Текст книги "Одлян, или Воздух свободы"

Автор книги: Леонид Габышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

4

После ужина Глаза вызвал воспитатель Владимир Николаевич Дружинин. В институте он сдал сессию и вышел на работу. Он походил на ограбленного и избитого учителя. С Глазом он несколько раз беседовал.

Зайдя в воспитательскую, Глаз увидел начальника режима Беспалова. Он сидел на стуле около окна и разговаривал с воспитателем второго отделения. Поздоровавшись, Глаз подошел к столу Владимира Николаевича.

– Тебе письмо, – сказал он и протянул Глазу открытый конверт. – Здесь еще вырезка из газеты. Статья о вас. О вашем преступлении.

Глаз взял письмо. Воспитатель внимательно глядел на Глаза.

– Можно идти? – спросил Глаз.

– Да, – ответил воспитатель.

Глаз, медленно разворачиваясь, заметил, что Павлуха, прищурившись, наблюдает за ним.

Идя в комнату, Глаз думал: и Павлуха статью прочитал.

Сев на кровать, Глаз прочитал письмо. Мать писала, что переезжает жить к дочери в Волгоград и оттуда приедет на свидание. Развернув вырезку из газеты, он прочитал заголовок:

«СПИРАЛЬ» КАПИТАНА БОРОДИНА»

Глубоко вздохнув, он начал читать:

 «Мы, журналисты, много пишем о людях труда: комбайнерах и токарях, учителях и каменщиках, врачах и доярках. И рассказывали мы, к примеру, о поварах и закройщиках, о кассирах и нянях. А вот те, кто стоит на страже народного счастья, кто оберегает наш труд, нашу честь, наш покой и жизнь, остаются почему-то зачастую вне «сферы постоянного внимания» газетчиков.

 Корреспонденцией Аполлона Смагина «Спираль» капитана Бородина» мы начинаем публикацию серии материалов о работниках милиции.

 Федор Исакович Бородин борьбу с преступниками начал еще в памятном для него сорок седьмом, когда он, двадцатилетний парень, надел шинель пограничника. Закончил школу инструкторов-следопытов. Служил на советско-китайской границе. В ноябре 1951-го сержант Бородин демобилизовался, а в декабре стал сотрудником милиции. Проводник служебного собаководства, участковый. Потом – Таллиннская спецшкола МВД, работа старшим оперуполномоченным, начальником уголовного розыска заводоуковского РОВД.

 На счету мужественного чекиста – десятки раскрытых преступлений. Описанный ниже случай лишь эпизод из трудной и опасной практики капитана Бородина.

«ВОЛКИ» ОБХОДЯТ КАПКАНЫ

 Телефонные звонки. Они тоже бывают разные. Короткие и длинные, гневные и радостные, тревожные и равнодушные… За восемнадцать лет работы в уголовном розыске Федору Исаковичу приходилось слышать всякие.

 На этот раз аппарат тренькнул глухо, будто нехотя. Бородин снял трубку.

 – Да. Начальник угрозыска.

 На том конце провода что-то булькнуло, затрещало, и голос, ломкий от волнения, выдохнул:

 – В Новой Заимке… человека убили.

 Через пять минут синий милицейский «газик» катил по большаку.

 Осмотр оперативной группой места происшествия почти ничего не дал. Ясно было одно: нападение, человека били двое, а может быть, трое. Били зверски, насмерть. Потом оттащили с дороги в рожь. Здесь, на зеленом поле, его и нашли, окровавленного и бездыханного. Увезли в больницу.

 …Бородин накинул белый халат, вошел в палату. На кровати лежал перебинтованный человек.

 – Плох, – сказал врач и покачал головой. – Пролом черепа, большая потеря крови.

 – Фамилию установили?

 – Герасимов Петр Герасимович, учитель математики из Старой Заимки.

 – Приходил в себя?

 – Нет.

 – Есть надежда?

 – Думаю, да.

 Бородин сел у окна и стал терпеливо ждать. Наблюдая, как дружная стая юрких воробьев копошилась в дорожной пыли, он старался представить себе картину нападения. «Месть? Грабеж? Или?..» А перед мысленным взором всплывали лица тех, кто, по мнению Бородина, мог это сделать. Но тут же какое-то подсознательное чувство отодвигало их в сторону, «в резерв»: «Не они… Слишком уж гнусно и нелепо. Кто же? Кто?»

 Бородин долго стоял у окна. Думал. А когда повернулся, встретился взглядом с Герасимовым.

 – Ну, как вы себя чувствуете? – Бородин попытался ободряюще улыбнуться.

 Герасимов слабо пошевелил губами.

 Федор Исакович склонился над койкой:

 – Сколько их было?

 – Трое… Догнали и… ударили чем-то твердым… по голове…

 Бородин нервно щелкнул гравированной крышкой портсигара, выхватил сигарету, но, вспомнив, где он, смял ее, выбросил в окно.

 – Смогли бы вы опознать хоть одного?

 – Не… не узнал бы. Все как-то вдруг… Слышал только голоса.

 Герасимов устало закрыл глаза. Врач просительно указал на дверь.

 Бородин вышел.

 Рвалась последняя нить.

ВРЕМЯ РАБОТАЕТ НА НАС

 Прошло полтора года. А дело, которому Бородин дал условное название «Волки», оставалось незаконченным. Это был, пожалуй, единственный случай в его многолетней и богатой практике оперативного работника. Сущее «ЧП». Он понимал, что раскрыть преступление – его долг, пусть даже трудно выполнимый. Но ведь он – чекист, вот потому-то он требовал с себя, и требовал по большому счету.

 Выдвинуты и отработаны десятки версий. Не оставлены без внимания даже анонимные письма, которые в изобилии поступали в те дни в милицию. Проверены люди, на которых пало подозрение в совершении этого преступления.

 Тщетно. Не то!

 По опыту Бородин знал, что та незримая, «нисходящая» нить, которую начинает обычно «закручивать» уголовный розыск вокруг всякого «трудного дела», рано или поздно приведет к цели. Слов нет, лучше раскрыть преступление сразу, по горячим следам, в первые же минуты после его совершения. Только не всегда это удается. Бывает, на раскрытие тратятся недели, месяцы. Но такова уж логика событий, жизни: даже время работает на тех, кто ищет. Так получилось и на этот раз. Медленно, неотвратимо сжималась неумолимая «спираль фактов».

 Пытался ли кто-нибудь прохронометрировать рабочий день сотрудника уголовного розыска? Нет, наверное. Ибо в любой момент, в любом месте может настигнуть оперативного работника просьба, равносильная приказу, начать поиск.

 У Федора Исаковича, например, давно выработалось вполне устойчивое негативное чувство к своему домашнему телефону. Звонок и… в уютной комнате остается недокуренная папироса, недопитая чашка кофе, недосказанная фраза, недосмотренный сон. А человек уходит в ночь, в дождь, в метель, чтобы настигнуть правонарушителя. Ну а о том, каково искать неизведанное, молчат даже сами «ищущие». А о них говорят: «У преступника одна дорога, а у того, кто ищет, их – сто». Из ста нужно выбрать одну. Истинную.

 В сутолоке милицейских хлопот Бородин не раз ловил себя на мысли, что он неотвязно думает о непойманных «волках». Впрочем, не пойманных ли? После кропотливой и тщательной проверки он пришел к убеждению, что грабители могут быть или «залетные», или свои, «доморощенные». Причем, если свои, то они уже в изоляции.

 Первая версия была маловероятной, и Федор Исакович, не колеблясь, отодвинул ее пока на задний план. Вторая требовала тонкой, скрупулезной работы. И снова вопрос, много вопросов. Кто они? Где они? Они ли?

 Бородин, пожалуй, сам не ответит, почему свой выбор остановил на Николае Петрове. Видно, сработала интуиция. «Почерк», «психология» Петрова насторожили следователя. Этот юный пройдоха и его дружок Роберт Майер были осуждены за кражи и вот уже год отбывали наказание в Миасе, в колонии, для несовершеннолетних.

ТОЧКИ НАД «И»

 Федор Исакович написал Петрову письмо. Ответ удивил. Тот предлагал следствию свои «услуги» в качестве свидетеля. «Зачем, – думал Бородин, – ему этот трюк. Почему он так стремится к поездке? Чтобы прокатиться, повидать родных? Сбежать?!»

 Федор Исакович выехал в Миас [16] . И вот там после короткой и напряженной беседы с осужденным чекист понял, что перед ним вовсе не свидетель, а… а один из участников преступления. Но нужны были факты, веские, достоверные. По просьбе Бородина Петрова направили в Заводоуковск. При посадке в вагон он пытался бежать. Задержали.

 На следствии Петров наотрез отказался от своих прежних показаний. И все-таки конец нити был в руках начальника уголовного розыска. И вот пришел день, когда «спираль» описала последний круг. Преступникам Петрову, Майеру, Медведеву предъявлено обвинение в разбойном нападении и нанесении тяжких повреждений человеку. Следствие закончено. Уголовный розыск расставил точки над «и».

 …На днях народный суд приговорил Николая Петрова к восьми годам, Роберта Майера – к семи и Геннадия Медведева – к шести годам лишения свободы.

 А. Смагин».

Прочитав, Глаз свернул вырезку и положил в конверт. Ясно теперь, почему взросляк в тюрьме сказал, что Глаз писал письмо начальнику уголовного розыска.

«Эта статья, – думал Глаз, – прославила нас на весь район. Как это корреспондент меня назвал… а, «юный пройдоха». Что ж, пройдоха так пройдоха. Мать приедет на свиданку, надо будет статью вернуть. А то и потерять могу. Да чтоб никто не прочитал. Достаточно, что воспитатели и Павлуха прочитали. Ну и набрехал корреспондент».

Второй раз о Глазе врали в районной газете. Первый раз в своей статье о всеобуче директор падунской школы Хрунов писал: «Плохо себя ведет, курит, часто пропускает уроки, не любит труд, остается второгодником ученик 4-го класса Коля Петров. Его отец работает в неведомственной охране [17]Заводоуковского отделения милиции. Учителя много раз обращались к семье, но родители всю ответственность за воспитание перекладывают на школу, в плохом поведении сына обвиняют педагогический коллектив и оправдывают себя. А между тем чем дальше, тем хуже поведение мальчика. Отец его – коммунист, и поэтому, естественно, школа обратилась в партийную организацию Заводоуковского отделения милиции. Обратилась давно, а вот ответа до сих пор нет».

Ян тогда десятилетний, возмутился, почему директор в газете назвал его второгодником.

Ян ни разу на второй год не оставался.

Васин отсидел десять суток, и его приняли в коллектив. Он дал слово, что работать и учиться будет хорошо и не допустит нарушений.

Приближался Новый год. Глаз ходил в санчасть, брал таблетки и прятал в матрац. Ему хотелось накопить горсть и, как в тюрьме, за раз проглотить. Кайфануть.

Комнаты воспитанники к Новому году украшали. Натягивали гирлянды, на ватманах красками разрисовывали дедов-морозов, снегурочек, зверей. После праздника будет ходить комиссия и за лучшую оформленную комнату дадут приз.

Хозяйственники привезли елки. Ребята их нарядили, развешали игрушки, и Глаз часто подходил к елке и вдыхал запах хвои.

Освободился Семен. Невеселый. Глазу он признался;

– Не заживает ОН у меня. В санчасть неудобно идти. Ты понимаешь, Глаз, я на свободе ничего не смогу СДЕЛАТЬ.

– Ничего, до свадьбы заживет.

И они засмеялись.

Глаз перешел на кровать Семена, в правый угол, и Новый год встречал на новом месте.

Когда куранты пробили полночь, ребята чокнулись сгущенным молоком. Всем хотелось водяры, и парни завидовали Семену: он сейчас глушит водку.

Утром Глаз проглотил горсть таблеток, и ему стало плохо. Он слонялся по коридору и проклинал таблетки.

Слава Смолин продолжал борзеть. У него, и только у него нарушитель мог просить прощения. И он прощал, не ругая даже. Постепенно, опираясь на кентов, он подчинил себе все отделение.

В отделении жил армянин Ашот. Нет земляков – и он грустный. Ни с кем не кентуется и ждет взросляка. Разговаривает редко. Раз он получил двойку, и Смолин обругал его матом. Ашот был здоровее Смолина и, не выдержав, бросил в него ручку, но промазал и следом за ручкой, разгоряченный, кинулся сам. Дорогу ему преградили активисты и не дали избить Смолина. Прозвенел звонок, и Ашот сел за парту, ругая, с приятным акцентом, Смолина.

У Глаза кончилась паста в стержне. У кентов стержней нет.

Если не писать в школе – нарушение. Он, вспомнив об этом на работе, стал спрашивать у тех ребят, с кем делился стержнями, когда приходила посылка.

Максим сказал Смолину, что Глаз ходит и требует стержни. Слава подошел к Глазу.

– Ты что ходишь и требуешь стержни?

– У меня паста кончилась, и писать нечем, – сказал Глаз и пошел.

– Стой! – крикнул Слава.

Глаз не остановился. Смолин догнал и схватил за плечо.

– Ты что, не кночешь?

Слава забыл про стержни, но как это так, Глаз на виду у всех на его приказание не остановился.

– Убери руку, – сказал Глаз.

Такого Слава стерпеть не мог. Он ударил Глаза ладонью по лицу, и из курилки выскочили кенты. Глаз схватился с ними. Но его отдуплили. В цех зашел мастер. Увидев, как от Глаза отскочили ребята, и заметив на его лице припухшую бровь, подошел и спросил:

– За что тебя?

Глаз промолчал.

– Одевайся, – сказал мастер.

Глаз оделся, и мастер отвел его на вахту.

– Вот, – сказал он дежурному, – побили его. Из-за чего – не знаю.

Дежурный по производственной вахте вызвал начальника караула. Тот отвел Глаза к Павлухе. Павлуха сидел в кабинете один. Он только что истопил печку. Начальник караула доложил:

– Товарищ майор. Вот, с шестого отделения. Побили. Мастер привел.

Начальник караула вышел, а майор встал из-за стола и подошел к Глазу.

– Кто тебя?

Глаз молчал.

– Ты что, немой?

Глаз не ответил.

– С кем подрался?

В ответ молчание.

Майор подошел к столу, закурил беломорину.

– Ты будешь отвечать или нет? Я тебя по-русски спрашиваю: кто тебя побил?

Молчи не молчи, а отвечать надо. И Глаз сказал:

– Смолин.

Майор сел за стол. Затянулся папиросой. Парня побил активист, как-то надо улаживать. Не сажать же Смолина в дизо. Он снял трубку телефона.

– С шестого отделения, Смолина, ко мне.

Привели Смолина. Павлуха вышел из-за стола.

– Что там у вас, Слава, получилось? Спрашиваю его, а он ничего не говорит.

– А-а-а, – протянул Смолин, – ерунда.

Беспалов внимательно наблюдал за Глазом, потом спросил:

– Ты в обиде на него?

– Нет, – ответил Глаз.

– Ну, раз не в обиде, тогда миритесь, – сказал майор.

Глаз и Смолин стояли рядом и руки не протягивали. Тогда Павлуха подошел к ним и предложил:

– Что стоите? Пожмите руки, и на этом кончим.

Смолин, непритворно улыбнувшись, протянул Глазу руку. Тот протянул свою.

Больше недели у Глаза под глазом сиял фонарь: коцем пнули. Смолин долго к нему не подходил, просто не замечал. Но когда Глаза в школе записали – верхняя пуговица у куртки расстегнута, – Слава заорал на него:

– Опять ты! На цирлах, к воспитателю.

Глаз промолчал и к воспитателю не пошел.

– Ты че, не понял, что ли?

– Я понял, но к воспитателю не пойду.

В ответ Глаз получил несильную пощечину. Смолин развернулся и ушел.

В комнате были ребята, но не кенты Смолина. Глаз с одним в туалете поделился:

– А не сильно Смолин бьет. Так себе. И всегда ладонью.

На следующий день Слава зашел в комнату и тихо Глаза спросил:

– Значит, я не сильно бью, да?

Глаз промолчал. Он никак не думал, что парень передаст.

– Эх, Глаз, – сказал Слава, и его лицо от злости искривилось.

Сейчас ему хотелось ударить Глаза не ладонью. Но нельзя. Глаз ответит, и выйдет драка. Его снова изобьют. Но Павлуха Славу на второй раз может не простить, и полетит он из комиссии внутреннего порядка. И Смолин, не зная, как излить злобу, укусил Глаза за ухо.

5

На разводе дпнк подошел к шестому отделению и сказал:

– Петров, беги, переодевайся, и на свиданку.

Глаз сбегал, переоделся в школьную робу, и его отвели на вахту. В маленькой комнате ждала мать.

– Здравствуй, мама, – сказал Глаз, подходя к ней.

– Здравствуй, Коля, – ответила мать.

Они сели за стол.

– Ну как у тебя дела, сынок?

– Ничего, хорошо.

– Я тебе еды привезла, поешь вначале.

И мать закопошилась у сумок.

Глаз поел немного и закурил.

– Тебе передачу примут?

– Нет. У нас передача раз в четыре месяца. Потом, из дома пошлешь.

– Что мало поел? Раз передача не положена, поешь больше.

– Свидание четыре часа, наемся.

Дверь комнаты закрыта. Мать спросила:

– Здесь можно хоть о чем говорить?

– Можно. Никто не подслушивает. И магнитофона, конечно, нет.

– В Падуне неприятностей было много. Вначале отца приступ схватил. Сердце. Он автобус в Заводоуковске ждал на вокзале. Его милиция забрала и увезла в вытрезвитель. Думали, что пьяный. Там его узнали и в больницу отвезли. Потом привезла домой, он лежал и не поднимался. Все жалобы писал, что в тебя стреляли. Хотел, чтоб Колесова наказали. – Мать помолчала. – Потом его парализовало. Он плохо говорить стал. Все плакал и бормотал, что зря девятнадцать лет в милиции проработал. Зря боролся. А правды не было и нет. – Мать платком вытерла слезы и продолжала: – А перед этим в Заводоуковске Галю ограбили. Нож к горлу подставили. Часы, перстень, сережки сняли. Отец заявление в милицию написал. А они дело заводить не стали, сказав, что ее никто не грабил. Свидетелей нет. Отцу после этого вообще плохо стало. Вот его и парализовало. Я тебе в Тюмени на свидании не стала об этом говорить, там женщина слушала. Потом отца в больницу положили, и там он умер. Я дала телеграммы. Дима, Даша, Сергей приехали на милицейской машине. Дима шофером в милиции работает. Он пошел к начальнику милиции – Пальцев-то сейчас в Ялуторовске начальником милиции – и сказал, что его дядя умер. Объяснил. Пальцев выделил машину.

Мать рассказала, как хоронили отца, кто приезжал на похороны, как она решила уехать к дочери в Волгоград.

Незаметно прошли четыре часа. Свиданка закончилась. Мать с сыном попрощались, и Глаза увели на корпус. До съема около часа.

В грязовецкой колонии свидание разрешали в три месяца раз по четыре часа. Лет семь назад для родителей, кто приезжал с другого конца страны, свидание разрешали по два дня.

Прибыл как-то цыган на зону и отправил куда-то письмо. Домашнего адреса не было: цыгане кочевали. Месяца через два табор прикочевал в Грязовец и расположился за городом недалеко от колонии. Цыгане пришли на свиданку, человек сорок. Кто-то из них в грамоте кумекал и заявление написал. Обязанности начальника колонии исполнял Павлуха и, подписав заявление, сказал, что на свидании будут присутствовать только близкие родственники.

– А кто близкие родственники? – спросил пожилой цыган с пышной бородой.

– Отец, мать, братья, сестры, – ответил Павлуха.

– А дед, бабка – близкие родственники?

– Близкие.

– Тогда на свиданку пойдут все, – сказал цыган.

– Как все? Весь табор, что ли?

– Весь.

– Сколько вас человек?

– Сорок три.

– И все родственники?

– А как же, – ответил цыган и стал загибать прокуренные пальцы, – два деда, две бабки, я, мать, одиннадцать родных братьев и сестер…

– Хватит, – сказал Павлуха. – Все повидаетесь. Только не в один день. Комната для свиданий на столько родственников не рассчитана. Даю четыре дня.

– Дай Бог здоровья, – сказал старый цыган.

За четыре дня цыгане с Ромкой не навидались. На пятый пахан пришел к Павлухе и попросил еще два дня. Павлуха разрешил. Но старый цыган стал просить еще день. Павлуха сдался. Он думал – все, табор снимется и уедет. Но цыгане и на восьмой день пришли к колонии… Павлуха не выдержал и вызвал милицию. Нескольких цыган забрали и пристращали, и на другой день табор покинул старый русский город Грязовец.

Город Грязовец возник на месте старого поселения во времена правления Екатерины Второй. Датой его основания считается лето 1780 года. В девятнадцатом веке построили острог. За сто с лишним лет кто в нем только не сидел. В начале двадцатого века в острог и революционеры стали попадать, а город Грязовец превратился в место ссылки революционеров. Здесь отбывал ссылку член партии большевиков с 1903 П. А. Бляхин, впоследствии писатель, автор повести «Красные дьяволята» и трилогии, посвященной первой русской революции.

В корпусе, где сейчас клуб, до революции была тюремная церковь. Арестанты замаливали грехи и каялись. В том месте, где сейчас сцена и заседает президиум, стоял батюшка и читал проповедь.

Несколько лет назад в колонию приезжали журналисты из Центрального телевидения и снимали пятнадцатую комнату. Здесь в невероятных условиях отбывала наказание видная революционерка Пылаева. Над невероятными условиями революционерки сотрудники колонии смеялись. Она сидела в камере одна, а сейчас в комнате – восемь воспитанников!

Город Грязовец, по преданию, назван так потому, что, когда Екатерина II объезжала Север, ее карета при въезде в город застряла в грязи.

В Вологодской области и по сей день говорят, что Екатерина не только Грязовцу дала название. Есть две деревни, одна недалеко от другой – Грязная Баба и Чистая Баба. Екатерину встречали хлебом и солью. В одной из деревень ее встретила грязно одетая женщина. Екатерина сказала: «Грязная баба». В другой деревне Екатерину встретила женщина в чистой одежде, и она великодержавно сказала: «Чистая баба».

Екатерина посетила Вологду, и ей захотелось Крайний Север царским взглядом окинуть. И вот карета мчит ее, тряся на ухабах, в сторону Великого Устюга. Не доезжая селения, Екатерина махнула в его сторону державной рукой и сказала: «То тьма, я не хочу туда». Карета, развернувшись, покатила назад, так и не заехав в селение. А село с тех пор зовется Тотьма.

При Советской власти в остроге взрослые отбывали наказание, во время войны размещалась мастерская по ремонту оружия, а в середине пятидесятых из острога сделали режимную малолетку.

Глаз быстро ходил по комнате. «Что же получается, – думал он, – если я совершил преступления, меня судили. А сестру ограбили, подставляли нож к горлу, и следствие заводить не хотят. Эх вы, падлы, автомат бы мне… Отец, значит, писал жалобы, что в меня стреляли. Хотел, чтоб Колесова наказали. А кто его накажет? Да никто. На суду он дал показания в свою пользу. Дело против него ни один прокурор не возбудит. А отец проклял милицию, в которой девятнадцать лет отработал».

Глаз ходил по комнате до тех пор, пока не пришли воспитанники.

В школе Глаз объяснения учителей не слушал. Он был под впечатлением свиданки. На перемене у него пуговка на вороте расстегнулась. Член КВП с первого отделения сделал ему замечание и записал его. «Ну, – подумал Глаз, – опять нарушение. Опять Смолин скажет идти к воспитателю. И будет орать. Вот падла. Да что вы, в натуре, мне сейчас не до ваших пуговиц. Пусть все пуговицы на моей робе отпадут. А-а, вам надо занять первое место. Вам надо досрочно освободиться. Вам надо водки. Вам надо кайфануть Вы хотите иметь три робы, плавки, вы хотите командовать в отделении. Вы везде хотите быть первыми, и все вам должны подчиняться. Я не хочу никого видеть. Вы мне осточертели. Я хочу побыть один. Но как, как я могу побыть в зоне один? Шесть лет еще на людях. А если я не хочу жить в коллективе, если он надоел, то скажите, вы, начальство, как мне быть? Остается одно: опуститься в дизо. Запишут отказ от работы и учебы и дадут десять суток. Да хоть сто суток давайте – отсижу. До взросляка меньше шести месяцев остается. Говорят, в дизо больше трех месяцев никто не выдерживал. Вот отсижу пять с лишним. Не верите? – мысленно спорил Глаз с активистами и начальством колонии. – Выдержу. Лишь бы не холодно. Если холодина, долго не продержусь. И приседания не помогут. Устану, а отдыха не будет. Ладно, посмотрим, сколько сидеть в дизо. Надо вначале туда попасть. Завтра, что ли, на разводе подойти к Павлухе. Хорошо. Посмотрю, как активисты среагируют на мое нарушение. Пуговка, как же я не почувствовал, что она расстегнулась?»

Вечером к Глазу зашел Смолин с двумя мордоворотами.

– Ты что, Глаз, – заорал Смолин, – в школе опять расстегнутым ходишь? – Он подошел к Глазу и взял его за подбородок. – Ну, что молчишь?

Глаз не знал, как быть. Если скинуть руку или оттолкнуть от себя Смолина, он кинется драться. А Слава все держал Глаза за подбородок.

– Так, Глаз, если будет еще нарушение, по-другому поговорим. Понял?

Глаз молчал.

– Иди к воспитателю и доложи.

Глаз пошел в воспитательскую. А то опять потащит.

На разводе Павлухи не было. Развод проводил капитан Плотников, и Глаз не решился выйти. На работе ни с кем не разговаривал. Норму – две тумбочки – выполнил.