорошо известно, мы можем найти их и в бинокль. Но не раньше. Курбану это доставляет тихую радость. Он чувствует себя исполнившим долг.

– Давай теперь смотри, пиши, а я буду цыпленка-табака делать.

Курбан берет с собой в горы ружье. У него отличный «Зауер». Пока мы поднимаемся наверх, он несколько раз останавливает машину, выскакивает из кабины, навскидку стреляет по кекликам. Выскакиваем и мы с Борей, тоже стреляем. Если наши выстрелы удачны, Курбан мрачнеет, ничья не приносит ему радости.

Устроившись поудобнее, мы ведем наблюдение за архарами. Я начал с того же, что и во время работы с домашними овцами: меряем ритм пастьбы, частоту переходов с места на место, описываем строй пасущихся животных. Группа не стоит на месте, она челноком снует туда-сюда по склону. Темп наблюдений очень быстрый, так что мы работаем вдвоем с Борей. Один смотрит в трубу и диктует, другой записывает. Время от времени мы меняемся.

Между тем Курбан ощипал кекликов. Каждого кек-лика Курбан разворачивает словно пиджак и прокалывает двумя палочками, одну через ноги и спинку, другую через крылья. Он укладывает распластанных, чуть подсоленных птиц на угли. Ничего не скажешь, Курбан – мастер, делает так, как от века готовили чабаны и охотники дичь, разве что нет времени спрыснуть ее кислым вином и дать полежать. Кислота растворяет белок, мясо делается еще нежнее.

В первые выходы в горы мы брали с собой котелок, чтобы вскипятить чай, потом перестали, послушались Курбана, предпочитавшего готовить чай во фляжке. Ему нравилось приучать нас все делать в горах по-своему, и мы не сопротивлялись, авторитет Курбана был высок.

До конца ноября мы облазили все окрестные урочища, стали уже неплохо ориентироваться. Работать над Фирюзой мне не понравилось из-за непроходимого ущелья. Через час-два все группы архаров переходили на противоположную от нас сторону, скрывались в лощинах.

Мы часто ездили в урочище Чаек и гору Душах. Шоссе вело туда через соседний с Фирюзой поселок Чули. Потом поднимались по нехорошей, опасной дороге вверх. На Душахе архары были очень пугливы, браконьеры не давали им житья. Летом здесь пасли скот, а кое-где вились полупроезжие дорожки, по которым Гаврилыч завозил нас довольно высоко. Обычно мы оказывались над архарами. Они на рассвете спускались в ложбинки пониже, где уже зазеленела после первых осенних дождей трава. Часам к одиннадцати бараны поднимались мимо нас к вершине горы, собирались там на полянах среди арчевых лесков, ложились на отдых. Случалось, мы насчитывали в одном скоплении больше сотни архаров.

Напротив Душаха, отделенные нешироким плато, спускались склоны главного Копетдага. Курбан называл эти места «Чаек». Неглубокие, кое-где проходимые ущелья делили травянистый склон на широкие ленты, уступами сбегавшие вниз. Довольно скоро мы заметили разницу в поведении спугнутых архаров на Душахе и Чаеке. Круглый, мощный Душах, изрезанный глубокими ущельями, весь в темно-зеленых узорах зарослей арчи, был домом большого стада архаров, того, что собиралось на дневку ближе к вершине горы. Стоило нам появиться, как ближние группы архаров бросали пастьбу, вставали с лежек и без долгих раздумий уходили прочь. В конце концов лишь в подзорную трубу мы могли заметить их на новом месте. Лазая ежедневно по склонам Душаха, мы уже достаточно знали его, чтобы убедиться в зоркости архаров. Они различали нас на расстоянии больше километра. Но облик людей был им неприятен, они не хотели нас видеть, уходили еще дальше, скрывались за горизонтом.