Текст книги "Змеиный клубок"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

У Лехи уши горели от стыда, а внутри промораживал чудовищный холод смертного страха. Да, тут уж точно ловить было нечего. Эх, Александр Анатольевич, Александр Анатольевич! «Жучки» электронные вы, конечно, подавить сумели, а вот о том, что советский полковник Воронков на этот случай попросту дырок в комнате навертел, а потом сидел около них с фонендоскопом в ушах и все слушал «от» и «до», как-то не подумали. И что ж теперь будет-то?

– Стыдно, Алексей, – пожурил Воронков, – нечестность – это так плохо в нашем деле! Просто ужас. Ведь поверил вам Георгий Петрович. Очень крепко поверил. Я вот даже не знаю, как ему об этом докладывать…

– А вы еще не докладывали? – с удивлением спросил Леха, чуя, как ледяная глыба в душе начала подтаивать.

– Не решаюсь, – сказал полковник, – очень большое разочарование будет для него. Вообще на него много чего свалилось в данный момент. Подруга твоя и подельница, Галочка Митрохина, из сумасшедшего дома убежать сумела. Барон Антонов с Королем Сурковым по какой-то причине друг дружку перестреляли. По слухам, очередь на примерку костюма в ателье не поделили. Олечка, невеста твоя нареченная, очень важную вещь сказать не хочет. В таком нервном состоянии можно черт-те что сотворить…

– Это точно, – поддакнул Леха, вдруг сообразив, что ежели Воронков о такой заподлянке, как заговор дядюшки и племянника не доложил раньше, то надеется с этого что-то поиметь. Например, миллион долларов или виллу на Канарах.

Лехины мозги стали соображать так быстро, что ему самому страшно стало. Прогадать было нельзя, никак нельзя.

– Зря вы так рискуете, Владимир Евгеньевич, – вздохнул Леха, удивляясь, откуда и взялась наглость такая, – надо ж было сразу доложить. А то, неровен час, кто-нибудь из ваших помощников в обход и через голову перекинет. И получится, будто мы с вами оба неискренние. На меня, понятно, он еще трижды подумает, бросаться или нет. Дядюшка импортный, с ним без шума не получится, а насчет ваших задумок он в курсе, стало быть, и меня, если поняли, пока прослушивали, так просто не отдаст. А вот вам, товарищ полковник, от всей этой катавасии может быть много неприятностей. Не полюбит Пан, если почует, что вы за его спиной шахер-махеры разводите.

– Не беспокойся, – сказал Воронков, – я один слушал, мимо меня не проедет. И уж будь покоен, если я захочу вашу поездку по маршруту «Москва – Штаты – далее везде» отменить, то сделаю это в лучшем виде. Ты, между прочим, загранпаспорта не имеешь. И российского, по-моему, у тебя при себе нет. Тебя можно задержать на тридцать суток по подозрению в совершении минимум трех убийств. А стоит тебе в СИЗО угодить – считай, что жизнь кончилась. «Скончался от побоев в драке между заключенными». И хрен кто докажет, что к этому я или Пантюхов имел какое-то отношение.

– Однако ж, Владимир Евгеньевич, отчего-то на вас сомнения напали, – заметил Леха. – Нет бы меня принародно за руку ухватить: «Вот он, изменщик коварный! Держи его!» А вы как-то скромничаете, на душевный разговор приглашаете… Непонятно это. Особенно такому дураку, как я.

– Ну, насчет дурака, ты это дяде Васе с автобазы рассказывай, – усмехнулся Воронков. – Придуриваться ты любишь, но дураком тебя считать нельзя. Просто опасно. Потому что ты, сукин сын, уже цену себе набил. Дядюшке нужен, потому что племянник, Пантюхову – как жених для сестренки, Ольге – как дядюшкин наследник… А как ты думаешь, отчего ты мне понадобился?

– Понятия не имею, – грустно вздохнул Леха, – голову ломаю, аж трещит, а понять не могу. Может, вам тоже на Запад слинять охота? Я, правда, сам лично туда не очень рвусь. Это дядюшка переживает, чтоб меня здесь сразу после свадьбы не хлопнули.

– Вообще-то, – с легкой доверительностью в голосе заметил полковник, – если очень захотят, то достанут и на Западе. Ручки-то длинные, дотянутся. Но! Могут и не дотянуться, если не захотят. Понимаешь? Особенно если будет при тебе человек умный, знающий и понимающий кое-что.

– Ну, стало быть, так и есть, – сказал Леха. – Собрались, значит, товарищ полковник, изменить Родине?

– Это, Алексей Иваныч, не я Родине, а она мне изменила, – хмыкнул Воронков. – Я-то ей служил как барбос, на задних лапках, а она вон какие финты выдрючивает… Боюсь, понимаешь, как бы не вертанула она меня с обрыва на камешки при каком-то очередном крутом развороте. Прошлый раз Егор помог, честь ему и слава, но вот теперь, боюсь, он для меня не парашют, а грузило.

– Но ведь обидеться может, Георгий Петрович-то. К тому же сейчас заподозрить кое-что может. Мы уже вон сколько разговариваем. Я б на его месте задумался, насчет чего и почему.

– А я его предупреждал, что у меня с тобой небольшая беседа будет. Насчет друзей твоих, – Воронков щелкнул себя по горлу, – закадычных. Ивана Ерохина и Всеволода Буркина.

Лехе как-то неприятно стало. Эти-то при чем? Ну, Севка, конечно, к истории с Митрохиным имел какое-то отношение, даже, кажется, с Бароном имел несчастье познакомиться. А Ванька? Этот вообще никого не трогал, крутил себе баранку, сшибал деньгу помаленьку и без излишеств… Куда они там еще влипли?

– А что с ними такое? – спросил Коровин вслух.

– Да вот, понимаешь, незадача небольшая вышла. Когда тебя с Ольгой какие-то нехорошие люди увезли, а потом по телевизору кусочек из твоей большой речи показали, друзья твои, Сева с Ваней, и примкнувший к ним гражданин Абрамян направились в областную администрацию, рассказали, какой ты хороший, а потом приняли участие в розысках, проводившихся на территории бывшего совхоза в селе Додонове. В овощехранилище. То есть там, где ты находился до переселения в Спецовку. С гражданином Абрамяном, к сожалению, произошел несчастный случай. Ехал он на своем любимом «Опеле» и боднулся лоб в лоб с «КамАЗом». Умер по дороге в больницу, в машине «скорой помощи». А вот Сева и Ваня примерно в это же время, будучи в нетрезвом состоянии, учинили в облцентре хулиганский дебош, оскорбили действием сотрудника милиции. Сейчас сидят, дожидаются результатов предварительного следствия. Хотя вообще-то, скажу тебе по большому секрету, должны они были не сидеть, а лежать, и даже не в больнице, а на кладбище.

– Это почему же? – на полном серьезе ахнул Леха. – За что?

– Много знают. Была такая угроза, что выпьют они вместо водочки метанола и перейдут в спокойный разряд. Но я, лично я, прошу это в протокол занести, постарался, чтоб они не только не хлебали такой дряни, но и от обычного дебоша сильно не пострадали. Сидят вопреки обычному порядку вместе, в хорошей тихой камере, с добрыми интеллигентными людьми, которые с них пылинки сдувают, вплоть до особого распоряжения, конечно. Мне очень даже немалых затрат стоило, чтоб товарищ Пантюхов утвердил такой порядок работы, а не вернулся к первоначальному варианту с метанолом. Понимаешь, Алексей Иванович?

– В общих чертах… – пробормотал Леха.

– Надо не в общих чертах, а конкретно понимать. Я их живыми оставил, так сказать, как гарантию твоего благородного и добропорядочного поведения. Пантюхов это понимает так, что при твоей попытке сделать какой-нибудь финт ушами вроде того, что вы сейчас с дядюшкой запроектировали, ты должен знать: Сева с Ваней свои триста граммов метилового все-таки хлебнут. Бывают, знаешь ли, недосмотры, когда спиртное в камеры проносят. И даже если пить не захотят, все равно могут, шутки ради, прямо в глотку закачать… Нравы нынче суровые. Конечно, они тебе не братья, не сваты, но все-гаки не чужие. Значит, есть надежда, что ты их пожалеешь.

– Понятно, – пробормотал Леха, – стало быть, теперь это надо понимать так, что все это нехорошее с ними будет, если мы с дядей Сашей вас, извиняюсь, в дураках оставим.

Очень правильно понял. А говоришь – дурак.

Значит, Севка с Ванькой будут сидеть до тех пор, пока мы с дядюшкой вас за бугор не вывезем?

– И даже немножко дольше, если, допустим, твой дядюшка или ты не отстегнете мне маленько для спокойного существования.

А как мы, интересно, узнаем, что их отпустили? – спросил Леха.

Ну, это не проблема. Можно будет какого-нибудь правозащитника или журналиста снарядить, съездит и проверит.

– Но ведь тут Пантюхов останется, между прочим, – заметил Леха, – ему, наверно, не понравится, что те, которые должны были помереть, живыми разгуливают.

– Не останется тут Пантюхов, – сказал Воронков. – Может так случиться, что он здесь больше чем на неделю не задержится.

– Это по какой же причине? – спросил Леха.

– Можно подумать, ты не знаешь… – прищурился полковник.

В точности – не знаю, – сказал Коровин вполне откровенно, – только слышал, будто это дело зависит от того, что знают Ольга Пантюхова и Галина Митрохина.

– Верно подмечено. Но Галина ушла, и только от меня зависит, когда, где и в каком состоянии она будет найдена. А Ольга… Ну, и с ней можно общий язык найти.

Как же это вы найдете, если сегодня с нами улетите?

– Знаем, не протреплемся… – сказал Воронков с усмешкой. – Ладно, пора заканчивать беседу, а то Пан и вправду заволнуется…

Догнали они, точнее, встретили спутников по прогулке уже в то время, когда те, дойдя до конца аллеи, возвращались обратно.

Пантюхов даже не обратил внимания на то, что Леха с Воронковым вернулись. Он по-прежнему увлеченно беседовал со старшим Коровиным. Зато Ольга, со скучающим видом при сем присутствовавшая, увидев Леху, оживилась и вновь подцепила его мод руку:

– Ну, поговорили? Все небось о банке, о банке… – И тихо добавила: —…Трехлитровой…

Леха ухмыльнулся, хотя после разговора с Воронковым у него появились серьезные опасения за Ольгино самочувствие. Уж этой-то красотуле при ее страсти к спиртному совсем нетрудно будет устроить отравление метанолом, перекрашенным в коньячные цвета. Насчет «общего языка» с Ольгой, который вроде бы собирался найти Воронков, Коровин серьезно сомневался. После того как Воронков пообещал такую веселую смерть Ваньке и Севке, вполне логично было предположить, что полковник такие простые решения очень одобряет. А при всей своей личной гуманности Леха не мог не согласиться, что ввиду бегства Галины Митрохиной самым простым и быстрым способом предотвратить нежелательный сигнал в Москву являлось именно устранение Ольги.

– Значит, летишь с дядей в Москву? – спросила Пантюхова. – И без меня… Жалко! Давно не была.

Леха увидел легкое беспокойство в глазах Воронкова. Нет, он напрямую не говорил Коровину, что ликвидирует невесту. Вроде бы нечего беспокоиться, что лже-банкир его заложит, – подстраховался. И все-таки волнуется. Значит, точно, умыслил пакость, какую-то.

Конечно, можно бы и не беспокоиться насчет Ольги. Ну потрахались пару раз, ну поболтали по душам. В конце концов, какой он там по счету у этой самой Пантюховой, догадаться нетрудно. Дай Бог, чтоб не с трехзначным номером. У нее на это дело тормозов нет. Замуж ей братец велел выходить, небось пообещав, что скоро овдовеет. Да если б и не овдовела, то Леха при ней состоял бы так, для официальных приемов и торжественных случаев. Ну, еще, наверно, для того, чтоб детям фамилию и отчество давать, которых Ольга от скуки в подоле приносить станет. Хотя, наверно, это последнее навряд ли, потому что такие бабы, как она, рожать не любят. Это больно и фигуру портит. Опять же детей надо любить, заботиться о них, переживать. А такие, как Ольга, только себя любят и больше никого.

Но вот что удивительно. Не мог Леха спокойно держать в себе эти подозрения. Да, баба вредная, пакостная, злая, похабная. И как показывал опыт, ей самой ничего не стоит человека убить. Кирпичом по мозгам или пулей в упор. Пьет, гуляет без разбора. Брата родного, у которого на шее сидит, ни в грош не ставит, издевается над ним, как хочет. Митрохина от жены увела, а сейчас хоть бы вспомнила, как раз девять дней, кажется, со дня смерти исполнилось. Да Бог с ней, пусть ее Воронков хоть собакам скормит, тем более что он прямо не говорил, что ее прикончить собирается… Но было, было что-то такое, что разумному объяснению не поддавалось. Очень походило это чувство на то, которое напало на Леху в тот момент, когда Котел, царствие ему небесное, лупил Нинку Брынцеву. Скорее всего оно называлось совестью. Потому что хоть и не любил он, по большому счету, ни Нинку, ни Ольгу, но, по понятным причинам, чужими их считать не мог. Поэтому полез в почти безнадежную драку с Котлом, а теперь вот не мог равнодушно переносить ту неявную угрозу Ольгиной жизни, которую услышал в словах Воронкова.

– Егорушка, – неожиданно нежным голосом обратилась Ольга к своему брату, – ты извини, пожалуйста, но мы с Лешенькой от вас убежим. Мне его надо в дорогу снарядить…

– Да, да, конечно… – пробормотал Пантюхов.

– Ваше дело молодое, – поддакнул Александр Анатольевич.

Ольга ускорила шаг и увлекла Леху за собой.

ХИТРЫМ МАРШРУТОМ

«Шестерка», в которую Чугаев усадил Галину и уложил плотно набитый тяжеленький рюкзачок с теми самыми кассетами, из-за которых капитан постарел на двадцать лет, выбиралась из города не по прямым трассам, а разными проходными дворами, проулками, проездами.

Митрохиной, если б она даже очень захотела, дорогу запомнить не удалось. Они и вышли-то из квартиры не как обычно, спустившись по лестнице, а сперва поднявшись на чердак, миновав последний, шестой, этаж старого, еще сталинской стройки, дома. Потом, пройдя по чердаку чуть ли не полдома, спустились вниз до третьего этажа в самом крайнем подъезде. Там с лестничной площадки вылезли прямо на крышу старой полузаброшенной двухэтажки. Через слуховое окно влезли опять же на чердак, а потом спустились в замкнутый двор, где в жестяном гараже и стоял вышеупомянутый «жигуль». Каким-то образом автомобиль сумел протиснуться через узенькую подворотню и выкатить в промежуток между дровяными сараями. Затем пришлось, петляя между кучами мусора и каких-то пришедших в негодность металлоконструкций, объехать бетонный забор брошенной стройки. До этого момента Галина еще улавливала последовательность поворотов, но потом уже потеряла им счет. Она даже удивилась, когда после очередного объезда какого-то приземистого здания, не то бывшего барака, не то коровника, «шестерка» выкатила на размокший, ничем не замощенный проселок, но тем не менее не завязла и, разбрызгивая грязь, устремилась вперед. По обе стороны от дороги было каменистое, распаханное под зябь поле, где-то у горизонта синела сплошная полоса леса, а примерно на половине пути до этой синеватой стены по трассе бежали немногочисленные автомобили.

– Нормально вывез, – похвалил Чугаев своего водителя, того самого парня в кожанке, который помогал Чугаеву освобождать Митрохину из психушки.

– Стараемся, – коротко ответил тот, и «шестерка» вывернула на асфальтированное шоссе. Скорости прибавили.

– Честно говоря, не верил, что можно мимо гаишников из города выехать, – заметил Олег. – Вот, Галю дезинформировал, сказал, что на автобусе из города выезжать будем, а потом на машину пересаживаться.

– Ну, это зря, – не оборачиваясь, бросил водитель и процитировал какой-то старый, но, должно быть, хорошо запомнившийся мультфильм: – «Тут надоть технически!»

– Давай, давай, «Фока – на все руки дока», – с нарочитой суровостью произнес капитан. – Жми! Бензин в запасе есть?

– Найдем. Нынче проблемы не с заправкой, а с деньгами. Лишь бы сама тарахтелка не сломалась. Четыреста километров все-таки, это не каждая машинка сдюжает, после того как уже двести пятьдесят тысяч без капремонта намотала. И дорожка – не сахар. Видишь, как ее испохабили уже? А трех лет нет, как солдаты положили. И трещины, и выбоины, и хрен знает что.

Ладно, не растрясешь. Обратно потише поедешь. Самое главное, чтоб мы доехали.

Потянулись один за одним серые километры до-роги. Если б с боков не появился лес, совсем бы тошно было. По обе стороны сплошными стенами встали стройные, еще не товарные, но уже высокие сосны, за кюветами, на еще недавно раскуроченной гусеницами строительной техники «полосе отчуждения», уже торчали самосевом проросшие деревца и кустики. Упрямый русский лес, тот самый, который сколько ни руби, все растет и растет, хотя, конечно, трудно ему против нынешней лесопромышленности устоять.

Погода до обеда удержалась. Наползли низкие тучи, полил дождь, холодный, мелкий, похожий даже скорее на туман. Видимость на трассе, само собой, совсем не улучшилась, и разбираться, что там, впереди, даже при усердной работе «дворников», которые Галине показались похожими на метрономы, было не так-то просто.

– Интересное кино, – пробормотал шофер, – Сергеич, по-моему, надо маленько сбавить.

– Сбавляй, только не до самого минимума.

Что значит «не до самого минимума», Галина не очень поняла. Ей даже всерьез показалось, будто водитель, наоборот, увеличил скорость. А дорога, как назло, отчего-то сузилась и пошла под горку, пересекая какое-то промежуточное природное образование – не то широкий овраг, не то узкую долину.

Посередине этого образования почти по-горному громко тарахтела неглубокая речка. Через нее был перекинут небольшой, но довольно высокий однопролетный железобетонный мост. К мосту что с одной, что с другой стороны надо было подъезжать по насыпи высотой около семи-восьми метров. Там, откуда ехала «шестерка» с Галиной и ее спутниками,

спуск был заметно покруче. Однако то ли шофер был слишком уверен в своих силах, то ли не сразу заметил потенциальную опасность, только в начале спуска он действительно сбавил не на столько, на сколько следовало. Впрочем, это могло бы обойтись

без особых последствий, если б не вмешалась и вовсе уж роковая случайность…

– Стекляшка! – заорал Олег. – Баллон береги!

Черт его знает, кто расшиб эту бутылку тут, на шоссе? Скорее всего тот гражданин, который, высосав импортное пивцо, небрежно выбросил пустую склянку в окошко, никаких зловещих планов не строил. Ему было просто по фигу, что от этого будет. Может быть, если б шла за ним машина ГАИ, иномарка с крутыми ребятами или просто тяжелый «КамАЗ» с парой заматеревших дальнобойщиков на борту, он бы не стал этого делать. Потому что гаишники за такое дело слупили бы с него штраф, дальнобойщики набили бы морду, а крутые бы и харю начистили, и на бабки поставили. Если, конечно, этот гражданин-пофигист сам не был шибко крутым. Впрочем, такие крутые, которые плохо думают о последствиях своих действий, обычно не доживают до старости и редко умирают своей смертью. Это не показатель крутости совершать дурацкие поступки. Скорее всего кинуть бутылку из окна, да не в кювет или с насыпи под откос, мог только тот козел, который под легкий кайф от выпитого пива решил подурить. Тем более что не сам сидел за рулем, а тискался на заднем сиденье с какой-нибудь общедоступной и непроходимо глупой телухой. Поэтому и запустил пустую бутылку куда-то вверх, зная, что она хлопнется на асфальт и разлетится в осколки где-то позади машины… А может быть, никто из проезжающих по трассе и вообще не имел к бутылке никакого отношения. Шел, скажем, какой-нибудь горемычный и злой от недопива мужичок, вылакавший поллитру, но не поймавший кайфа. И взяла его ярость на то, что есть люди, которые на машинах ездят, а ему на вторую бутылку не хватает. Вот он сдуру-то и хлобыстнул пустую посуду о дорогу, хотя уже через десять минут пожалел о ней, так как ее, тару эту, можно было бы сдать…

Что бы там ни было, а только эта бутылка свою беду сделала.

Не уберег водитель баллон. Острый стеклянный клинышек, торчащий вверх от донца разбитой бутылки, пропорол покрышку, и перекачанная камера правого переднего колеса лопнула с громким хлопком метрах в двадцати от въезда на мост.

– Тормози-и! – заорал Олег, Галина истошно завизжала. «Жигули» занесло, сверзило с насыпи…

Последнее, что достоверно помнилось Митрохиной, – то, как она судорожно вцепилась в ручку правой задней дверцы. Потом был провал, чернота, пустое место – на какое время, неизвестно. Может, на минуту или пять, а может, и на десять.

Но все же Галина очнулась. Первое, что увидела, были жухлые, блеклые травинки и мокрый мох, в который она ткнулась лицом. Откуда-то тянуло душным чадом горевшего бензина. Ничего не болело, только голова была какая-то тяжелая и в глазах стоял туман. Только через пару минут до Митрохиной дошло, что она потеряла очки и у нее, как у всякого близорукого, смотрящего на мир не через прописанные врачом линзы, картина мира приобрела неопределенные очертания. Все вокруг имело почти монотонный зеленовато-серый оттенок, и лишь ало-оранжевый лоскут пламени, бившийся где-то внизу, не очень далеко от нее, выделялся из общего фона.

Удивительно, но она первым делом принялась искать свои очки. Может быть, потому, что с трудом соображала, а может быть, потому, что инстинктивно понимала – без очков она не человек. Еще более удивительным оказалось то, что она нашарила очки

совсем рядом с собой, причем – целехонькими, только мокрыми. Галина протерла их платком – почти машинально, но тщательно – и обрела способность видеть отчетливо.

Должно быть, в то время, когда «шестерка» слетела с насыпи, а Галина ухватилась за ручку дверцы, эта дверца случайно открылась и Митрохина вывалилась из машины в небольшую замшелую ложбинку между двумя бугорками, но уже не на насыпи, а на перпендикулярном к ней склоне оврага. В этой ложбинке она и очнулась, а «жигуленок», перекидываясь с боку на бок, покатился по этому склону дальше, пока не грохнулся напоследок передком об огромный, торчащий из земли валун, а затем вспыхнул…

Понимание всех этих обстоятельств катастрофы пришло к Галине много позже. В самый первый момент, увидев нечто горящее, она даже не сразу поняла, что несколько минут назад сидела именно в этой машине. Да и то, что это вообще горит машина, а не что-то другое, до нее дошло с опозданием.

Может быть, она еще долго просидела бы в ложбинке, приходя в себя, если б не услышала внезапно хриплый, незнакомый, надрывный крик:

– Галька! Помоги! Быстрее, мать твою…

Где-то в десяти метрах от нее, на полпути до горящего «жигуля», лежал Олег. Окровавленного, оборванного, обожженного, Галина узнала его с трудом. Одной рукой он вцепился в лямки рюкзака с кассетами, другой – в траву. Со лба и щек были содраны целые лоскутья кожи, одно ухо было почти черное и дымилось, на подбородке посреди докрасна обожженной кожи желтели огромные волдыри, пламя сбрило брови, ресницы, волосы со лба.

Галина вышла из оцепенения, подбежала к нему:

– Господи! Надо же врача! Лишь бы машина скорее прошла!

– Отставить! – прохрипел Чугаев. – Ты в порядке?

– Да…

– Тогда бери рюкзак и дуй отсюда по-быстрому! Как только можешь! Пока никто не остановился и гаишников не вызвал. Перейдешь через мост и сразу – в лес. Бегом! Пройдешь пешком параллельно дороге. Километр, два, сколько сможешь. Потом выйдешь и словишь попутку. Ничего не говори насчет аварии, поняла?! Ничего! Вот, возьми деньги. Тут тысяч восемьсот, но смотри, не особо демонстрируй. И еще – вот это прибери… Этого при мне найти не должны. Ни в коем случае!

И он подал Галине прямоугольную плоскую металлическую коробку, с одного из торцов которой торчал толстенький короткий крючок.

– Это и есть «ПП-90», он же «кобра», тот самый.

Пока в рюкзак запихни, потом в лесу бросишь. Подальше отсюда. О-о-ой, блин… И вот этот, «маргошку», с обоймой и коробочкой, тоже там же выкинешь. – В дополнение к коробке Олег, скривясь от боли, вытащил из кармана маленький вороненый пистолет с запасной обоймой и картонную коробку с малокалиберными патрончиками. – Иди! Все!

– Куда?

– Куда положено, дура! В Москву! Если припечет и некуда будет деться, найди у метро «Новогиреево» коммерческую палатку «Тузик». Спросишь Владика…

Послышался шум приближающейся машины. Точно такой же «жигуленок»-«шестерка» прошуршал мимо, проскочил мост и ходко полез в гору, даже не интересуясь погибшим собратом и его пассажирами.

– Вот гад! – вскричала Галина.

– Не гад, а голубчик! – простонал Олег. – Проскочил и ладно… Хорошо, не часто ездят… Владика спросишь, запомнила?

– Да, – Митрохина всхлипнула.

– Не реви! Быстро слушай и уходи! Владик должен быть кудрявый, светлый и с бородой. Высокий, под метр девяносто. Будет другой – уходи тут же, если сможешь. Если увидишь такого, как надо, – скажи ему, что от Чуголега. Если переспросит и назовет меня как надо, значит, точно он. И дальше можешь рассказывать про все дела от и до… Все, больше некогда. Иди, если не хочешь, чтоб все зря…

Галина затолкала все оружие в рюкзак с кассетами и, плача, бегом побежала прочь от горящей машины, сперва вверх, на насыпь, потом через мост, потом вниз с насыпи, наконец в лес, под прикрытие кустов и деревьев. Через минуту, не больше, после того, как она отбежала от шоссе, по нему, рокоча дизелем, солидно прокатил, спускаясь к мосту, могучий «КамАЗ» с контейнером на прицепной платформе. Этот, миновав мост, притормозил. Из обеих дверец одновременно выскочили два рослых мужика и бегом помчались к полыхающему «жигулю». Один с монтировкой, другой – с огнетушителем. Митрохина уже поднялась вверх по склону злополучного оврага и смогла, оставаясь незамеченной, увидеть, как они подбегают к лежащему ничком Олегу, тормошат его, о чем-то спрашивают… Один вернулся к грузовику, другой в это время сбивал пламя струей углекислоты. Потом вернулся второй с какой-то сумкой, тот, что тушил, бросил огнетушитель. Сначала они взялись перевязывать Олега, а потом подложили под раненого что-то вроде полиэтиленовой пленки, торопливо подняли Чугаева на руки и потащили к грузовику.

«А водитель?» – только сейчас Митрохина вспомнила, что у них в машине еще один человек был. Радом с горящей машиной никого не просматривалось. «КамАЗ», выпустив из трубы облачко бурого дыма, помчался в направлении города. Навстречу ему шло сразу три бортовых «ЗИЛа». «КамАЗ» призывно затрубил, встречные притормозили, прижались к обочине, пропустили, а затем подкатили к месту аварии. Остановились, вылезли, поглядели на расплющенный и еще дымящийся остов «жигуля». Покачали головами и пошли обратно, к машинам.

Галина достала зеркальце и поглядела на собственную физиономию. Как ни странно, не нашла ни синяков, ни царапин. Только чуть-чуть копоти на лбу. Послюнила кончик платка, стерла – получилось совсем неплохо. С волос стряхнула траву и какую-то труху, прошлась расческой по прядям. Так и не выдал ей паричка Чугаев. Одежду, правда, поменял. Теперь Митрохина была одета в черные узкие джинсы, толстый свитер из серой шерсти и легкую нейлоновую ветровку китайского производства с нитками, торчащими из вышивок, и этикеткой «Shangrong». На ногах была крепкая обувка на шнуровке, не то короткие сапоги, не то высокие ботинки. Похоже, итальянского производства, но, может, опять же китайского.

«ЗИЛы» тем временем тронулись с места и покатили на мост. Галина заколебалась. С одной стороны, Олег велел ей выбросить оружие, с другой – надо было подальше отойти от места катастрофы. Но ей не хотелось топать по мокрому лесу под холодным дождем. И несмотря на все сомнения – Галина была немало наслышана об опасностях, которым может подвергнуться представительница слабого мола, которая голосует на шоссе, – она все-таки выбежала на обочину почти в тот самый момент, когда головной грузовик преодолел подъем.

– Здравствуйте, – сказала Митрохина самым строгим учительским тоном, на который была способна. – Не подвезете?

– Смотря куда, – ответил парень, сидевший рядом с водителем. – Вам куда, девушка?

– Мне поближе к Москве, – с дипломатической ноткой в голосе произнесла экс-банкирша.

– А в саму Москву не надо? – поинтересовался другой мужик, сидевший за рулем.

– Не обязательно, – ответила Галина.

Шоферы переглянулись. Такие ответы они еще не слышали. Но сзади требовательно задудели два остальных «ЗИЛа», и тот, что за баранкой, сказал:

– Садись! – А его напарник приглашающе открыл дверцу.

– Спасибо, я в кузов, если можно. – И Галина со своим рюкзаком быстро перебежала к заднему борту.

– Ты ж там задубеешь, дура! – заметил водитель из кабины второго «ЗИЛа», притормозившего метрах в двух от головного.

– Да еще и не залезешь, – добавил его напарник.

Но вопреки предсказаниям Галина ухватилась за край борта, подпрыгнула, отжалась на прямые локти и ловко запрыгнула под тент.

Конечно, в кабине было бы удобнее. Уж теплеете наверняка. В брезентовое окошко над кабиной сифонила такая мощная струя холодного и сырого воздуха, что Митрохина пожалела о предложении сесть в кабину уже через пять минут. Кроме того, в кузове был не самый удобный для пассажира груз – столярка. Две трети пространства были забиты большими оконными рамами, нагруженными до самого тента, а ближе к заднему борту поперек кузова были плашмя уложены несколько некрашеных дверных коробок. На них-то и уселась Галина со своим рюкзачком. Грузовик регулярно подпрыгивал на разных неровностях асфальта, Митрохина стукалась о деревяшки, да еще и тяжелый рюкзак поддавал по спине. Причем, конечно, больше всего досаждали не относительно легкие пластмассовые кассеты, а тяжелые и угловатые «кобра» и «марго». Но выбросить теперь из кузова или запихнуть куда-нибудь под рамы или дверные коробки эти опасные предметы Галина не решалась. Черт его знает, не заметят ли это из кабины идущей следом машины?

Маленькая автоколонна все дальше уносилась от места аварии, и Митрохина, сжавшись в комочек от холода и сырости, уже почти не думала ни о том, жив ли Чугаев, ни о том, когда наконец доберется к обломкам доблестная ГАИ. Сейчас ей хотелось только одного: добраться в Москву и сделать то, что задумал капитан. Из принципа…