Текст книги "Дата на камне(изд.1984)"
Автор книги: Леонид Платов
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Так далеко ушел этнограф мыслями в прошлое, что не сразу понял, где находится.
А, он в монастырской студовне! Машинально прибрел сюда, побывав предварительно во всех залах музея.
Да, студовня, Прага, осень 1953 года. Дождь по-прежнему моросит…
Кто-то из читателей покашливает приглушенно в углу, переворачиваются с тихим шелестом страницы, и, вращаясь, поскрипывают старомодные пюпитры. Они очень похожи на тибетские молитвенные барабаны. Молитвы написаны на свитках, которые обмотаны вокруг вала. Стоит крутануть вал, прозвенит звоночек – и моление вознеслось к Будде. Очень удобно!
Но перед глазами Савчука по-прежнему все те же нежно округленные, точеные, с золотистым пушком девичьи руки. Они беспрестанно в движении, то отдаляются, то приближаются, поправляя цветы на гирлянде, и вдруг складываются в трогательной мольбе. Увы, покоя нет от них ни во сне ни наяву…
Понятно, видение это особенно неуместно здесь, в бывшей монастырской читальне.
Савчук встряхнулся.
– Я надеюсь, – сказал он подошедшим к нему пану Водичке и пану Соукупу, – что на этот раз рукопись даст нам исчерпывающие ответы на все наши вопросы.
И впрямь, с первых же строк, начертанных на пальмовых листах, стало ясно, что там речь идет именно о предках Нодиры.
Теперь рукопись читали и переводили не «по диагонали», как в первый раз, а неторопливо, со всем тщанием, вдумываясь в каждое слово, обсуждая каждую фразу.
Итак…
Где-то в предгорьях Гималаев (вероятно, в районе нынешнего Кулу) находился храм, посвященный Шиве. К нему стекались многочисленные толпы паломников.
Они надеялись на исцеление. Шива был самым добрым из всех индуистских богов. Заботился не только о душах верующих в него, но также и о телесном их здоровье. Он научил своих жрецов и жриц свыше шести тысячам ритуальных танцев, которые были, по существу, не чем иным, как тщательно регламентированной лечебной гимнастикой.
С первыми лучами солнца на утрамбованную множеством ног площадку перед храмом выходили жрицы Шивы в своих ритуальных желтых одеждах (желтый цвет – цвет Шивы). Над переносицей у них белели три полоски (знак обета).
Верующие встречали жриц молитвенными возгласами. Затем больных осматривали и оделяли наставлениями и целебными травами. Но главное наступало после этого. Паломников лечили движением, точнее, сменой движений и абсолютного покоя по строго разработанной системе.
Напоминает утреннюю зарядку в санатории? Что ж, сходство есть. Но на все наброшен был покров мистической таинственности. Вера в Шиву, в действенную его помощь была проявлением своеобразной психотерапии того времени.
Уходили и приходили правители страны, сменялись одна за другой династии. Храм Шивы продолжал стоять в предгорьях Гималаев и привлекать к себе новых и новых паломников, жаждавших исцеления.
Но вот на престол Великих Моголов взошел Аурангзеб, жестокий фанатик-изувер, огнем и мечом утверждавший среди язычников в подвластных ему владениях мусульманство.
Многие выдающиеся художники, скульпторы, архитекторы, находившиеся при его пышном дворе, ушли к раджпутанским князьям, сохранившим независимость, и перенесли туда свое неповторимое искусство.
Настал наконец час, когда Аурангзеб дошел со своим войском до Кулу. Сопротивление было бесполезно. В одну ненастную ночь («В грозу и бурю» – так сказано в рукописи) под хлещущими струями ливня жрицы бежали в горы в сопровождении храмовой стражи. С ними были и девочки – ученицы танцовщиц 2929
Вот что важно подчеркнуть: все они принадлежали к одной касте – брахманов.
[Закрыть].
Они бежали в священную обитель Шивы. Наверное, им чудилось, что беспощадный гонитель шиваитов преследует их по пятам. Беглецов подстерегали на пути зияющие пропасти. Люди падали от истощения на узких горных тропах. Грохот обвалов сопровождал их. Мелкие горные реки замерзали ночью и начинали снова течь лишь в середине дня.
Но не все так плохо было в горах. В рукописи есть намеки на то, что местные жители оказывали беглецам помощь продовольствием и теплой одеждой. Видимо, им отплачивали за это врачеванием.
Все странствие длилось, наверное, года два, во всяком случае, не меньше двух лет. Можно только гадать о сроках, потому что на каком-то этапе пути автор рукописи отстал от своих и вынужден был возвратиться в Кулу. Что вынудило его – болезнь ли, ранение ли, престарелый ли возраст? Это остается неизвестным.
Вернувшись в предгорья, он запечатлел историю удивительного бегства. На чем? На пальмовых листах? Возможно, что вначале на пергаменте. Рукопись потом переписывалась много раз и в таком виде странствовала по всей Индии, пока – в последнем своем «издании» – не попала, наконец, в Прагу и не легла на стол в кабинете хранителя рукописей.
Но какое же сокровище храма унесли с собой беглецы?
Троекратный вздох изумления раздался в тесном кабинете, когда Савчук, Водичка и Соукуп добрались до того места, где говорилось об этом сокровище. Оказывается, в первый раз место это было прочтено неправильно.
Впоследствии, рассказывая об этом коллегам, Савчук вспоминал об аналогичном случае с прочтением широко известной фразы в Евангелии. Долгое время читалось так: «Легче верблюдупройти сквозь игольное ушко, чем богачу попасть в царство небесное». Но в этом была явная несообразность! Что общего между игольным ушком и верблюдом? Комментаторы, знатоки Священного писания, разводили руками: цветистая восточная метафора! Лишь недавно обращено было внимание на то, что написание слов: «верблюд» и «канат» сходно. Читать надо, несомненно, не «верблюд», а «канат». Тогда фраза будет выглядеть по-иному: «Легче протянуть канатсквозь игольное ушко, чем богачу попасть в царство небесное» 3030
И. Амусин. Рукописи Мертвого моря. М., 1951 г., Изд-во АН СССР.
[Закрыть]. Одно ключевое слово, а сразу меняется весь смысл!
Тоже произошло и при повторном прочтении рукописи на пальмовых листах. Выяснилось, что один из ее переписчиков допустил по небрежности искажение текста. Скомпановал фразу так, что можно было предположить: речь в ней идет о предмете(отсюда варианты: чаша, подсвечник, статуэтка). В действительности же в виду имелось нечто неосязаемое – сам священный танец, вернее, душа танца. Это и была та святыня храма, которую нужно было во что бы то ни стало спасти от безжалостного Аурангзеба.
Стало быть, беглецы пробирались горными тропами, не сгибаясь под тяжестью своей ноши, как предполагалось. Они шли, гордо выпрямившись. Несли сокровище храма в себе – в собственной своей памяти!
Пан Соукуп, хранитель рукописей, с уважением посмотрел на Савчука.
– Все этнографы будут завидовать вам, пан профессор, – сказал он торжественно. – На наших глазах вы сделали выдающееся открытие.
Савчук поспешно возразил.
– Мы сделали его! – сказал он, ударяя на слове «мы». – Это наше совместное с вами советско-чешское открытие! Так и доложу в Москве.
Затем все трое ученых, вежливо пропуская друг друга вперед, двинулись к выходу.
Задержавшись на минуту в одном из центральных залов, Савчук прощальным взглядом окинул потолок. Он был куполообразный и ярко-голубой, как небо в ветреную погоду. Такое, наверное, сейчас над Таджикистаном. Поздняя осень. Уборка хлопка закончена. Нодира, опустив голову, возвращается домой с поля. Выше голову, Нодира! Скоро ты снова будешь улыбаться!
– Пан профессор пробудет еще в Праге?
– Нет, к сожалению. Очень тороплюсь. Сегодня же выезжаю.
– Так пан Водичка довезет вас на своей машине до готела. Где остановился пан профессор? В «Третьем Интернационале»? Очень хорошо.
Пан Водичка с готовностью распахнул дверцу машины…
…Стоя в вагоне у раскрытого окна и провожая глазами Злату Прагу, чудесно освещенную пологими лучами заходящего солнца, Савчук с укором сказал себе: «Ты должен быть счастлив сейчас не только тем, что с помощью Соукупа и Водички разгадал тайну рода Нодиры (не род, а обломок касты!), но и тем, что являешься быстрым гонцом, посланцем счастья. В Москве задержишься всего на день, на два и без промедления отправишься в Душанбе!
Не сразу, конечно, поверят ему Ныяз, и жена его Фатима, и дядя Абдалло, и Музаффар, и другие жители кишлака под странным, ныне расшифрованным названием «Там». Немало недоверчивых взглядов увидит он, Савчук, и скептических возражений услышит, когда, усевшись перед забывшими историю своего рода потомками давидаси и воинов храмовой стражи, примется рассказывать о том, что написано красной тушью на белоснежных пальмовых листах. А Нодира будет сидеть в сторонке, не сводя с него блестящих глаз, в волнении подавшись вперед.
Что ж! Он благодарен Нодире. Правда, счастлив был всего лишь одно мгновение, когда, нагнувшись, с гирляндой из цветов жасмина на шее, растерянный, неловкий, вдруг в безумии своем вообразил, что любим… И все же он сохранит память об этом мгновении до конца дней своих…
Да, защищая счастье Нодиры, он, Савчук, будет терпелив и настойчив. Мало-помалу ему, бесспорно, удастся убедить несговорчивых и недоверчивых. А если понадобится, то он прибегнет и к помощи собратьев по профессии, местных, таджикских этнографов.
И когда исчезнут наконец все возражения против брака Нодиры-Редкостной и Фатиха-Победителя, с лязгом к ногам их упадут заржавевшие оковы древнего запрета.
Савчук представил себе пышную свадьбу, традиционное факельное шествие по улицам и огромный костер перед домом жениха. Через костер этот станут со смехом прыгать юноши и девушки. А потом участники свадьбы, весело переговариваясь, сядут за богатый пиршественный стол.
Только Савчука не увидят за этим столом. Как ни станут упрашивать остаться на свадьбу, как ни будет его умолять Нодира, сложив традиционным жестом ладони, он не согласится. Сошлется на неотложные дела и улетит в Москву.
Остаться на бракосочетание Нодиры и Фатиха, которое он, можно сказать, устроил своими руками? Нет, это будет уже выше его сил…
Исполнение желаний
Самое удивительное в чудесах – эго то, что они иногда сбываются.
Г.Честертон
1
Экспедиция прибыла к озеру ночью. Вскоре все уже спали в наспех разбитых палатках. Только молодой археолог Федотов ворочался на кошме в углу. Радостное нетерпение мешало ему заснуть.
Стоило зажмурить глаза, и он снова ощущал себя в седле. Тропа ведет круто вверх – отпустив повод, плотно прижимаешься туловищем к шее лошади. Внезапно скалы расступаются, и видно на сотни километров вокруг. Горы, горы! Марево зноя колышется над долинами. Но только успел бросить взгляд на них – и сразу, натянув поводья и откинувшись на круп лошади, ныряешь вниз по склону.
Да, спуск почти отвесный. Чувствуешь себя мухой, медленно ползущей по стеклу.
И вот уже дно ущелья. Быстрый ручей бойко побренькивает галькой. И клочок неба сияет вверху, в узком просвете между скалами…
Федотов надеялся, что до таинственного горного озера, цели путешествия, доберутся засветло. Однако ночь застала участников экспедиции в пути. Скрипя седлами, негромко переговариваясь, двигались всадники, следуя вереницей за проводником. Наконец что-то протяжно закричали впереди, и все остановились.
Большое водное пространство угадывалось внизу – оттуда, от подножия спуска, тянуло прохладой.
Но напрасно всматривался Федотов в темноту. Вдали виднелись не то тучи, не то горы, многоплановый фон, – чем дальше, тем светлее. Рядом чернели силуэты деревьев.
– Оно? – спросил Федотов спутника почему-то шепотом. – Где же оно?..
– А вон там, внизу!
Верно! Совсем близко было это долгожданное озеро, вернее, звезды, отражавшиеся в нем. Звезды были очень яркие и большие, непривычно большие, и они вспыхнули разом все, будто кто-то раскрыл у ног сундук, набитый доверху жемчужными ожерельями.
Василий Николаевич, начальник экспедиции, приказал разбивать лагерь. Здесь предстояло ждать утро.
Но как далеко еще до утра!
Некоторые участники экспедиции заснули сразу. Другие долго укладывались, зевая и переговариваясь сонными голосами. Василий Николаевич, сидя на корточках, копошился у радиоприемника. Он искал в эфире Москву – обычное занятие его по вечерам.
– Привычка, – пояснил он, усмехаясь, – Где бы я ни был – в командировке ли, в экспедиции, – не усну без того, чтобы не прослушать перед сном бой часов на Спасской башне…
Федотов откинул одеяло.
– Не спится? – обернулся к нему Василий Николаевич, и карманный фонарик, стоявший на земле, осветил снизу его лицо. – И мне, представьте! Не терпится поскорее взглянуть на ваше озеро. Какое-то беспокойство разлито в воздухе, вы не находите? Словно бы мы остановились на пороге миража. Проснемся утром, выйдем из палатки, глядь-поглядь, а озера никакого нет. Испарилось, исчезло за ночь без следа…
– Ну, ну, – пробормотал Федотов с неудовольствием.
– Шучу, дорогой, шучу!
Улыбаясь, Василий Николаевич нагнулся над радиоприемником, продолжая вертеть верньер настройки.
Вдруг женский голос сказал, твердо и внятно выговаривая слова:
– …никаких оснований для беспокойства… Подготовляемый эксперимент не представляет собой…
Голос оборвался так же внезапно, как возник. Спокойно и размеренно передавал диктор последние известия, где-то попискивала морзянка, Козловский пропел несколько тактов из «Дубровского» – предостерегающий голос не появлялся больше, как ни вертели верньер.
– К кому обращалась эта женщина? Зачем? – недоумевающе бормотал Василий Николаевич. – Какой-то эксперимент… Какие-то основания для беспокойства. Вы что-нибудь поняли, Павел?
Но тут над миром, как капли с большой высоты, упали двенадцать медленных гулких ударов.
…Улегся уже и Василий Николаевич и вскоре как-то по-детски зачмокал губами во сне, два или три раза проводник выходил проведать стреноженных коней, а молодой археолог все не мог уснуть. Над странным предостережением, перехваченным по радио, думал недолго. Мысли вернулись к озеру, притаившемуся там, внизу.
Итак, он добрался до него. Не очень быстро, спустя несколько лет после того, как впервые узнал о нем. Но все же добрался, как обещал.
Что бы сказала об этом девушка, которая послала его к озеру?.. «Ведь вы не из тех, кто ловит солнечных зайчиков на стене?» – пошутила она тогда. (Кажется, это была поговорка, образное определение мечтателя.) И вот он здесь, на берегу озера, а завтра вместе с другими аквалангистами опустится на его дно.
2Федотов постарался представить себе наружность девушки. Странно! Это долго не удавалось ему. Почему-то при знакомстве бросилась в глаза прическа: две толстые черные косы, уложенные высоко на темени и возвышавшиеся над головой, как корона.
Он осмелился сказать об этом девушке. «Корона? – переспросила она и засмеялась. – Благодарю за комплимент… Хотя вы, наверное, не знаете, что «тадж» это и есть по-таджикски «корона»? Так что мы, таджики, все можем считаться увенчанными.
Но о короне речь зашла уже значительно позже. Сначала Федотов увидел девушку в профиль. Она сидела на одной с ним скамейке, уткнувшись в книгу. Губы ее, очень четко вырезанные, забавно шевелились – наверное, она что-то зубрила.
Ничего больше Федотов не успел заметить, потому что между ним и девушкой, пробормотав: «Пардон, пардон!», втиснулся толстый гражданин и тотчас же, удовлетворенно вздохнув, развернул «Вечернюю Москву».
Осень в том году была ранняя, но денек выдался солнечный, и все скамейки на Тверском бульваре были заняты. На дорожках хлопотали малыши, осваивая мир. С озабоченным видом они лепили из песка куличики, возили взад и вперед по дорожкам игрушечные грузовики или, восторженно визжа, догоняли друг друга.
Толстый гражданин, сидевший рядом с Федотовым, переменил позу. Из-за газеты мелькнул девичий профиль. Уронив книгу на колени, девушка мечтательно смотрела вдаль.
Никогда еще не доводилось Федотову видеть таких красавиц. Так бы и смотрел и смотрел на нее без конца.
Потом он подумал, что неприлично так пристально глядеть на соседку, и скрепя сердце отвернулся.
Тогда-то и появился на бульваре щенок, до того лохматый, что глаз и носа его видно не было. Щенка восхищали разноцветные опавшие листья, которые, шурша, носились по дорожке. Забавно насторожив одно ухо, он подкрадывался к ним, вскакивал, кидался на них и пугал восторженным заливистым лаем. Когда же они разлетались от ветра, останавливался будто вкопанный и с глупым видом озирался по сторонам.
Федотов снова взглянул искоса на девушку и ужаснулся. Она смеялась! Над кем? Неужели над ним, Федотовым!
Но, взглянув еще раз на девушку и проследив за направлением ее взгляда, Федотов прочнее уселся на скамейке. Девушка смеялась совсем не над ним, она смеялась над щенком! На самом деле, нельзя было без улыбки наблюдать за его прыжками.
– Сколько хлопот у него! – сказал Федотов, ободрившись. – Вокруг все листья шуршат.
– Что?! – Сосед с газетой встрепенулся, как от толчка, и уставился на Федотова.
– Я говорю: листья шуршат, – пробормотал Федотов упавшим голосом.
– А… – сказал сосед таким тоном, словно не ожидал услышать от него ничего более умного, и снова уткнулся в свою газету.
Девушка задумчиво посмотрела на Федотова. Нет, это не бульварный приставала, пытающийся любым способом завязать знакомство. Просто (юнец лет восемнадцати, нечто долговязое, неуклюжее, светловолосое и очень робкое. Уши у него были сейчас как два пиона.
– Щенку очень весело осенью, – сказала она, твердо и внятно выговаривая слова. – Ему кажется, что все листья в саду играют с ним.
Так завязался разговор.
– Какой лохматый! – подивилась девушка.
– Да, странный, – подтвердил Федотов. И, напрягая память, рассказал несколько подходящих к случаю историй о собаках.
Говорить ему приходилось очень громко, потому что любитель «Вечерки» по-прежнему непоколебимо-неуступчиво сидел между ними. По-видимому, он принадлежал к тем людям, которые желают насладиться газетой полностью за свои три копейки и прочитывают ее вплоть до похоронных объявлений. С огорчением Федотов подумал, что разговаривает с девушкой как через стену.
Но не слишком удобно было и «стене». Читатель «Вечерки» стал кидать на своих соседей косые, негодующие взгляды.
Тогда юноша и девушка скромно встали и удалились.
Федотов говорил и говорил не переставая. Он очень боялся, что новая его знакомая воспользуется первой же паузой в разговоре и скажет: «Ну, мне пора» или «Извините, меня ждут». Нельзя было допускать пауз в разговоре.
– Я провалился на экзаменах в университет, – объявил он с места в карьер. И добавил: – Не хочу, чтобы вы думали обо мне лучше, чем я этого заслуживаю. – Он вскинул свой острый, мальчишеский подбородок.
Подвела, по его словам, «проклятая» математика, которая с детства не давалась ему.
– Но я одолею ее за зиму, – пообещал Федотов. – Мне нужно ее обязательно одолеть. Ведь, не закончив университет, я не смогу стать тем, кем хочу стать.
– А кем вы хотите стать?
– Подводным археологом.
– Подводным?.. Никогда не слышала о такой профессии – подводный археолог.
– Дело, видите ли, вот в чем, – принялся объяснять Федотов, довольный без меры тем, что девушка заинтересовалась его особой, – я живу в Каневе у Днепра и научился очень хорошо нырять. Меня даже прозвали – человеком-амфибией.
…Летом он, понятно, пропадал по целым дням у реки. Нырял на спор и оставался почти минуту на дне, а для посрамления скептиков и маловеров приносил в горсти вещественное доказательство – речной песок или гальку. Как-то он поднял со дна старинную русскую гривну, в другой раз – заржавленный наконечник копья.
Азарт его возрастал с каждой новой находкой. Но главный триумф Федотова был впереди. Однажды он нащупал на дне что-то круглое, твердое и очень тяжелое – невподъем.
Были вызваны водолазы, которые обнаружили на дне доспехи времен Киевской Руси, пролежавшие много веков в речном иле. Богатырский меч с длинной рукояткой подняли на плечи два человека, а Федотов, пыжась от гордости, покатил следом щит…
– Ну, а потом случайно попала в руки одна книжка – про Атлантиду. Я и заболел Атлантидой. Все, как говорится, одно к одному…
Вот почему Федотов не пошел ни в строительный техникум, ни в технологический институт, как большинство его сверстников-земляков. Твердо решил стать археологом, и именно подводным.
– Но провалился по математике, – закончил Федотов.
Простодушная откровенность этого юноши, который с Места в карьер рассказал всю свою коротенькую биографию, невольно подкупала. Естественно было ответить ему тем же.
– Вас тянет под воду, а меня в глубь земли, – улыбаясь сказала девушка.
– Она показала толстую книгу, которую держала и руках.
– «Курс сейсмологии, – прочитал вслух Федотов, – О землетрясениях… А я думал, это роман о любви.
– Почему о любви?
– У вас были такие глаза, когда вы закрыли книгу…
– Какие же?
– Мечтательные…
– Вы все подмечаете… Я думала о будущем своей профессии. Ведь мы, сейсмологи, находимся на службе у человечества! Где-то я вычитала такую фразу – звучит, как девиз: «В час, когда все гуще тучи, нависшие над миром, теснее переплетаются руки сейсмологов, океанологов, геологов, которые находятся на службе у человечества».
– Не только сейсмологов, но и археологов всех стран.
– Да, и археологов.
– Я думаю, впрочем, что к тому времени, когда вы станете сейсмологом…
– Я стану им очень скоро. Я уже на третьем курсе.
Федотов не мог удержаться от вздоха, вспомнив о «проклятой» математике.
– Но ведь я значительно старше вас, – сказала в утешение девушка, безошибочно истолковав вздох Федотова. – Мне уже двадцать один год.
Они немного поспорили о том, солидный ли это возраст – двадцать один – или еще не очень.
За разговором молодые люди не заметили, как спустились по улице Горького, прошли площадь Дзержинского и площадь Ногина и очутились на набережной.
– Смотрите-ка! – удивилась девушка. – Устьинский мост!
Длинная очередь медленно двигалась вниз по гранитным ступеням к пристани речных трамваев.
– Вы когда-нибудь катались на речном трамвае? – спросил Федотов.
– Никогда.
– И я никогда. Покатаемся?
Он соврал. Катался, и даже не раз. Катание на речном трамвае предпочитал всем остальным столичным развлечениям.
– Как, однако, легко с вами разговаривать, – признался Федотов, когда они уселись на верхней палубе. – Вам не кажется, что мы знакомы уже много лет?
– Кажется.
– А я ведь даже не знаю, как вас зовут.
– Токджан.
– Павел.
Смущенно переглянувшись, они обменялись рукопожатием.
– А что означает ваше красивое имя – Токджан?
– Оно означает по-таджикски «Хватит девочек».
– Вот как!
– Да. У моих родителей родилось подряд три девочки. Я была четвертая. Вот они, рассердившись, и назвали меня Токджан. Это имя – заклинание.
– Не потому ли вы и выбрали себе мужскую профессию? – пошутил Федотов.
Но, к удивлению его, собеседница никак не отреагировала на эту шутку.
– Не потому, нет, – ответила она, неотрывно смотря вдаль. – Дело в том, что родители мои погибли во время землетрясения. С ними погиб и мой младший брат, любимец семьи.
– О, извините! Я не знал…
– Не волнуйтесь. Я понимаю, что вы не знали. – Неожиданно гибким, быстрым движением она повернулась к юноше: – Слышали ли вы о таком цветке – под названием королевская примула? На острове Ява он растет по склонам вулканов. Это волшебный цветок.
– Волшебный? Почему?
– Он за несколько дней предсказывает извержение вулкана. Случается, что расцветает вдруг гораздо раньше обычного своего срока. И тогда внезапное цветение его – зловещий сигнал из недр земли. Значит, людям, обитающим на склонах вулкана и у его подножия, нужно поскорее убираться прочь. Лава уже вскипает в кратере, того и гляди, переплеснет через край.
– Я впервые слышу об этом.
– Так вот, я очень хотела бы разыскать подобный цветок, по которому можно было бы заблаговременно узнавать о приближении землетрясения.
– Узнавать? И предотвращать? – затаив дыхание, спросил Федотов.
В манере разговора этого юноши было что-то очень непосредственное, бесхитростное, располагающее к откровенности.
– Предотвращать? Вряд ли. Вмешиваться в грандиозные тектонические процессы еще не под силу человеку. Но можно и нужно добиваться того, чтобы отвести… Как это говорят военные? Да, «отвести угрозу внезапности», нависшую над мирными городами, поселками и деревнями. Ведь самое страшное – это внезапность, то, что землетрясение всегда застает врасплох. А нет на свете ничего страшнее растерянности, паники… Заметьте: землетрясения чаще всего бывают ночью или на рассвете. Некоторые люди погибают во сне, другие не успевают выбежать из домов, прыгают из окон, спросонок мечутся по узким коридорам, топча, давя друг друга. И в довершение всего вспыхивают пожары, которые некому тушить… А каково тем, кого катастрофа застает в пути? Поезда стремглав летят под откос, поднявшаяся неожиданно волна топит пароходы… И все это происходит в мгновение ока! В одно короткое грозное мгновение!
– Но как предугадать это мгновение?
– Мне еще не вполне ясно это. Но я рассуждаю так. Научились же метеорологи предупреждать заранее о надвигающихся холодах, о наводнениях, ураганах и других стихийных бедствиях. Люди заглянули в высокие слои атмосферы, в глубь океана. Почему же они не могут заглянуть в недра земли? Вернее, не заглянуть – не то слово, – прислушаться к тому, что творится в недрах земли.
Токджан вытащила из «Курса сейсмологии» карандаш, служивший закладкой, и подняла его, держа на весу обеими руками.
– Нагнитесь! Поближе! – велела она. – Вот я стараюсь сломать карандаш. Я гну его. Раздаются похрустыванья, треск. Вы слышите?
– Да.
– То же происходит и перед землетрясением в толще земли. Все жмется, гудит, скрипит. Мощные пласты толщиной в десятки, сотни метров прогибаются, как этот карандаш в моих руках. Хруст и гул нарастают, приближаются…
– Шаги катастрофы? – подсказал Федотов.
– Да, шаги… И вот – крак!.. Пласты не выдержали чудовищного напряжения. Катастрофа! Надлом!
Она швырнула обломки карандаша за борт.
– До сих пор сейсмологи шли только по следам катастрофы. Спору нет, изучение землетрясений имеет большое теоретическое и практическое значение. На лекции наш профессор уподобил землетрясение фонарю, который зажигается на мгновение и освещает недра земли. Но этого мало. Мне, например, мало. Я хочу заглянуть в будущее, хочу опередить катастрофу.
– Кажется, я начал понимать. Пограничные заставы на путях катастрофы?
– Выразились очень удачно. Да, своеобразные пограничные заставы. Длинная вереница специальных сейсмических постов в угрожаемой зоне. Мы будем охранять там наши города, мирный труд, отдых, сон наших советских людей, чутко прислушиваясь к таинственным подземным шорохам. В случае опасности будем сразу же оповещать о ней, чтобы можно было приготовиться. Укажем час землетрясения, определим его возможные размеры и эпицентр… Если опасность известна, более того, высчитана, измерена, – это почти не опасность.
– Когда же будет так?
– Очень скоро, мне кажется. Завтра. Может быть, послезавтра. Потерпим до послезавтра, ладно?
Такая Токджан, оживленная, порывистая, сбросившая с себя оковы замкнутости, еще больше понравилась Федотову.
Он подумал о том, что даже некрасивые выглядят красивыми, когда вот так, с воодушевлением, говорят о своем любимом деле, о своем призвании. Что же тогда сказать о красавице, подобной Токджан?
