Текст книги "Одлян, или Воздух свободы"

Автор книги: Леонид Габышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

15

Отряд проходил в промзону, когда дежурный по вахте сказал;

– Петров, выйти из строя.

Глаз пошел за дежурным.

– К тебе следователь приехал,– сказал он.

Глаза завели на вахту. В комнате для свиданий за столом у окна сидел Бородин. Он был в гражданской одежде.

– Здравствуй, Коля,– сказал начальник уголовного розыска.

– Здравствуйте, Федор Исакович.

– Ты в письме толком ничего не написал. Мы думали-думали, и вот меня в командировку послали. Я перед поездкой отца видел, он просил чего-нибудь из еды тебе привезти. Дал денег.

Бородин достал из портфеля три пачки сахару-рафинаду и батон.

– Поешь вначале.

Неудобно Глазу было перед Бородиным, но он съел полбатона, хрустя сахаром и запивая водой.

– Закурить можно?

– Кури,– ответил Бородин.

Помолчали.

– Рассказывай, как же это ты невольным свидетелем оказался.

– Летом, значит, прошлым я в Заимку поехал. Вечером. На попутной машине. А она, не доезжая до Заимки километров пять-шесть, сломалась. Шофер ремонтировать стал, ну а я пешком надумал пройтиться. Иду я, значит, иду. Дохожу до перекрестка старозаимковской дороги и вижу: стоит на обочине грузовик. «ГАЗ – пятьдесят один». Номер я не разглядел. Темно было. Смотрю, в кабине – никого. Ну я, грешным делом, хотел в кабину залезть, в бардачке покопаться. Слышу, невдалеке разговаривают. Дергать, думаю, надо, а то по шеям схлопочешь. Сразу не побежал, думаю, они ведь меня не видят, как я их. Ну и присел возле машины. На фоне неба вижу три силуэта. Стоят у дороги и разговаривают. Потом смотрю, перешли через канаву. В это время по дороге от станции шаги слышу. Смотрю – человек идет. Мужик. Не успел он перейти дорогу, как его один из тех троих догнал и по голове – палкой. Мужик свалился. Тут же и те двое подбежали. Еще ударили, раз или два. Потом обыскали его, забрали, что у него было,– и к машине. Я отполз за канаву и притаился. Они завели машину и тихонько тронули. А мне то ли моча в голову ударила, то ли что, по сей день не пойму, но я выскочил из-за канавы, догнал машину и за задний борт уцепился. В кузов-то залазить не стал, через заднее стекло, боялся, заметить могут. Ну и ехал так, руками за борт держусь, а одну ногу поставил на эту штуку, ну за что трос цепляют. Думаю, если тормозить начнут, спрыгну. И точно. По Заимке немного проехали и тормозить стали. Я спрыгнул, перебежал на другую сторону дороги и спрятался за палисадник. Из машины вышел мужик, зашел в калитку, открыл ворота, и машина заехала. Вот и все, Федор Исакович, что я знаю об этом убийстве. Я многое осознал, сидя в Одляне, вот почему и хочу помочь следствию.

– Помнишь тот двор, в который заехала машина?

– Помню.

– Расскажи, где он находился. И попробуй обрисовать дом.

– Этот дом стоит не доезжая первого моста со стороны Падуна. Дом ни большой, ни маленький, а так – средний. Как мне лучше обрисовать дом? Хорошо не смогу. Темно было. Ворота большие, раз машина въехала.

– Вот ты сказал, что стоял за палисадником на другой стороне дороги. Обрисуй то место, где стоял.

– Я стоял наискось от дома, в который машина въехала. Он ближе в сторону Падуна. Дом я не помню. А палисадник по грудь мне.

– Лавочка у дома была?

– Не помню.

– А палисадник крашеный или нет?

– Тоже не помню.

– А в палисаднике что росло?

– Небольшие деревья. Сирень, наверное.

– Так, ладно, – сказал Бородин и достал из портфеля лист бумаги. – На, начерти мне, где произошло нападение на мужчину.

Глаз начертил перекресток дорог.

– Вот здесь мужчину ударили палкой.

– А что потом сделали с мужчиной?

– Потом? Потом его оттащили на поле. Там росла то ли рожь, то ли пшеница. Я в урожае не разбираюсь. Помню, что она еще не высокая была. Даже маленькая.

– Ты перекресток начертил. Покажи, где там росла рожь и в какое место оттащили мужчину.

– Рожь росла по обе стороны старозаимской дороги. А мужчину оттащили вот сюда. – И Глаз поставил ручку не в то место, куда на самом деле оттащили.

– Это точно, что они оттащили мужчину сюда? Может, в другое место?

– Нет, точно сюда.

– А ты откуда взял, что мужчину убили?

– Как откуда? Потом в Падуне говорили, что мужчина в больнице умер.

– Да не умер он, Колька, а выжил. Так что это не убийство, а разбойное нападение. Но преступников мы так и не нашли. Второй год уже идет. Я приеду, доложу, что ты рассказал.

– Меня могут в Заводоуковск вызвать?

– Не могу ничего сказать. Будем искать этот дом.– Бородин помолчал.– Сахар-то тебе пропустят?

– Не знаю. А зачем спрашивать?

Смеркалось. Глаз спрятал сахар около отряда, за ночь его никто не найдет, а завтра он возьмет его на работу и съест. Одну пачку можно отдать Антону.

В отряде был дежурный и двое освобожденных от работы по болезни. Глаз болтал с ними, слоняясь по отряду. До съема оставалось мало времени. Скоро придут ребята. Но как сейчас Глазу было легко на душе: убийство, за которое он так переживал, они не совершили. Просто грабеж. Вернее – разбой. Но человек-то жив остался. Отлично! Бородин снял камень с души Глаза.

Глаз не подготовился к разговору с Бородиным. Он думал, что его вызовут в Заводоуковск, но начальник уголовного розыска сам приехал в Одлян.

Теперь, вспоминая разговор с ним, Глаз жалел, что на листе бумаги показал не то, место, куда они оттащили рухнувшего от удара мужчину. «Конечно, они мне не поверят, что я был свидетелем нападения. Тем более если в Заимке перед первым мостом нет дома с большими воротами. Бородин будет искать еще и палисадник, за которым я прятался. Да, такого совпадения быть не может. Значит, я не могу помочь следствию, а потому зачем меня вызывать в Заводоуковск? А если вызовут, дадут очную ставку с потерпевшим. И он меня опознает. Он вспомнит, что я ехал с ним в одном поезде. Ведь в одном тамбуре стояли и курили. Надо мне Бородину написать, что я ехал с ним в одном тамбуре. Как они докажут, что я участник преступления? Хорошо, я ехал в поезде. Я видел, как трое мужчин совершили это преступление. Но я ведь не участник. Нет, меня они расколоть не смогут. Робка сидит, Генка в Новосибирске. Еще Мишка знает об этом преступлении. Но его могут в армию забрать. Да если и не заберут, он ничего им не скажет. Значит, после второго письма я точно прокачусь по этапу, поканифолю им мозги и отдохну от Одляна».

Глаз ждал, что его заберут на этап. Но его не забрали. «Нет, надо писать новое письмо», – решил Глаз. И он во втором письме захотел рассказать Бородину все до мельчайшей подробности, как преступление совершилось. Но только Глаз выдумал преступную группу. Она совершила преступления и пострашнее этого, но он о них, к сожалению, ничего не знает. Он просто хочет помочь следствию. Найдут преступников, и тогда их расколют.

Несколько дней Глаз писал длинное письмо начальнику уголовного розыска. Обрисовав троих мужчин, с которыми он случайно познакомился на речке и у которых был с собой пистолет «Макаров», Глаз дошел до того, что эта преступная группа связана с заграницей и выполняет задания иностранных разведок. Одним из главных сверхпреступлений, которое хотят сотворить эти трое, является взрыв падунского спиртзавода. Глазу спиртзавод казался стратегическим объектом, которым обязательно должны интересоваться иностранные разведки. А раз так, то заграница заинтересована взорвать завод. Этим Стране Советов, думал Глаз, будет нанесен непоправимый урон. Тем более что в кинофильмах всегда показывают шпионов, собирающих разведданные о секретных предприятиях. И стараются их взорвать или другим путем вывести из строя. Особенно много диверсий – видел Глаз в кинокартинах – готовилось во время войны.

Глаз написал, что те трое пригласили его прокатиться по району. Просто так, не говоря, что будут совершать преступления. Преступникам Глаз выдумал имена и описал цвет волос, рост и другие приметы, какими обладали Роберт, Гена и он сам, чтоб потом не запутаться в показаниях. Возраст всем троим он дал примерно одинаковый: лет тридцать, тридцать с небольшим.

Глаз написал, что они ехали в тамбуре пассажирского поезда Томск – Москва, вот только он номер вагона не знает, так как билет не покупали, а на ходу спустились с крыши в тамбур. Помня фамилию потерпевшего, Глаз и ее написал, только отчество перепутал. Паспорт потерпевшего один из преступников подбросил на станции, не забыл упомянуть он.

Письмо вышло длинным, и чтоб оно не было толстым, Глаз писал его на тетрадных листах в каждой клеточке мелким почерком.

Глаза окликнул Игорь и позвал в воровской угол. Там сидели рог отряда и вор отряда.

– Ты молодец, что не наговорил на себя. Кололи не тебя одного,– сказал Игорь,– многих. И почти все на себя наговорили. Лишь бы их не трогали. Ты и еще один пацан выдержали. Даже твой земляк, Ставский, и тот на себя наклепал. Потом, правда, сказал, что ни на кого не работает. В общем, ты – молодец! Знаешь, Глаз, нам жалко тебя. Ты здорово опустился, но не совсем еще. А ведь с твоим упорством можно неплохо жить. Мы тебе вот что предлагаем: быть у нас агентом. Будешь только для нас чистую работу выполнять. Сходить куда-нибудь, чего-то принести. Мы тебе даем поддержку. Тебя никто пальцем не тронет. В столовой за стол сядешь рядом с нами. А носки стирать для нас ты марех будешь заставлять. Сам ты ни в коем случае стирать не должен. Если кто не согласится поначалу, скажи нам. В общем, ты понимаешь.

– Понимаю.

– Будешь думать или сразу дашь слово?

Глаз молчал.

– Ну, ты согласен?

– Согласен.

– С сегодняшней ночи будешь спать рядом с нами. Вот это будет твоя кровать,– Игорь кивнул на первую от воровского угла,– а помогальника мы сейчас с этого места нагоним.

Мах и Птица смотрели на Глаза.

– Глаз,– сказал Мах,– мы разрешаем тебе шустрить. Можешь любого бугра или кого угодно на х.. послать. А если силы хватит, можешь любого отоварить. Только не кони. Если что, говори мне. Не сможешь ты, отдуплю я. Понял?

– Понял.

Глаз позвал помогальника, и Мах сказал ему:

– Забирай свой матрац. Здесь спать теперь будет Глаз.

С этого дня для Глаза началась другая жизнь. Теперь его никто не мог ударить или заставить что-то сделать. Полы он тоже перестал мыть. Воры одели его в новую робу, и он для них выполнял нетрудную работу. Грязные шлюмки он теперь со столов не таскал. В наряды не ходил. И начал понемногу борзеть. Маху это нравилось, и он сказал как-то Глазу, чтоб он на виду у всего отделения прикнокал помогальника Мозыря.

– Сейчас сможешь? – спросил Мах.

– Смогу,– не задумываясь ответил Глаз.

Показался Мозырь. Глаз пошел навстречу. Мозырь думал, что Глаз уступит ему дорогу, но Глаз от него не отвернул. Мозырь хотел прикнокать Глаза, но Глаз оттолкнул его.

– Куда прешь, в натуре?

Ребята в спальне смотрели на них. Мах с Игорем сидели в воровском углу.

Мозырь хотел схватить Глаза за грудки, но Глаз оттолкнул его второй раз и обругал матом. Силой они были примерно равны, и Глаз не конил, что сейчас ему придется стыкнуться.

Мозырь драться не стал, а тоже понес Глаза матом. Он боялся, как бы Глаз на виду у всех не одолел его. Что Глаз борзанул, бог с ним, ведь все знают, что он на Маха надеется. «Что ж,– думал Мозырь,– борзей, Глаз, борзей. Маху до конца срока немного остается. Погляжу я, как ты потом закрутишься».

А Глазу легче жилось. И каялся он, что отправил письмо начальнику уголовного розыска. Он молил теперь Бога, чтоб письмо не дошло, чтоб в пути потерялось. Ведь бывает же так, что письма – теряются.

В отделении, где жил Глаз, воспитателем была молодая, невысокого роста, чуть располневшая смазливо-сексуальная женщина Лариса Павловна. Ей понравился красивый активист… А он, не стесняясь и с деталями, рассказывал, как ее в каптерке драл. Лариса Павловна ему не первому отдавалась. Но те молчали.

В отделении жил воспитанник по кличке Комар. Ужом он извивался перед Ларисой Павловной… Но был не в ее вкусе. Как-то раз Лариса Павловна помогала ребятам выпускать стенгазету. Она неплохо рисовала. А Комар, отчаявшись, залез под стол и, подглядывая у нее, бесстыдно, на виду у всех, занимался онанизмом.

Самым молодым дпнк на зоне был лейтенант по кличке Дван. Поздно ночью он заходил в какой-нибудь отряд и, подойдя к кровати симпатичного вора или рога, запускал правую руку под одеяло. Парень просыпался, а Дван подносил ко рту указательный палец левой руки и тихонько цедил: «Тс-с-с-с…» И начинал без устали работать правой…

У воров были тайные вафлеры, а у Птицы не было. В отделении жил парень по кличке Сверчок. Сверчок еще не совсем опустился. Птица позвал его в воровской угол.

– Слушай, Сверчок, хочешь жить хорошо? Чтоб тебя никто не трогал?

Большие черные глаза Сверчка смотрели на рога с недоверием.

– Хочу.

– Я обещаю тебе. Но от тебя кое-что потребуется. Если согласишься, будешь туалетщиком. Комок на днях освобождается, и ты будешь на его месте. Как ты на это смотришь?

Сверчок помолчал, а потом спросил:

– Я не понял, что от меня требуется?

– Только одно. Будешь у меня брать… Знать об этом никто не будет. Я гарантирую.

Сверчок опустил глаза.

– Думай. Ответ нужен сейчас.

Подумать было над чем. Сверчка долбили на каждом шагу, опускали почки, фанера уже шаталась. Как быть? И Сверчок тихонько сказал:

– Птица, а об этом никто не узнает?

– Даю слово.

– Я согласен. Но есели об этом узнают, я задавлюсь.

Птица поставил Сверчка туалетщиком, и он не стал мыть полы. И бить его прекратили. Рог запрет бросил.

Глаз в строю топал в школу. Уроки, как всегда, не выучил. Двоек в седьмом классе он почти не получал. Первый урок – литература.

В класс вошла учительница. Ученики встали. Елена Сергеевна поздоровалась и прошла к столу. Ребята сели.

Елена Сергеевна чересчур напудрена: подбит правый глаз. Она недавно вышла замуж за надзирателя. Надзиратель – пробивной – в этом году в заочный юридический институт поступил. Но у них что-то долго шла притирка – часто на занятия с побитым лицом приходила. В такие дни ставила двойки.

Сейчас ребята смотрели на нее с сочувствием, а она открыла классный журнал и листала его, проглядывая.

Поправив прическу, стала вызывать ребят к доске. На дом она задавала выучить стихотворение. Ребята читали вяло, и она ставила тройки. Кто не выучил – двойки.

Затем, пройдясь по классу, стала знакомить с новым произведением. Двоечники сидели понуро. Их будут бить. И ее, быть может, вечером муж отдуплит. Вот только за что, парни никогда не узнают.

В прошлом учебном году, в девятом классе, проходили «Вишневый сад». Глаз тогда его прочитал, и будто побывал в другом мире. Неужели на Руси, давно-давно, этот другой мир – был? Глаз удивлялся человечности персонажей. Над многими страницами он чуть не плакал. Его охватила тоска. Чего-то ему было жаль, но чего, не понимал он. И не попасть ему никогда, хотя ему очень хотелось, в дом Раневских – дом разрушен, не пройтись по аллеям вишневого сада – сад вырублен. А на его глазах вырубалось детство, под корень, как вишневый сад.

16

На зоне перед отоваркой всегда подсосы были. Курево кончалось. Но у воров и рогов в курках оно всегда оставалось. И если они закуривали, то даже бугры у них докуривать спрашивали. Глаз теперь окурки не сшибал: воры ему курево давали. Когда начался очередной подсос, ребята у Глаза просили окурки. И есть он лучше стал. И варганить у него никто не смел, наоборот, теперь, когда шла отоварка, Глаз с наволочками стоял у ларька и забирал у пацанов банки со сгущенным молоком и другую еду. Мах находился рядом, и попробуй не отдай только – в отряде корчиться будешь. Пацаны за это злились на Глаза. Но многие ему завидовали.

Теперь и бугры, не только помогальники, стали обходительнее с Глазом. Здоровались и улыбались. Ведь он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Рог ведь вначале актив обхаживает палками. Как-то Птица решил отряд отдубасить – уж слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне перед съемом и подал две палки.

– Глаз, чтоб обязательно пронес.

Глаз спрятал палки под бушлат. Но бугры прознали, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу.

– Глаз, а Глаз, сделай дело спались на вахте с палками.

– Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес.

– Ну хрен с ним, а ты спались. Поставит он тебе пару моргушек, а то весь отряд дуплить будет.

Глаз молчал. Если он пронесет палки, то бить будут всех, а его не тронут. Но если он спалится, то Птица только его отдуплит. Да и то, конечно, несильно.

– Ладно,– согласился Глаз,– спалюсь.

Но Птица видел, как с ним бугры разговаривали.

– Глаз, в натуре,– он улыбнулся,– смотри мне, если спалишься – отдуплю.

– Да нет, Птица, должен пронести,– ответил Глаз.

Но все же он с палками спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры его благодарили.

И Мах, бывало, дуплил Глаза, если он что-нибудь не мог исполнить, даже если это зависело не от него. Мах психованный был и объяснений не любил слушать.

В седьмом отряде жил цыган по кличке Мамона. Был он букварь и учился еле-еле. Часто получал двойки, и его Томилец дуплил. Но Мамона был борзый. Кроме воров и актива, он не признавал никого. Мамона был ложкарь. Он отвечал за ложки. Ложкари в зоне пользовались привилегией: не мыли полы, в столовую строем не ходили, а с алюминиевым ящиком, в котором хранились ложки, шли сзади отряда. Обязанность их была раздавать воспитанникам ложки, а потом собирать их и мыть на кухне. Ложкарей старались подобрать пошустрее, так как у забитого парня другие ложкари могли ложки воровать. А это значит, что несколько человек обедать не смогут: нет ложек,– и им придется ждать, пока ложки освободятся. Но тогда отряду подадут команду «встать», а те, кто сидел без ложек, только за еду примутся. А в отряд надо строем идти. И еще ложкари должны ворам и активу класть на стол ложки не погнутые, а новенькие. За гнутую ложку вор ложкаря отдуплит. Но Мамона борзый ложкарь был, и ложки у него не терялись. Наоборот, у ложкарей с других отрядов он незаметно ложки уводил. И курковал их. На черный день. Вдруг и у него кто-нибудь ложку свистнет. Но Мамона не только ложки с других отрядов воровал, но и старые старался поменять на новые. Подсунет гнутую, а урвет у зазевавшегося ложкаря сверкающую. Из ложкарей на зоне он был самый борзый.

В каждом отряде были воспитанники с мастью. Кого-то на тюрьме опетушили, кого-то здесь, в зоне, сводили на толчок, и он заминировался. Для таких воспитанников ложки были с отверстиями на конце. Чтобы – приметные. Такие ложки ложкари хранили отдельно и клали на стол мастёвым ребятам.

Мамона был высокого роста, худой, вертлявый. Одежда его всегда была просаленная, потому что он подолгу торчал на кухне, даже когда ложки помытые были. Повара, тоже воспитанники, Мамону не забывали, лишний черпачок баланды ему всегда был обеспечен.

Как-то вечером Глаз пошел в толчок и увидел толпу пацанов около кочегарки. Глаз спросил парня со своего отряда:

– Что тут такое?

– Да Мамона две двойки сегодня в школе получил, и его дуплить начали. А он сюда прибежал. Помогальник за ним. Мамона в кочегарку – и никого не пускает.

У Глаза с Мамоной отношения были хорошие. Протиснувшись между ребятами, Глаз вошел в полуосвещенный тамбур и замер. Мамона стоял у топки, держа над головой раскаленный добела стержень. Его черные узкие глаза яро сверкали. Сейчас Мамона был бешеный.

– Давай-давай, заходи сюда, заходи! – кричал он помогальнику.– Я раскрою тебе череп! Я в отряд ночевать не пойду, здесь останусь. И никто сюда не спускайтесь. Кто зайдет, железа получит. Ну, кто первый?

В толпе, кроме помогальника, уже и бугры появились. Они стояли впереди и смотрели на рассвирепевшего Мамону. Ни у кого из присутствующих не возникало сомнения, что Мамона решился раскроить череп любому, кто посмеет к нему приблизиться. Глаз в жизни не видал человека, доведенного до отчаяния, который в такую минуту и пятерых убить может. Он с благодарностью смотрел на Мамону. «Молодец, Мамона,– думал Глаз,– ты хоть за себя постоять можешь».

Но тут Глаза кто-то толкнул и стал впереди него. Это был вор третьего отряда Голубь.

– Мамона, брат, здорово! – закричал Голубь.– За двойки тебя ушибать собрались, вот падлы! Бей их, козлов, раскаленным железом! Правильно делаешь! Мамона, железяка-то у тебя остывает. Там, в углу, еще две такие есть, ты их сунь в топку. Накалятся – возьмешь.

Голубь – вор – выделялся среди всех воров. Он обладал авторитетом, которому и вор зоны мог позавидовать. Он никогда не бил пацанов и часто их защищал. Он с любым марехой, лишь бы у того не было масти, мог поздороваться за руку. Мамоне он решил помочь.

Когда заговорил Голубь, Мамона замолчал, но стержень не опускал. Голубь повернулся к парням. Ему нужен помогальник, который бил Мамону. Но вору неудобно спрашивать. Голубь определил его по лычке:

– Ну а ты что стоишь? Мамона двойку получил, а ты терпишь. Спустись и отдупли его. Что, конишь?

Помогальник молчал.

– Мамона, если он даст слово, что не тронет тебя, выйдешь из кочегарки?

– Выйду,– ответил Мамона и ниже опустил стержень.

– Ну а ты,– Голубь повернулся к помогальнику,– даешь слово, что не тронешь Мамону?

Помогальнику тоже нужна была какая-то развязка.

– Даю.

Голубь спустился к Мамоне, и тот бросил стержень в угол.

Вскоре ушел на взросляк Кот, по концу срока освободился Игорь и следом за ним – Мах. Птица в воровской угол пригласил спать активистов. И в отряде не стало воров. Шустряков было в отряде несколько человек, но ни один из них на вора отряда и даже просто на вора не тянул. Потом, чуть позже, обшустрятся и станут ворами.

На второй день после освобождения Маха бугор сказал Глазу, чтоб он из воровского угла перебрался в середину спальни.

Кончилась легкая жизнь у Глаза. Его сразу бросили на полы. И дуплить стали, как и других, и даже сильнее. Мозырь борзость Глазу простить не мог. А потом Глаза хозяйкой, без всякого согласия, назначили. В активисты произвели. Он сопротивлялся как мог, отказывался от хозяйки, но бугор сказал:

– Нам нужен борзый хозяйка, а не такой, как Пирамида. Ты, Глаз, потянешь.

И вот Глаз стал членом хозяйственной комиссии отделения. Это самая низшая и самая ответственная должность у активиста колонии. Хозяйка отвечает за постельные принадлежности. В банный день надо собрать простыни, наволочки, полотенца и отнести в баню. Там по счету сдать и получить новые. Принести и раздать ребятам. Но рогу, бугру и шустрякам надо выбрать поновее. Не лягут они спать на простыни с дырками. И всегда в запасе надо чистые полотенца иметь. Загрязнится полотенце у рога – он бросит его хозяйке и чистое потребует. Если его нет – дуплеж. Но и не это главное даже. Самое страшное – это когда пропадет из спальни конверт. Конверт – это одеяло, заправленное вместе с простыней. Конечно, если в отряде что-то теряется, то и с дежурного не меньше спрашивают. Но хозяйка отвечает за все.

До Глаза хозяйкой был Пирамида. У него была большая угловатая голова и напоминала перевернутую пирамиду Хеопса. Пирамида сильно опустился, став хозяйкой. Часто в спальне терялись простыни и полотенца, и бугор дуплил его. У Пирамиды была отбита грудь, и он с одного удара отключался. Он был кандидат в амебы. Неизвестно, как он вообще жил, чем держался, но более слабые духом давно бы залезли в петлю. Лицо его было некрасивое, лоб большой и скошенный, губы толстые. И часто его били лишь за то, что он такой неуклюжий и имеет отталкивающую физиономию.

На улице – холодища, и многие со сна в толчок не пошли. Потом, когда заправили кровати и умылись, высовывали в притвор нос и, втягивая морозный воздух и говоря «бр-р», бежали в толчок.

Полы в спальне у семиклассников мыл Пирамида. Он ползал под кроватями в рваных носках. У него ночью украли ботинки. И за водой в туалетную комнату по холодному полу он в драных носках шлепал. А теперь под шконками сверкали его грязные пятки.

Вымыв пол, Пирамида сел на кровать – ноги погреть. Он поднял их, чтоб они полу не касались, и так сидел, ожидая построения. В чем идти на завтрак, не знал. Многие видели, как Пирамида с тазиком и тряпкой босый носился, но никому до него дела нет. Уже построение прокричали, и ребята строиться выходили, как в спальню расконвойник зашел и крикнул:

– Пирамида, в раздевалке валенки есть. Пирамида потрусил в раздевалку. Надел валенки, но тепла не почувствовал. Подняв по очереди ноги, он увидел, что у валенок нет подошв. Они аккуратно вырезаны. Потому и валялись в раздевалке.

Парни, когда Пирамида шел вдоль строя, смеялись:

– Смотрите, Пирамида ворует. В валенках!

Ребята не знали, что у валенок нет подошв.

До столовой он шел, даже не пританцовывая. А пацаны все подкалывали Пирамиду:

– Новый вор в отряде объявился – Пирамида!

Ему сейчас хотелось одного – простыть. Чтоб попасть в больничку. На улице – не меньше сорока.

Позавтракав, ребята шустро выходили из столовой. Чашки со столов Пирамида и Глаз к амбразуре потащили бегом и шли на выход последними. Выйдя в тамбур, они хотели юркнуть на улицу, как с улицы зашел дежурный по отряду, помогальник Мозырь.

– Что вы шастаете, отряд ждет вас, – крикнул он и поставил серию моргушек Пирамиде. Пирамида от последнего удара стукнулся головой о стену и медленно опустился на бетонный пол. Он сел в угол на задницу и кайфовал. Ноги в дырявых носках вылезали из вырезанных подошв и откинулись в разные стороны. Шапка валяется рядом. Помогальник, хлопнув дверью, скомандовал отряду «шагом марш». Из столовой в тамбур зашел воспитатель, Андроник Александрович. Пирамида не столько от боли, сколько от невозможности в проклятом Одляне жить по-человечески искривил лицо и заплакал горькими слезами. В углу, около двери, намерз лед. Пирамида сидел на нем, и по его некрасивому лицу текли крупные слезы. Андроник Александрович наклонился.

– Ну, хватит, хватит, кто тебя? – спросил он, беря за руку Пирамиду и помогая ему встать.

Пирамида встал, но продолжал плакать. Воспитатель погладил его, как ребенка, по голове и надел на него шапку.

– Пошли, – сказал Андроник Александрович.

Глаз побежал догонять отряд.

Андроник Александрович в воспитательскую вызвал рога отряда Птицу.

– Толя, ты знаешь, у Семенова ночью украли ботинки?

– Нет, не знаю, – ответил рог.

– На улице сорок два градуса, а он ходит в валеиках без подошв. – Воспитатель помолчал. – До построения чтоб нашли ботинки.

Через несколько минут Пирамиду обули в довольно сносные ботинки, и отряд потопал в школу.

Глаз на занятиях думал о воспитателе Андронике Александровиче. Не ожидал он, что тот может оказаться таким ласковым и побитого пацана приголубить. Чекист, а такой добрый.