Текст книги "Шестерки Сатаны"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

– Вылезаем, – велела мне сказать РНС, – идем в пассажирский салон. Вьюк и чемоданы не брать.

Я так уверенно двинулся вперед, что ребята Агафона даже не подумали поинтересоваться, зачем их, мирно проживших целый год под Москвой и нечаявших на сегодня никакой беды, грузят в самолет и собираются куда-то увезти.

Пассажирский салон у грузового «Ил-76» был маленький – кресел на 12. Нам места хватило вполне.

– Куда летим, командир? – спросил Гребешок.

– В Малаховку, – ответил я, повинуясь РНС, и все – давным-давно разучившиеся смеяться Ваня и Валет тоже! – дружно захохотали, хотя у северян этот смех вышел несколько нервным.

Из двери, ведущей в пилотскую кабину, вышел какой-то гражданин в штатской куртке и сказал:

– Внимание. Пристегните ремни, скоро взлетаем.

Голос показался немного знакомым, но лица этого человека я различить не мог – слишком темно было в салоне. К тому же, сделав свое короткое сообщение, он тут же ушел. Вместо него вдруг появилась стюардесса, которых на грузовых самолетах вообще-то не держат. Она принесла поднос с семью банками «Джин энд тоник».

– Угощайтесь, – тонко пропела она, – бесплатно. Кто же откажется? Тем более что РНС приказала: «Пей!» Едва я сделал первый глоток, как вырубился наглухо….

Часть вторая. БОЛЬШАЯ ТОРГОВЛЯ

ПРИЯТНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Если вы засыпаете на борту транспортного самолета, собирающегося взлетать, а просыпаетесь там же, но уже после посадки, то в этом нет ничего удивительного. Однако если вы засыпаете в салоне самолета, а просыпаетесь в каюте корабля, то обязательно спросите: «Как я сюда попал?» Если, конечно, будет у кого спрашивать.

Вообще-то мне было не впервой, заснув или потеряв сознание в одном районе земного шара, просыпаться совсем в другом. Иногда мне даже никто не объяснял, зачем и почему меня перекидывали с места на место. Так было и тогда, когда бравый, но сопливый десантник Коротков незаметно для самого себя переселился за океан и стал воспринимать себя Ричардом Брауном, и тогда, когда Браун очутился в клинике Джона Брайта, где в нем вновь проснулся Коротков, и тогда, когда усыпленный в американском самолете Коротков нежданно пробудился на полке советского поезда вместе с родным дембельским чемоданом. Да и потом еще было много подобных случаев, так что, наверное, мне уже пора бы привыкнуть к таким мероприятиям. По идее, в таких случаях говорят: «Благодари Бога, что вообще проснулся». Иногда и впрямь стоило радоваться подобному исходу, иногда – нет.

На сей раз я действительно проснулся в каюте какого-то судна. И довольно большого, надо сказать, потому что на маленьких таких просторных кают не бывает. Свет лился через большое четырехугольное окно, стекло которого было до половины опущено вниз, и ветерок, влажный и тепленький, но все равно освежающий, весело поигрывал незадернутыми занавесками. Поэтому, приподняв голову, а затем усевшись на кровати – именно кровати, а не матросской койке!

– я рассмотрел через окошко, так сказать, «голубую даль», то есть ленивые волны, бликующие на солнышке вплоть до горизонта, за которым начиналось небо, дымчато-голубое, с заметным маревом.

Огляделся. Каюта была, конечно, не королевская, но для среднего класса («ихнего», конечно) вполне годится. На Руси небось и вовсе за «люкс» сошла бы. Четыре на пять метров, примерно, с ванной и туалетом, стенным шкафом, баром, холодильником, телевизором и музцентром. Кровать просторная, пожалуй, даже вчетвером тесно не будет. На столе в чехольчике лежал мобильный телефон

– возможно, что и спутниковой связи.

Конечно, ни камуфляжки, ни броника, ни оружия я не нашел. Да и нижнего белья не было. Кроме того, от кожи исходил некий парфюмерный дух. Стало быть, меня тут раздели догола и отмыли, а уж потом отправили вылеживаться. Очень все это странно.

Пришлось еще раз прокрутить в голове вчерашний день, чтоб хотя бы понять, какие могут быть причины столь резкой смены обстановки. После этой прокрутки я определил три временных периода, о которых память не сохранила ни шиша. Первый – период после того, как Валет сшиб меня на пол, спасая от огня науськанных Богданом равалпиндевцев. Второй – период путешествия на синей «шестерке» от дачи Кири до дачи дяди Сани. Наконец, третий – период перелета на «Ил-76» неведомо куда и пересадки, опять же неведомо где, на данное плавсредство.

О первом периоде я имел более-менее подробное представление по докладам Вани и Валета, по шишке на собственной макушке и по итогам краткого допроса помирающего Богдана. Второй период в принципе можно было исследовать, задав необходимые вопросы все тем же юным «зомби». Если б они, разумеется, были где-то под рукой. Но когда это было возможно, то есть сразу после приезда к ребятам Агафона, я не успел этого сделать, а теперь я даже не знал толком, погрузили их со мной на это судно или отправили по другому адресу.

Но, конечно, самый темный лес начинался с момента пьянки у Агафона. В принципе мне хорошо помнилось, что, отправляя меня на дело, Чудо-юдо предупреждал: связываться со мной по каналам РНС он не будет. Дескать, кто-то на них «висит». Должно быть, такой вывод он сделал после налета Кири на офис Варана. Однако еще раньше, задолго до всего этого, Чудо-юдо клялся и божился, что никто посторонний не сможет работать через мою микросхему. И как это все понимать, простите?

О том, что Чудо-юдо мастак пудрить мозги родному сыну, я хорошо знал. И о том, как он артистически забивает мне голову стопроцентной дезой, предназначенной для поглощения вероятным противником, знал не понаслышке. Не говоря уже о его умении время от времени убеждать меня в том, будто все пережитое мной в каком-то эпизоде есть лишь искусственная реальность. Или, наоборот, выдавать искусственную реальность за натуральную. Поэтому, если он сказал: «Не буду работать через РНС», вовсе не означает, что на самом деле так и будет.

То есть вся эта странная история с переездом на дачу дяди Сани, неожиданным приказом ехать на аэродром, перелетом в хрен знает какой район нашей богоспасаемой планеты и нынешним плаванием по энскому морю (или океану) могла быть результатом неких Чуды-юдиных замыслов. В которые, естественно, его любимый старший сын, по малолетству и глупости, загодя не посвящался.

Сия версия была очень утешительна, и то, что я ехал сейчас по морю не в затхлом и душном трюме, рядом с крысами, а в хорошо проветриваемой каюте с удобствами, ее вроде бы подтверждало.

Но некоторый опыт моей, пока еще не очень длинной, но, увы, уж больно быстротекущей жизни породил привычку искать плохое в хорошем и сомневаться абсолютно во всем. Уж очень часто доводилось внезапно получать по мозгам, когда этого совершенно не ожидалось.

Все-таки Чудо-юдо сказал, что на каналах РНС «кто-то повис». Я, правда, несмотря на немалый срок пользования этими средствами связи, очень слабо представлял себе, как они работают, сколько их, как они включаются и выключаются и т.д., и т.п. Во всяком случае, я лично еще ни разу в жизни не сумел заставить свою микросхему работать по моему собственному желанию. А вот самостоятельно, откуда-то со стороны, ее включали и Чудо-юдо, и Сарториус. Наверно, в принципе могли подключиться и другие господа, обладающие значительным уровнем знаний об этом предмете. Например, «джикеи» или «куракинцы». Даже Марсела Браун, если на то пошло.

Мне как-то непроизвольно захотелось узнать, что это за корабль, на который меня поместили, и что там за окошком плещется, какое такое окиян-море. Конечно, оно могло быть Черным, Азовским или даже Рыбинским (на последнем тоже берегов не видно). Но никто не мог мне гарантировать, что там, за окошком, не плещется Карибское или Коралловое. Возможности авиационной техники это вполне допускали. То, что я нахожусь не на борту «Дороти», – однозначно. На старушке яхте каюты были вполовину меньшей площади. На «Торро д'Антильяс», старом хайдийском сухогрузе, куда меня притащили «куракинцы», тоже таких кают не имелось. Стало быть, это нечто незнакомое.

Опять же можно было самоуспокоиться. Дескать, что ты знаешь о собственности отца родного? Может, он тебе сто лет не говорил о наличии у него собственной королевской яхты или целого крупнотоннажного лайнера, а теперь решил покатать от щедрот отцовского сердца. А может, это судно формально числится за великим и мудрым эмиратским шейхом Абу Рустемом (в девичестве – Курбаном Рустамовым или просто Кубиком-Рубиком). Наконец, на его гафеле вполне может полоскаться колумбийский флаг (издаля можно запросто спутать с российским триколором, если желтая полоса с коньячными звездочками как следует вылиняла на солнце). А где Колумбия – там кокаин, Медельин, Барранкилья и Даниэль Перальта. И моя любимая, учрежденная совместно с милашкой Соледад, фирмочка «Rodriguez AnSo incorporated», где я, поди-ка, все еще числюсь президентом.

Но уже упомянутое свойство моего характера: видя хорошее, размышлять о плохом – успокаиваться не позволяло. Прежде всего потому, что я не видел причин, по которым Чудо-юдо мог спровадить меня в Эмираты или в Колумбию, если отбросить, допустим, совершенно дурацкое предположение, будто ему вдруг вздумалось осчастливить меня турпоездкой.

Действительно, если Сергею Сергеевичу были очень нужны документы, собранные на него Равалпинди, то вовсе не для того, чтобы вывозить их за рубеж. Надежнее и дешевле было притащить их в ЦТМО и там, после беглого или досконального просмотра (чтоб прикинуть, например, откуда и кто эти документы передал супостату), спалить их оптом в какой-нибудь печке. Во всяком случае, тащить их куда-то далеко от Москвы и тем более за кордон было и опасно, и нерентабельно с чисто финансовой точки зрения.

Конечно, могло случиться, что какие-то документики из числа лежавших в кейсе представляли ценность не только в уничтоженном виде. Например, возможно, для шантажа каких-либо лиц, которые могли дать в неких инстанциях свидетельские показания против Чуда-юда. Или, скажем, испортить ему бизнес на подведомственной территории по просьбе каких-нибудь враждебных элементов типа «джикеев». Завалить, допустим, такого гражданина – ежели он чей-нибудь президент или премьер, например, – технически сложно и дорого. А вот напугать тем, что на него приятное досье имеется, – запросто. Демократия и принципы правового государства сие не возбраняют, а свободная пресса и прочие СМИ будут и вовсе писать (ударение ставьте на любой слог) кипятком от восторга. Сенсухи народ любит, скандалы и вонючее грязное бельишко, как известно, повышают тиражи и гонорары.

Но даже в этом случае, наверно, стоило прибрать документики в самые крепкие и бронированные сейфы ЦТМО, а не увозить их самолетом неизвестно куда.

Может, Чудо-юдо сам решил сделать ноги из столицы нашей сокращенной родины? В принципе такой поворот событий исключать не стоило. Допустим, что его начали сильно допекать со всех сторон, и разные ответственные лица, с которыми он еще корешился, посоветовали ему, пока не поздно, испариться с горизонта. Поскольку его дальнейшее пребывание в Москве могло повредить не только ему, но и им, многогрешным. Тогда, в общем-то, вывоз документов имел резон. При пожаре, говорят, в первую очередь положено выносить самое ценное. Чтоб те самые высокоответственные и многогрешные «корешки» не подумали, будто смогут незаметно для себя и своей репутации замочить дедушку Баринова вдали от России.

Само собой, что эвакуация ЦТМО не могла пройти одномоментно, а потому решили вытаскивать все по частям и в разные стороны, никому и ничего загодя не объявляя. Но все же в логику действий Чуда-юда врубиться было очень трудно. Ясно, надо выносить в первую очередь самое ценное. Допустим, для начала решили вывезти меня – сын и наследник как-никак (хотя о том, что я наследник, у меня не было никаких официальных документов). Но тогда, наверно, имелась необходимость и Вику вывезти, и Мишку с Зинкой, и всех детишек. Вывезли другим маршрутом? Хорошо. Но почему тогда со мной в самолет запихали Валета с Ваней? Особо ценные спецсубъекты? Хрен с вами, втискивается более-менее. А какую ценность представляет компашка Агафона? Что, за кордоном некому номера перебивать? Навряд ли. Если, конечно, я об их деятельности был осведомлен полно, то они ни шиша не знали ни о Чуде-юде, ни о ЦТМО. Меня знали только в лицо да по кличке – Барин. А что за Барин, какой волости, неведомо. Все, что в их головах было лишнего, начисто стерли портативными ГВЭПами. Или Чудо-юдо подстраховаться решил?

Наверно, я бы мог еще долго голову ломать, строить всякие немыслимые предположения на песке собственных умозаключений, если б не открылась дверь. Сначала повернулся и щелкнул ключ в замке – из этого я сразу сделал вывод, что был заперт в каюте, – а потом вошла очень знакомая дама. Высокая, полная, светловолосая блондинка, с чистой шейкой, без всяких там родинок…

– Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич! – таким официальным тоном это очень знакомое существо никогда со мной не говорило, даже тогда, когда за что-нибудь злилось. Поэтому я попросту растерялся, закинулся простыней – перед натуральной Ленкой не стал бы ни в жисть естество прикрывать! – и сказал:

– Здрассте… Мадемуазель Шевалье.

Конечно, это было лучшее название для того, что было помещено в Ленкину упаковку. Уже по первым словам можно было понять, что здесь совсем другое доминантное «я». Причем мне показалось, будто Танечка Кармелюк намного круче подавила все прочие элементы, составлявшие ее композитную сущность, чем это сделала Ленка, превратившись в Вику.

Впрочем, об этих лирико-психологических вещах я если и подумал, то мельком. Потому что появление мадемуазель Шевалье резко и быстро опрокидывало все мои долгие и нудные теоретические выкладки, самоуспокоительные рассуждения и прикидки.

Но делать какие-то выводы было еще рано. Чудо-юдо ведь не зря «репатриировал» данную французскую гражданку российского производства в распоряжение «Принс адорабль». И наверняка не из одних гуманитарных соображений. Меня ведь во все чудо-юдовские «закордонные справы» ни хрена не посвящали. Обещанная еще осенью прошлого года (в обоих потоках времени) поездка в Швейцарию с Викой все откладывалась и откладывалась. Что-то за этим стояло – судя по всему, какие-то юридические неурядицы. И то, что разделаться с Равалпинди и его документами Чудо-юдо решил именно накануне его отлета в Швейцарию, несомненно, было с этим связано. А может, Куракин вступил с Чудом-юдом в какой-либо альянс или, выражаясь по-старинному, «антант кордиаль»? С них станется… Один Князь, другой Барин, классовых антагонизмов быть не должно. Лучше, конечно, ничего не домысливать, а то опять в лужу сядешь. Может, когда Куракин Ленку затребовал, альянс и намечался, а потом, когда усек, что это не Ленка, а что-то другое, взялся играть на другой стороне. Фиг поймешь, одним словом.

– Как вам спалось? – ледяным тоном, но до боли Хрюшкиным голосом спросила мадемуазель Шевалье. – Надеюсь, вы не сильно удивились, когда проснулись не там, где засыпали?

– Ну, когда засыпаешь в самолете, всегда просыпаешься не там, где засыпал. А вообще-то где мы находимся, можно осведомиться?

– Спрашивать не запрещается, а вот ответа я пока дать не могу. Это не санкционировано руководством.

– Ну, соответственно, и о том, кто ваше руководство, мне знать не положено? – полуспросил-полуутвердил я.

– Естественно. – Ленкина улыбка появилась на секунду и исчезла, уступив место холодно-мрачноватому выражению, которого я, впрочем, и на рябеньком личике Танечки никогда не видел. Впрочем, может, я уже и позабыл, как выглядела в естественных условиях пани Кармелюк, а все прикидываю по Вике, в которой все же 60 процентов Ленки осталось. А в этой, по-моему, и 10 процентов не наскребется. Эх, батяня-генерал, напортачил ты с этим обменом, я чувствую! Сам себя, поди-ка, надул!

– Ну, тогда, возможно, вы ответите мне, какова программа моего пребывания на этом судне? – произнес я, аж лопаясь от дипломатичности. – И на какой срок она, простите, рассчитана?

– Об этом вас проинформируют своевременно. Сейчас я должна вам сообщить, что вам следует надеть те вещи, которые находятся в гардеробе. Там есть комплект одежды, вполне достаточный для здешнего климата. Когда вы оденетесь, я принесу вам завтрак.

– Скажите, мадемуазель, а я не могу увидеться с князем Куракиным? – нахально спросил, но куда денешься.

– Его сиятельства здесь нет, – с явным ехидством ответила Элен, – боюсь, что вам не стоит планировать эту встречу.

Понять можно было как угодно, в том числе и так, что князь-батюшка вообще отсутствует на белом свете, возможно, с той самой славной ночки, когда на «Торро д'Антильяс» налетели «джикеи». Но ежели так, то кто ж тут главный, мать его растуды?!

– Будьте добры одеваться побыстрее, – объявила Элен, – я вернусь без стука.

Ах, ах, какие мы, блин, стеснительные!

Тем не менее, я все-таки поспешил надеть то, что находилось в гардеробе. То есть плавки, шорты, майку и легкие сандалеты. Для тропиков сойдет, конечно.

Элен появилась не больше чем через десять минут. Прикатила столик-каталку с завтраком. Свежевыжатый апельсиновый сок и бутерброд с котлетой и салатными листьями, что-то типа «биг-мака». Обожраться!

– Простите, мадемуазель, – спросил я с вполне серьезной рожей, – вы тут прислугой работаете или вам специально поручили меня обслуживать?

Она ответила не сразу, но не потому, что не нашлась, что сказать. Просто ей захотелось подарить мне взгляд, в котором стопроцентно отразилась снайперская сущность Танечки Кармелюк.

– Знаешь, Барин, – отчеканила она басовитым Ленкиным голосом, а оттого заметно убедительнее, чем это получалось в те времена, когда пользовалась телом Вик Мэллори. – У меня ведь кое-что из Ленкиной памяти осталось. Она хорошая баба, но очень несчастная. Во-первых, потому, что у нее свекр – чудовище, а во-вторых, потому, что муж паскудный. Я и раньше тебя не шибко жаловала, а теперь вообще много про тебя знаю. Кроме того, я тебе никогда Толяна не прощу. Поэтому постарайся шутить осторожнее, ладно? Не обманись, я не Хрюшка Чебакова и даже не Зинка.

– Да что я такого сказал? – Не то чтоб я совсем перетрусил, но холодок по телу прошел.

– Понимаешь, Димочка, – сказала Элен чуть более мягким голосом, – мне ведь важно не то, что ты вслух произнес. Я просто очень хорошо ощущаю, когда меня оскорбить хотят. А я тебя, в общем, неплохо изучила. И как Таня, и как Ленка.

– Между прочим, мне там, в Москве, тоже приходится и с тобой, и с ней иметь дело. И еще с детьми, которых она ощущает родными, а те в ней чужую тетю видят.

– Можно подумать, будто ты весь испереживался… – саркастически скривилась Элен. – Много ты за своими детьми смотрел? Да ты их месяцами и годами не видел. Ты им хоть одну книжку прочитал? Сказку рассказал хотя бы?

– Будто ты не знаешь, кто в этом был виноват… – пробормотал я, хотя вообще-то сваливать с больной головы на здоровую не стоило.

– Самому стыдно стало? – прищурилась Элен. – Это хорошо. Со временем, может, и перекуешься. Ладно, я пошла. Некогда лясы точить. Кушай, поправляйся!

– …К Рождеству мы тебя заколем! – продолжил я известную присказку. Она только хмыкнула и сказала с приятной улыбкой:

– Не буду ни опровергать, ни подтверждать это предположение.

Она вышла за дверь и заперла дверь на ключ.

НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Завтрак я, конечно, съел. Потом опробовал сортир – приятное оказалось заведение японского производства, даже с пультом управления, при помощи которого можно было не только водичку пустить, но и сиденье подогреть и дезодорант после себя разбрызгать. Ну и народ эти самые самураи! Даже к сортирному делу электронику подключили.

Потом, облегчив свою совесть, все-таки подошел к окошку. Нет, не на предмет вылезти, а на предмет поглядеть получше, на чем плывем. Высунул голову, покрутил вправо-влево, вверх и вниз. Затем всунулся обратно, уселся на кровать и оценил впечатления.

Значит, так. Похоже, что это не Рыбинское море и даже не Черное. Потому что очень уж знакомый плавничок вертелся меж волнами метрах в пятидесяти от борта. Акула ходила поверху, наверно, принюхивалась: не прыгнет ли какой дурак с борта? Вот тут-то, дескать, я его и схаваю. Но дураков, конечно, не было. Даже у меня, хоть и была затаенная мыслишка насчет того, чтоб сигануть в открытое окошко, все-таки еще кое-какой рассудок остался.

Даже если б этот плавник не появился, то я все равно прыгать за борт не стал бы. Во-первых, очень высоко и далеко лететь. Каюта находилась в надстройке высотой с московскую пятиэтажку, где-то на уровне четвертого этажа. При этом внизу находилась просторная палуба, над которой, для того, чтоб перелететь фальшборт, надо было каким-то образом пропорхать метров пять в воздухе и уж только потом, перейдя в пикирование, плюхаться в воду. До которой, если мерить от фальшборта, выходило по отвесной прямой еще метров двадцать. У меня явно не было ни чкаловского, ни икаровского настроения. Мне абсолютно не хотелось, чтоб после моего идиотского прыжка кто-то процитировал Алексея Максимовича Горького: «О, смелый Сокол!» На фиг, на фиг! В данном случае позиция Ужа из упомянутой поэмы была мне гораздо ближе. «Стремленьем гордым к свободе, к свету» я, извините, никогда не страдал.

Во-вторых, даже если б мне и удалось долететь до воды живым, не расшибиться при падении и не быть затянутым под винты, то вряд ли я куда-нибудь сумел бы доплыть. Огромный корабль шел очень быстро, полным или даже самым полным ходом, а это значило, что тут на много миль вокруг и глубины приличные, и земель не наблюдается, и судовое движение не шибко интенсивное.

Названия корабля я нигде не разглядел, водоизмещения, конечно, тоже не определил бы на глаз, но скорее всего эта чудовищных размеров стальная лохань – метров триста в длину по глазному прикиду – была супертанкером. Система спринклерного пожаротушения просматривалась. Шел он явно налегке – сидел в воде высоко. Отсюда как-то непроизвольно напрашивался вывод, что он прет порожняком туда, где нефть разливают, то есть либо все в тот же Галф, сиречь Персидский залив, то ли в Нигерию, то ли в Венесуэлу, то ли вообще на Сахалин. Прикидывать можно было сколько угодно. Такие теплые края есть и в Тихом, и в Атлантическом, и в Индийском океанах. Единственно, какой можно с ходу исключить, так это Северный Ледовитый.

Помечтать о том, что завтра или послезавтра по левому борту возникнет побережье Эмиратов, и старый друг, великий и мудрый шейх Абу Рустем, видя, как танкер подваливает к пирсу его персонального нефтяного терминала, побежит ко мне навстречу, подобрав полы бурнуса, было, конечно, приятно. Но если откровенно, то я с самого начала ни шиша в этот приятный вариант не верил. И в то, что танкер, войдя на рейд колумбийской ВМБ Барранкилья, будет встречен салютом наций, организованным генменеджером «Rodriguez AnSo incorporated» товарищем Даниэлем Перальтой, тоже. Даже на то, что к борту танкера подойдет яхта «Дороти» с Марселой Браун, я не рассчитывал.

Зато очень хорошо представлялось, как войдет сюда, в эту каюту, поседевший в боях с мировым капиталом и его российскими прихлебателями полковник ГУ КГБ СССР Сергей Николаевич Сорокин, он же легендарный компаньеро Умберто Сарториус, и скажет… Что конкретно скажет, придумывалось плохо, но первая фраза однозначно представлялась одной и той же: «Именем Мировой Революции…»

Или еще лучше, объявятся сюда корректные, деловитые «джикеи», которых будет представлять очередной Хорсфилд или Дэрк. Сделают инъекцию «Зомби-6», выкачают нужную информацию, а потом поступят так, как завещал Стенька Разин: »…И за борт ее бросает, в набежавшую волну!»

Еще интереснее было бы встретиться с хайдийскими «морскими койотами». Добрый дон Доминго Ибаньес расплывется в улыбке, подмигнет последним глазом и скажет: «Анхелито, в прошлый раз я понес из-за тебя убытки. Опять же, вот этот малец, которого зовут Адриано Чинчилья, никак не может простить тебе гибель двух братьев. Поэтому я решил дать парнишке позабавиться, и для начала он снимет с тебя скальп, а потом ты сожрешь его под соусом из собственного дерьма…»

Нет, конечно, пока еще в такой финал тоже не очень верилось. Но плохое все-таки легче утверждается в душе, чем хорошее. Поэтому, поглядев в окно еще разок, я подумал, что лучше морально подготовиться к каким-нибудь неприятностям.

Час-другой меня никто не беспокоил. Я даже было вздремнуть собрался, завалился на кровать и уже глаза закрыл, когда опять щелкнул замок и появилась Элен в сопровождении некоего молодого, загорелого и фарфорово-белозубого мужика. Примерно той же весовой категории, что и я, ростом немного пониже. В шортах и майке, в сандалетах на босу ногу. Хрен поймешь, кто он такой по здешней службе: капитан этого танкера, судовладелец или вообще старший гальюнщик?

– Будьте знакомы, господа, – представила нас друг другу мадемуазель Шевалье. – Это Дмитрий Баринов, а это Пьер Князефф.

– Я на Петю тоже отзываюсь, – оскалился месье с французским именем и явно российской фамилией. После этой фразы, произнесенной почти без акцента (во всяком случае, без французского) мне стало ясно, что Петя Князев Пьером стал совсем недавно.

– Я тоже не обижусь, если будете звать Димой.

– Нормально, – кивнул Петя. Только тут я обратил внимание на татуировочки. Вообще-то они несколько лет назад вошли в моду и вроде бы еще не совсем вышли. Нынче даже восьмиклассницы расхаживают с наколочками, не говоря уже о шоуменах, диджеях и иной богемной публике. Но то, что рисуют в приличных тату-салонах Москвы, Питера и тех же парижей с копенгагенами, совсем не то, что изображают кольщики исправительно-трудовых учреждений Российской Федерации. Так вот, гражданин Князев (ежели настоящей фамилией представился) имел на шкуре как раз ту пиктографию, которую выполняют в системе ГУИН. И, судя по богатству изображений – я видел только то, что светилось с рук и из выреза майки, – он отдал этой системе немало лет. Там и сердце, пронзенное кинжалом было, и слово «клен», и восходящее солнце с надписью «север», и еще что-то.

Да и морда, если приглядеться повнимательней, несмотря на относительно приличный вид – Жан-Поль Бельмондо намного страшнее выглядит, – негласно подтверждала, что месье Князефф вряд ли был потомком белоэмигрантов первой волны. Скорее всего данный гражданин махнул во Францию уже после победы демократии, и вовсе не потому, что ему угрожали политические репрессии. Успел ли он сотворить что-нибудь, подпадающее под действие нынешнего УК-97, неизвестно, но по статьям 102 и 146 старого УК-60 его вполне могли разыскивать.

– Не удивляешься, что так далеко от столицы увезли? – спросил Петя.

– Тому, что увезли, – не очень, а вот зачем – очень интересуюсь.

– Правильно, и я бы поинтересовался, – улыбнулся Петя. Да, зубы, конечно, были вставные. Зоны – не лучшее место для лечения кариеса, кроме того, там зубы и по другим причинам теряются… – Не боишься?

– Боюсь, конечно. И за себя боюсь, и за вас вообще-то. Тебе хоть толком объяснили, кого берете? – Я тоже решил говорить на «ты», так оно проще.

– Объясняли, – кивнул Петя. – Хотя, скажем так, я тебя не брал, мне тебя только пристроить велели. Умные люди, грамотные.

– А они тебе объясняли, что ты сейчас станешь, как магнит, притягивать всякую шушеру? Что этот корабль, возможно, уже на прицел взяли?

– Не надо «ля-ля», – произнесла Элен, – и на понт брать не надо. Никто еще не знает, что ты здесь. Не работает твоя пищалка, заглушена. Уловил?

– Кстати, – заметил я, – со мной еще шестеро были. Можно узнать, куда они делись?

– Как-нибудь узнаешь… – произнес Петя. – Но вообще-то это не срочно. Есть дела поважнее. Поэтому надо быстренько сообщить тебе, что это за дела. Короче, у меня по жизни неприятности пошли. Стал я одному человеку очень не нужен. Просто настолько не нужен, что дальше некуда. Больше того, этому человеку прямо-таки хочется, чтоб меня ногами вперед вынесли. Но поскольку мне еще до старости жить, он этот процесс всеми силами стремится ускорить. А у меня жена есть, сын растет двухлетний. Я еще внуков хочу посмотреть от этого наследника, понимаешь?

Я поприкинул на пальцах, с подозрением глянул на Элен…

– Нет, – четко просек фишку Петя, – это не моя жена, а твоя. Мою Вера зовут. Она маленькая такая, хрупкая, мечтательная… Но и ее живой не оставят. Думаю, что и сынишке пощады не будет.

– Жуть, – сказал я, между прочим, без иронии. – Система мне ясна, только я тут при чем? Вообще, если тебе кто-то жизнь портит, то обращаться надо не ко мне, а вот к ней. Эта мадемуазель, между прочим, с пятисот метров сверлит лбы. С гарантией.

– Спасибо за совет, – осклабился Петя, – только это не так просто робится. Одному мы уже шкурку спортили, но жизнь сложнее.

– Нет спору. Только я-то при чем?

– Понимаешь, мне умные люди объяснили, что твой родной батя на этого человека зуб имеет. Большой и острый. А того не знает, что одна вещичка, из-за которой у него, то есть у бати твоего, все дело в одной горной стране на уши стало и неприятности пошли, спокойно лежит у меня в энском сейфе вот на этом пароходе. И если твой батя мне лично слегка поможет, то я ему эту вещичку отдам в собственные руки.

– Хорошая мысль у тебя была, – задумчиво произнес я, – но только я не понял, зачем ты меня здесь прячешь? Если, конечно, ты хочешь с моим батей скорефаниться, а не еще одного врага заполучить.

– Видишь ли, те же умные люди посоветовали именно так сделать. Потому что опасаются они, что если мы просто так, без никакой гарантии, предложим ему вещичку в обмен на помощь, то он эту вещичку просто заберет, а нас тихо попишет. Усек?

– За ним такого не водится, – сказал я, правда, не слишком уверенно.

– Много за кем чего не водится, но как-то нечаянно получается, – ухмыльнулся Петя. – Когда большие ставки на кону, бывает, режут мать родну.

– Сам сочинил? – спросил я. – Или на зоне услышал?

– Не помню, может, и слышал где-то, а может, сам скундепал. Но это не по делу. А по делу вот что: скажешь перед камерой, что, мол, попал к хорошим людям, надо им помочь в таких-то вопросах, и дело в шляпе.

– Тебе не кажется, Петя, что это все очень похоже на птичку, которая на ивах живет?

– Наивняк, что ли? – хмыкнул тот. – Может быть. А как ты думаешь, если ему покажут, как тебя на веревке за яйца подвешивают, это убедительней получится?

– Ну, если ты ему это покажешь, то дружбы у тебя с ним никогда не получится. Даже если в этот раз он тебе поможет, то потом просто убьет. А скорее всего и помогать не станет, а сразу грохнет. Даже если будет знать, что ты меня на ветер пустишь.