Текст книги "Мародеры"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

НАПАДЕНИЕ

Ощущение опасности не проходило. Никита даже четко определил, откуда может исходить угроза: сзади, от двери, ведущей на чердак. Словно бы оттуда в спину дуло, холодок какой-то шел, душу леденящий. Сразу обострился слух. Тишина спящего подъезда не казалась совсем мирной и безмятежной. Уши словно бы фильтровали всю массу шумов, звуков, шорохов и шелестов, из которых эта тишина состояла. Где-то вода из крана капала, где-то похрапывал кто-то, где-то кровать скрипнула, где-то – половица. Это все нормальные, безопасные звуки. Все они шли снизу, из квартир. А вот долетел неясный шорох с чердака. Он как бы тряхнул за плечо: хватит сидеть, надо что-то делать!

Проще всего было спуститься вниз, от греха подальше. Но там, внизу, кто-то топает, поднимаясь наверх; скорее всего кто-то из гостей домой возвращается. И им может показаться, например, что Никита чью-то квартиру – возможно, их собственную – пытался взломать, а теперь удирает.

Это предположение встревожило его. А вдруг идут на пятый этаж? Глянут наверх – увидят сидящего на рюкзаке Никиту…

И Никита решил, что спокойнее будет, если он поднимется к той самой чердачной двери. Чтоб не гудели железные ступени, сдернул с ног кирзовые опорки, и, мягко ступая Шестяными носками, добрался до маленькой площадочки, сооруженной из железобетона на прочной, крепко вцементированной в стену, раме, сваренной из швеллеров и обнесенной перильцами из толстых арматурных прутков.

Здесь его снизу никто не смог бы увидеть. Никита бесшумно обулся. Он уже готов был посмеяться над своими страхами, но отчетливо услышал все те же шуршаще-хрустящие звуки. И уже было ясно, что это не кошачья возня, а человеческие шаги. Осторожные, недостаточно уверенные. И они, эти шаги, несомненно приближались к двери, у которой стоял Никита.

Ветров еще раз попробовал себя успокоить. Мол, как напугается какая-нибудь бомжиха, которая продрыхла на этом чердаке, а теперь торопится на работу – бутылки собирать. Даже хотел приоткрыть дверь (поскольку замка на ней не висело) и посмотреть…

Но тут он услышал тихое, точнее, приглушенное маслянисто-металлическое клацанье. Очень хорошо, к несчастью, знакомое. Такой звук издает магазин с патронами, когда его вставляют в рукоять пистолета. Никита затаил дыхание и вжался в угол площадки – если дверь откроется, там удобнее всего…

Шаги снизу звучали все громче. Глядя через узкий промежуток между лестничными маршами, Никита уже мог разглядеть, что их трое, впереди крупный мужик в кожаной куртке, за ним молодая дама-блондинка в светлом плаще, а позади еще один детина в черной кожанке.

Тот, что на чердаке, почти вплотную подошел к двери, Никита уже слышал его дыхание. Еще мгновение – и дверь плавно, без скрипа, начала открываться

– должно быть, петли были загодя смазаны. Потом через порог осторожно переступила странно обутая нога: большой мужской ботинок, поверх которого была напялена войлочная тапка. Примерно такая, какие выдают посетителям музеев-усадеб, чтоб не портили старинные дворцовые паркеты. Затем появилась вторая такая же, а еще через мгновение из-за края двери стволом вверх высунулся пистолет. Тяжелый 20-заряд-ный «АПС», «стечкин», с глушителем.

Никита понял мгновенно: киллер! Ждет тех, что идут снизу. Отсюда, с того места, где сейчас стоит Ветров, можно расстрелять тех, кто будет входить в дверь крайней квартиры, последней по номеру в этом подъезде. И он, Никита, лишний…

– Р-ря-а! – Ветров заорал, пожалуй, гораздо громче, чем два года назад в том, грозненском, подъезде. Он изо всех сил рванул дверь на себя, и тут же молниеносно толкнул ее на киллера. От неожиданности тот пошатнулся, одетая в черную перчатку правая рука с пистолетом бестолково мотнулась, и Никита снизу вверх врезал по ней. Бряк! Бамм! – пистолет вылетел из руки киллера и гулко бухнулся на третью снизу ступеньку. Снизу послышался топот: должно быть, один из мужиков несся наверх, разбираться в причинах шума. Второй и женщина остались на четвертом этаже.

Киллер, локтем оттолкнув дверь и вместе с ней Никиту, метнулся к пистолету. Только тут Ветров увидел его всего: массивный, в черной куртке, похожей на летчицкую, на голове шапочка-маска с прорезями. Несмотря на то, что киллер был заметно крупнее и увесистее, кинетическая энергия Никитиного прыжка снесла его вниз, лбом в цементный пол площадки между пятым этажом и чердаком.

Сам Ветров не перелетел через него, и даже не шмякнулся спиной о стальные ребра лестничных ступенек, а ловко уцепился левой рукой за перильце, а правой – за отопительный стояк. И, не давая опомниться, налетел на неочухавшегося киллера еще раз. Под ребра! Без колебаний, без жалости! По башке, по затылку! Раз, другой, третий! Крепче!

Тут на площадку, пыхтя и матерясь, взбежал мужик в кожанке с пистолетом в руке. Огромный, коротко стриженный, усатый верзила в черных очках. Он сразу разобрался в ситуации.

– Отойди! – рявкнул он, легким движением руки отодвинув Никиту, насел на оглушенного и потерявшего дыхание киллера. Закрутил руки – тот и сопротивляться не мог, а потом – щелк! – надел наручники. Затем схватил киллера под руку и поволок вниз. Те, двое, мужчина и женщина, быстро взбежали на пятый этаж.

Женщина хотела было открыть дверь в квартиру – ту самую, которая так хорошо простреливалась с чердачной площадочки, но второй мужик остановил ее:

– Там растяжка может быть!

– Вниз! – рявкнул усатый. – Борода, подмогни!

Борода среди всех присутствующих была только у Никиты. Ветров подцепил рюкзак правой рукой, а левой ухватился за киллера. Вдвоем с усачом потащили неудачника по лестничным маршам. Краем глаза Никита успел заметить, как женщина, взбежав на площадку и вытащив носовой платок, чтоб не оставить своих отпечатков, подобрала пистолет киллера. Второй мужик, посматривая наверх, на чердачную дверь, стал быстро спускаться следом за усачом и Никитой.

В квартирах шум на лестнице не остался незамеченным, но ни одна дверь не отворилась.

Наконец киллера выволокли во двор. Здесь стоял джип «Чероки» черного цвета, из него выскочили два человека, вежливо отстранили усатого и Никиту, а затем прытко ухватились за киллера и очень ловко всунули его в машину.

Из подъезда выбежали блондинка и ее сопровождающий. Женщина подошла к Никите.

– Спасибо. Вот моя визитная карточка. Если что-то понадобится – звоните. А сейчас – извините!

Вся публика быстро попрыгала в «Чероки», джип сорвался с места и на большой скорости выехал со двора. Вывернул на улицу и исчез, будто его и не было. Никита остался с визитной карточкой, на которой было написано: «ФОМИНА Светлана Алексеевна. Генеральный директор АОЗТ „СВЕТА и Кш“. Хлебобулочные изделия и пицца круглосуточно. Тел. 45-89-32, факс 45-89-78».

«Ну и жизнь пошла! – вздохнул про себя Никита. – Уже и на булочниц засады устраивают!»

Пожалуй, пора было уносить отсюда ноги. Благо те, на кого готовилось покушение, уже смылись. Никита был уверен, что они не повезут киллера в милицию. На награду за помощь в задержании опасного преступника Никита не рассчитывал. Поэтому он бегом проскочил двор и вышел на улицу Молодогвардейцев.

БАБКА ЕГОРОВНА

На дверях 56-го дома все так же висел амбарный замок. А вот во дворе соседнего дома ь 58 уже копошилась какая-то старушка.

– Здравствуйте, – сказал Никита. – Вы не подскажете, Ермолаев Василий Михайлович здесь живет?

– Здесь, – нехотя ответила бабка, – а вы ему кто будете?

– Я из Москвы, историк, – честно сказал Никита. – Он мне обещал рассказать кое-что интересное…

– И чего, – залюбопытствовала бабка, – чего расскажет, то в историю запишут?

Никита подавил усмешку и ответил:

– Ну, в какой-то мерс – да.

– А если он тебе наврет чего? Тоже запишешь?! – прищурилась бабка.

– Ну, я запишу, как он скажет, а потом проверю…

– Та-ак… – с явным подозрением произнесла бабка. – Стало быть, все, чего ни соврешь, проверить можно?

– Все – не все, а кое-что можно. Вы не знаете, он из города не уезжал?

– Не знаю, сынок. Не видела. Замок висит, стало быть, дома его нету.

– Понимаете, не мог он так просто уехать. Вот, – сказал Никита, доставая из внутреннего кармана куртки письмо, полученное от Ермолаева.

Бабка отодвинула письмо от глаз на полметра и поглядела:

– Рука его… Ладно, пойдем в дом. А то у меня очки там, а без них мне и не прочесть ничего.

Никита вошел в горницу, где у бабки был идеальный порядок: обои почти не линялые, на окнах цветочки и тюлевые занавески, пол покрашен, застелен половиками, на отделанной кафелем печке-голландке приклеены переводные картинки, на диване вышитые подушечки, на стенах семейные фотографии, портреты Ленина, Сталина и Брежнева, почетные грамоты в рамках и красный вымпел «Передовику социалистического соревнования», на гардеробе мраморные слоники, а в углу – небольшая икона Николы-Чудотворца.

Хозяйка нацепила выпуклые дальнозоркие очки. Зажгла лампу и стала читать, тихо шевеля губами. То, что она читала, Никита знал почти наизусть:

«Дорогой Никита!

Со стариковским приветом к вам Василий Михалыч. Рад я, что в Москве моего отца помнят и даже в музее теперь держат. А наши-то забыли. Говорят, что и улицу-то его имени скоро обратно назовут Малой Лабазной, как при царе было. И еще, гады, смеются. Мол, что ж тебе, сыну героя гражданской войны, Советская власть квартиру не дала? Эх, да не буду уж писать, одно расстройство. Мне все одно 81-й год идет, помру и отмаюсь. А насчет приехать

– милости прошу.

Расскажу все, что мне мать про отца говорила, – сам-то я его и дня не видел.

Если нетрудно, то подъезжайте в эти выходные, буду дома. Не удастся – так сообщите, когда будете. Мне так все равно, когда, только чтоб не прождали лишку. А то здоровьишко-то уже не бойкое. Осколки вроде уж не колются, а сердце никак не отладят, разболталось. Так лучше поскорее езжайте, а то и не успеть можно. Жду с нетерпением.

Василий Ермолаев».

– Вроде бы он писал… – задумчиво произнесла бабка. – Значит, тебя Никита зовут? В честь Хрущева, что ли?

– Нет, навряд ли. Я родился через три года после того, как он умер. А вас как зовут?

– Меня Степанида Егоровна Крохмалева зовут. Можно звать Егоровной, как по-улишному, а внуки бабой Степой называют… Вот чего я тебе, Никита, скажу. Я Василия Михайловича очень уважаю, поскольку он мастер хороший был, и войну отвоевал и отцову славу ничем не позорил. А главное – не лез за отцовским именем квартиру пробивать, дачу и все такое. Наоборот, сколько раз ему говорили: «Вот тебе, Михалыч, двух-или там, трехкомнатная, съезжай отсюда, а в доме вашем мы музей сделаем». Первый раз еще тридцать лет назад, когда 50-летие Октября отмечали. А Вася, даром, что они тогда в той же хибаре жили впятером, отказался. «Почему?» – спрашивают его в исполкоме. А он отвечает: «Потому что я в отцовском доме живу, а молодежь в общагу селят. Отдайте им, чтоб детей было где растить, мои уже выросли». А самому-то тогда только-только пятьдесят стукнуло. Молодой еще совсем был. И на каждый юбилей так же отказывался. Пока силы были, дом поправлял, а теперь-то уж не может. Ноги болят, да и силы нету.

Дерево-то гниет, ничего не попишешь. Опять же раньше ему на это дело бесплатно материал давали, помощников присылали, а теперь… Никому оно не нужно. Тут в газете вон писали, будто Ермолаев Михаил Петрович, отец его, на самом деле был не герой, а зверь, только и делал, что людей казнил. Откудова они все это пишут, а? Я, конечно, сама Ермолаева не видала. Я Василия Михайловича моложее.

Но отец-то у меня с ним в отряде одном был. И они за Михаила своего были к черту в пасть готовы, а когда его убило, так на гробе клялись до последнего за Советскую власть держаться. Они-то и рассказали бы все, каково на самом деле было. Только вот нету их. И матерей наших нету, и братьев-сестер старших, которые тогда уже взрослые были и чего-то понимали. Ну, а мы так только к Отечественной войне и выросли. Уж ту помним как следует, соврать не дадим. Пока живы, конечно…

– А что вам отец про Ермолаева рассказывал? – спросил Никита.

– Ой, да много чего. Я ж маленькая была, глупая. Сказки любила больше про царевичей-королевичей да про чертей. А отцовы рассказы тяжело слушать было. Да и скучно иногда. Опять же он то одно начнет вспоминать, то другое, и хрен поймешь, где чего и где кто. Еще если выпьет малость, то тем более.

– А припомнить что-нибудь не сможете?

– Можно, конечно, припомнить… А ты записывать будешь?

– Да. Вот у меня диктофон есть, – Никита вытащил из внутреннего кармана куртки устройство чуть побольше спичечного коробка.

– Ишь ты! – произнесла бабка. – Как у шпиена в телевизоре! И он все правильно запишет, не наврет? Я-то правду скажу, мне бояться теперь уж нечего.

Помирать скоро. Включай машинку-то.

Егоровна взялась рассказывать, а Никита погрузился в полудрему, не столько внимая тому, что говорила старуха, сколько припоминая все тот же ворованный дневничок.

ИЗ ДНЕВНИКА КАПИТАНА EBCTPATOВA

«3 августа 1919 года.

Итак, в штабе оказалось, что меня вызвал полковник Волынцев. Он показал мне странное предписание, исходящее из штаба корпуса. Я должен сдать роту старшему офицеру и не позднее 12 часов дня завтрашнего (то есть сегодняшнего) числа прибыть в штаб корпуса для получения нового назначения.

Сорок верст проехали за два часа рысями, но не торопясь. В штабе корпуса я появился около половины десятого. Дежурный направил меня в некий кабинет на втором этаже, сообщив, что мне надлежит представиться полковнику Краевскому.

Пребывая в некоторой заинтригованности, я поднялся на второй этаж и, явившись в указанный кабинет, нашел там упомянутого полковника. Затем, представившись, предъявил предписание.

«Господин капитан, – сказал Краевский, – объявляю вам, что вы временно поступаете в распоряжение контрразведки. В настоящее время мне поручено подобрать дельного офицера для выполнения сложного и ответственного задания в тылу красных. Надеюсь, не стоит вам лишний раз напоминать, что долг присяги обязывает вас свято хранить в тайне все, что вы сейчас узнаете?»

Я сказал, что еще никогда не давал повода обвинить себя в болтливости, однако весьма удивлен тем, что выбор столь уважаемого ведомства, как контрразведка, пал на меня, ибо я – всего лишь полевой офицер.

Краевский сказал, что ему нужен именно полевой офицер, имеющий опыт партизанских действий и, что самое главное, хорошо знающий именно ту губернию и тот уезд, где я прожил все детство и отрочество, да и после, обучаясь в корпусе и в училище, бывал там многократно.

Я скромно заметил, что мой опыт партизанских действий сводится к двум месяцам блужданий по германским тылам у Барановичей осенью 1916 года, трем удачным рейдам с командой разведчиков против австрийцев летом 1917-го, боям зимы 1917/18 года, да еще, пожалуй, небольшому набегу на штаб красной дивизии, осуществленному мною совместно с казаками Вережникова и местными мужиками-повстанцами.

«Вот это последнее обстоятельство, – заявил Краевскин, – и заставило нас остановить на вас свой выбор. В вашей родной губернии сейчас зреет недовольство большевиками. Продотряды изымают хлеб у мужиков, военкомы проводят повальные мобилизации. Сейчас по лесам укрывается немало дезертиров, причем многие – с оружием. Это горючий материал, к которому надобно всего лишь поднести спичку.

Под «спичкой» я подразумеваю ваш летучий отряду который сможет стать ядром восстания».

Черт побери, стоит ли мне все это записывать? Не дай Бог угодить с этим дневником к красным, а тем более – к своим. И хотя я прячу его так, что далеко не каждый сыщик сможет его разыскать, чувство страха остается в сердце. Но не писать – не могу. Это сильнее меня! Быть может, моею рукою водит Господь, заставляя презреть страх мирской кары перед лицом своего Предначертания?!

5 августа 1919 года.

Прямо от Краевского в сопровождении господина, одетого в форму военного врача, с погонами надворного советника, я отправился к новому месту службы. Для этого пришлось ехать на поезде более 12 часов, а потом еще три часа трястись в санитарной двуколке по проселкам до бывшего монастыря, где расквартирован отряд. Официально тут размещен тифозный лазарет, поэтому окрестные мужики обходят сие святое место стороной. Монахи разбежались еще в 1918 году, когда тут орудовали большевики. Стена высокая, ближние подступы просматриваются хорошо, но посты все время выставляем усиленные.

Отряд подобран очень тщательно. Большая часть – из нашего уезда или губернии, все командиры – офицеры. Есть даже подполковник на должности взводного унтера и два равных мне в чине – капитан и ротмистр, которые выше меня по старшинству, но тоже поставлены на должности взводных. Если удастся развернуть восстание, то у нас будет хороший запас на новые роты и эскадроны. У нас на должностях рядовых состоят даже корнеты и подпоручики, не говоря о прапорщиках, подпрапорщиках, вахмистрах и фельдфебелях. Есть матерые служаки, воевавшие еще в Маньчжурии, есть те, кто начинал в 1914-м. У двоих полный бант Георгиевских крестов и медалей. Я, воюющий с 1916-го, перед ними – птенчик.

Отряд конный, но строевых лошадей мы получим позже. Когда?

12 августа 1919 года.

Неделя выдалась трудная, но теперь, когда мы, проскочив ночью через промежуток между двумя бригадами красных и углубившись к ним в тыл более чем на 250 верст, прибыли туда, где должны начать боевые действия, все уже пройденное кажется сущей ерундой. Конечно, шли без погон, надев звезды на фуражки.

Конечно, все обращения только со словами «товарищ командир», «товарищ красноармеец». У всех были заготовлены документы, прапорщик Лазарев из бывших студентов (выкрест, по-моему) прекрасно изображал комиссара. Впрочем, у красных и впрямь сейчас порядочный кавардак. По-моему, пресловутые заградотряды и Чека хватают и расстреливают главным образом в назидание и устрашение. Всякую организованную воинскую часть, движущуюся в строю, они пропускают, даже не интересуясь, куда мы движемся и как именуемся. Войсковые же командиры – среди них много бывших офицеров, увы! – интересуются только частями непосредственно подчиненными, а «чужую» и вовсе не замечают.

Безусловно, имей мы задание совершить диверсию в непосредственной близости от фронта, у нас были для этого все возможности. Но надо было удерживать людей от малейшего соблазна разделаться с какими-нибудь остолопами и разгильдяями, хотя не сомневаюсь, что подчиненные мои провели бы любую акцию чисто и без лишнего шума. Береженого и Бог бережет.

Теперь мы готовы к действиям. С нами Бог!»

… – Сынок, – услышал Никита голос бабки Егоровны. – Да ты чего, заснул никак?

Никита повертел головой, пытаясь стряхнуть сонливость.

– Ложись-ка, подремли, – продолжала Егоровна. – Ноги на диван забери, под голову я тебе подушечку дам, а ноги я тебе вон той накидушкой прикрою.

Уже совсем сквозь сон он почувствовал, как Егоровна набросила ему на ноги тканую накидушку, и услышал, будто издалека:

– Как придет Михалыч, так я тебя разбужу…

ПРЕМИЯ

Ежик безо всякого стакана нормально выспался. Глянул на часы – было только полдевятого. Но залеживаться не стал, быстренько сделал зарядочку, поприседал, поотжимался, подтянулся раз десять на самодельном турнике, почти упираясь головой в потолок, умылся и даже зубы почистил. Мать уже хлопотала на кухне – торопилась покормить любимого сынулю.

– Отдыхаешь сегодня? – спросила мать, когда Ежик вышел из ванной.

– Нет, – вздохнул Ежик, – надо в одиннадцать быть на работе.

– В выходной-то?

– А что делать, мам? Хорошие деньги так просто не платят. Иной раз и в воскресенье могут вызвать. Зато двойная оплата. Это ж не на заводе у вас – и дела никакого, и зарплата раз в полгода…

– Да уж куда там… – вздохнула мать. – Другим куда хуже. Даже неудобно как-то. Вон, у Нади – и муж, и два сына, и сама работает – а на сапоги денег не хватает.

– Пить надо меньше, – заметил Ежик, – у них что ни день – буль-буль, карасики! Я еще понимаю, если б они, как я, каждый по пять «лимонов» получали.

Можно иногда расслабиться. А у них на четверых двух миллионов не будет.

– Умный ты какой у меня! – искренне порадовалась мать. – Совсем взрослый уже…

– А как же! – солидно сказал Ежик, лопая бутерброд с сухой колбаской и прихлебывая чай. – Растем!

– Ох, лишь бы только ваша коммерция не прогорела! – с молитвенным тоном в голосе проговорила мать. – И чтоб бандиты на вас никакие не наехали…

– Не боись, мать! – ободрил Ежик, залпом допивая чай. – Все ништяк будет!

Контора, именовавшаяся ТОО «Маркел», находилась в полуподвальном помещении дома ь 2 по улице Михаила Ермолаева. Того самого.

На углу дома была привинчена мемориальная доска из серого мрамора: «Улица названа в честь героя гражданской войны, участника боев за Советскую власть на территории нашей области Михаила Петровича ЕРМОЛАЕВА (1885– 1919)». Надпись, выбитая на мраморе, была когда-то позолочена, но теперь от позолоты почти ничего не осталось. Кроме того, какой-то ярый противник Советов долбанул по доске куском кирпича, и ее надвое расколола трещина. Еще кто-то кокнул об доску пузырек с чернилами. Дожди, правда, большую часть чернил смыли, но кое-что впиталось в мрамор. А рядом на грязно-желтой штукатурке стены проглядывала надпись: «Собака-коммуняка!», сделанная черной краской, и стрелка, начерченная той же краской, вела к мемориальной доске. Впрочем, по этой надписи, крест-накрест мазнули алой нитрокраской из баллончика и написали от всего национал-большевистского сердца: «Демобляди не пройдут! Лимона – в президенты!»

Должно быть, с прошлого года осталась.

***

Ежик обогнул угол дома, вошел в ближайший подъезд и спустился по лестнице в полуподвал, к железной двери с медной вывеской: «ТОО „Маркел“. Дважды нажав кнопку звонка, он подождал, пока его рассмотрят через видеодомофон и впустят.

Окна в полуподвале были с внешней стороны зарешечены и вдобавок затянуты прочными металлическими жалюзи. В холле поверх лакированного паркета лежал недорогой ковер, стояли кожаный диван и два кресла, журнальный столик и стенка с телевизором «SONY» и видеоплейером той же фирмы. На стенах висели рекламные плакаты с изображением особняков и коттеджей. «Маркел» – жилье по мировым стандартам! Строим под ключ! Желание заказчика – закон для фирмы». Ежик облизнулся на глянцевые снимочки. Конечно, ему это еще не по карману. Ниже 100 тысяч баксов ни один домик не стоил. Но кто его знает, что через год будет? Или пять, по крайней мерс? Если заплатят, как обещали, то не такая уж это недостижимая мечта…

Ежик включил телевизор. По местному каналу шли «Городские вести». Сперва показывали, как мэр с губернатором области беседовали, потом поспрошали директора городской ТЭЦ, будет ли город зимой мерзнуть, полюбовались на новый магазин бытовой электроники, затем пошла криминальная хроника.

– Прошедшей ночью у входа в подъезд дома номер восемь по улице Индустриальной совершено заказное убийство, – сообщила блондинка-ведущая. – Киллерами расстреляны из автоматов генеральный директор АОЗТ «Прибой» 38-летний Валентин Балясин, его охранник 34-летний Мустафа Нуриев и 25-летний шофер Иван Гнедышев…

Ежик увидел на экране милицейские «Жигули» с мигалками, «мерс» с изрешеченным пулями лобовым стеклом, мертвого водителя с завалившейся набок головой и кровавыми потеками на лице, трупы Балясина и Нуриева, распростертые на мокром асфальте, рассыпавшийся букет роз, кейс, упавший в лужу, ментов в кожанках, какую-то растрепанную молодуху в распахнутом плаще, наброшенном поверх домашнего халата, которая билась в истерике, с трудом удерживаемая каким-то парнем в кожанке – должно быть, опером в штатском.

– Как полагают, киллеров было двое, – прозвучал за кадром голос блондинки.

– Один из них бросил на месте убийства пластиковый пакет с автоматом Калашникова со складывающимся прикладом. Затем они скрылись с места происшествия на автомашине «Жигули» темно-зеленого цвета. Городская прокуратура начала расследование.

«Ну, чуваки! – подумал Ежик. – Ищите, блин, зеленый „жигуль“!»

Потом стали рассказывать о какой-то бытовухе: облезлая баба зарезала кухонным ножом любовника и тупо пялилась в камеру заплывшими от синяков глазами. Еще рассказали о пожаре в бытовке какой-то строительной фирмы.

И последний сюжет был такой.

– Сегодня, около 8.30 на Московском шоссе произошло ДТП со смертельным исходом, – рутинным тоном произнесла дикторша. – Неизвестный гражданин пожилого возраста, находясь в сильной степени опьянения, вышел на проезжую часть и попытался пересечь шоссе вне пешеходного перехода. При этом он был сбит ехавшим с большой скоростью грузовиком «УАЗ». Водитель с места происшествия скрылся.

Показали «УАЗ» с разбитой фарой и распахнутой дверцей, а также нечто похожее на продолговатую кучу тряпья посреди багровой лужи.

Дальше пошла реклама, и Ежик, которому совершенно не нужны были дамские прокладки с крылышками и даже подгузники «либеро», переключился на ОРТ. Но тут в дверь позвонили, и появился Макар.

– Наше вам! – он поручкался с охранником Саней. – Привет, мистер Ежик!

Молодец. Шеф любит, когда его ждут.

Как раз в это время донеслось фырчание машины, подъехавшей к дому.

Звонок повелительно рявкнул, и Ваня, глянув на экранчик, поспешно открыл дверь.

***

– Все нормально? – осведомился крупный дядя в желтой куртке из мягкой кожи, входя в помещение. Следом вошел квадратный гориллоид в камуфляжном обмундировании и черных очках.

– Так точно, Роберт Васильевич, – бодро отрапортовал Ваня.

– Добро, – шеф перевел взгляд на Макара и Ежика. – Давно ждете? Заходите.

– Роберт Васильевич открыл сейфовым ключом стальную, обитую коричневым дерматином дверь кабинета с табличкой «Генеральный директор» и гостеприимно распахнул ее перед Макаром и Ежиком. Когда они уселись на стулья перед начальственным столом, директор запер за собой дверь и занял место в своем солидном кожаном кресле.

– Заказчик вами очень доволен, – сказал он. – Он вас премирует за высокое качество работы. От себя лично.

Роберт Васильевич открыл кейс и выложил две банковских упаковки 50-долларовых купюр.

– Дороговато вообще-то за один бассейн, – заметил он, – но у богатых свои причуды… Есть еще один аккорд. Тоже вроде бы надо бассейн отделать на даче.

Не желаешь поработать, Макаров?

– А как же! – ответил Макар, запихивая свою долю во внутренний карман.

– Тогда вот адресок. Там тебе объяснят, какой фронт работы, где и что. Вот вам типовой договор. Срок исполнения – неделя. Закончите на день раньше

– премия 10 процентов. На два – 20. Начнете сегодня – оплачу субботу и Воскресенье по двойному тарифу. – Директор подал Макару бумажку с адресом и бланк договора. – У меня все.

Роберт Васильевич выпустил из кабинета «отделочников». Макар и Ежик вышли из полуподвала.

– Садись в машину, – сказал Макар. – Поедем. Ежик послушно уселся, Макар выехал со двора. Только теперь Ежик рискнул открыть рот.

– Он по правде ничего не знает или придуривается?

– Не наше это дело, понял? Ты получил пять штук, вот и держи это при себе.

Учти, этих баксов у тебя как бы и нет. Ты за них нигде не расписывался, налоги с них не платишь. У тебя в этот месяц, как у плиточника-отделочника, по нарядам вышло где-то в районе пяти «лимонов» деревом. И ты их в кассе получил, мамашу порадовал. А это – «черный нал». Запомни, блин, накрепко: меньше знаешь, дольше живешь. И с баксами осторожней. Один кореш на радостях махнул в ресторан и стал «Франклинов» кидать на чай. А там и стукачей, и оперов до хрена. Засекли. Могли бы раскрутить его по полной, но помогли добрые люди – сказали кому надо. Этого чудика теперь с миноискателем не найдешь… Учти на будущее. Вообще, молодой, ты за меня держись, ладно? Как вчера примерно. Тогда все ништяк будет.

Макар бросил беглый взгляд на бумажку с адресом. Знал он эти края. Там и близко вилл с бассейнами не было. Просто хорошее тихое место для серьезной беседы на тему о жизни. Лишь бы только не о его, Макара, личной. А такую тему вполне могли затронуть. Потому что при этакой работе надо быть всегда готовым к тому, что тебя посчитают лишним. То, что Макара держат уже пятый год и до сих пор не урыли, – это везуха. Нет, конечно, тут и его личная заслуга есть, немалая притом. Потому что за эти пять лет, завалив не один десяток клиентов «лично и в группе», он не дал никаким следственным органам ни одной ниточки, за которую можно было уцепиться. И даже если напарник его подводил – а такое бывало! – Макару удавалось вовремя обрубать опасный «хвостик».

Макар крутил баранку и молчал, и Ежик тоже помалкивал, втихаря терзаясь сомнениями.

Вспоминалось, как он дошел до жизни такой.

Год назад, такой же вот тоскливой осенью. Женя Ежов вернулся в родной дом, где его, скажем прямо, не очень-то и ждали. Мать тогда в третий раз пыталась устроить свою личную жизнь и очень беспокоилась, что возвращение сынули может ей спутать карты. Тем более что возвращался сынок из мест не столь отдаленных, куда его привела, как это ни странно, предыдущая, вторая, попытка мамы найти семейное счастье.

Первая попытка была еще до рождения Ежика. Именно в результате нее он и появился на свет. Нормально, законно, ибо у мамы было и белое платье, и свадьба, и муж настоящий, если иметь в виду штамп в паспорте. Потом, правда, оказалось, что, кроме пьянки, он ни на что путевое не способен. Ежика он, правда, сам сделал, но потом лет через пять окончательно посвятил себя бутылке.

Конечно, мать стала погуливать. А поскольку она была дама приятная, то внимание ей оказывали многие, и она все пыталась выбрать чего получше. Ежику, конечно, по младости лет было не все ясно, но потом глаза открылись. К этому времени он уже восемь классов окончил и учился в ПТУ. Ежик матери сказал, что отца-алкаша ему не надо, но и матери-щлюхи тоже. То есть поставил вопрос ребром: разводись с этой пьянью, выбирай себе кого-то одного и нормально выходи замуж. Алкаша, правда, Бог прибрал – ужрался и замерз в каком-то скверике. Дома стало тише и опрятнее, но мать никак не могла определиться с личной жизнью.

Вообще-то Ежик, если на то пошло, несмотря на полное отсутствие всякой воспитательной работы, рос вовсе не шпаной. У него и голова варила, и руки были вполне дельные. В морду он, правда, вполне мог настучать, потому что ни во дворе, ни в школе, ни в ПТУ без этого было нельзя, но специально драк не искал.

И боксом, и самбо, и даже карате позаниматься успел, но все бросал.

После ПТУ отправился в армию, где неожиданно сделался десантником, а потом угодил в Чечню. Ему, правда, в отличие от Никиты Ветрова Грозный штурмовать не пришлось, но по другим теплым местам он немало поползал и не один рожок боевых патронов извел. Вернулся он осенью 1995-го, злой и с растрепанными нервами. А дома его встретила мама в обнимку с чужим дядей.