Текст книги "Одлян, или Воздух свободы"

Автор книги: Леонид Габышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

6

На следующий день развод проводил Павлуха. Когда шестому отделению дпнк скомандовал: «Шагом марш», Глаз отделился от ребят и подошел к майору.

– Павел Иванович, – сказал Глаз, – мне надо с вами поговорить.

– Я вечером буду на корпусе.

– Я хочу поговорить сейчас.

– Ну хорошо, пошли.

Они поднялись в кабинет. Павлуха разделся и сел за стол. Глаз стоял, держа шапку.

– Ну, что у тебя?

– Павел Иванович, дайте ручку и лист бумаги, я напишу.

– Ты что, на словах объяснить не можешь?

– Могу. Но я все равно напишу.

– Хорошо.

Павлуха ждал объяснения Глаза, а тот не мог начать.

– Павел Иванович, – все же выдавил Глаз, глядя в голубые глаза майора, – я хочу в дизо.

Павлуха внимательно смотрел на Глаза, но тот выдерживал его взгляд. Беспалов взял со стола пачку «Беломора» и закурил.

– Так, – сказал он, – в дизо, значит, хочешь. Это нам недолго. Но ты можешь сказать причину?

– Могу. Вот по телевизору, по радио передают, в газетах пишут, что советская милиция стоит на страже, – Глаз не мог говорить дальше быстро и стал медленно подбирать нужные слова, – стоит, значит, на страже интересов граждан. Защищает их от посягательств преступников и так далее. Так милиция стоит на страже или это только слова?

– Да, конечно, милиция стоит на страже интересов народа. Ты разве это не почувствовал? Тебя дважды судили. Срок восемь лет. Тебя изолировали от общества. Ты как преступник опасен. В нашей колонии вас сидит около двухсот, и все вы посажены за преступления. Так что, смотри сам, стоит ли милиция на страже.

– Да, я и другие посажены. Мы совершили преступления. Я заслуженно получил срок. Но я хочу сказать не о себе. Я когда сидел под следствием, совершил побег с этапа. Начальник конвоя ранил меня из пистолета. Скажите, можно или нельзя стрелять в малолеток?

– Нельзя, – подтвердил Павлуха.

– А в меня стреляли. Стреляли, зная, что бежит малолетка. Следователь особого отдела расследовал мой побег, но все менты дали показания, что не знали, что бежит малолетка. Им ничего не было. Даже выговора. А прокурор надо мной посмеялся. Он сказал, что выговор надо дать тому, кто в меня стрелял и не убил. За то, что не убил, выговор, значит. Так что, советская милиция стоит на страже интересов народа? Или я в число народа не попадаю, поскольку я от народа изолирован?

– Я не знаю, при каких обстоятельствах тебя подстрелили, но если верить тебе, то, конечно, конвой должен быть наказан.

– Но его не наказали и не собираются наказывать. Я, собственно, про это уже забыл. Ни одной жалобы не писал. Ладно, думаю, живой остался и хорош на этом. Но позавчера ко мне мать приезжала, рассказала кое-что. Так где же справедливость?

– Подожди, подожди. Что тебе рассказала мать?

– В ноябре у меня умер отец. Он перед смертью писал в разные инстанции, требовал, чтоб начальника конвоя, который стрелял в меня, наказали. Отцу было не по себе: как так, меня ранили, а им даже выговора не дали. Отец у меня был тоже майор. Работал начальником милиции и, умирая, проклял милицию, сказав, что правды не было и нет. За несколько дней до смерти отцу на улице стало плохо. У него сердце больное было. Он упал. Заместо «Скорой помощи» вызвали медвытрезвитель. Привезли в милицию. Там его узнали и отправили в больницу. В нашей стране, если человек на улице упадет, его обязательно уведут в вытрезвитель. Потом ограбили мою сестру. Сняли сережки, перстень, часы. Нож подставляли к горлу. В милиции дела открывать не стали, сказав, что сестру никто не грабил. Свидетелей нет. Как же так, Павел Иванович, точно за такие преступления и здесь сидят ребята. И я тоже. Нас нашли и судили. А почему это преступление не хотят расследовать? А теперь смотрите: стоит ли милиция на страже интересов народа? Сестра моя живет на свободе и в понятие «народ», не так как я, входит.

Беспалов слушал Глаза внимательно. Иногда морщился, и тогда на лбу, чуть выше бровей, оставался не тронутый морщинами пятачок.

Майору надо ответить, и он, закурив вторую папиросу, медленно стал говорить:

– Если ты все рассказал так, как было, милиция не права. Дело надо заводить и искать грабителей. И сажать их. Тоже изолировать от общества. Я тебе в этом ничем помочь не могу. Скажу одно: пиши жалобы. Напиши в Прокуратуру СССР. Меры должны принять. – Беспалов помолчал. – Ну, ты из-за этого и решил идти в дизо?

– Да. Настроение скверное. В голову ничего не идет. А если расстегнулась пуговица, режимник записывает. Нарушение. Да что я нарушил? Какое мне дело, если у меня пуговка на вороте или на ширинке расстегнута? Я, может быть, в знак протеста пройдусь по зоне голый. Какая мне разница – голый я или расстегнутый. У меня не только пуговка расстегнута, но и душа голая. Пусть и за это актив сделает замечание и запишет. Дадут наряд вне очереди. Потому я отказываюсь жить в зоне. Садите меня в дизо. И еще. Дайте бумагу и ручку, я напишу заявление.

Глаз написал все, с чем не согласен, а закончил так: «А потому я объявляю голодовку и требую к себе министра внутренних дел».

Павлуха прочитал заявление.

– Ты сейчас ненавидишь милицию. Ты не веришь в справедливость. Я тебе ничего не могу доказать. Но вот зачем ты требуешь министра внутренних дел, не пойму.

Если каждый заключенный будет требовать министра, он только и будет по колониям разъезжать. И то не ко всем успеет.

Глаз ничего не ответил. Он понимал, министр не приедет. Он мог бы потребовать кого-нибудь рангом ниже, но стоит ли мелочиться, все равно не приедут.

– Хорошо, – сказал Павлуха. Он снял трубку и вызвал начальника караула.

Когда начальник караула пришел, Беспалов протянул Глазу постановление.

– Распишись, – сказал он, – я объявляю тебе за отказ от работы и учебы десять суток.

– Расписываться не буду. Я написал заявление. Я не от работы и учебы отказываюсь, а от беззакония.

– Отведите его в дизо, – сказал майор начальнику караула.

Глаза в дизо обыскали. Забрали курево, спички, ремень и закрыли в камеру.

Дизо – старое деревянное. Всего три камеры. Глаза посадили в среднюю. «А здесь тепло. Можно зимовать».

До обеда Глаз ходил, а в обед дежурный открыл кормушку, поставил алюминиевую миску.

– Петров, принимай!

– Я объявил голодовку. От еды отказываюсь.

Из миски шел пар. Глаз отвернулся. И в ужин Глаз пищу не взял. Дежурный, закрывая кормушку, сказал:

– Дело хозяйское. Сам себе барин.

Утром к Глазу зашел начальник караула Афанасий Емельянович. Он был толстый и пожилой.

– Как дела, Петров? – спросил старшина.

Глаз промолчал.

– Сутки не ешь. А ты зря от еды отказываешься. Что ты на нее обиделся? Что тебе она плохого сделала? Давай, Петров, ешь. Что, не будешь?

– Не буду.

– Смотри, только пять суток будешь без еды. На шестые в нашей колонии закон: еду через задний проход вливаем. Ты не первый. Мы это умеем. Я лично троих через зад кормил. Наденем наручники, скрутим тебя – и пошло. Так что выбирай: или ешь, или через зад накормим.

Старшина ушел, а Глаз задумался: «Неужели правда на шестые сутки через зад кормят? Тогда лучше от голодовки отказаться. А может, болтает? Нет, пока не буду».

Новый дежурный поставил еду на кормушку и сказал:

– Глаз, а Глаз, возьми еду, что ты балуешься. Если съешь, дам закурить.

Глаз посмотрел на дежурного. Он курил папиросу.

– Правда-правда, я не обманываю. Как съешь, сразу закуришь.

Глаз еду не взял и лег на нары. Дежурный убрал завтрак и подошел к кормушке.

– Глаз, что валяешься? Возьми книгу да почитай. Хочешь, самую интересную выберу?

Глаз знал, что в этой зоне в дизо дают читать книги, и, встав с нар, сказал:

– Давай.

Дежурный принес.

– Самая интересная.

Книга без переплета и без начала. Прочитав несколько малоинтересных страниц, Глаз дошел до графского обеда. Читая, как персонажи уплетали дичь, Глазу жрать захотелось, и он подошел к дверям.

– Дежурный.

– Чего-о?

– Неинтересную книгу дал. Уж больно много про еду. Специально такую выбрал, чтоб я завтрак съел.

– Да нет, я не думал об этом, – говорил дежурный, открывая кормушку, – если не нравится, я другую дам.

– Давай.

Дежурный принес другую. Глаз открыл титульный лист и прочитал: «Лев Кассиль. Вратарь республики. Ход белой королевы». «О, – подумал Глаз, – это книга интересная. Я ведь кино про вратаря республики видел».

Глаз читал и слышал в коридоре шаги. Дежурный ходил и заглядывал в волчок. Подошел обед. Миска с горячими щами – на кормушке.

– Глаз, ну что ты не ешь, хватит упрямиться, – уговаривал дежурный. – Давай, с обеда начинай. Смотри, я и папиросу приготовил.

Глаз посмотрел в кормушку. В одной руке у дежурного – папироса, в другой – пайка черняшки. Он дружески подмигнул Глазу.

– Я тебя не обманываю. Если съешь, отдаю папиросу. Потом еще дам.

Глаз смотрел на папиросу. Ему так хотелось курить.

– Нет-нет, я есть не буду. Я же голодовку объявил.

– Да Бог с ней, с голодовкой. Пусть другие голодают, а ты ешь. Желудок только портишь. Ешь давай, папиросу отдаю сразу.

Глаз, чтоб не смотреть на папиросу, отошел от кормушки, взял книгу.

Вечером дежурный поставил ужин на кормушку и снова уговаривал Глаза. Тот не поддался.

На другой день Глаз «Вратаря республики» дочитал, а «Ход белой королевы» не стал. «Мура какая-нибудь, – подумал он, – о шахматистах, наверное. Не буду читать». Глаз положил книгу на нары и постучал в кормушку.

– Старшой, дай ручку и бумаги. Буду жалобу писать.

Дежурный принес. Глаз лег на нары и написал жалобу в Прокуратуру СССР. Описал подробно, как его в побеге ранили, а начальника конвоя не наказали и что совсем недавно ограбили сестру, а в милиции дела не завели.

Походив по камере, Глаз написал письмо начальнику уголовного розыска заводоуковской милиции капитану Бородину. Написал то же, что и в жалобе. «Пусть, – думал Глаз, – Бородин ответит, почему не стали вести следствие».

Смену принял веселый дежурный. Было ему за сорок, и он игриво стал говорить:

– Ну как, все не ешь? Зря ты, зря. Еда вся на столе. Холодная, правда. Давай ешь, я ее подогрею. Будешь?

Глаз отошел от кормушки. Трое суток не ел, лишь несколько раз пил, и теперь по-волчьи жрать хотелось. У него шла борьба с голодом. «Вот, падлы, вот, суки, – ругал он, голодный, весь белый свет, – не хочу я сидеть в этой зоне, – закипело у него, – жить в этом проклятом Союзе не хочу. Вот возьму сейчас бумагу и напишу жалобу в Америку, раз наши не помогают. Напишу президенту Соединенных Штатов, что нет у нас справедливости, хочу ехать к вам. Кто у них президент? Кеннеди убили, потом Джонсон был, а кто же сейчас заправляет? Да это я могу спросить. Но жалобу в Америку не пропустят. В тюрьме тогда один писал генеральному секретарю Организации Объединенных Наций У’Тану, что он бросает к чертовой матери свою родину и просит на ближайшей ассамблее рассмотреть его заявление, чтоб ему разрешили выехать из Союза. Но ведь над этим письмом воспитатель тогда посмеялся. Он его, конечно, У’Тану не отправил. У’Тан-то международной организацией руководит, и Союз в нее входит, а в Америку мое письмо тем более не отправят, раз У’Тану не отправили. К черту, к черту этот Союз, не хочу в нем жить – душители, кровососы. Над моим письмом Павлуха посмеется, скажет, ты вначале свой срок отсиди, а потом просись там в разные Америки. Ишь, будет смеяться он, дали тебе восемь лет, ты два года отсидел и в Америку запросился. Молодец. Если б из тюрем и лагерей всех преступников выпускали за границу, многие бы уехали. Одному тебе, что ли, сидеть не хочется. Я бы Павлухе ответил так: «Я в тюрьме сидел, здесь первое время сидел, а ведь не просился к американцам, а сейчас, – я же рассказывал вам, как обошлись с моей сестрой, как меня идиоты чуть не пристрелили, – я не хочу жить в нашей стране. Хоть куда, хоть на другую планету от такой справедливости. Вся ваша справедливость, будь она проклята, только на словах. Даже отец мой, умирая, сказал, что зря столько лет боролся. А отец-то был честным. Взяток не брал. Если он перед смертью от милиции отрекся, то как же я ее признаю?» Павлуха будет внимательно слушать. Он всегда выслушивает человека. Что я ему еще скажу? Скажу еще вот что: «Будь весь Союз проклят. А как я жил в Одляне? Как там над малолетками издеваются. По приказанию начальника колонии, начальников отрядов пацанов водят на толчок, водят и чуть насмерть не забивают. Это что, Павел Иванович, советская справедливость? Ну кому, кому я здесь в Союзе нужен? Я преступник, чуть ли не враг». Господи, как жить? Да и ради чего жить? Может, чиркнуть ночью по вене и истечь кровью? За границу не выпустят, на другую планету не отправят, а шесть лет сидеть. Будьте прокляты, гады, ненавижу вас, суки, как вы опостылели все!»

Гнев Глаза начал спадать. И к нему вернулся вопрос, ради чего он живет? «Конечно, конечно, милая Вера, я живу ради тебя. Я не буду себя чиркать по вене. Я отсижу срок, черт с ними, освобожусь и прилечу к тебе. Только не выходи замуж. Вот тогда точно, если Вера не будет моей, я не буду знать, ради чего жить. А может, Вера моей никогда не будет? Зачем я ей такой?»

Глаз успокоился, и ему захотелось есть. «Взять, что ли, жратву? Нет-нет! Есть не буду».

Утром к Глазу зашел полковник. Следом Беспалов.

Полковник, окинув камеру и посмотрев на Глаза, спросил:

– Как фамилия?

Глаз не ответил.

– За что в дисциплинарный изолятор попал?

Глаз промолчал. Голодный, он был в злобе на всех и с полковником тем более не хотел разговаривать. Если б в дизо зашел один Павлуха, Глаз бы поговорил. «Что толку говорить с полковником? Он приехал из управления. Ну и проверяй колонию, а меня не касайся. Не буду с тобой говорить».

За Глаза ответил Павлуха:

– Десять суток дали за отказ от работы и учебы.

Полковник с майором вышли.

После обеда зашел Карпенко – Кум.

– Что, Коля, все не ешь? Зря. – Он помолчал. – А вот, скажи, почему ты в дизо опустился? Я знаю твою причину, но ведь не она одна, наверное. Если человеку плохо, а люди к нему хорошо относятся, то на людях веселее. А ты в дизо опустился. На активистов разобиделся. Знаешь, мы сейчас из вашего отделения Смолина убрали. Он такие порядочки установил, э-эх. Всех зажал. Тяжелая у вас обстановка. Но теперь Смолина нет, он на втором этаже. Если ты и на него в обиде был, то давай подумай, кончай голодовку и поднимайся в отделение. В общем – подумай. Я сейчас в вашем отделении буду за воспитателя. Ваш воспитатель в этом году институт заканчивает, и он уволился. Пойдет в школу учителем работать. Подумай. Николай. Я к тебе вечером зайду.

Кум ушел, а Глаз задумался: «Смолина, значит, убрали. «Зажал всех». Э-э, поняли, наконец, что Смолин липовый активист. То ли подняться в отделение?»

7

В обед Глаз еду съел. Дежурный похвалил и дал папиросу. Глаз покурил, у него закружилась голова, и он лег на нары.

После ужина пришел Кум.

– Что, Коля, поднимешься в отделение?

– Поднимусь.

Кум отвел Глаза на корпус.

К нему сразу подошел Денис, и они пошли курить.

– А ты правильно сделал, что в дизо ушел, – сказал Денис. – На работе в тот день весь актив на тебя глотку драл. Смолин из себя выходил. Они и в этом месяце хотели занять первое место. А ты им дизо принес. Павлуха о Смолине все узнал. Кто-то рассказал. Знаешь ящик, в котором Славка держал нагеля?

– Знаю.

– Так у него в этом ящике курок был. Он там деньги прятал. Кто-то рассказал Павлухе и об этом. Денег, правда, в ящике не было. Видишь, Смолина даже в дизо не посадили. Просто перевели в другое отделение, и все. Надо бы Павлухе дать ему десять суток.

– Из КВП нагнали?

– Нагнали. Ему в июне на взросляк.

Вечером на этаж пришел Павлуха и зашел в кабинет заместителя начальника колонии по учебно-воспитательной части. Он принимал ребят в этом кабинете, потому что в воспитательской с глазу на глаз с парнями не поговорить. В нее часто заходили воспитанники.

Поговорив с активистами, Павлуха вызвал Глаза. Он вошел и поздоровался.

– Я, Петров, – сразу начал Павлуха, – отправил твою жалобу и письмо. Жди ответы. Как настроение?

– Нормально.

– Как в отделении?

– Лучше, – нехотя ответил Глаз.

– Знаешь, за что убрали Смолина?

– Знаю.

– Подлец. Порядок наводил, а сам, – Павлуха махнул рукой, дав понять, что незачем о Смолине вспоминать. – Как думаешь жить?

– Как? Нормально. Порядок я не нарушаю. До взрослого немного остается. Доживу и поеду. А куда меня, Павел Иванович, отправят? В Тюмень или в Волгоград? Попался в Тюмени, родители там жили. А теперь мать переехала в Волгоград. Меня могут отправить в Волгоград? Матери ближе на свиданку ездить.

– Можно и в Волгоград. Раз там мать живет. – Павлуха помолчал. – Ладно, я с тобой еще поговорю, а сейчас позови со второго Васина.

Глаз, выйдя в коридор, крикнул:

– Васин, к начальнику режима.

Дня через два Павлуха вызвал Глаза.

– Как настроение, Николай?

– Хорошее, Павел Иванович.

– Ну как, отлегло?

– Не совсем.

– Что ты тогда на всех разобиделся? Есть еще в нашем обществе недостатки. Никто этого не скрывает. Стреляли в тебя, остались безнаказанными конвойные, но ведь не конвой один, не милиция, которая отказалась вести следствие об ограблении твоей сестры, не олицетворяют нашего общества. Негодяи они. Слов нет. Но в нашей стране больше хороших людей, и на них надо равняться. Бюрократы везде есть. Зажимщики. С ними борются. Возьми нашу колонию. Был Макаров, Шевченко. Хотели их досрочно освободить, но подрались они. Мало того, два отделения в драку втянули. Разве можно таких освобождать досрочно? Нельзя. Здесь они не сдержались, а если из-за пустяка не сдержатся на свободе? По новой срок. Смолин был. Тоже делал вид, что за порядок, а душонка гнилой оказалась. По шеям и на другой этаж. Взять одлянскую колонию. Вот скажи – отличается Грязовец от Одляна?

– Отличается.

– Я знаю, какой порядок в Одляне, знаю начальника Челидзе. Я бывал там. А у нас кулака нет. Мы тоже можем просмотреть какого-нибудь воспитанника. Вступит в актив, с виду парень как парень. А потом покажет свое нутро. Ведь нет такого барометра, которым можно определить, истинно парень взялся за ум или так, маску надел, вступив в актив. Как его можно проверить, ну, скажи мне?

– Да никак.

– Вот и беда, что мы порой узнаем в последнюю очередь. Иной активист загнил, а мы продолжаем ему верить, а он воспитателя и нас водит за нос. Чужая душа – потемки. А мы должны знать многое. Здесь со всех колоний страны сидят ребята. У половины по две-три судимости. Прошли огонь, воду и медные трубы. А нам их надо удержать до взрослого. Не можем всех воспитать. Сил не хватает. Вот ваше отделение взять. Был один воспитатель, потом другой, а сейчас Николай Алексеевич замещает. Нет постоянного воспитателя, нет и порядка. Не надо падать духом. Надо жить. Верить. Без веры нет жизни. Если где-то тебя обидели, не надо отчаиваться. Все общество не виновато. А исправительную систему – дак ее всю надо менять. Как родилась в сталинские времена, так и существует. И первое, что надо изменить, это – чтоб вы не общались в КПЗ, на этапах и в тюрьмах с рецидивистами, да и вообще со взрослыми.

Сейчас ребят, вставших на путь исправления, разрешили держать до двадцати лет. Не до двадцати надо, а до тех пор, пока не освободим досрочно. Чтоб не нарушать воспитательный процесс. Неплохо бы вообще на взрослый не отправлять. Что, кроме преступного опыта, вы можете там приобрести?

И колонии надо сделать в каждой области. И обязательно маленькие. Одлянскую взять: в ней около полутора тысяч – ну какое там индивидуальное воспитание? И родители через всю страну с сумками таскаются. Если парень задурил, родителей вызовем – они рядом. И все земляки. Как у тебя дела на работе?

– Нормально.

– А в школе?

– Тоже ничего.

– От вас и требуем немного: хорошо работайте и учитесь. И порядок не нарушайте. Давай иди, еще раз повторяю: не падай духом. Я тебя вызову.

Последнее время у Глаза сильно болел желудок, и он часто загибался, от пронизывающей боли садясь на корточки.

Он ходил в санчасть, там давали порошки и таблетки, но боль они не снимали.

Недели две Павлуха Глаза не вызывал. Нарушений он не приносил. Обстановка в отделении улучшилась. В члены КВП приняли несколько человек, а белобрысого Панкова нагнали из актива и посадили в дизо. Он красным знаменем чистил ботинки. Павлуха приказал купить красное знамя новое. Явного лидера среди активистов шестого отделения не было. Воспитанники продолжали жить группами.

Как-то вечером Павлуха пришел на корпус и вызвал Глаза.

– Как настроение? – спросил он, прикуривая.

– Плохое.

– Что такое?

– Чертовски болит желудок, а в санчасти только порошками да таблетками кормят.

– Давно болит?

– Второй год. А сейчас невыносимо.

– Может, обследовать тебя?

– Не знаю. От обследования лучше не станет.

– Лучше-то не станет, но хоть будет ясно, из-за чего болит. Тогда и лечить можно. – Павлуха помолчал. – Вот, – и он протянул почтовую открытку, – тебе ответ из Прокуратуры СССР.

Глаз прочитал: его жалоба из Прокуратуры СССР направляется в Прокуратуру РСФСР.

– Теперь жди ответ оттуда. Справедливость восторжествует. Надо только надеяться. – Павлуха затянулся. выпустил дым и закончил: – Я дам указание взять у тебя желудочный сок. Все. Иди.

У Глаза взяли желудочный сок. Кислотность сильно повышенная, и его сводили в городскую поликлинику на рентген.

Вечером вызвал Павлуха.

– Язва у тебя. Надо делать операцию. Отправим в областную больницу. Конечно, питание хорошее нужно. После операции особенно. В больнице лучше кормят, но ведь не все время будешь в больнице. А летом на взрослый, там-то питание хуже. Да-а. – Павлуха вздохнул. – В общем так, готовься в больницу. Все.

Глаз пошел в туалет, закурил. «Язва, язва, – думал он, – будь она проклята. Но ведь я ее сам заработал. В Одляне клею выпил, в тюрьме и здесь таблетки глотал. А теперь резать будут. Да-а, хреново. А на взросляке жратва паршивее. Как бы не загнуться за эти шесть лет. Если буду в кандей [18]попадать и дойду до бура [19]– подохну на нарах. Нет, в карцер теперь попадать нельзя.

Два дня Глаз только и думал о язве, глотая таблетки и проклиная Одлян, тюрьму и себя. На третий день он написал прошение о помиловании в Президиум Верховного Совета РСФСР и отнес Павлухе.

Павлуха, прочитав, пристально посмотрел на Глаза. Глаз смотрел на него. У Павлухи лицо пронизывали капилляры и вблизи были заметны.

– Так, – сказал майор, – ты знаешь, что по помилованию редко освобождают или снижают срок?

– Знаю.

– И все же надеешься?

– Вы сами говорили, что надо надеяться. Я надеюсь, но не очень. Если б не было язвы, я не стал бы писать. Я хочу вас попросить, чтоб меня в больницу не отправляли. Хочу дождаться ответ. Язву вырезать можно и на взрослом.

– Ладно, – сказал Павлуха, – мы напишем тебе положительную характеристику. Последнее время ты хорошо себя ведешь. Приложим выписку из истории болезни и пошлем вместе с помилованием. Да, – Павлуха поморщился, – я понимаю твое состояние.

В столовой Глазу стали давать кружку молока, и он с нетерпением ждал вызова Павлухи. И вот наконец он вызвал.

– Отправили твое помилование. – начал Павлуха, едва Глаз переступил порог, – написали на тебя положительную характеристику, вложили выписку из истории болезни, указали, что твой отец работал начальником милиции, и, главное, написали ходатайство о помиловании, упомянув еще, что у тебя нет глаза. Теперь жди. Как желудок?

– Все так же.

– Крепись.

Павлуха около десяти лет работал в грязовецкой колонии. На фронте служил в контрразведке. После войны поселился в Шексне и пошел работать в колонию для несовершеннолетних в оперативную часть. Через год актив стали вводить, и воры подняли анархию. Воспитанники выгнали из зоны обслуживающий персонал и сказали, чтоб в зону носа не совали, а то на пики посадят. Продукты принимали через вахту.

Несколько дней в зону никто не заходил. Потом решили с ворами вести переговоры. Спросили, кого в зону пропустят. Воры в один голос закричали:

– Беспалова! Беспалова!

Беспалов вошел в зону. Зона в первый же день анархии была окружена батальоном войск МВД. Малолетки сновали по зоне с пиками. У многих воров за пояс были заткнуты длинные ножи.

Воры завели Беспалова в свой штаб, и вор зоны, Биба, сказал: «Садись», и показал рукой на кровать. Он сел. Расселись и воры.

– Так, – сказал Биба, – говори.

Беспалов, прежде чем войти в зону, посоветовался с начальством, какие требования выдвинуть ворам. И он, поглядев на Бибу, сказал:

– Массовые беспорядки надо прекращать.

– И это все, что вы хотите? – спросил Биба.

– Да, к вам только одно требование: прекратить массовые беспорядки и выйти на работу.

– А актив? Что же вы про актив ничего не говорите? В зоне актив будет?

– В зоне должен быть актив.

– А зона не хотит актива. Как быть?

– Так, Биба, наши требования таковы: кончайте анархию и приступайте к работе. Что требуете вы?

– Анархию кончим, но выполните наши требования: активу в зоне не бывать, срок за анархию не добавлять и воров по другим зонам не раскидывать. Согласны на это?

– Я вам сказал свои требования, вы – свои. Теперь надо посоветоваться.

– Хорошо, советуйтесь.

– Когда мне в зону можно зайти?

– Вы можете заходить в зону в любое время, вас не тронут, – сказал Биба и встал.

Переговоры велись, и из управления приехал полковник. С ворами он решил поговорить сам. С Беспаловым вошел в зону.

Воры, видя, что к ним пожаловал большой начальник, привели его в свой штаб. Полковник сел на кровать, рядом с ним Беспалов.

– Ну, – смоля папиросу, спросил Биба полковника, – что скажете?

– Ребята, я хочу с вами по-хорошему поговорить. Давайте кончайте массовые беспорядки. Пошумели и хватит, – сказал полковник.

– Вы с нами по-хорошему хотите поговорить, – сказал Биба, – а что, и по-плохому умеете? Хотел бы я послушать гражданина полковника, как он по-плохому начнет разговаривать.

Биба – здоровый парень, на вид лет двадцать. Его черные глаза зло загорелись. Он потянулся и положил в наколках руки на колени.

– Ну что, начинайте по-плохому разговаривать.

Пока Биба говорил это, Беспалов шепнул полковнику:

– Надо уходить.

Но полковник – самоуверен и уходить не хотел.

– Я повторяю, ребята, кончайте массовые беспорядки.

– А если не кончим, что будет?

Полковник промолчал, а Биба сказал:

– Все ждут, когда вы по-плохому начнете говорить.

Биба встал, и в этот момент в полковника кинули шлюмку. Она попала в спину.

– Пошли, – негромко сказал Беспалов и тронул на выход. Полковник за ним.

Воры до самой вахты провожали их, звеня пиками, нагоняя на полковника страх. Когда он открыл дверь, из толпы крикнули:

– Скажи спасибо лейтенанту, что с ним в зону заходил.

Поскольку воры на уговоры не поддаются, полковник, собрав администрацию, предложил силами батальона войск МВД захватить колонию. Но встал вопрос: как это сделать? Оружие применять нельзя: малолетки. Тогда Беспалов сказал:

– Колонию захватить можно. И обойдемся без жертв. Я несколько раз заходил ночью и утром. Они всю ночь не спят, а засыпают под утро. Когда уснут, можно захватить врасплох. Вот только они рядом с кроватями ставят пики.

Посоветовавшись, колонию решили захватить. В лесу вырубили длинные березовые палки, и, едва забрезжил рассвет, триста солдат тихо прошли по зоне и растеклись по отрядам. Парни мертвецки спали.

Организаторам массовых беспорядков добавили срока и разбросали по зонам, а в колонии ввели актив.

Вскоре шекснинскую малолетку расформировали и привезли взросляков.