Текст книги "Змеиный клубок"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– Пойдем посмотрим.

Кассету Воронков достал из своего кейса и, включив видеодвойку в гостиной, зарядил. Леха впервые увидел себя на экране и услышал со стороны собственный голос, правда, очень уж на себя непохожий.

– Я, Коровин Алексей Иванович, председатель правления «Статус-банка». Сейчас, насколько я информирован, вокруг «Статус-банка» развернулся весьма нездоровый ажиотаж. В ряде областных газет муссируются слухи о том, что банк находится на грани разорения ввиду якобы моего бегства на Запад после перевода всех активов на транзитные счета подставных юридических лиц, которые, в свою очередь, обязаны перевести эти деньги на мои секретные личные счета в швейцарские банки. Поэтому я

прежде всего заявляю: эти слухи ничего общего с действительностью не имеют…

Тут должен был вроде бы начаться тот самый кусок, где Леха начинал рассказывать про похищение, про условия освобождения и так далее. Но вместо этого куска, после небольшого мигания, обозначавшего разрыв в записи, экранный Леха проговорил то, что было после убранного отрывка:

– Всем вкладчикам и партнерам «Статус-банка» я еще раз должен заявить, что положение банка стабильно, все операции проводятся в обычном порядке и никаких оснований для беспокойства за судьбу вложений нет.

– Вот так, – сказал Воронков, выключая видик и вынимая запись. – Аранжировку вокруг этого ролика сделать недолго. Прогнать ежедневно по пять-шесть раз – и никто про первую демонстрацию не вспомнит.

– Мысль хорошая, – одобрил Георгий Петрович, – хотя, конечно, нуждается в проверке. Заказывай аранжировку, представишь в законченном виде, увидим, как это все смотрится.

Он прошелся по комнате и сказал после некоторых раздумий:

– Значит, как я понял, господа-товарищи, вы с Ольгой свои отношения определили и теперь их надо, так сказать, оформлять. Я все правильно понял?

– Ты вообще все правильно понимаешь, – брезгливо произнесла Ольга. – Мы еще подумаем и скажем своевременно… А может, несколько позже. Нерасписанными приятнее, между прочим.

– Заткнись, – посоветовал братец. – То, как вы будете ноченьки проводить, меня не волнует. Мне важно, чтоб вы были расписаны по всей форме. Завтра вы появитесь вместе у старика. В смысле у старого Коровина. Якобы вернетесь из Сибири. Что рассказывать ему, узнаете вечером. Я сюда еще заеду часикам к восьми. Прибарахлитесь, подштукатурь-тесь где надо.

– Чем же вы тут его развлекали? – спросил Леха, дипломатично промолчав при разговоре о грядущей женитьбе.

– Ну, повозили по городу, прокатили по окрестностям. На охоту свозили в заказник. Пару уточек отстрелял, лосика ему завалить помогли. Рыбалку организовали, пяток лещей выудил на озере.

– С коляски?

– А ты думал! Он и охотился с коляски, и рыбачил. Конечно, восхищался все время. Мол, какие вы радушные, добрые люди, а я-то думал всегда, что большевики сволочи. Пил, правда, крепко. По-русски. Его команда, конечно, что-то возражала, но остановить не могла.

– «Моему ндраву не препятствуй…» – ухмыльнулась Ольга. – Вы все такие крутые, Коровины?

– Когда при деньгах, – философски заметил Леха, – на всех крутость нападает. Это не мы такие, это жизнь такая.

– Рано тебе еще о крутости рассуждать, – сказал Пантюхов. – Ты еще мне родней не доводишься. Вот женишься на Ольге, получишь от дяди миллионы – и раскручивайся, если сможешь… А пока ты – еще никто.

– А Митрохин доводился? – Леха сам удивился своей смелости.

– Митрохину надо было нормально обращаться с пистолетом, – сказал Пантюхов. – Барону его смерть была не нужна. Во всяком случае, он это дело не ускорял. И вообще, господин Коровин, хотя мы с вами почти родственники, а теперь так крепко повязаны, что мне лично даже противно, но все же – держите дистанцию. Не торопите события… О, время поджимает! Нам пора, Володя.

Георгий Петрович решительно повернулся к

выходу и покинул помещение в сопровождении Воронкова и мордоворотов.

– У нашего Егорки, – хмыкнула Ольга, – один глаз шибко зоркий. Одна беда – глядит не туда.

ЧТО У ТРЕЗВОГО НА УМЕ…

– Слава Богу – свалили! – облегченно вздохнула Ольга, выглянув в окно и убедившись, что Пантюхов со свитой укатил со двора. – Такой кайф сломали, бараны! Вечно с делами какими-то… А мне, между прочим, с тобой очень хорошо было. Интересно.

– Чего ж во мне интересного? – спросил Леха, прикидывая про себя, откровенничает она или льстит, чтоб его, дурака деревенского, покрепче охмурить.

– А черт его знает. Интересно и все. «Ужасно интересно все то, что неизвестно…» – процитировала она песенку из мультика. – Слушай, а давай нажремся? Как клизмы! До поросячьего визга!

– Так за бутылкой бежать надо, наверно? – Лехино настроение отчего-то возражало против пьянки, хотя вообще-то он за неделю немного соскучился по спиртному.

– Во-первых, – назидательно сказала Ольга, – здесь у меня полный бар, и у Егорки бар. А во-вторых, Mогy позвонить по одному телефончику, и мне за счет фирмы привезут все, что захочу.

– Цивилизация! – вздохнул Леха.

Решили, однако, ограничиться тем баром, что у Ольги в гостиной. Вынули оттуда красивую такую бутылочку с надписью «Privet» и рюмочки. Уселись за стол на кухне, на закуску все те же сухари с салом приспособили.

– За все хорошее! – произнесла Ольга. Чокнулись, опрокинули. Пошла хорошо, качественная попалась. Закусили. Леха подумал, что бабонька пьет очень профессионально, и припомнил, в каком виде первый раз увидел эту самую суженую-ряженую. Стало интересно, сколько ей надо выдуть, чтоб дойти до такого поросячьего визга. Лично про себя Леха догадывался по старопрежним временам, что для потери сознания ему надо граммов 700–750. То есть распить с ней напополам три стандартные поллитровки.

– Ты думаешь, что я боюсь его? – спросила Ольга, резво прожевав ломтик сала с сухариком.

– Кого? – не понял Леха.

– Егорку и всю его шоблу. Думаешь, боюсь?

– Я бы побоялся на твоем месте. Мужик солидный и суровый.

– Ну и дурак. Он сам у меня вот где! – Ольга сжала кулак, показав, как крепко она держит братца любимого. Тут Лехе вдруг пришло в голову, что баба ему что-то типа проверки устраивает. На вшивость, так сказать. Может, для себя лично, а может – для брата. Хотя он сегодня не мог ей дать такую задачу – времени не было, – но дело могло быть еще загодя обговорено. Правда, зачем? Если судьба Лехина уже просчитана? Женить, получить наследство от дяди, а потом от Лехи – в свой черед. Ясно, что будут держать в руках все время, на хрен тут еще проверять – и так никуда не денешься.

– Думаешь, я не знаю, что он хочет? – прищурилась Пантюхова. – Он же примитивный, как бревно. Все попросту, по-советски, гремя огнем, сверкая блеском стали… Прет, как танк, напролом, везде и всюду. Не понимает, козел, что время уже не то, что позавчера, и не то, что вчера. Сами, ослы, все поломали и перепутали…

– Давай по второй? – перебил Леха. – «Между первой и второй – перерывчик небольшой», верно?

– Верно! – согласилась Ольга, и они разлили по второй. Дин-нь! Буль-буль… Душа порадовалась.

Хруп-хруп, сало с сахаром и сухарями. Закусон не лучший, но зато нестандартный.

– Им же не сиделось всем, – продолжала Пантюхова, торопясь вывалить откуда-то из души всякие подспудные мысли, которые там, должно быть, давно бродили. – Не сиделось – и все. И ему, и Воронкову, и Митрохину, и всем. Да, конечно, наш Мефодьич семнадцать лет на обкоме просидел, и вокруг него тоже моложе шестидесяти никого не сидело. Но все налажено было. Все знали как, кому и сколько. Чего можно, а чего нельзя, кому с кем пить, охотиться, в бане париться. Кому положено стучать, а кому нет. Улавливаешь?

– Ага, – кивнул Леха, хотя еще не очень понимал, к чему этот исторический экскурс приведет.

– Была система! – Ольга подняла палец вверх. – Может быть, дурная, но налаженная, а оттого спокойная. В Москве у Мефодьича работал и друзья: и в ЦК, и в Совмине, и в Госплане, и в Госснабе, и в контроле. Да везде фактически. Он их берег и холил, и они ему все, что надо, делали. Надо план подкорректировать, чтоб в пролете не оказаться, – сделают. Надо, чтоб сверх лимита чего-нибудь подкинули, – организуют. И все было заштопано-заметано. Главное, было терпение. Пока ты молодой и неопытный, учись, занимайся популизмом – в смысле попу лижи тому, кому положено, – и не спеша ползи кверху. Не будешь языком трепать где не надо, взбрыкивать, суетиться под клиентом – вырастешь. А Егорке и его корешкам хотелось быстрее. Торопились, комсомольцы-добровольцы. Будто жили уж очень плохо. Конечно, без Горбача им бы не посветило ничего и никуда б их не повело, но раз уж подвернулось – задергались.

– Бог троицу любит, – Леха вновь накапал «Привет» в рюмашки, и народ (в смысле Ольга) его поддержал.

Но уняться она не могла и продолжала, еще больше разгорячась:

– Им не терпелось, вот и все. Поэтому и партбилеты побросали, когда они из поплавков в грузила превратились. Из них и коммунисты были никакие, и демократов ни хрена не вышло. Потому что им ни того, ни другого не надо было. Только власть. Тогда, при красных, они еще десять лет дожидались бы, а тут сразу хапнули. Но еще им хотелось, чтоб денег было не столько, сколько положено по чину, а сколько хочешь. И чтоб никаких там КПК и народных контролей. Сейчас им вообще хотелось бы, чтоб Москва под землю провалилась. Мешает. Рань-ше-то все по дружбе, через пьянку и баньку шло, а теперь – фиг! За безнал никто не дружит. Делиться жалко. А не будешь – тут же и слетишь. Подставят, подскажут Президенту, что, мол, такой-то плохо сидит, народ обижает. Надо б его турнуть, чтоб народ понял, а другие начальники за себя побеспокоились. Все ж видно…

– Что видно? – Леха ощутил, что немного разморился, а потому не очень врубается в этот вихрь мыслей.

– А то видно, что многие уже жалеют. Они ж тогда думали, что раз они ни во что не верили, так и другие тоже. Сколько тогда, при Горбачеве, всяких болтологий разводилось, заседаловок собиралось, общественности демократической из всех нор повылазило – жуть! Сначала Сталина чихвостили, потом ахали, что царя ни за что расстреляли, Ленина в шизики записали… Про рынок замолотили, кооперативы, частную собственность. И кто? Ладно, если б всякие диссиденты-триссиденты. Понятно, народ дурной, жизнью обиженный и Советской властью немного битый. С него взятки гладки. Я его сама видела. Половина – готовые кадры для дурдома. А другие, которые поумнее, – от штатников кормятся. Но когда вполне нормальные, с партстажем лет по двадцать, с харями поперек себя шире… Сколь-

ко тут всяких умников из Москвы крутилось – обалдеть! Лекции читали, мозги вентилировали, газетки почитывали. Дескать, народ коммунистов ненавидел все время, только боялся, а потому терпел. Я лично считай что с детства про все партийное дерьмо знала. У нас с Егором папаша хоть и с производства начал, но в обкоме всегда свой был. Я тоже, если на то пошло, областную ВПШ прошла и завотделом была в Заводском райкоме. Да, мы там, в системе, конечно, в основном не ангелы были. И склоки, и подсидки, и паскудство. Но сказать, чтоб уж совсем-то ни во что не верили, – фигня. И если нам тогда врали, то это на пользу шло. Нужно, чтоб были какие-то светлые картинки для памяти. Чтобы совесть чуточку хотя бы работала…

– Правильно, – согласился Леха, – совесть нужна. А мы ее потеряли, это точно.

– Нет! – Ольга помахала указательным пальцем из стороны в сторону. – Ни фига! От нее так просто не отделаешься. Думаешь, Егор ее совсем потерял? Хрена с два! Я с его Машкой часто болтаю и знаю, что совесть его крутит. Еще как! Может, конечно, больше страх прет, но и совесть тоже. Одно с другим вместе.

– Страх-то отчего? – спросил Леха. – Охраны полно…

Ольга только хмыкнула: мол, наивный ты мужик, оказывается!

– Вас он боится. Мужиков, работяг, всех прочих… Серьезно. И своих бывших друзей, которые билеты не бросали. Видит же, что народ-то злится. Всем в бизнесмены не пролезть, а работы нет, тем, кто работает, деньги не платят. Черт его знает, тер-пят-терпят, а потом как сыпанут на улицу! ОМОНа может и не хватить… Понимаешь? Опять же оружия сейчас на руках – по уши.

– У тех, кто зарплату не получает, – усмехнулся Леха, – автоматов нет. Они нынче дорогие.

– Найдут, если захотят. Здешние, на механическом, сами наклепают. И так уже полно самоделок напродавали.

– Думаешь, восстание будет? – недоверчиво прищурился Леха. – Как в семнадцатом году?

– Может, и так, а может, и похуже.

– А по-моему, – отрицательно помотал головой Коровин, – ни шиша не будет. Вот она, родимая (Леха постучал по заметно опустевшей бутылке), все силы забрала. С недопива еще можно побузить, но когда хоть залейся – нет. Давай хлебнем для успокоения?

– Хлебнем!

Само собой, что на четвертой бутылка почему-то закончилась. Леха почуял, что мозги работают похуже. Но Ольгу четвертая стопка не остановила.

– Нацменам всяким хорошо, – произнесла Ольга, – чуть что – пригрозят, что начнут русских резать, и выдернут из Москвы все, что захотят. Кому сейчас, после Чечни, еще захочется проблемы иметь? А у русских по областям жизнь похреновей – и ничем не припугнешь.

– Зачем пугать-то? – пробормотал Леха, опять-таки не очень въехав в проблему.

– Потому что деньги не дают. Крутят где-то, а не дают. Почему? Верят в то, что вы, работяги, все стерпите и как-нибудь перебьетесь. А может, и наоборот – специально вас доводят до того, чтоб тут, на местах, каша началась… Все сволочи!

– Это точно… – согласился Леха. – Мы тоже сволочи.

– Конечно, сволочи. Даже больше других. Но мы выкрутимся – это я тебе говорю.

– Откуда?

– От всего. Думаешь, этот чувак, Егорка, нас осчастливить хочет? Или для области капиталов добыть? Фиг ты угадал! Если Коровин, дядька твой, действительно на тебя все запишет, а я за тебя замуж выйду, то считай, что мы уже покойники. Оба.

– Ты серьезно? – спросил Леха, очень этой откровенности удивившись.

– Совсем.

– А как же насчет того, что у него совесть есть?

– Страха больше. Он бы давно от меня отделался, если б совесть уже кончилась. Потому что я про него много знаю. Но совесть у него еще есть, из-за этого я еще живая. Опять же, я знаю то, что он не знает, но очень хотел бы знать. Понял? Это знаю только я и еще одна баба. А если он это не узнает, то ему – хана. Во весело, да? – И Ольга заржала, хлопнув Леху по плечу.

– И чего ж ты такого знаешь? – ухватывая Ольгу за коленку, спросил Леха полушутя.

– Так я тебе и сказала, дураку пьяному… – Пантюхова придвинулась к Лехе поближе. – Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Секрет?

– Обязательно. Давай поцелуемся?

Леха не возражал. Присосался к пахнущим водкой губам, залез рукой под распахнувшийся на ее груди халат… Там ничего не было. Весело стало и бесстыдно. Тем более что щупать дозволялось все, что хошь, и забесплатно.

– Ох… – простонала она. – Разошелся…

– А чо, мы не люди, что ли? – дурея, проурчал Леха.

– Ладно, пошли. – Ольга встала и повлекла Коровина в спальню…

БАРОН

В это самое время примерно в трехстах метрах от проспекта Победы, на тихой и малоезжей улице Воздвиженской, в комнатке на задах частного ателье «Борис», специализирующегося на дорогих костюмах для приличных людей, с глазу на глаз встретились два как раз таких приличных человека. Оба, по странному совпадению, в один и тот же день и час приехали на примерку. Хотя для таких клиентов обычно не бывало проблем с сервисом, закройщики отчего-то не спешили делать свои промеры. Два приятных молодых человека с саженными плечами уселись играть в шашки рядом с дверью, за которой происходила эта тихая и задушевная беседа, а еще двое, привалившись могучими спинами к стенам коридорчика, который вел к этой двери, завели горячий, но корректный спор о том, светит ли московскому «Спартаку» успех в Лиге чемпионов. Так или иначе, но никому из сотрудников ателье, и его хозяину в том числе, вовсе не хотелось даже подходить к коридорчику.

Разговор начался с доброго рукопожатия и дружеских улыбок.

– Рад приветствовать вас, господин Антонов!

– Взаимно, господин Сурков! Прекрасно выглядите. Новые зубки вставили, фиксы нынче не в моде?

– Само собой. Зачем клиентов пугать?

– Точно, некоторые даже фиксатых не боятся. Так о чем беседа пойдет? О видах на урожай?

– Примерно так. Есть, понимаешь ли, мнение в кругах международной и областной общественности, что кто-то сильно соскучился по зоне. Или просто вообще устал от жизни.

– Это философский вопрос или конкретный?

– Очень конкретный. Зачем Соловьева замочил?

– Соловьева? А это кто? – удивился Барон-Антонов.

– Аркаша, – мило улыбнулся господин Сурков, он же Король Лир и Другой Валюты, – не надо жаться. Я вообще не улавливаю, зачем такие люди, как ты, занимаются серьезным делом. Понимаешь, время понтов кончилось. Я вообще сейчас делаю большое одолжение, что решил с тобой встретиться. Мне просто не хочется, чтоб завтра тебя прибрали менты. Или просто замочили нехорошие люди.

– Эго за что же? – усмехнулся Барон. – Я знать не знаю ничего про этого Соловьева. А вообще, ты знаешь, мне очень не нравится, когда мне начинают такие фишки вкручивать. Я парень обидчивый.

– Обижаться не надо. Я ведь мог и не предупреждать, понимаешь? Просто засветка получилась. Ты думал, что твои ребятки накрылись, замолчали-вели. А один, представь себе, немного пожил. И сказал, пока его пытались до больницы довезти, что заказ принял от Тофика Меченого. Это для ментов не зацепка, особенно если замазать. Мне-то не надо объяснять, что к чему.

– Пан уже знает?

– Да, и очень не одобряет. Ты веришь, что он способен в нашей губернии любого прижать?

– Обязан верить.

– Первая пара трезвых слов. Обнадеживает!

– Порадуйся. Ладно, допустим чисто абстракт-но, что имело место тю-тю с Соловьевым. Это мой кадр. Какие проблемы у тебя?

– У меня проблем нет. Ты Пану проблемы создал. И он очень хочет знать, отчего и почему.

– С каких это пор, Виталик, ты у него в адвокатуру записался? – прищурился Антонов. – Мы с ним на прямом контакте. Тебя вообще в этом городе не знают. У тебя дела в родном районе, чего ты суешься? Может, думаешь, что я тебе в благодарность Московский рынок отдам? Фиг ты угадал, гражданин начальник!

– Не, ну ты упрямый оказывается! Или просто непонятливый какой-то. Думаешь, я бы к тебе сюда попрыгал, если б не имел на то полномочий?

– Не болтай. Прямо так я тебе и поверил. Ты еще скажи, что Пан тебе поручение дал.

– Именно так. Можешь не верить – твое право. Вольному юля, а дуракам – рай. Мне сейчас проще всего пожелать тебе счастья в личной жизни и помахать ручкой на прощанье.

Барон засомневался. Раньше за Сурковым сверхборзоты не водилось, а вот шестеризм по отношению к властным структурам он проявлял неоднократно. Вся логика вещей говорила, что он и сейчас только рот открывает, а говорит Пан.

– Насчет Соловья я с Паном сам объяснюсь, без посредников.

– Не объяснишься, Аркаша. Пан теперь для тебя закрытый номер. И когда откроется – от меня зависит.

– В смысле?

– В самом прямом. От того, как я эту историю подам Пану. У меня есть своя версия на руках, простая и серая, как штаны пожарного. Если я с ней выйду – ты в трубе. Пан очень строгий. Он, конечно, может пожалеть и сделать тебе все быстро, но может стать суровым, и тогда тебя положат в наш лучший санаторий-профилакторий на улице Феликса Дзержинского, где по какому-то странному недоразумению имеется надпись «СИЗО». Насчет тамошней «шерстянки» ты осведомлен еще с тех пор, как был ментом. Соответственно, гам тебе очень обрадуются, ибо мент, попавший в «шерстянку», – редкое удовольствие для народа. Так что на этот случай срочно меняй сексуальную ориентацию – и жизнь покажется раем. Правда, ненадолго, но все-таки…

– Короче, доктор. Мне все ясно. Хочешь сказать, что тебе нужна другая версия, после которой Пан меня пожалеет?

– Вот слова не мальчика, но мужа. Приятно слышать.

– А сам ты ее не в состоянии придумать?

– У-у, Аркаша, творческий труд потребует высоких стимулов. Опять же, ее надо согласовывать. Потому что Пан может ради пущей точности вызвать тебя для индивидуальной беседы. И если что-то серьезно не сойдется, он может на нас обоих обидеться. Сам понимаешь, что я в этом не заинтересован.

– Виталик, ты никогда не думал, что вовремя уйти никогда не поздно?

– Всю жизнь. Но этот не тот клинический случай. Конечно, если подразумевать под «уходом» летальный исход, то такое право у тебя есть. Но если иметь в виду перемещение в пространстве – это бросьте думать. У вас нет дипломатических привилегий. Я думаю, дорогой, что тебя схавают еще на выходе из этого заведения.

– Застучал?

– Нет, просто Пан любит подстраховку. Так что давай жить дружно, как Леопольд с мышками. Перехожу к делу, то есть излагаю тебе свою версию гибели гендиректора ТОО «Роберт» Валентина Соловьева по кличке Соловей. Ту самую простую версию, которая «как штаны пожарного».

Состоит она в том, что гражданин Соловей, который, бесспорно, постоянный клиент и «Гладиатора», и «Статус-банка», решил вдруг слегка возбухнуть. Снял триста тысяч баксов со счета, который был вроде бы открыт на его ТОО, но трогать который нс имел, условно говоря, никакого морального права. Но возбухание произошло, естественно, не самопроизвольно, а якобы по высочайшему товарища Пана повелению, о чем временно исполняющий обязанности председателя правления гражданин Антонов был своевременно, хотя и неофициально уведомлен. Однако, как это ни поразительно, произошла неувязка. Эти самые триста тысяч не пришли на счет той самой фирмы, с которой ТОО «Роберт» рассчитывалось за поставки итальянских унитазов, а подевались хрен знает куда. В таких случаях может быть две причины. Либо ссучился гражданин Соловей, либо опаскудился гражданин Барон, пользуясь тем, что нормальный предправления господин Митрохин вылеживается на кладбище, а подставной товарищ Коровин, которого в банке никто в глаза не видел, заявляет по телику, будто похищен неведомыми террористами. Мало того, там еще большая бочка накачана на всеми уважаемого главу областной администрации товарища-господина Пантюхова Георгия Петровича. Правда, Аркаша, интересный расклад выходит?

– Поэма! – мрачно пробормотал Барон. – И все это на меня вешают?

– А почему бы и нет, корешок? У тебя шея очень подходящая. Тем более что ты уже столько самодеятельности нагнал, начиная с Митрохина и кончая позорищем в деревне. На моей, кстати, личной территории. Я еще моральный ущерб не стребовал, между прочим, только из уважения к Пану и понимания твоих трудностей в этот период. Но тут ты на святое замахнулся – на общак. Я, конечно, понимаю, надо было срочно – бери с возвратом и процентами. Но так, по-хамски, – в приличных местах за это кишки на перо мотают.

– Ты сам поменьше хами, все-таки в городе, а не у себя в деревне находишься.

– Согласен. Но вот что выстроилось у Пана. Триста тысяч ушли к тебе, Соловья ты замочил ради списания на него этих баксов, а Коровина выставил на экран ради шантажа. Заодно подбросил версию, будто это сделали Ильдаровы.

– Это у него выстроилось или у тебя?

– У него тоже. Я человек маленький. Но подкорректировать все это можно. Правда, дорого и неприятно, но можно.

– Условия?

– Простые. Триста тысяч можешь оставить себе,

если не подавишься, и убирайся из города так далеко, как сможешь. Двадцать четыре часа на сборы. Но перед этим, Аркаша, весь компромат, который вы с Митрохиным приберегли на черный день, должен быть сдан целиком и полностью.

– Ты бы лучше просто предложил застрелиться в течение суток, – криво усмехнулся Барон, – я бы понял. Только вот от этого, ваше королевское величество, вы с Паном пострадаете больше всего.

– Это почему?

– Потому, дорогой товарищ Король Лир и Другой Валюты, Митрохин в отличие от вас подстраховался в Москве, и Пан, между прочим, хорошо это знает. Где-то там, – Антонов ткнул пальцем с золотой печаткой в потолок, – в хорошем сейфе, у хорошего человека лежит большой-преболыпой пакет, которого хватит, чтобы вся областная администрация на нары переехала. У меня, конечно, тоже кое-что есть, и я бы вам это с радостью отдал на добрую память, но вы ж люди недалекие, подумаете, что меня после этого можно не бояться. Ты особенно, со своей деревенской простотой. Грохнете еще, а потом сами плакать будете.

– Блефуешь? – с подозрением спросил Сурков.

– Ничуточки. Меня вот другое смутило, Король. Ты вроде бы от имени и по поручению разговариваешь, а похоже, сам по себе. Потому что пугаешь ты меня тем, чего сам Пан должен пуще огня бояться. Понял? Мне просто интересно было послушать, что твоя дурная башка еще придумать может. И увидел, что умного ничего не вышло. У тебя, согласно корочкам, образование высшее, но по-моему – незаконченное дошкольное. Думаешь, если б все так просто было, Пан терпел бы меня? Ни фига подобного!

Сурков понял, что прокололся со своей наказуемой инициативой. Но остановить дело, раскрутившееся в эту сторону, было уже невозможно. Барон, конечно, дураком не был, но меры не знал. И, что особенно ужасно, верил, будто в России, как и во всем мире, можно человека логикой взять. Наверно, будь Сурков немцем, американцем, французом или еще каким импортным, он бы нежно извинился и откланялся поскорее, чтоб добежать до Пана побыстрее и покаяться перед ним в допущенных самовольно прегрешениях. Но был Король Лир очень даже русским, несмотря на свой иноземный псевдоним.

А потому он мигом выдернул из-под пиджака «вальтер» и, увидев лишь искорки ужаса, сверкнувшие в глазах Барона, в упор продолбил коллеге черепок девятимиллиметровой маслинкой. Ошметки брызнули и на спинку кресла, и на обои с розочками.

Эмоции – вещь хреновая. За их мгновенную вспышку надо быть готовым заплатить тут же. Сурков еще не успел отскочить к двери, как за этой самой дверью, в коридоре, в течение пары секунд грянули три пистолетных выстрела подряд. Один из игроков, только что мирно сражавшийся в шашки, левой рукой метнул доску с недоигранной позицией прямо в рожу своему опешившему партнеру, а правой выхватил пистолет из-за ремня брюк и в упор выстрелил, пригвоздив этого партнера к спинке кресла. В ту же секунду почти одновременно выхватили оружие те, что беседовали о футболе, но один оказался на мгновение быстрее. Тот, что опоздал, скорчился от удара пули в живот – бронежилет пуля из «ТТ» прошила, как картонку, – а тот, что успел раньше, сумел только перевести ствол на более удачливого игрока в шашки. Тот бахнул из «стечкина» навскид, и второй болельщик повалился рядом с первым.

– Аркаша? – позвал уцелевший шашист, не решаясь заглянуть в комнату. Король Лир трижды выстрелил на голос, от двери отлетели длинные щепки, окрашенные кремовой эмалью, в досках засветились дыры, а провернувшие их пули, выбивая из стен куски штукатурки, запрыгали по коридору, не зацепив бароновского охранника. В «стечкине» у него было еще девятнадцать патронов, и штук десять он тремя очередями расстрелял по двери, прежде чем бегом рвануть к выходу из злополучного ателье.

Через пять секунд дверь комнаты отворилась, и на пороге появился Король Лир, белый как мел, с уже остановившимися глазами, без пистолета. Обеими руками он зажимал рану на груди, из которой быстрыми толчками выплескивалась кровь, ручьем лившаяся между пальцев, обильно орошая бежевый пиджак, шелковый малиновый галстук и свежайшую рубаху, белую в тонкую полоску. Он сделал в коридоре только один шаг, перешагнув через ноги охранника, обмякшего в кресле с доской и рассыпанными шашками на груди. Второго шага Сурков сделать не сумел и ничком рухнул прямо в огромную лужу крови, растекшуюся на паркете.