355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Леонид Платов » Дата на камне(изд.1984) » Текст книги (страница 5)
Дата на камне(изд.1984)
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 22:17

Текст книги "Дата на камне(изд.1984)"


Автор книги: Леонид Платов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

3. «Железки слов случайно обнаруживая…»

Выходя из комнаты, где выставлены были чучела, Савчук столкнулся в дверях с каким-то суетливым посетителем музея.

– Проминьте! – сказали одновременно оба и улыбнулись, уступая друг другу дорогу.

Чехи – один из самых вежливых народов на свете. «Даже в такой тесноте и толкотне», – подумал Савчук.

По-чешски он знал всего несколько обиходных трамвайно-ресторанных слов, но «проминьте» – «извините» и «дякую вам» – «спасибо» выучил прежде всех остальных.

Здесь, в музее, чужая речь, как стена, отгородила чехов-посетителей от Савчука. И все же изредка в этой стене появлялись щели, трещины, небольшие просветы. Возникали даже целые фразы, которые Савчук понимал, вернее, интуитивно улавливал их смысл по блеснувшему нежданно знакомому слову в сочетании с интонацией.

Чудилось: стоит ему очень захотеть, сделать небольшое умственное усилие – и рухнет стена непонимания между ним и этими людьми, спешащими вдоль стендов и витрин, взволнованно восклицающими, смеющимися, оживленно щебечущими, растягивающими долгие чешские гласные, почти поющими.

Такое же ощущение возникло у Савчука семь лет назад в Таджикистане на школьной площадке под шелковицей. Услышав хлестнувшее его по нервам слово «язычница», он поспешил подозвать девочку в тюбетейке и запыхавшегося, так и не догнавшего ее мальчишку. Нет, действовал, конечно, не в лоб, не стал расспрашивать насчет «язычницы» – был опытным этнографом, побоялся спугнуть. По своему обыкновению, он начал издалека. Вытащил из кармана словарик и начал перелистывать его перед столпившимися вокруг любопытными школьниками.

– Это кто, как называется? – спрашивал он, показывая на изображение мальчика.

– Бача, – охотно, хором, отвечали они.

– А это кто?..

И снова дружный веселый ответ.

Нодира (тогда еще он не знал, что ее зовут Нодира) послушно стояла рядом с Савчуком, но безмолвно. Глаз девочки он не видел: держала их скромно потупленными. Савчук видел только прямой пробор в иссиня-черных волосах. А мальчишка-приставала держался в стороне, насупившись, враждебно поблескивая глазенками, недовольный тем, что ему не дали доиграть в догонялки.

Чтобы расположить к себе ребятишек, Савчук пошутил:

– Примите меня в игру, буду с вами играть! – И, согнувшись, усиленно заработал локтями, показывая, как он будет догонять Нодиру.

Дети заулыбались. Такой большой, толстый – и хочет догнать маленькую, неуловимую! Нодира быстро вскинула на Савчука глаза и засмеялась.

Ободренный, он приготовился продолжать расспросы. Но тут на площадку вышел таджик средних лет, угрюмого вида, в халате. Он что-то коротко сказал присмиревшей девочке, потом, не глядя на Савчука, бросил:

– Матерь зовет домой ее.

Этнограф встал с камня, не понимая, почему таджик неприветлив с ним.

– Я приезжий, ученый из Москвы, – пояснил он, приветливо улыбаясь. – Собираю для науки разные редкие слова. Только что услышал странное слово – «язычница». Так при мне назвали эту милую девчушку. Ваша дочь, наверное?

Таджик кивнул, но насупился еще больше.

– Матерь зовет ее, – повторил он отрывисто и, взяв девочку за руку, увел за собой.

Все же она улучила момент, склонив набок голову, посмотрела украдкой на обескураженного этнографа.

Школьники, словно вспугнутые воробьи, брызнули в разные стороны, чтобы возобновить прерванную игру.

Шагая со студентами на хлопковую плантацию, Савчук долго еще слышал за спиной визгливый голос мальчишки, который за неимением Нодиры гонялся теперь за ее подружками…

Так вот оно что! Слово «язычница», оказывается, не было отнюдь тем «сезамом» (правильнее – «зем-земом»), перед которым раскрываются настежь заколдованные двери. Наоборот! Стоило неосторожно произнести «будпароста», как двери тотчас же захлопнулись с печальным скрипом. Захлопнулись… Почему?

Но не будем отчаиваться! Что бы там ни было, первое знакомство с отцом Нодиры состоялось.

А еще через несколько дней Савчуку посчастливилось познакомиться с другими представителями ее рода.

Помог случай.

До возвращения в Москву оставалось меньше недели. Однажды вечером Савчук брел по тенистой улице в Душанбе, опустив голову, задумавшись. Покоя не давала ему тайна слова.

Мальчишка назвал Нодиру язычницей. Язычница… Таджики исламинизированы много веков назад – после арабского нашествия. Если предки Нодиры были не мусульмане, а язычники, то, надо думать, пришли сравнительно недавно из какой-то сопредельной с Таджикистаном страны. Какой же? Афганистан был мусульманским. Стало быть, остается Индия? Неужели Индия?

Допустим. Когда же произошло это переселение? Хотя родичи Нодиры успели уже основательно ассимилироваться с таджиками – аборигенами страны, но память о том, что они были когда-то язычниками, еще не успела изгладиться. Свидетельство – случай на школьной спортивной площадке.

Вместе с тем они и не цыгане, Савчук справлялся об этом. Цыгане в Таджикистане есть кочевые и оседлые. Все они мусульмане. По одной из гипотез, были цыгане у себя в Индии якобы служителями храма, усвоили там приемы «колдовского» искусства, почему-то были изгнаны и двинулись сначала на запад, миновали Египет (не случайно называли их фараоновым племенем), прошли Северную Африку, далее, переправившись в Испанию, повернули на восток и распространились по Европе, а также по Азии. Одежда цыганок – одежда женщин Раджпутаны.

Но это очень-очень давняя миграция 1919
  Миграция – переселение.


[Закрыть]
. Родичи Нодиры мигрировали, по-видимому, с юга в пределах примерно двух-трех веков. Это была, так сказать, вторая волна.

Значит, преодолены Гималаи, высочайшая горная система на земле?.. На минуту Савчук усомнился в своей догадке. Потом поспешил успокоить себя. Ведь существуют же караванные тропы, хоженые-перехоженые. Хотя, конечно, преодолеть Гималаи – дело далеко не легкое. На это потребовалось, наверное, несколько лет, не меньше…

Погруженный в размышления, Савчук вдруг столкнулся с каким-то человеком, стоявшим посреди тротуара. Поднял глаза. Перед ним был отец Нодиры!

Тут же стояли на тротуаре еще несколько таджиков в праздничных халатах. Они взволнованно переговаривались о чем-то и, задрав головы, с усиленным вниманием рассматривали номера на домах.

– Улица Ленина? – обратился один из таджиков к Савчуку.

– Да, это улица Ленина.

Спрашивавший обескураженно хлопнул себя по полам халата.

– А что случилось? – вежливо спросил Савчук. – Не могу ли я помочь?

Выяснилось, что люди приехали в Душанбе по запутанному тяжебному делу, прием у следователя завтра, а им негде ночевать – дом приезжих переполнен, с бульвара же настойчиво прогоняет милиционер. Правда, председатель колхоза перед отъездом дал адрес одного своего городского родственника, который проживает на улице Ленина. Можно было бы остановиться у него, но бестолковый Ныяз умудрился потерять драгоценную бумажку с адресом. (Отец Нодиры виновато потупился при этих словах – он-то, оказывается, и был этим бестолковым Ныязом.)

– О! Беде легко помочь! – воскликнул Савчук. – Милости просим ко мне! Живу в номере один. Номер очень просторный. Поместимся! А если возникнут возражения со стороны администрации, берусь их уладить. Ну, как? Гостиница рядом!

Приезжие с сомнением переглянулись. Незнакомый человек! Русский! Но с другой стороны, услуга предложена от всей души, да и положение создалось безвыходное, не ночевать же в самом деле на улице. Поколебавшись немного, они согласились.

И Савчук повел их к себе.

Тяжебное дело было запутанным, кляузным. Колхозники пробыли в Душанбе трое суток, и все это время Савчук принимал в своих квартирантах живейшее участие. Когда был свободен от лекций в университете, то сопровождал их в юридическую консультацию, а также к следователю, уговаривал его не тянуть с разрешением вопроса, упирая на горячую хлопковую страду, – в общем, всячески старался быть полезным. По вечерам охотно показывал столицу Таджикистана, в которой гости его, как ни странно, были впервые, хотя кишлак их, по названию Унджи, располагался поблизости. Вместе побывали они в кино, в цирке, походили и по магазинам, выполняя разнообразные поручения домочадцев и односельчан. Этнограф терпеть не мог таскаться по магазинам, для него это было чем-то вроде наказания. Наконец, скромно отклоняя изъявления благодарности, он усадил своих постояльцев в автобус и пожелал им счастливого пути.

Через два дня Ныяз приволок в подарок ему несколько благоуханных дынь, а главное, пригласил посетить колхоз. Вот как! Видно, односельчане Нодиры сохраняли благодарность за оказанную им услугу.

Понятно, Савчук не замедлил воспользоваться приглашением.

Кишлак был как кишлак. И дом Ныяза ничем не отличался от других таджикских домов.

Среди ребятишек, теснившихся на улице, Савчук не увидел того крикуна-приставалу, который преследовал Нодиру на школьном дворе.

Этнограф спросил о нем у Ныяза.

– А, Фатих! 2020
  «Фатих» по-таджикски «победитель».


[Закрыть]
– сказал он. – Фатих живет не здесь, а в соседнем кишлаке. Он не из нашего рода…

Тогда Савчук пропустил мимо ушей интонацию, с какой это было сказано. Но впоследствии он немало поломал голову над фразой: «Не из нашего рода»…

В честь почетного гостя был устроен пир. Все осенние дары преизбыточно щедрой флоры, отчасти и фауны Таджикистана выставлены были на стол.

Как водится, и соседи по мере сил участвовали в этой церемонии своими приношениями. Кто приволок курицу, кто арбуз, кто дыню.

Впрочем, соседи также были родичами Ныяза. Насколько уловил Савчук, все в этом кишлаке были связаны родственными узами между собой. В колхозе имени Октябрьской революции жили богато. Досталось это богатство, однако, нелегко – не только трудовым потом, пролитым на хлопковых плантациях, но и кровью, пролитой на полях сражений. До сих пор оплакивали в кишлаке мужчин, не вернувшихся домой после Победы, а дядя Нодиры Абдалло, сидя рядом с Савчуком за праздничным столом, гордо расправлял грудь, на которой бряцали два ордена Славы и пять или шесть медалей. Ко всеобщему удовольствию, выяснилось, что он и гость из Москвы, в конце Великой Отечественной войны, вместе освободили от гитлеровцев столицу Чехословакии Прагу.

Наученный горьким опытом, Савчук не упоминал больше запретное слово «будпароста», да и во всем прочем остерегался проявлять любопытство.

И все-таки помимо своей воли этнограф не мог не делать замет в уме. Иначе не был бы этнографом, не правда ли?

Слух его был настроен за столом на все то же слово – «будпароста». Оно не произносилось. Так, впрочем, и должно было быть.

«Я собиратель редкостных слов», – отрекомендовался Савчук отцу Нодиры на школьной площадке. Но это было не точно, он не лингвист. Его наука – этнография – изучает образ жизни народа, историю его происхождения, его обычаев и т. д. Редкостные слова служат для этнографа лишь подсобным материалом. Увы, нельзя в данном случае выложить какой-нибудь мозаичный узор из слов. Известно лишь одно-единственное слово. Для «узора» явно недостаточно.

Антропологический тип гостеприимных жителей Унджи, бесспорно, не монголоидный. Удлиненный овал лица (за редким исключением), скулы умеренные, лицевой угол прямой, разрез глаз отнюдь не раскосый. А ведь индийцы, так же как и таджики, принадлежат к европеидной расе.

Итак, каких-либо антропологических особенностей у родичей Нодиры нет. Зато есть некоторые этнографические особенности, которые становятся видны лишь при ближайшем рассмотрении.

Это касается прежде всего положения женщин в кишлаке Унджи. Они не прячутся за занавеской, мелькая, как бесшумные тени, в недрах дома 2121
  Автор обращает внимание читателя на то, что здесь описывается 1946 год. С той поры в быту таджиков произошли значительные изменения.


[Закрыть]
. Не только готовят и подают к столу пищу, но и разделяют ее одновременно с мужчинами. Более того, за пиршественным столом женщины сидят на почетном месте и занимают гостя разговором.

В глаза бросалась гордая, величественная осанка женщин из рода Нодиры. Плавные движения, неторопливая походка, строго рассчитанные жесты исполнены подчеркнутого, Савчук сказал бы даже, несколько театрального изящества. Присуще это не только взрослым женщинам, но и девочкам.

Этнограф залюбовался Нодирой, когда та, потупив глаза и двигаясь мелкими шажками, поднесла ему на вытянутых руках блюдо с ароматным пловом.

Из разговора за столом он узнал, что женщины занимаются здесь не только уборкой хлопка и домашним хозяйством, но имеют также свою особую профессию, которая сделала их известными за пределами родного кишлака. Они лекарки. Из поколения в поколение передаются (заметьте: лишь по женской линии!) некие действенные методы народной медицины. В ходу разнообразные лекарственные настои из трав и листьев, также абрикосы, приготовленные в разных видах. Надо полагать, применяются дополнительно и заклинания, с помощью которых желают усилить воздействие лекарств на организм больного. Значит, не только лекарки, но и знахарки?

Именно это обстоятельство, видимо, помешало врачам из Душанбе изучить опыт женщин из рода Нодиры.

Абдалло, с достоинством поглаживая бороду, пояснил Савчуку, что в Душанбе даже собирались послать в кишлак бригаду врачей, для того чтобы изучить на месте рецепты и действие чудодейственных настоев.

– Почему же это не осуществилось?

Абдалло пожал плечами:

– Один глупый сказал, другой – глупый поверил.

– А что сказал первый глупый?

– Ну что глупый мог сказать? «Слушай, колдуньи они, – сказал. – Незачем нашей советской медицине перенимать опыт у колдуний!» А какие колдуньи, это вы, уважаемый, сами посмотрите на них!

Широким жестом он обвел застолье, кипящее весельем. Навстречу Савчуку сверкали отовсюду искрящиеся смехом черные глаза и ослепительные, приветливые белозубые улыбки. Нет, здесь можно говорить о колдовстве только в одном-единственном смысле – пленительного женского очарования.

И еще о втором примечательном этнографическом своеобразии узнал Савчук в тот вечер. Девушки из рода Нодиры могли выходить замуж лишь за юношей из своего кишлака. Правило это соблюдалось очень строго.

Значит, род – экзогамный, то есть замкнутый?

Что-то почти неуловимое, как полувыветрившийся запах пряных экзотических духов, подсказывало этнографу, что все тут далеко не просто. По мельчайшим признакам угадывалось: под верхним слоем ислама скрывается второй пласт, глубинный, и не исключено, что язычества. Савчук ничуть не удивился бы, что время от времени родичи Нодиры выполняют какие-то ритуалы, смысл которых уже давным-давно утерян ими.

Итак, вопросов к родичам Нодиры – миллион!

Но Савчук не успел ни поставить этих вопросов, ни получить на них ответ. На следующее утро после пиршества его доставили обратно в Душанбе, а еще через день он улетел в Москву.

Перед отъездом Савчук поделился сделанными наблюдениями с одним из провожавших его работников университета, своим собратом по профессии.

Тот не замедлил вылить на него ушат холодной воды.

– Экзогамных групп, изолятов, – сказал он, – довольно много в Таджикистане. Горные долины, закрытые от внешних влияний, сами понимаете, создают известную этнографическую обособленность. Существуют у нас и махаля – кварталы в городах, населенные почти исключительно родственниками.

Что касается положения женщин в семье, то здесь наблюдается интересное явление – родство исключительно по женской линии. Знаете ли вы, что жена до недавнего времени не имела права на наследование семейного имущества? Она сохраняла право лишь на свое приданое. Скажем, приходя в семью, приводила с собой десяток овец и, уходя, столько же уводила. Кстати, хоронят женщин обязательно на кладбище их рода, а не на кладбище мужа.

Встречаются в Таджикистане и женщины-врачеватели, женщины-знахарки. Мне довелось присутствовать при одном обряде. Волшебную траву клали на лопату и держали над костром. А знахарка, выкрикивая заклинания, неутомимо скакала вокруг костра и махала подолом – гнала на больного целебный дым.

Я сам несколько лет назад воспользовался чудодейственной травкой под названием испанд, и с той поры у нас в семье забыли о гриппе. Во время эпидемии кладем пучок этой травки на сковороду, держим над горелкой газовой плиты и окуриваемся дважды в день, утром и вечером. Если придет гость, радушно окуриваем и гостя.

Говорю это к тому, – назидательно закончил он, – чтобы вы поняли: ваш кишлак ни в коей мере не исключение.

Савчук улетел из Душанбе. В Москве нахлынули срочные дела, и за ними он на целых семь лет забыл о женщинах из рода Нодиры.

К стыду своему, так и не вник в этнографическую тайну, которая, как шар перекати-поле, буквально подкатилась ему под ноги. Род Нодиры был таким перекати-полем.

Слабым оправданием могло служить то, что Савчук не занимался непосредственно изучением народов Средней Азии. Перед войной он сделал научное открытие на Таймыре, обнаружив в горах Бырранга два отколовшихся рода из племени авамских нганасан, называвших себя «детьми солнца» 2222
  См. роман Л. Д. Платова «Страна Семи Трав».


[Закрыть]
.

Оправдания? Нет, он не заслуживал оправданий. Если бы коллеги узнали, как непростительно небрежен, невнимателен он был, то, конечно, осудили бы его. И поделом! Ведь за год до первого своего посещения кишлака Унджи он стоял в студовне бывшего Страговского монастыря и держал в руках драгоценную рукопись на пальмовых листах. Но не вчитался в нее, не вдумался! А как раз на этих листах, видимо, и содержалась разгадка рода Нодиры. Казнись теперь, разиня!

Зато сегодня он уже не промахнется! Будет предельно внимателен, даже придирчив. Заставит переводчика по нескольку раз читать отдельные фразы из рукописи, в которых, надо надеяться, таится кончик путеводной нити…

4. Rara rarissima – редкость редчайшая

Сердито взглянув на часы – переводчика все еще нет, – Савчук двинулся дальше по сверкающим яркими красками залам музея.

Почему там столько посетителей? А, на овальном столике лежит книга, в которой расписываются знаменитости, оказавшие честь музею своим посещением!

Через чье-то плечо Савчук увидел изящную завитушку росчерка, сделанного князем Меттернихом, – в его время любили замысловато подписываться. Чуть выше завитушки стоит прямое, без затей: «Нельсон», рядом небрежное: «Эмма Гамильтон». Две эти фамилии вызывают обостренный интерес – экскурсанты смакуют скандальную сенсацию полуторастолетней давности.

Им невдомек, что у них под ногами, в подвале бывшего монастыря, хранится нечто во сто крат более примечательное – два больших изогнутых в форме крыла пальмовых листа, на поверхности которых вкратце изложена история одного загадочного странствия.

Но вправе ли Савчук осуждать экскурсантов-ротозеев? Сам был в 1945 году таким ротозеем. Бродил по залам в какой-то растерянности, в сладостном упоении. И ведь в то время не знал еще о существовании рукописи на пальмовых листах. Увидел ее лишь перед самым уходом из музея.

В мае 1945 года Савчук участвовал в освобождении Праги – вступил в нее одним из первых во главе своей роты. Незабываемая весна! Выкрикивая наперебой восторженные приветствия, чехи и чешки, стоя на тротуаре, забрасывали цветами проходивших мимо русских солдат.

Здесь, в центре Европы, весной 1945 года, завершилась военная карьера Савчука. А началась она осенью 1941-го на полях Подмосковья. Тогда молодой доцент университета, кандидат наук, пошел в народное ополчение, как и многие другие советские люди, освоил обращение с винтовкой образца 1893 года и приемы окапывания, сражался под Наро-Фоминском, был тяжело ранен, но после госпиталя вернулся в строй. Затем его, как имеющего высшее образование, командировали на курсы младших командиров. Три месяца – и он лейтенант! А дальше разведки боем, перебежки под огнем, ночные марши, дневки, недолгий отдых во втором эшелоне, снова ранение и госпиталь – в общем, то, о чем бывалые солдаты уважительно говорят: «Всю войну сломал на своем хребте».

«Полководца не получилось из меня, – шутил Савчук, – и все же демобилизуюсь не раньше, чем добьем бесноватого!»

Злата Прага явилась неожиданной дополнительной наградой для историка – за труд войны, за пролитые на ее полях кровь и пот. Удивительный город, чудом сохранивший весь стиль средневековья, неповторимый свой готический четкий профиль, – вот он!

Но только на четвертый день пребывания в столице Чехословакии Савчук нашел время отправиться в Страговский монастырь, о библиотеке которого был много наслышан.

Прежде всего, конечно, кинулся к книгам. Здесь полно было редких книг. Под стеклом витрин пестрела рукописная каббала шестого и седьмого столетий рядом с Библией четырнадцатого, далее учебник по зоологии, наивнейшие иллюстрации которого вызывали ныне улыбку, а рядом с учебником – сборник заклинаний, украшенный виньетками и миниатюрами, написанный швабским готическим шрифтом, вдобавок разноцветным – черным и красным. Тут лежала и распечатанная колода старинных карт, на которых вместо тузов, королей, дам и валетов изображены были цветы и желуди.

Полюбовавшись инкунабулами – первыми образцами книгопечатания, Савчук увидел стенд, где были выставлены отченашки, молитвенники величиной в спичечную коробку или даже в игральную кость. Чуть поодаль лежали кораны такого же размера. (Пережив бурное время религиозных войн, чехи проявляли теперь разумную веротерпимость. Табличка поясняла, что город Вимпера специализировался на изготовлении этих коранов – подобно тому, как другой чешский город стал монополистом по выработке фесок для мусульманских стран.)

Савчук, не задерживаясь, миновал стенды с отченашками. Это уже был прозаический XIX век. Зато долго стоял у полок, уставленных великолепно сохранившимися эльзевирами 2323
  Эльзевиры называются так по фамилии голландских книгоиздателей Эльзевиров.


[Закрыть]
. Как соблазнительно выглядели они, эти тома ин октаво, ин кварто, ин фолио 2424
  Фолио – формат книг: в восьмую листа, в четверть и т. д.


[Закрыть]
, одетые в очень плотные кожаные переплеты, снабженные металлическими застежками, а иногда даже изящными миниатюрными замочками.

Подержать бы в руках один из красавцев томов! Отстегнуть его застежки! Осторожно перелистать!

С безмолвной мольбой Савчук обернулся к сопровождавшему его сотруднику музея. Тот понял и, улыбаясь, кивнул.

Сняв с полки огромный фолиант, этнограф некоторое время держал его в руках – очень бережно, как святыню, – потом понюхал.

– Запах старой книги! – произнес он. – Вслед за обонянием раздражает мозг – подобно тому, как аромат выдержанного вина распаляет у подлинных ценителей жажду. Вы согласны со мной?

– О да. Очень. Вполне.

– Отчасти имею возможность сравнивать, – продолжал Савчук. – Держал в руках и пергамент, и папирус, и таблички из обожженной глины.

– Вот как! Пан официр – ученый?

Савчук не стал отрицать этого.

– А как, простите, ваша фамилия?

Савчук назвался.

– Савчук! Савчук! – задумчиво повторил сотрудник, припоминая. – До войны я читал в одном вашем журнале исследование о причинах внезапной гибели всех рукописей майя. Оно было подписано фамилией Савчук. Ваше?

– Только не исследование, – возразил Савчук скромно. – Всего лишь небольшой психологический этюд. Культура майя – не моя специальность. Я просто пытался проанализировать личность епископа Диего де Ланды. Как известно, он приказал сжечь на костре ценнейшую библиотеку майя, потому что, по его словам, рукописи «не содержали ничего, кроме суеверий и дьявольской лжи». Однако, надо полагать, предварительно он со всем тщанием изучил эти приговоренные к казни рукописи и всю последующую свою жизнь продолжал изучать обычаи и верования народа, населявшего его епархию – Юкатан. Не было ли это хитроумным маневром ученого-честолюбца? Одним взмахом руки он лишил нас исторических источников и заранее избавился от конкурентов. Ланда и поныне монополист в своей области. Его манускрипт «Сообщение о делах в Юкатане» остается главным основополагающим трудом по культуре майя.

– Очень остроумная догадка. Я вижу, пан профессор – знаток. И все же он, наверное, никогда не держал в руках рукопись на пальмовых листах?

– Листах? Нет.

– Тогда попрошу пана профессора проследовать в студовню.

(В дальнейшем в музее именовали Савчука уже не «пан официр», как раньше, а лишь с утонченной вежливостью, свойственной чехам, – «пан профессор», хотя тогда он не был еще профессором, был только доцентом.)

В студовне, куда предупредительно препроводили его, все располагало к сосредоточенной умственной работе. Потолок был невысокий, сводчатый. Посреди комнаты темнели тяжелые дубовые стены и скамьи. Савчуку очень понравились старомодные вращающиеся пюпитры с несколькими полками. На них сразу (укладывают по многу раскрытых книг или рукописей, развернутых во всю ширину листа. Движение руки, скрип поворачиваемого пюпитра – и нужная книга перед глазами читателя.

А в углу между побеленными стенами вделана была черная чугунная печь. Топилась она почти беспрерывно. Ведь рукописям, доставляемым сюда из хранилища, чрезвычайно вредна сырость.

Стараясь не шуметь, Савчук присел в уголке студовни.

Ему не пришлось долго ждать. Почти сразу появились в дверях сопровождавший ранее Савчука сотрудник музея, а за ним еще двое: очень высокий пожилой чех, любезно улыбающийся (он оказался хранителем рукописей), и другой, коротенький, тоже не молодой и улыбающийся (оказался лингвистом – переводчиком с хинди).

Савчук глянул на них мельком. Внимание его было привлечено предметом, который торжественно, на вытянутых руках, нес перед собой хранитель. Что такое? Издали напоминает два бело-красных винта пропеллера. Когда хранитель приблизился, стало видно, что это не пропеллер, а два больших пальмовых листа. На гладкой белой, очищенной от кожуры поверхности алеют рядки мельчайших знаков-букв. Они выцарапаны чем-то острым, а потом аккуратно заполнены красной тушью.

– Главная достопримечательность музея! – с пафосом объявил хранитель. – Манускрипт на пальмовых листах. О! Rara rarissima! 2525
  Редкость редчайшая ( лат.).


[Закрыть]
– Преисполненный гордости, он поднял указательный палец. Церемониал знакомства: – Пан профессор Савчук из Москвы!.. Пан доктор Соукуп, наш хранитель манускриптов!.. Пан доктор Водичка, наш лингвист!.. Вам повезло, пан профессор, – любезно улыбаясь, говорит хранитель. – Пан доктор Водичка случайно заехал к нам в музей, а он, несомненно, один из лучших в Чехии специалистов по хинди.

Коротенький пан Водичка делает протестующий жест.

– Он будет рад оказать вам помощь, – продолжает хранитель. – Так прошу всех в мой кабинет!

Стало быть, его, Савчука, угощают напоследок рукописью на пальмовых листах! Очень любезно со стороны администрации! Послушаем же, что это за рукопись, о которой почтительно говорят здесь: Rara rarissima.

Савчук предполагал, что она, эта Rara, будет пахнуть чем-то пряным и вместе с тем прохладным – подобно веерам из сандалового дерева. Нечто вроде сконденсированной тени благоуханных тропических зарослей!

Но рукопись, к его удивлению, не пахла ничем. Наверное, пальмовые листья вымачивали для сохранности в каких-то химических растворах. От этого рукопись утратила в известной степени свою индивидуальность.

Усевшись в крохотном кабинете хранителя, приступили к чтению рукописи и переводу ее – двойному: с хинди на чешский, с чешского на русский.

Нужно отметить: Савчука сразу же сбило с толку, что рукопись на двух пальмовых листах не представляет собой «двухтомника», как можно было бы ожидать. На одном листе записаны были рецепты различных мазей, порошков, притираний, предохраняющих от лихорадки, от желудочных спазм, от сглаза, а также якобы способствующих сохранению вечной молодости. На другом листе вкратце излагалась история долгого странствия, нечто вроде индийской «Одиссеи». Общего ничего, казалось, между ними нет.

Вскользь упоминалось и о каком-то сокровище храма, похищенном или спасенном от похищения, – этого нельзя было понять. Беглецы унесли его с собой и старательно сберегали в пути.

Что за сокровище? Статуэтка ли бога (богини) – индуистский пантеон насчитывает десятки богов разного ранга, – усыпанная ли алмазами диадема, золотой ли светильник, иная ли реликвия, предмет культового ритуала? Тут приходилось только гадать.

Спасение (или похищение) сокровища произошло в предгорьях гор (Гималаев?) при драматических обстоятельствах. Было в рукописи что-то о злых врагах, подступивших к стенам храма и угрожавших ему разграблением. Описывалась грозовая ночь, во время которой совершено было бегство. «На север в горы, – сказано в манускрипте, – ибо с юга подступили безжалостные и неукротимые завоеватели, осквернители святынь».

Отправная точка странствия была таким образом известна – предгорья (Гималаев?). Однако конечная точка его осталась неизвестной.

– Сказочный сюжет? – недоумевая, спросил Савчук.

– О нет! Видимо, это не сказка. Подробности слишком реальны.

Лингвист-хиндовед полагал, что под «безжалостными и неукротимыми завоевателями, осквернителями святынь» подразумеваются полчища Аурангзеба, одного из Великих Моголов, фанатичного мусульманина, который подверг разграблению и разрушению множество индуистских храмов в Индии. В этом случае события, описанные в манускрипте, относились к концу XVII или к началу XVIII века.

Хранитель рукописей не разделял точки зрения своего ученого собрата.

– В рассматриваемом манускрипте, – сказал он, – упоминается река, окрасившаяся в красный цвет, несущая на своей спине тысячи трупов. Это, как известно, образ, которым пользовались, описывая кровавое подавление восстания сипаев в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом и восьмом годах. Тогда события придвигаются к нам на два столетия.

– Иначе говоря, вы считаете, что загадочное бегство произошло во время восстания сипаев? – спросил заинтересованный Савчук, – А что дал химический и физический анализ рукописи? Каково мнение специалистов на этот счет?

– О, тут они единодушны, – сказал пан Соукуп. – По их заключению, манускрипт написан не позже как в шестидесятые годы прошлого столетия.

– Вот как! Стало быть, пан Соукуп прав?

– Однако события, описанные в манускрипте, – поспешил возразить пан Водичка, – могли произойти и раньше! Не сомневаюсь в том, что манускрипт, лежащий перед нами, переписан с другого, более древнего манускрипта. Об этом свидетельствуют ошибки, стилистические и орфографические.

– Но каким ветром занесло в музеи эти листья?

– Их купил на рынке в Мадрасе богатый чех-коллекционер. Произошло это в тысяча девятьсот тридцать втором году. Вскоре он преподнес манускрипт в дар музею.

Савчук нагнулся над загадочной рукописью, вглядываясь в диковинные красные буковки, убегающие рядками друг за другом по листьям.

– Вот ведь и застежек нет, и замочков разных хитроумных, – пошутил этнограф, – а книга не раскрывается! Упрямится, дразнится, словно бы потешается над нами!

Пан Соукуп и пан Водичка вежливо улыбнулись.

Так, на шутке, закончилось изучение, нет, беглый – чересчур беглый – осмотр рукописи на пальмовых листах.

Впоследствии Савчук много раз ругал себя за то, что при первом прочтении не проявил должного внимания. Торопился – слишком многое надо было еще осмотреть в Праге. А пан Водичка, чуткий человек, угадывал это. Переводил впопыхах, стараясь дать лишь общее представление о сути текста, делал пропуски, в общем, читал «по диагонали». И сокровенный смысл рукописи ускользнул тогда от Савчука. Ускользнул целиком по его вине.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache