Текст книги "Повесть о великом инженере"

Автор книги: Леонид Арнаутов

Соавторы: Яков Карпов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

От Ходынки до Шаболовки

9 мая 1920 года дежурные радиотелеграфисты крупнейших станций Европы отметили в своих журналах исключительное событие – отсутствие сигналов МСК, позывных Ходынской радиостанции, ежедневно передающей сообщения из Советской России.

Ходынская радиостанция, начавшая работать одновременно с однотипной Царскосельской станцией под Петроградом в конце 1914 года, внешне производила грандиозное впечатление. Ее одиннадцать мачт были видны на несколько километров. Однако это непомерно громоздкое и дорогое сооружение не отвечало даже тогдашнему уровню радиотехники.

Дело в том, что оборудование для Царскосельской и Ходынской радиостанций РОБТиТ заказывал фирме «Маркони». Обе станции являлись копиями английской радиостанции Кливден, начавшей действовать еще в 1911 году. По свидетельству современника, работа Ходынской радиостанции на передачу была тяжелым испытанием для дежурного персонала: «Резкий звук компрессора, подававшего сжатый воздух к контактам разрядника, гул электродвигателей, визг вращавшегося разрядника создавали неимоверный шум, оглушавший человека и вызывавший ноющую боль в ушах. Дежурные переговаривались только жестами. Во время передачи радиограммы между зубцами разрядника проскакивали ослепительные искры, сопровождавшиеся громкими хлопками. «Стрельба» разрядника была слышна на расстоянии более двух километров. Идя в город или возвращаясь на Ходынку, радисты по звукам не только легко читали передаваемый текст, но и узнавали, какой телеграфист дежурит, так как каждый обладал своим почерком».

Ходынская радиостанция не была рассчитана на многочасовую нагрузку. Но с переездом Советского правительства в Москву (март 1918 года) она работала 12-15 часов в сутки. После дежурства электрики и механики вынуждены были перематывать обмотки электромашин, ремонтировать обгоревшие контакты реле, готовить новые зубцы для разрядников.

И вот Ходынка – памятное москвичам место трагической гибели тысяч людей в дни коронации 1896 года – становится эпицентром новой катастрофы. Подспудные причины ее связаны с войной, которую весной 1920 года панская Польша развязывает против Советской Республики. Используя значительное превосходство в силах, легионеры Пилсудского захватывают большую часть Правобережной Украины и Киев. Начинается последний поход Антанты против Советского государства.

Сразу же оживает вражеская агентура в тылу Красной Армии. Гремят из-за угла выстрелы, вспыхивают пожары, рушатся взорванные мосты. А 9 мая 1920 года, около шести часов вечера внезапно занимается пожар на Хорошевских артиллерийских складах. Через час-другой взрывы сливаются в сплошной грохот. В домах за несколько верст от места пожара трескаются и вылетают оконные стекла. Ходынское поле по соседству со складами усеяно неразорвавшимися снарядами и осколками.

Беда не обходит стороной и Ходынскую радиостанцию, которая возвышается всего в нескольких десятках сажен от артиллерийских складов. Рушатся крыши бараков, где размещены дизель-генераторы и главная аккумуляторная батарея высокого напряжения. Осколки снарядов обрывают антенны, провода падают, увлекая за собой вспомогательный такелаж. К счастью, радиомачты получают небольшие повреждения. Но жилые дома персонала уничтожены до основания. Пожарные самоотверженно борются с огнем, отстаивая уцелевшие постройки станции. Вся ее территория оцеплена слушателями военно-инженерных курсов.

Совершая ежевечернюю прогулку по Бульварному кольцу, Шухов вместе с Мелье выходит на Страстную площадь. За Тверской заставой видны отблески далекого зарева. Даже здесь, в центре Москвы, раскаты взрывов сотрясают воздух. Стаи испуганных галок срываются со стен и куполов Страстного монастыря. В витрине вывешен сегодняшний номер «Правды». «Наш враг хитер. Он не останавливается ни перед какими преступлениями. Мы живем в опасное время. Удвоить, утроить свою бдительность!» – призывает передовая.

– Взрывы докатятся, пожалуй, и до нашей стройки,– говорит Владимир Григорьевич.

– Ну, от Ходынки до Шаболовки достаточно далеко,– замечает Николай Юльевич.

Но разве о непосредственной опасности для радиобашни идет речь? Даже временный выход из строя Ходынской радиостанции заставит форсировать сооружение станции на Шаболовке.

11 мая 1920 года Владимир Ильич Ленин подписывает постановление Совнаркома об образовании чрезвычайной комиссии по восстановлению Ходынской радиостанции. Эксперты приезжают на Ходынку в тот день, когда пожар на Хорошевских складах усиливается и осколки снарядов падают на территорию станции. Члены комиссии осматривают постройки, оборудование, мачты антенн и записывают в акте, что полное восстановление станции потребует не менее четырех месяцев!

Персонал Ходынки приступает к авральным работам. Радиотехники ремонтируют передатчик, мачтовики чинят антенную сеть, дизелисты исправляют силовые установки. 17 мая начальник станции нажимает телеграфный ключ и выстукивает: «Всем, всем… Я – МСК». А 21 мая на заседании Совета Труда и Обороны А. М. Николаев запиской сообщает В. И. Ленину, что работа Ходынской радиостанции возобновлена через четыре дня с начала ремонта. Владимир Ильич помечает на записке: «К сведению всех членов Совета Обороны».

Чрезвычайная комиссия вторично приезжает на Ходынку и теперь уже выносит более оптимистичное заключение: для восстановления полной мощности станции потребуется два месяца. Но и этот срок слишком велик. 25 июня 1920 года Ленин руководит заседанием СТО, на котором снова обсуждается вопрос о постройке новой радиостанции и о восстановлении существующей.

Строители на Шаболовке работают с удвоенной энергией. День и ночь, не угасая, пылает огонь в горнах. Почти круглые сутки висят в люльках, сменяя друг друга, монтажники, чеканщики. Несмотря на отсутствие механизмов, избавляющих от тяжелого физического труда, все работают с увлечением, с азартом, забывая о времени и усталости.

Рядом со стройкой уже действует временная Шаболовская радиостанция. Дуговой генератор и аппаратура размещены в одном из цехов соседнего радиозавода. Антенна длиной 400 метров подвешена к двум деревянным мачтам. Порывистый ветер гонит тучи пыли, раскачивает тросы, свистит в стальных переплетениях конструкций.

– В такую погоду только и гляди: из-за касания проводов антенны каждый раз загорается рея,– жалуется дежурный радиоинженер. – Для нас это сигнал ускорить сборку,– отвечает Таланкин.

Идут последние приготовления к важной операции – подъему второго яруса гиперболоидной башни. Его стальная конструкция полностью смонтирована и занимает место внутри гиперболоида первого яруса. На строительной площадке царит необычное оживление. Один за другим подходят сотрудники ГОРЗы, радиоотдела Наркомпочте-ля, инженеры-строители, профессора – все, кого занимают проблемы проектирования и сооружения стальных конструкций. Каждому хочется присутствовать на стройке в один из ее решающих дней.

Перед собравшимися зримо и убедительно предстает идея крупноблочного монтажа, на протяжении многих лет проводившаяся в жизнь Владимиром Григорьевичем. В самом деле, вместо того, чтобы монтировать конструкции второго яруса на высоте, их сборку провели внизу. Так значительно быстрее, удобнее и безопаснее. Мало того, приготовленная к подъему секция оснащена деревянными А-образными двуногами с подвешенными к ним блоками полиспастов. Эти приспособления понадобятся только в будущем, когда подоспеет срок подъема следующего яруса, но их предусмотрительно установили уже теперь.

Пройдут десятилетия. В печати не раз будут появляться сообщения о том, что строительство важного объекта ускоряется благодаря использованию ценного новшества – сборке конструкций из заранее заготовленных крупных блоков. Поистине, новое – это хорошо забытое старое! Идея крупноблочного монтажа была впервые сформулирована и многократно проверена на практике Владимиром Григорьевичем Шуховым.

Что еще поражает на Шаболовке – отсутствие коренных лесов, тех лесов, без которых в те времена не обходилась ни одна большая стройка. Но ведь это пора жестокого топливного кризиса. В. И. Ленин на VIII конференции РКП (б) говорит: «Нужно спасаться посредством дров».

Учитывая трудности, переживаемые страной, Владимир Григорьевич приходит к решению вовсе отказаться от лесов. Стальным конструкциям своей башни Шухов вменяет в обязанность служить также и строительными лесами. Этой идее и подчинен избранный им принцип монтажа стальных конструкций. Любой мало-мальски сведущий в строительном деле человек не может не воздать должное смелости, с которой Шухов применил принцип крупноблочного монтажа, можно сказать, в самой неподходящей для этого области – в сооружении многоярусной сетчатой башни. Казалось бы, очередной собранный на площадке ярус башни должен подниматься краном вверх рядом с уже установленной ее частью. Затем секцию надо повернуть краном, навести точно на центр сооружения, опустить и соединить в стыках с нижним ярусом.

Владимиру Григорьевичу нетрудно доказать, почему такой способ неприменим при монтаже многоярусных сетчатых башен. Деревянные подъемные краны (а точнее, полиспасты) по условиям того времени приходилось крепить к верхней части установленного яруса. Если вспомнить, что гиперболоидная башня имеет постепенно сужающуюся от основания к верхушке форму, то станет ясно, что подъемный крюк крана, установленного на последней секции, должен был бы выступать далеко за пределы самого широкого – нижнего – яруса. Это создавало бы (тут уж не избежать специального термина) очень большой опрокидывающий момент, не говоря о том, что крепление к ажурным элементам башни тяжелого крана, работающего на большом вылете, значительно усложнило бы конструкцию.

Шухов избрал так называемый телескопический метод монтажа: второй ярус башни, подготовленный к подъему, находился на земле, внутри первой секции. Одна секция должна двигаться вверх внутри другой, подобно частям подзорной трубы. Но если так, то в местах соединения ярусов обязательно образуются перепады, иначе очередная секция при подъеме не пройдет сквозь кольцо предшествующего яруса. Между тем поверхность сетчатой башни не должна иметь никаких уступов. В этом, можно сказать, суть ее статической конструкции. Точнее говоря, верхний диаметр ранее смонтированной части башни и нижний диаметр следующей, устанавливаемой выше секции, должны быть абсолютно одинаковыми.

Выходит, сам характер конструкции гиперболоидной башни и принципы телескопического монтажа совершенно несовместимы? Нет. Шухов находит остроумный выход из этого, казалось бы, неразрешимого противоречия. Он отваживается отступить от одного из незыблемых правил монтажных работ, которое гласит, что в процессе монтажа нельзя нарушать проектные размеры конструкции.

Использовать заманчивые преимущества телескопического монтажа помогает упругость элементов конструкции. Идея Владимира Григорьевича заключается в том, что ноги монтируемой секции временно стягивают деревянной обстройкой – так называемой диафрагмой. Как только движущаяся вверх секция благополучно минует верхнее кольцо ранее смонтированного яруса, стягивающая их диафрагма удаляется. Освобожденные от стяжек концы ног расправляются, принимают снова прежнее, проектное положение. Вот, значит, для чего служит бревенчатый пятиугольник, окаймляющий изнутри нижнюю часть готовой к подъему секции! Временные, искусственно вызванные деформации металла позволяют примирить метод телескопического монтажа с особенностями конструкции шуховской башни.

А на строительной площадке идет обычная, будничная работа. Еще и еще раз проверяют исправность лебедок, креплений, блоков полиспастов, прочность тросов. Встают на свои места подъемщики у лебедок, сигнальщики с красными флажками. Дежурные техники отмеряют на каждом подъемном тросе с помощью заранее приготовленных реек одинаковый отрезок и обозначают его туго повязанным веревочным колечком. Это делается для того, чтобы гарантировать синхронную работу всех пяти лебедок. Стоит нарушить такую равномерность, и беды не оберешься: поднимаемая секция накренится, центр тяжести ее переместится, «отставшие» тросы начнут испытывать значительную перегрузку. Да кроме того, поднимаемая секция, даже при малом наклоне, может задеть верхний пояс ранее смонтированной части башни.

Переливчатая трель свистка – сигнал к началу подъема. Рабочие по команде дружно налегают на ручки лебедок. Вздрагивают и туго натягиваются тросы. Шухов и Галанкин обмениваются взглядом. Каждый хорошо понимает душевное состояние другого. Сейчас все подвергнется серьезной проверке – и расчеты автора проекта, и мастерство строителей.

Вначале зрителям кажется, что готовая к подъему секция покоится на месте, внутри первого яруса. Но вот между деревянной обшивкой, стягивающей ноги гиперболоида, и землей образуется еле заметный просвет. Он различим все более отчетливо, и теперь уже всем хорошо видно, что вторая секция, оторвавшись от земли, плавно, хотя и очень медленно, уходит вверх. В эти минуты гиперболоид вместе с деревянной обшивкой, стягивающей его нижнюю часть, чем-то напоминает сетку воздушного шара с привязанной к ней гондолой.

Взмахами флажков сигнальщики извещают о том, что первый отрезок пути подъема пройден. Короткими прерывистыми свистками подается команда тормозить лебедки. Вверх взбираются геодезисты с нивелирами и рейками. Надо проверить горизонтальность секции – не дала ли она даже небольшого перекоса при подъеме. Закончены контрольные измерения. На тросах лебедок сделаны пометки для следующего этапа подъема. Повинуясь команде, рабочие снова берутся за ручки лебедок.

Час за часом на площадке идет размеренная, заботливо продуманная и налаженная работа. Время летит незаметно. Косые скрещения теней – причудливые отражения силуэта башни – ложатся на стены окрестных домов. Наконец все вздыхают с облегчением. Гиперболоид второго яруса выходит на отведенное ему место, как бы встает на плечи нижнего гиперболоида. Монтажники начинают стягивать болтами стыки элементов.

Возведены только два яруса будущего сооружения, но оно уже возвышается над всем Замоскворечьем, спорит высотой с колокольней церкви Вознесения в Кадашах, прозванной москвичами «свечой», со звонницей Донского монастыря.

Мотоциклист, прибывший на стройку в этот волнующий час, вручает Шухову пакет. Управляющий делами Совнаркома просит сообщать в Кремль о дне и часе подъема каждой следующей секции. Подумать только, строящаяся башня уже хорошо видна из окон кремлевских зданий. Значит, Владимир Ильич будет воочию наблюдать отныне за ходом строительства! Можно представить себе, сколько энергии придает строителям эта весть. Они и раньше немало слышали о значимости и важности порученной им работы, но теперь по-новому осознают свою ответственность за успех.

В трудную пору, когда в самарских деревнях люди доедают солому с крыш, когда москвичи, урезая свой и без того скудный паек, посылают хлеб голодающим Поволжья, Стальная башня растет у всех на виду как дерзкий вызов, брошенный блокаде, контрреволюции, нужде и лишениям, сытому и холодно-враждебному Западу.

Новый коэффициент

Стройка близится к завершению. Уже собрана и выдвинута вверх третья секция. Башня вырастает еще на один ярус, достигает 70-метровой высоты. На земле закончена сборка четвертого яруса. Внутри него стоит смонтированный пятый гиперболоид, сквозь стальную сетку которого различимы контуры тоже готового, последнего по счету шестого яруса. Строители живут ожиданием дня, когда, словно колена гигантского телескопа, устремленного ввысь, раздвинутся ярусы башни, и она поднимется над морем крыш и куполами церквей Замоскворечья.

Но 22 июня 1921 года все расчеты рушатся. Катастрофа происходит во время подъема четвертого яруса. Он достигает уже проектной отметки – уровня третьего гиперболоида, когда разрывается трос одной из лебедок. С 75-метровой высоты секция падает вниз. Погнут третий ярус, повреждены второй и первый. Мало того, всей своей тяжестью рухнувшая стальная громада сминает стоявшие на земле и готовые к подъему пятую и шестую секции.

Похоже, что легкость и ажурность конструкций сейчас оборачиваются против них. Изящные, радующие глаз переплетения превращены в бесформенную груду смятого, скрученного, искореженного металла. В считанные секунды почти сведены на нет результаты двухлетнего напряженного труда. Этот черный день в истории сооружения Шаболовской башни отбрасывает строителей назад, словно легендарного Сизифа, вкатывающего на гору огромную глыбу.

Невыносима мысль, что надо вновь просить помощи, добиваться, чтобы почти законченную стройку снова начали снабжать металлом. И это в такую пору, когда уральские рабочие, собрав последние запасы металла на своих заводах, грузят баржи и отправляют их в центр, на бездействующие машиностроительные предприятия, когда солидные столичные организации оспаривают друг у друга право получить металлические балки, оставшиеся после разборки беговых трибун. И все же не будем думать, что под обломками стальных конструкций погребены твердость духа, творческая энергия Шухова. Нет, не все потеряно. Сколько раз приходилось ему руководить восстановлением разрушенных железнодорожных мостов. После разборки рухнувших мостовых ферм иногда удавалось выправить и вновь пустить в дело почти девять десятых поврежденных элементов.

Владимир Григорьевич пытается прикинуть, сколько пострадавших частей сетчатых конструкций еще можно вылечить, вернуть к жизни, поставить под нагрузку. Несчастье на стройке приводит Шухова в состояние глубокой сосредоточенности. Ничто не может вывести из него Владимира Григорьевича – ни следствие, начатое ЧК по поводу катастрофы на Шаболовке, ни приезд специальной комиссии, которая должна составить авторитетное заключение о причинах аварии.

Дело совсем не в том, что один из члепов комиссии – профессор Худяков, старый друг Шухова. Владимиру Григорьевичу хорошо известны принципиальность и честность Худякова. Ничто не помешает Петру Кондратьевичу вынести строго беспристрастное суждение о причинах аварии – будь то просчеты автора проекта или неудовлетворительное качество строительных работ.

Когда К. И. Росси строил в 1830 году здание Александрийского театра в Петербурге, многие видные инженеры усомнились в прочности запроектированных им громадных стропильных ферм. «В случае, когда бы в упомянутом здании произошло какое-либо несчастье,– писал тогда оскорбленный Росси министру двора,– то в пример для других пусть тотчас же меня повесят на одной из стропил». По-видимому, довод этот был найден достаточно веским, тем более, что метода расчета таких ферм в первой половине XIX века не существовало.

Но дело в том, что Шухов опирался не только на интуицию, кстати, никогда не подводившую его. Он был абсолютно уверен в правильности своих расчетов, в безупречности проекта, наконец, в добросовестности производителя работ Александра Петровича Галанкина.

Кряхтя и жалуясь на проклятую одышку, Худяков обходит площадку. Тучность, неповоротливость старого профессора особенно бросаются в глаза рядом с его сверстником, сухощавым, не по летам легким и подвижным Шуховым. Петр Кондратьевич осматривает повреждения конструкций, блоки полиспастов, снова и снова заглядывает в чертежи. Вероятно, случившееся занимает Худякова не только как эксперта, но и как автора курса сопромата. Годы, когда исследователи смогут изучать в специальных лабораториях работу всей конструкции или отдельных элементов, еще впереди. А сейчас каждая авария сооруже-ния – почти единственная возможность практически выявить пределы его устойчивости и несущей способности.

– На какую отсрочку рассчитываете? – участливо спрашивает Худяков, прощаясь.– Года полтора – не меньше, надо думать?

– Трудно пока сказать, но надо бы побыстрее… Как и предвидел Шухов, заключение экспертов отвергало всякую возможность аварии из-за просчетов в проекте башни или в методах ее монтажа. Налицо роковая, почти непредотвратимая в ту пору случайность – усталость металла, вызвавшая внезапный разрыв троса лебедки.

Позднее Петр Кондратьевич Худяков включит в свой «Задачник по сопротивлению материалов из практики русского строительства» формулы расчета сетчатых башен Шухова, «подобных той, что красуется на Шаболовской станции беспроволочного телеграфа в Москве».

А сам автор проекта во власти новых забот. Различный характер повреждений упавших ярусов башни требует и разного подхода к восстановлению каждого гиперболоида. Строго дифференцированно надо решать вопрос о возможности выправки и сохранения в конструкции тех или иных ее элементов, чтобы свести к минимуму необходимость в новом металле, ускорить работу, сократить вынужденную задержку в строительстве башни.

Беда, что стряслась на Шаболовке, обернулась для строителей дополнительной трудной зимой 1920/21 года. Прохожие зябко кутаются, поднимают воротники телогреек, шинелей, полушубков. А каково людям наверху, на ледяном ветру, что раскачивает зыбкие люльки? Термометр, захваченный с собой при подъеме на высоту одним из верхолазов, показывает минус 60 по Цельсию.

Бумага, посланная из ГОРЗы в Наркомпочтель,– оказать содействие в получении для строителей, работающих на высоте, кожаных курток, брюк и фуражек,– хоть и обросла многочисленными резолюциями, но безнадежно застряла в какой-то инстанции. Да и вряд ли скрипучие кожаные костюмы, столь же модные в те годы, как и длинные френчи с гигантскими накладными карманами, очень нужны верхолазам. Зато при содействии Совета Труда и Обороны удается получить, хоть и взаимообразно, обмундирование авиаторов.

Невзгодам, кажется, нет конца. Кто-то где-то забыл включить «Радиоартель» в ведомость на получение продовольственного пайка. В самые трудные дни иссякает и без того скудный запас продуктов у кладовщика стройки.

– Что же будет, Филипп Петрович? – тревожно допытываются рабочие, обступив комиссара стройки Коваля.

Комиссар связывается с председателем Радиосовета, обращается в Моссовет, в губпродком, просит помощи в Совете Труда и Обороны. На площадку доставляют полагающийся строителям повышенный паек.

Меховые куртки и унты в трескучий мороз на высоте покрываются толстым слоем льда, но верхолазы не бросают работу, продолжают скреплять ярусы башни. Внизу, в полевых мастерских стоит неумолчный звон – здесь правят поврежденные элементы, готовят к монтажу новые части колец жесткости, фасонки, уголки. Люди работают как одержимые, подгоняя друг друга.

Жизнь вводит в расчеты и формулы Шухова новый коэффициент – порыв строителей, ту великую надежду на будущее, которая в годину тяжких невзгод и лишений согревает сердца. Вопреки мрачным прогнозам, строительство башни, по существу, повторное, удается завершить не за полтора-два года, а всего за восемь месяцев. В начале марта 1922 года стальной великан встал над Москвой, поднявшись во весь свой 150-метровый рост.

«Если на храм Спасителя поставить дом Моссельпрома,– поясняет один из популярных журналов тех лет,– а на него еще двухэтажный дом, то получим высоту шухов-ской башни (примерно сорок этажей)».

«Среди коробочек домов, похожих на гробы, вырастает изящная, стройная сетчатая башня, похожая на опрокинутую вершу. Вся – порыв вверх, вся – символ человеческого духа» – так рассказывает о башне на Шаболовке одна из московских газет.

 
В синеву на полтораста метров,
Откуда видны далекие пашни,
До туч, гоняемых ветром,
Выросла радиобашня.
Сжималось кольцо блокады.
Когда наши рабочие плечи
Поднимали эту громаду
Над Замоскворечьем.
 

Такими стихами откликнулся на победу строителей поэт Николай Кузнецов.

19 марта 1922 года вступает в эксплуатацию мощный передатчик Шаболовской радиостанции с антенной, подвешенной к шуховской башне. Печать единодушно характеризует сооружение как выдающееся достижение не только для РСФСР, но и для заграницы. А 1 апреля 1922 года строители, одетые по-праздничному, собираются на митинг. Люди вспоминают о сделанном и пережитом, запрокинув головы, любуются башней, на вершине которой повис верхолаз, размахивающий красным флагом. Первенец крупного советского радиостроения вступил в строй. Гром рукоплесканий. Радостные улыбки. Наверное, каждый чувствует, что частица его души навек вплетена в стальное кружево шуховской башни.

Пройдет немного времени. Строители башни разъедутся кто куда – наводить мосты, класть кирпичи, слесарить и обтачивать металл. Но вовек не забыть им тех дней, когда отступило, ушло в прошлое тусклое одиночество их сердец, когда проснулся у них интерес к товарищам, к общему делу, когда впервые посетило их чувство, что, поднимая ярус за ярусом эту уходящую в небо башню, они строят новый мир на земле. «Пробивай своим шпилем высоты, ты, наш дерзостный, башенный мир!»

Для Владимира Григорьевича его жизнь, его труд обретают новый смысл, новое назначение. Не будь революции, он доживал бы свой век спокойнее, тише, может быть, уютнее, но наверняка скучнее. Его творческая мысль обрела юную силу – ту чудесную силу, которой наделен человек, доверившийся народу и разделивший его судьбу. Проект Шухова стал одной из новостроек победоносной революции, которая помогает преодолевать нужду, бедность, мрак невежества, тяжесть труда, приносит людям свет, тепло, знания, музыку, стихи.

«Какой это был великий труд, какой это был для меня экзамен, и каких только разносторонних знаний не требовал он от меня! – воскликнет много лет спустя, вспоминая о строительстве шуховской башни, Александр Петрович Галанкин.– О подробностях умолчу, но скажу: эта работа отняла у меня десяток лет жизни, но и дала мне столько же счастья».