Текст книги "Змеиный клубок"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Конечно, ни Ольга, ни Антонов Галине не нравились. Хотя и та, и другой особой враждебности к ней не проявляли, но то, что основное время жизни ее супруг проводил в их обществе, энтузиазма у Митрохиной не вызывало. И в том, что у Сергея появились какие-то нагловатые, приблатненные, самое мягкое – слишком вульгарные манеры, которых у него раньше не было, ей виделось влияние этой парочки.

Само собой, что и провокацию на вечеринке Митрохина однозначно относила на счет Антонова с Пантюховой.

Несколько раз она пыталась вернуть себе детей. Приезжала в загородный дом, подходила к воротам, у которых дежурил какой-нибудь дюжий охранник, поворачивалась и уходила обратно, даже не решаясь что-нибудь спросить. Звонить по телефону – тому самому, известному, 34-56-70 – было бесполезно. И домашний, и рабочий телефоны Митрохиной были занесены в «черный список» автоматического определителя номеров. Для нее этот телефон был вечно занят. Пару раз пробовала дозвониться из автомата, но оба раза нарывалась на Ольгу, которая тут же отключала телефон.

Подавать в суд, как ей стало ясно после посещения юридической консультации, не имело смысла. Развести их, конечно, разведут, но детей оставят отцу. Иск в этой части стопроцентно будет отклонен, поскольку она, Галина, состоит на учете в психдиспансере, была замечена в аморальном поведении и к тому же не располагает достаточными средствами для содержания двоих детей. К тому же на хорошего адвоката у Митрохиной не было средств, а плохой проиграл бы дело наверняка…

В общем, она отступилась и, может быть, тем самым спасла себе жизнь. По крайней мере, на то время, что был жив Митрохин. В том, что его теперь могут убить, она не сомневалась. Если Сергей сообщил сигнал своим новым друзьям – скорее всего Ольге, которая стала его любовницей, – то дни его сочтены. Но перед этим, возможно, должна будет исчезнуть Галина Митрохина. Тогда хозяйкой положения станет Ольга, которая будет вертеть и братом, и Бароном.

Поэтому появление Мосла и Лопаты оказалось для нее не очень неожиданным. Хотя и не слишком понятным. Если Пантюхова уже знала сигнал, то Галина ей мешала только как конкурентка, от которой могут получить эту информацию другие лица, тот же Барон или глава. А раз так, то она не стала бы посылать Мосла и Лопату, чтобы выпытать этот сигнал у Галины. Значит, их послал Барон, которому захотелось преодолеть свою зависимость от Пантюховых: и от брата, и от сестры. Георгий Петрович оказывался под дамокловым мечом, висевшим уже не на двух нитках – Галине и Ольге, а на одной – на Бароне-Антонове. Соответственно обе прежние хранительницы Тайны должны были кануть в Лету.

Однако ни Мосол, ни Лопата у нее ничего не спрашивали, а сразу бросились душить. То есть в этом надо было еще разобраться, что с ней хотели сделать и почему. Ведь они явно собирались только накинуть ей петлю на шею. А после этого порядок действий мог быть разный. Могли, например, тут же удавить и повесить, имитируя самоубийство. Вряд ли милиция стала бы серьезно копаться в этом деле – Митрохина уже однажды вешалась, мотивов к самоубийству было больше чем достаточно. С другой стороны, петля на шее – удобное пыточное средство. А потом, конечно, удавили бы все равно. Так что Леху Коровина тогда, должно быть, Бог послал…

Раздумывала Галина и над таким вариантом. Допустим, что Барон уже выспросил у Пантюховой секретный сигнал. Ольга в сильно пьяном виде могла проболтаться. Но трезвой она способна и наврать. Придумать с потолка какую-нибудь ничего не значащую фразу. Как проверить? Только через нее, Митрохину. Если назовет такую же, значит, все верно. А если другую, значит, кто-то из них врет. Или, может быть, обе. Если б фразы совпали, то Галину убили бы, если нет, то увезли бы куда-нибудь и принялись мучить крепче.

Второе пребывание в психиатрической больнице было именно таким увозом на муки. Конечно, Усольцев и Майя Андреевна не жгли ее утюгами и паяльниками, не загоняли иголки под ногти и не били дубинками по пяткам. Утром в палату приходила сестра в сопровождении санитара, мерила температуру, потом вкалывала внутривенно полтора кубика какого-то препарата. От этого наступало вначале приятное расслабление, потом накатывало полусонное благодушие. Вот тут обычно появлялся Усольцев и начинал приятным, убаюкивающим баритоном погружать ее в гипнотический сон. Сначала он ворковал о голубом небе, чистом воздухе, теплом солнышке, синеве морской дали и тому подобных приятных вещах. Действительно, Галине начинали грезиться все эти умиротворяющие картинки, организм подсознательно хотел выйти из контакта с реальным миром, не видеть серого, угнетающе-замкнутого объема маленькой палаты-камеры, хоть ненадолго очутиться в ином, прекрасном и светлом, бытии. И когда ее уже почти полностью обволакивала искусственная, гипнотическая реальность, откуда-то издалека потусторонний голос Усольцева начинал задавать ей тихие вопросы. Сперва безобидные, хорошо ли его слышит, что вокруг себя видит, что чувствует, тепло ей или холодно, ощущает она тревогу или нет. Когда она отвечала, что не ощущает тревоги, главврач осторожно, чтобы резко не вырвать ее из благодушного полусна, начинал ей эту тревогу внушать. Происходило это примерно так.

«Твои глаза смотрят на золотистые блики морской дали, – вещал Усольцев, – там, в дымке, у зыбкой линии горизонта все пусто. Ты ничего не замечаешь?»

«Нет, – говорила Галина. – Ничего не вижу».

«И маленького белого паруса? Вот он, вглядись получше».

После этого Митрохиной начинало казаться,

Что она действительно видит парус, маленькое белое пятнышко-точечку у горизонта.

«Смотри, он приближается, он плывет к тебе! Ты видишь это?»

«Да», – отвечала Митрохина, и там, во внушенном ей мире, белая точка начинала увеличиваться.

«Он растет, он увеличивается, – убеждал Усольцев, – он уже с горошину. Ты уже различаешь мачту, корпус белой яхты… Да?»

«Да…» – подтверждала она и начинала видеть эти подробности. Мачту, яхту, капитана за штурвалом. Потом Усольцев начинал внушать ей, будто она различает черты лица капитана, и, конечно, в итоге оказывалось, что это Сергей Митрохин, живой и невредимый. Дальше яхта подходила еще ближе, и голос Усольцева убеждал, будто рядом с Митрохиным стоят два мальчика.

«Это же ваши дети, не узнаешь? Вот тот, что побольше, – Никитка, а тот, что поменьше, – Мишка…» И она начинала видеть их.

И вот тогда, когда она уже видела лица детей и слышала, как говорил Усольцев, «через посвист морского ветра» крики сыновей: «Мама! Мама!», голос главврача вдруг приобретал тревожную окраску:

«Ой, что это? Их несет на камень, на огромный, черный подводный камень! Они разобьются! Дай им сигнал, ОСТАНАВЛИВАЮЩИЙ СИГНАЛ! Тот, для Москвы! И они спасутся!»

В первый день она могла бы поддаться внушению. И если б Усольцев не «пережал», не сделал голос слишком резким, то, возможно, Галина бы выкрикнула именно ту фразу, которую он желал услышать. Но вместо этого Митрохину попросту «выбросило» из полусна, и она прокричала нечто бессвязное и невнятное.

После таких сеансов наступало нечто вроде ломки. Раскалывалась голова, бешено стучало сердце, в глазах кружились какие-то мерцающие оранжевые кольца и спирали, охватывал беспричинный страх, позже приходила ломота в спине и суставах.

На это время ее обычно пристегивали к кровати, заклеив рот лейкопластырем, и она корчилась, мычала, пока не проваливалась в сон на час-другой. В обед ее будили, и Галина, ощущая полную апатию и вялость, поглощала то, чем ее кормили. После обеда, через час, снова появлялся Усольцев и проводил второй сеанс. Все повторялось сызнова. Однако теперь, уже зная, чем все закончится, Митрохина собиралась, готовилась к тому моменту, когда главврач задаст главный вопрос. Она постаралась выработать в себе рефлекс отторжения этого вопроса, некое внутреннее «НЕЛЬЗЯ», которое тут же прерывало сон, едва Усольцев произносил слова «ОСТАНАВЛИВАЮЩИЙ СИГНАЛ». Так продолжалось все те дни, что Митрохина провела в больнице, то есть больше недели.

В последние дни ей вводили уже по два кубика препарата. Погружение в гипнотический сон проходило быстрее, а выйти из него становилось сложнее. Причем Усольцев, повторяя один и тот же сюжет внушаемых видений, каждый раз придумывал какие-то более детальные и мелкие подробности, которые, с одной стороны, заставляли Галину все ярче воспринимать выдуманную реальность, а с другой – стремиться побыть в ней подольше. Ведь муки, которые следовали после прекращения сеанса, с каждым разом были все сильнее и продолжительнее. И одновременно все труднее становилось заставить себя очнуться, сказав это самое «НЕЛЬЗЯ».

К чему бы привела эта битва на уровне подсознания, не ясно. Возможно, Усольцев в конце концов сумел бы подавить это «НЕЛЬЗЯ» и узнал бы тот секрет, который был нужен Воронкову и Пантюхову. Но могло случиться и так, что Митрохина просто-напросто потеряла бы рассудок и стала абсолютно бесполезной. Но не случилось ни того, ни другого.

После полдника, который разносили вопреки его названию в 17.00, Галину больше не трогали до следующего утра. Почти точно к этому часу она более-менее отходила от второго гипносеанса. Поэтому каждый полдник она воспринимала с чувством облегчения: дожила!

Ровно за сутки до того вечера, который принес столько неприятностей Воронкову и Усольцеву, санитары, контролируемые Майей Андреевной, принесли кефир и булочку. Один из них, положив булочку на кровать, сказал полушепотом:

– Смотрите, аккуратней ешьте, не подавитесь, вдруг внутри чего попадется…

Второй в это время очень громко рассказывал заведующей отделением, что больной из тридцать пятой говорит на настоящем арабском языке, а Майя Андреевна убеждала, что это ерунда и он просто мелет абракадабру, воображая себя не то Саддамом Хусейном, не то Ясиром Арафатом. Потом они ушли, а Митрохина осмотрела булку и увидела, что на плоской стороне у нее небольшое углубление, продавленное пальцем.

В булке обнаружилась записка. Довольно большая:

«Галя!

Завтра, в это же время, есть шанс отсюда уйти. Когда отвлечем Майю за угол, перебегай в стенной шкаф, лезь под нижнюю полку. Там найдешь рабочую одежду. Одевайся и спускайся на первый этаж. Выйдешь вместе со строителями и сядешь в автобус. Там к тебе подойдут. Записку порви и спусти в унитаз. Терпи до завтра!»

Ни подписей, ни каких-либо иных намеков, кто собрался ее освобождать, не было. Почерк тоже был незнакомый. Тем не менее Галина смогла уловить, что санитары, как видно, в курсе дела. Но спросить их, конечно, не могла.

Воронков довольно точно разобрался во всей последовательности событий. Все именно так и происходило. Сначала санитар отвлек Майю за угол, уронив «котел» и рассыпав булки с пакетами, а второй загородил дверь своей спиной. Галина проскочила к двери шкафа и почти бесшумно юркнула под нижнюю полку. И дальше все шло именно так, как задумывалось. Переодевшись – только не в робу, как думал Воронков, а прямо в платье, плащ, платок и резиновые сапожки, – Галина спустилась на первый этаж как раз тогда, когда рабочие стали помаленьку собираться в автобусе. Стоял автобус прямо у выхода, так что даже охранник с дубинкой, приглядывавший, чтоб работяги ничего из больницы не стащили – хотя чего оттуда стащишь, кроме психов! – не успел заметить, кто именно сел в салон. Тем более что никто из ремонтников, трех мужиков и четырех баб, не обратил на нее внимания.

Зато на нее обратил внимание мужик, появившийся самым последним и выглядевший скорее как прораб. На нем была довольно чистая куртка, кожаная кепка блинчиком, серые джинсы и кроссовки.

– Привет, – сказал он, подсаживаясь рядышком, – все нормально?

– Кажется, – ответила Галина.

– Самое главное – держись за меня и ни о чем не спрашивай.

Она не возражала. Выехали за ворота благополучно. Затем, кварталах в трех от больницы, сосед Галины попросил водителя:

– Притормози, мы сойдем.

Сошли, пробежали ускоренным шагом в какую-то арку-подворотню и оказались около красных Жигулей – «шестерки».

– Садись! – велел «прораб», открывая перед Галиной правую заднюю дверцу. За рулем сидел какой-то крепкий парень в кожанке.

«Прораб» сел рядом с Галиной и приказал водителю:

– Вперед!

Вот с этого момента Митрохина не помнила ничего. Разве только укол в предплечье. Такое впечатление, будто уколола какая-то щепка, запутавшаяся в складках платья. Но сразу после этого она погрузилась в сон и проснулась лишь теперь, в незнакомой комнате.

В ГОСТЯХ У БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕГО

От воспоминаний и размышлений Галину отвлек щелчок замка. Кто-то собрался ее навестить.

Появился старый знакомый, но теперь он был не похож на прораба. Сейчас он нарядился в спортивный костюм китайского производства, но походил не на спортсмена, а на запасника-военного. Современного, не старого. Где-то не старше сорока пяти, хотя и седоватого.

– С добрым утром! – поприветствовал он Галину. – Пора знакомиться. Кто ты такая, я хорошо знаю. А вот ты меня должна знать как Олега Сергеевича. Фамилию пока не скажу, да оно и не нужно.

– А вы кто?

– Хороший человек, – доложил Олег Сергеевич без ложной скромности. – Не вор, не бандит, даже не приставала какой-нибудь.

– Зачем вы меня увезли из больницы?

– А тебе там больше нравилось? Прямо скажи, мы тебя обратно отвезем, – усмехнулся Сергеевич.

– Ну, допустим, пока я тут себя лучше чувствую. А дальше что? Вряд ли вы меня просто из добрых чувств похитили… Верно?

– Точно, – вздохнул Олег Сергеевич, – кое-какую корысть преследуем. Надо бы поговорить как следует, да ведь ты у нас некормлена. Пожуешь чего-нибудь?

– Не откажусь.

– Толик, – повернувшись к двери, позвал Олег Сергеевич, – собери-ка девушке позавтракать. Бутерброды какие-нибудь, чаек… Побыстрее, пожалуйста.

– Сделаем! – ответили из-за двери, не показываясь в комнате.

– Пока можно и на голодный желудок поговорить. – Обладатель китайского спортивного костюма внимательно посмотрел на Митрохину.

– Если разговор долгий, то лучше начать пораньше.

– Тогда для начала, чтоб не совсем втемную, я тебе расскажу, по какому случаю мы тебя из больницы забрали. Тем более что тебе это интересно. Итак, Митрохина Галина Юрьевна, вытащили мы тебя по той простой причине, что ты знаешь один очень простой, но очень ненужный в настоящее время сигнал, который может помешать достаточно справедливому и по большому счету – доброму делу. Проще говоря – прекратить раз и навсегда очень вредную и опасную для людей деятельность господина бывшего товарища Пантюхова Георгия Петровича…

– Простите, – вежливо перебила Галина, – вы собираетесь меня убить?

– Вот те на! – искренне удивился Олег Сергеевич. – С чего ты это взяла?

– Но ведь это самый надежный способ не дать мне или кому-то еще остановить то, что должно произойти через четыре дня.

– А тебе, стало быть, очень хотелось бы спасти гражданина Пантюхова?

– Если честно, то нет, – созналась Галина, – но к господину Пантюхову почему-то предъявляют претензии в основном те, которые сами небезгрешны. Поэтому я и задала такой вопрос. Я ведь даже не знаю, кто вы такие. Меня в течение недели мучили в психушке, надеясь, что я раскрою этот маленький секрет. Конечно, по приказанию Пантюхова. Где у меня гарантия, что вы не из той же компании, которая разыграла это похищение для того, чтобы я поверила и как дура попалась на какой-нибудь простенький крючок…

– Это какой же, например?

– Да такой… Например, скажете, что Пантюхов, допустим, разочаровал вас, заявив, что уже знает сигнал, допустим, от своей сестрички. И назовете мне какую-нибудь пустопорожнюю фразу. А я, если окажусь дурой, закричу: «Они блефуют, на самом деле все звучит не так, а вот эдак…» И назову вам доподлинный сигнал. После этого меня можно спокойно убирать, так как вы уже сможете обезопасить своего патрона, быстро и без лишних затрат добьетесь того, чего главврач Усольцев целую неделю вымучивал с помощью гипноза и психотропных препаратов.

– Резон есть. Но здесь, девушка, есть одна загвоздка. Мы работаем не на Пантюхова, а как раз против него. И тебя мы похитили не затем, чтоб добыть для него сигнал, а наоборот, для того, чтоб он его у тебя не выпытал.

– Вот так бы примерно и пантюховская команда меня убеждала. А доказательства своей правоты у вас есть?

Олег Сергеевич улыбнулся.

– Самым главным доказательством, – сказал он, – будет то, что мы вовсе не будем справляться насчет сигнала. Все четыре дня или больше. До того момента, пока Пантюхова не снимут с должности и не посадят в тюрьму. Поэтому минимум четыре дня проведешь здесь, а максимум – пока не слетит Пантюхов. Такое вот доказательство. Может, и не самое убедительное для тебя… Но есть и еще одно. Видео любишь смотреть?

– Нет. Может быть, и любила бы, если б Митрохин не увез видик с собой. А мне на мою зарплату его за сто лет не купить.

– Ну, тогда посмотри две кассеты для разнообразия.

– Боевик, ужастик, эротику?

– Скорее трагикомедию, наверно. Но здорово интересную! С участием твоих хороших знакомых Пантюхова, Митрохина, Антонова и с Алексеем Коровиным в главной роли. Это будет первая серия, а во второй, хотя это, может, и неприятно будет, повстречаешься с Ольгой Пантюховой.

Олег Сергеевич включил старый добрый «ВМ-12», и на экране пошла крутиться та самая кассета, которая была лишь частично показана областной общественности вместо «Санта-Барбары» и рекламы, но зато полностью просмотрена Пантюховым.

Галина смотрела с интересом и не требовала разъяснений. Даже по поводу того, с чего это безработный полуалкаш Коровин занял место ее покойного мужа во главе «Статус-банка» и заделался телезвездой.

Лишь после того, как пленка прокрутилась полностью, Митрохина разрешила себе задать вопрос:

– Это по телевизору показывали?

– Смогли только кусочек продемонстрировать.

– Как к вам попал Коровин?

– Так же, как и ты. Мы его украли.

– С ним можно увидеться?

– Пока нельзя. А зачем он тебе?

– Я бы окончательно вам поверила.

– К сожалению, он от нас сбежал. С Ольгой Пантюховой.

– Ольга тоже была у вас?

– Была… Но теперь они снова у Пантюхова.

– И Пантюхов не уничтожил Коровина?

– Пока нет. Он ему очень нужен. Пантюхов хочет, чтобы он успел получить наследство от своего американского дядюшки и жениться на Ольге Пантюховой. Это мы знаем точно. А что будет потом – неизвестно. Скорее всего Коровин долго не проживет. Но это – только версия. Весьма возможно, что у Пантюхова есть и более долговременные планы. Тебе достаточно информации?

– Конечно, нет. Пока я не могу вам полностью верить.

– Можешь и не верить. Сейчас все раскручивается само по себе. В принципе ты можешь ничем не помогать, лишь бы не мешала.

– «В принципе…» Вы так это сказали, будто какая-то помощь от меня все-таки может вам понадобиться.

– Может, хотя и не обязательно. Ведь московскую разработку Пантюхова Георгия Петровича вполне под силу остановить его сестре. Она тоже знает, как это сделать, верно?

– Да, знает. Хотя все или не все – неизвестно. А рассказывать вам, что надо знать, кроме самого сигнала, я не стану. Кроме того, я почти уверена: Барон знает не меньше Пантюховой, только скрывает это…

– Теперь это не проверишь, – хмыкнул Олег Сергеевич. – Вчера Барон был убит. Убит и Сурков по кличке Король Лир. Это последние из тех, кто участвовал в том заседании, которое я тебе только что показывал на видеокассете. Все эти люди могли бы стать свидетелями против Пантюхова, если б его кто-нибудь собрался снять с должности и судить. Наверняка и твой мужик, царствие ему небесное, тоже знал о главе очень много, раз начинал все с самого начала вместе с ним.

– Наверняка. Но я о том, что все начиналось так давно, ничего не знала.

– А теперь никто не узнает. Если, конечно, эта пленка будет лежать у нас. Так же, как и вот эта, где Ольга кое-что о брате вспоминает. Но обе они здесь, в этой области, никогда на экране не появятся, если их Москва не покажет, а Москве жалко телевизионного времени на провинцию тратить. Да и вообще я уже понял, что такое эти самые СМИ. «Четвертая власть», «опора гласности и демократии», мать их так! – Неожиданно в спокойном голосе Олега Сергеевича прорезалась крутая ярость. – Понт один, а на самом деле – болтуны, которые людей ссорят, но никакой реальной пользы не приносят. Все испохабят, если захотят, а потом – в кусты. Или начнут выть, будто все виноваты, кроме них. Сколько они тогда всяких проблем понакопали? Сколько народу из-за них сна и отдыха лишились, спокойствие потеряли, веру в светлое будущее? Не счесть! Но ни одного решения не подсказали. Одна трескотня. Их языками все размылось и развалилось. А жить только хуже стали. Раньше бы, если б такой отрывок, какой нам показать удалось, в эфир прошел, то Пантюхова сняли бы уже за одно то, что он проморгал контроль за ТВ. Ну и, конечно, добавили уже по существу вопроса. А сейчас – плюй в глаза, все Божья роса… Нет, на московских телевизионщиков надеяться нечего. Надо идти к тем, у кого компромат лежит. А как их найти – я не знаю.

– О-о-о… – разочарованно протянула Галина. – Нот это мне не нравится. Опять мне подозрения на ум пришли.

– Ну и зря. – Олег Сергеевич помрачнел. – Да, конечно, по логике ты права. Мол, решил к моему секрету с другой стороны подъехать. Можешь подозревать, нечем крыть.

– Хорошо, что вы это понимаете…

– Понимать-то понимаю, но успокоиться не могу. Потому что Ольга наверняка расскажет Пантюхову все, что знает, но только лишь в самый канун "больших неприятностей» и за немалую мзду, естественно.

– Могу, конечно, дать вам умный совет, хотя и бесплатно, – съязвила Митрохина. – Ликвидируйте нac с Ольгой как класс.

Конечно, можно и так. Вас, по правде сказать, и надо бы ликвиднуть – однако не то время. Мы все уже от классовой, настоящей классовой борьбы поотвыкли. Слишком долго были народом, где антагонизмы исчезли. И забыли принципы, по которым в свое время расстрел именовался «высшей мерой социальной защиты». Ради защиты общества надо уничтожать вредные индивидуумы. Неважно, совершили они преступление или нет, важно – существование их опасно для общества или нет. И ты, и Ольга в данный момент не менее опасны, чем Пантюхов. Тем не менее на такие крайние меры очень трудно идти. У нас психология мирного времени. Это во время войны подпольщики и партизаны предателей убивали беспощадно и с легким сердцем. Даже если те еще не предали, а только готовы были предать. А у нас сейчас всепрощенчество на уме. Прости меня – я прощу тебя…

– И надо менять эту обывательскую психологию? – не скрывая иронии, произнесла Галина.

– Пока не надо. Хотя быть готовыми к тому, что у нас начнется… Или, по крайней мере, может начаться.

– Интересно, что же? Гражданская война?

Олег Сергеевич ответил не сразу.

– Гражданская война еще не назрела, – сказал он медленно. – Это ведь опять-таки классовая война. А у нас классы еще не сформировались. Сейчас еще полно молодых дураков из числа бывших комсомольцев, считающих, что у них есть шансы сделать деньги, не втягиваясь в криминал, только за счет ума и знаний. Есть немалое число молодых работяг, которые спят и видят себя миллионерами. Есть еще мужички, которые надеются на фермерских хлебах взойти. Правда, уже не столько, сколько в горбачевские времена. Иные, награбив, драпанули; другие в тюрьму сели, если не в России, так за рубежом; третьи друг дружку перестреляли; четвертые – разочаровались. Но еще не все. Понять можно: упрямого мираж манить будет, пока не сдохнет, дурак на везение будет рассчитывать…

– Простите, Олег Сергеевич, вы кто по профессии? – перебила Галина. – Не политработник в отставке?

– Нет. Я не в отставке, я без вести пропавший, – усмехнулся Олег Сергеевич.

– Интересно… – удивилась Митрохина. – Это как же вы пропали, когда вы здесь?

– А вот так. Кассету ты посмотрела?

– Посмотрела…

– Так вот. Там упомянут капитан госбезопасности Чугаев, который в июле – ноябре 1991 года вел наблюдение за Пантюховым и компанией. А потом, как сообщил публике гражданин Коровин, «был вычислен и исчез».

– Значит, вы и есть Чугаев? – спросила Митрохина с явным недоверием.

– Именно так, – кивнул Олег Сергеевич.

– Что-то вы больно старый для капитана, – прикинула Галина. – В таком возрасте пора уже генералом быть. Полковником в крайнем случае. Хотя а, конечно, не специалист.

– Правильно посчитала. Выгляжу я сейчас на полсотни лет минимум. Поэтому и жив до сих пор.

– Ну, пятьдесят вам, конечно, не дашь, это вы кокетничаете. Но и на тридцать не смотритесь. Седина уж очень солидная. И морщин много, особенно на лбу… И вообще, щеки какие-то мятые, скулы торчат, это тоже старит. Да и бреетесь, извините, не очень чисто, а седая щетина сразу десять лет добавляет.

Чугаев засмеялся.

– Это точно. Мне, между прочим, иногда в автобусе место уступают. «Садись, отец», – говорят. А на самом деле мне тридцать два. Вот так.

То есть вы меня на год моложе? Извините, не поверю.

– Как хочешь. Верить или не верить – каждый сам решает. Только я тебе точно скажу, что придется когда-то поверить. Лучше раньше, чем позже.

– Знаете, верить-то мне хотелось бы, – произнесла Галина, даже удивившись собственной откровенности, – но уж больно часто обманывали. Я знаю, что и сейчас, по-моему, вы меня хотите обмануть. Если вы кагэбэшник, пусть даже и бывший, то это для вас не лучшая рекомендация. Тем более, помнится, Коровин говорил о вас – если вы тот самый капитан, – что вы пытались за кассету с записью совещания содрать с Пантюхова пять тысяч долларов. Тоже не лучшая характеристика. Шантажист – звучит не очень гордо. Я уж не говорю, что времена, когда я штирлицев обожала, давно прошли. Ведомство ваше по уши в грязи и крови. И еще – во вранье. Наконец, мне совсем непонятно, что вы теперь-то делаете и ради чего?

– Да просто так, от не фига делать! – зло сказал Олег. – Не сидится спокойно. С жиру бесимся, с ума сходим…

– А все-таки? – понастырничала Митрохина. – Вы кто сейчас? Бандит? Благородный разбойник? Партизан-подпольщик? Или действующий чекист?

Чугаев нахмурился.

– Пока я – пропавший без вести. Точнее, если хочешь, труп. Для Пантюхова по крайней мере. Он на это надеется.

– А зачем вы мне это рассказываете? – с подозрением пробормотала Галина. – Вдруг я как-нибудь сбегу от вас и сообщу Пантюхову, что вы живы? Хотите показать, что откровенны?

– Ничего я не хочу… – сердито сказал Олег. – Мне ты нужна не как заложница, не как пленница. Ты нужна как свидетельница, понимаешь? Даже скорее как помощница. Добровольная и бесплатная, если откровенно, потому что платить мне нечем. По убеждению, так сказать. Я ведь знаю, что будет, если тот план, который твой супруг запустил против Пантюхова, сработает. В лучшем случае его просто тихо уберут по часто встречающейся в жизни практике известной версии «сгорел на работе». Инфаркт или сердечная недостаточность. Пахал на благо Отечества и области, надорвал здоровье, и… «перестало биться пламенное сердце истинного комм… демократа». Похороны с оркестром и салютом, гроб с лафетом и памятник с венками. А на его место пришлют другого, не из нашей области. Для этого, нового, наша область – темный лес и больше ничего. Он, даже если и не дурак, и не подлец от рождения, запутается в здешних делах как дважды два.

А те, которые Пантюхову под ноги стелились, нового губернатора элементарно запутают и сделают своей ширмой, марионеткой, уловила? Если Пантюхов, сукин сын, всех бандитов подмял под себя, то этот будет сам у бандитов в шестерках. И даже не козырных. По первому требованию будет все делать, что ни попросят. Или со второго, но не позже.

Пальцем погрозят – испугается. Все ведь на него ляжет, если что. Какой бы храбрый ни был этот самый Пантюховский сменщик, связываться с нашей здешней системой он ни за что не решится. Будет знать, терпеть и молчать. Чтобы шума не было, понимаешь? А я хочу, чтоб был шум, суд и раскрутка в СМИ на весь бывший Союз. Ну, хотя бы на Россию. Ты бы хотела, чтоб Пантюхова не просто заменили, с почестями похоронив, а живого судили и распотрошили все его здешние заведения?

– Возможно. А ты, – Митрохина неожиданно идя себя перешла на «ты», хотя по-прежнему не очень верила в благородство помыслов «без вести пропавшего», – не боишься, что на таком процессе тебя лично возьмут под стражу?

– Я уже отбоялся. Тут другое хуже. Я, если развираться, много о чем слышал, много о чем знаю, но почти все – только на словах. Мне могут просто не поверить. Тем более если я начну рассказывать, как меня товарищ Воронков засветил и отдал на потраву Суркову. Тем более что сам Сурков послезавтра будет на кладбище прописан, а стало быть, не сможет суду сообщить, как его ребятки меня ногами по бетону катали, как мордой в выгребную яму окунали, как электрошоковую «терапию» мне устраивали…

Галина поверила. Похоже, первый раз за сегодняшний день. Воображение у нее было неплохое, и представить себе, почему Чугаев сейчас выглядит как старик, ей было нетрудно.

– Им очень хотелось, чтоб те кассеты, которые у меня были, вообще исчезли. И они их вышибали из меня две недели. А я им сначала ничего не говорил, потом помаленьку «сломался». Повел к тайнику, на чердак одного старого домишки. Сказал, будто кассеты в старой кирпичной трубе лежат, хотя их, конечно, там не было. Еще сказал, будто дверь на чердак, кроме замка, прикрыта растяжкой. То есть гранатой. Берется «Ф-1», усики на чеке выпрямляются, к петельке чеки суровая нитка привязывается. Откроешь дверь, нитка натянется, выдернет чеку – и мало не покажется. Растяжки у меня там не было, зато прямо над дверью лежал «ПП-90». Пистолет-пулемет такой, раскладной. Нам в аккурат перед ГКЧП такие выдали, на случай возможной работы по защите целостности СССР. Ну, когда я после августа в подполье ушел, прихватил с собой. 218-прим, конечно, но что делать было? Спрятал там, на чердаке, на крайний случай. Вот он мне и сгодился. Короче, когда конвоиры отошли, мол, копайся, чекист, снимай свою растяжку, я этот «ПП» тихонько достал, раскрыл, чесанул и положил их там, четверых, во славу русского оружия. С удовольствием.

– А потом?

– Потом ушел. Правда, не больно далеко. Их машина страховала с улицы. Заметили, что я выбежал из подъезда, поехали за мной. Догадался поперек улицы рвануть, на другую сторону. Как под машину не попал – черт его знает… Но палить они не решились, а развернуться вовремя не успели. В общем, успел я улицу перескочить, забежал в проходной двор. Там повезло, какой-то частник свой Москвич» заводил. Я, грешен, выкинул его, сел за руль и погнал. А эти, пантюховцы, видно, приметили, куда я забежал. Потому что я едва успел за руль сесть, как увидел, что они во двор въезжают. Ну, пока по дворам катили, это еще ничего. Там разницы между «Москвичом» и «Чероки» никакой, даже