
Текст книги "Дата на камне(изд.1984)"
Автор книги: Леонид Платов
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
– Ну, спасибо тебе! – сказал Савчук. – Хорошо танцевала тогда. Мне сразу стало лучше.
– Танцевала? Я? – переспросила она. – Я не танцевала. Вам это приснилось, наверное.
Неужели приснилось? А может, это и вправду ему при снилось? Но губы Нодиры дрожали, непроизвольно изгибались, растягивались в улыбке, которая противоречила только что сказанному ею.
– Ты могла бы танцевать при дворе какого-нибудь магараджи, – продолжал Савчук, испытующе глядя на нее. – В волосах у тебя были бы драгоценные украшения.
Слово «магараджа» не произвело на Нодиру никакого впечатления. Но украшения в волосах ей понравились.
Улыбаясь, она кивнула головой.
– Я думаю, мне пошли бы драгоценные украшения, – сказала она. И, грациозным движением подхватив кувшин с земли, убежала со смехом.
А Савчук остался стоять посреди двора, смотря ей вслед, ошеломленный, ослепленный…
8. Нелепая поздняя любовьДа, он влюбился. Увы, приходится признать это. Каково? Будучи уже немолодым человеком, рассудительным, уравновешенным, всецело поглощенным любимой своей наукой – этнографией!
И вот нежданно-негаданно с ним стряслось такое.
Говорят, любовь иногда обрушивается на человека, как теплый весенний ливень. Савчука любовь поразила подобно удару молнии. Обрушилась на него вдруг, как тяжкое несчастье, как бедствие, катастрофа.
Он принимался стыдить и ругать себя. Опомнись! Как угораздило тебя влюбиться в девушку, которая годится тебе в дочери? Ей семнадцать, а тебе через несколько дней исполнится тридцать девять! Ты старше ее на двадцать два года, подумать только! Двадцать два – почти четверть века!
Ну, а наружность? Она – красавица, имя ее не случайно значит Редкостная! А что из себя представляешь ты? Смолоду был неуклюж, застенчив, громоздок, а с возрастом еще больше отяжелел, раздался вширь, и лицо имеешь невыразительное, толстое. Недаром девушка, которая дружила с тобой в студенческие годы, называла тебя Пьером Безуховым.
Да, но ведь она говорила это ласково? И Наташа Ростова все-таки полюбила под конец Безухова, пренебрегла его некрасивой наружностью. А ведь он также был старше ее. Намного ли старше? Помнится, на пять или на шесть лет.
Савчук вздыхал. На пять или на шесть… Но не на двадцать же два!
С другой стороны, если перебрать в памяти встречи его с женщинами – опыт Савчука в этом отношении был невелик, – то все же это как-то обнадеживало. Не дракон же он, в самом деле, не Змей Горыныч! Есть, стало быть, что-то, что привлекало к нему женщин.
Почему, например, так привязалась к нему на фронте милая медсестричка Галя? Своим вниманием ее донимали поголовно все молодые (да и не только молодые) офицеры у них в батальоне. Но она, на удивление, предпочла им Савчука! И нет сомнений, любила его по-настоящему – преданно, заботливо. «Ты – мой хороший! – говорила она ему. – Ты такой добрый. И ты надежный, а это очень важно для женщины». Строились уже планы дальнейшей совместной жизни после войны. Но в боях под Секешфехерваром Савчук был ранен. А когда он вернулся в батальон из госпиталя (что считалось редкой удачей во время наступления), то узнал, что Галя убита при штурме Будапешта.
До сих пор он бережно хранит благодарную память о ней…
Однако любил ли он ее? Наверное, да, любил. Но спокойно любил, если можно так выразиться о любви. Скорее, позволял любить себя.
Нет, ни в какое сравнение не идет это с тем, что переживает сейчас! Сам поражается силе и мучительной остроте своего чувства. Какой-то сладостный бред наяву, наваждение, иначе не скажешь, именно наваждение!
Те часы, когда он не видит Нодиры, кажутся ему пустыми, тоскливыми, бессолнечными.
Первую половину дня девушка находилась в соседнем селении в школе (заканчивала десятый класс), а он томился у себя на айване, смотря уже не на горы, обступившие толпой кишлак, а лишь неотрывно в одном направлении – вдоль улицы. В конце ее вот-вот должна появиться стремительная тоненькая фигурка со школьным портфельчиком в руке.
О, появилась, наконец! Савчук торопливо переходил на другую сторону айвана, откуда виден был внутренний дворик.
Переодевшись, Нодира приступала к выполнению многочисленных обязанностей по дому. В нем полным-полно было младших сестренок и братишек, мать не управлялась с ними. Задорный веселый голосок то и дело доносился до Савчука, узенькие розовые пятки так и мелькали перед глазами.
Пестрым вихрем носилась Нодира взад и вперед по дому. По временам Савчуку представлялось, что девушка живет танцуя. Двигается, как поют птицы по утрам в саду – ликуя, безотчетно радуясь солнцу, теплу, ветру.
Повторялось, хоть и в более слабой, степени, то, что происходило с ним во время исполнения памятного целебного танца, когда старухи лекарки, раскачиваясь, негромко пели на полу, а над курильницами поднимался кольцами голубоватый дурманящий дымок. И теперь, не отрывая глаз от Нодиры, взбегавшей или сбегавшей по лестнице, Савчук с удивлением ощущал, как все быстрее, все радостнее струится кровь по его жилам. Ему очень хотелось жить! От прежней душевной депрессии не осталось и следа.
Нодира живет танцуя… Да, именно так! И Савчук имел случай убедиться в этом.
Однажды он пережидал полдневный зной в садике, в тени шелковицы, отделенной от садовой дорожки кустами. Мимо пробежала Нодира, держа на голове таз с бельем. Не заметив Савчука, она вдруг остановилась и поставила таз на землю. Потом, раскинув руки, будто готовясь взлететь, сделала несколько быстрых танцевальных движений. Был ли то отрывок из танца или внезапная импровизация? Просто очень радостно и легко сделалось на душе, радость искала выхода, немедленного, и вот – танец! Танец на бегу!
Савчук притаил дыхание, боясь, что его могут обвинить в подсматривании, хотя все получилось случайно, он никогда не осмелился бы подсматривать.
А ветерок с гор покачивал ветви и кусты, и солнечные пятна перебегали взад и вперед по садовой дорожке. Они создавали причудливую игру света и тени – дополнительный фон для танца.
Все длилось две-три минуты, не больше. Короткий смешок, Нодира нагнулась, проворно подхватила таз с бельем и умчалась по своим делам.
А в другой раз он подслушал невзначай ее пение – негромкое, для себя.
Она медленно пересекала дворик, опустив в задумчивости голову. И вдруг до Савчука, сидевшего на террасе, донеслась незамысловатая мелодия и слова песни, к сожалению, непонятные.
На следующий день он спросил ее об этой песне.
Нодира как будто смутилась, даже закрылась на мгновение рукавом, потом, смотря Савчуку прямо в глаза, сказала:
– Это свадебная песня. Ее у нас поют девушки, когда выходят замуж. Хотите, я переведу вам слова?
И, не дожидаясь ответа, продолжала с паузами:
Князь мой выехал на охоту,
Пыль за ним кружится столбом.
Как мне рассказать тебе, чтобы было не длинно, не коротко?
Я умираю от желания обнять и поцеловать тебя,
Я умираю от тоски по твоим коралловым губам,
Я умираю от томного взгляда твоих нарциссов-глаз…
Вид у Савчука был, наверное, нелепо-растерянный, потому что Нодира коротко засмеялась, помахала ему на прощание рукой и, согнувшись, нырнула в приоткрытые двери кухни.
Что все это значило?
Но и плененный любовью Савчук ни на минуту не забывал о том, что должен обязательно разгадать тайну слова «язычница». Разгадав ее, он приблизится заодно и к пониманию самой Нодиры.
Слух о каком-то сокровище, якобы утаенном родичами Нодиры, сделался новым витком в причудливом этнографическом узоре.
Доктор милостиво разрешила Савчуку, наконец, вернуться в город и приступить к чтению лекций в университете.
Но и живя в городе, Савчук каждый субботний вечер добирался на автобусе или на попутной машине до кишлака Унджи и проводил там весь воскресный день.
Расспросы в Душанбе об утаенном сокровище не дали ничего. И родичи Нодиры упорно отмалчивались или выражали свое изумление, когда он подступал к ним с осторожными вопросами о сокровище. А может, и впрямь не знали о нем ничего? Да и было ли оно?
Савчук наблюдал в быту жителей Унджи отдельные суеверия, вернее, рудименты суеверий. Так, например, подавая лепешки к столу, запрещалось переворачивать их той стороной, которой они пеклись. Хлеб считался священным, с ним надлежало обращаться с особым почтением. Также нельзя было стряхивать брызги с рук после мытья. Это могло якобы накликать в дом злых духов.
Но с подобными остаточными суевериями, по свидетельству душанбинских этнографов, можно было встретиться и в других таджикских колхозах. К тайне родичей Нодиры это не имело никакого отношения. Все это не шло в счет, было лишь шелухой, не более того.
Савчук спросил Нодиру, верит ли она в злых духов.
– Как я могу верить в духов, – ответила она с достоинством, – я же комсомолка! – И, помолчав, добавила: – Фатих тоже комсомолец. Нас приняли недавно в комсомол.
Фатих – это был тот самый мальчишка, который когда-то гонялся за Нодирой по школьной площадке и кричал ей вслед: «Язычница!» С тех пор он вытянулся, вырос, возмужал, превратился в плечистого, коренастого юношу, немного, правда, сумрачного, смотрящего исподлобья. Как было сказано, жил в соседнем кишлаке, где находилась школа-десятилетка, был соучеником Нодиры.
Уже с четверга или с пятницы Савчук начинал томиться от нетерпения. В субботу он поедет в гости в Унджи, чтобы провести там субботний вечер и весь день воскресенья. Может быть, ему удастся переброситься с Нодирой несколькими словами…
Важно в данном случае не упустить из виду одну деталь. Конечно, Нодире, уже просватанной, признанной официально невестой Музаффара (ждали только ее восемнадцатилетия), вроде бы не полагалось проводить время в разговорах с мужчиной не из ее семьи. Но Савчук был чужеземец, стало быть, по принятым в Унджи представлениям, не мог рассматриваться как возможный претендент на руку Нодиры. Кроме того, он был ученым человеком, который приехал из Москвы в Таджикистан, чтобы изучить здешние нравы и обычаи.
Вот почему и Ныяз, и Фатима со спокойной совестью давали возможность своей дочери иной раз поболтать с уважаемым гостем.
Нодира была умненькая, с живым воображением и довольно начитанная. Савчук беседовал с нею о Толстом, о Чехове, о Шолохове.
– Осенью буду держать экзамен в университет, – объявила она.
– Вот как? И на какой факультет?
– На филологический.
– А муж тебя отпустит? Я слышал: осенью ты выходишь замуж.
Нодира промолчала и нахмурилась.
– Тебе нравится Музаффар? – Савчук не удержался от бестактного вопроса.
Нодира пробормотала что-то сквозь зубы, дернула плечиком, круто повернулась и убежала. Жених был ей явно не по вкусу.
Савчук видел его и разговаривал с ним. Это был очень добродушный, круглолицый, бородатый человек лет пятидесяти, вдовец. От первого брака у него осталось пятеро детей, за которыми некому было присматривать.
Нет, ни по возрасту, ни по культурному своему уровню он никак не годился в мужья Нодире.
Смешно, конечно, но в связи с этим у Савчука возникли неясные надежды.
Несомненно, Нодира хорошо относилась к нему, была предупредительна, даже ласкова с ним. Охотно останавливалась посреди двора поболтать, когда ей позволяли заботы по дому.
– Почему ты не выступишь в школьной самодеятельности? – спросил как-то Савчук. – Потом тебя могли бы направить в Москву на олимпиаду танца.
– Танец! Опять танец! – Нодира сделала вид, что рассердилась. – Все время вспоминаете про какой-то приснившийся вам танец! – Но яркие губы ее опять раздвинулась в ослепительной улыбке.
Гуляя по садам, оглушенный радостным пением птиц, Савчук повторял поэтическое арабское изречение: «Птицы, каждая на своем языке, славят одно и то же – любовь». Кроме того, ему очень нравились таджикские стихи, где была строка: «Я ранен стрелой, которую ты метнула в меня из лука твоих бровей».
Кто из коллег Савчука мог бы подумать, что он, сдержанный, суховатый, всецело погруженный в свои ученые изыскания, способен мечтать, да что там мечтать – просто бредить наяву?
Бог знает что лезло в его одурманенную голову!
Однажды в разговоре с Нодирой Савчук сказал, что такого-то числа день его рождения.
– О! Я сделаю вам подарок! – пообещала Нодира.
И в день его рождения она возвратилась из школы домой, таща огромную, искусно сплетенную гирлянду из цветов жасмина. Савчук увидел ее со своей террасы и стал поспешно спускаться по лестнице.
Перехватив его на полдороге, Нодира торжественно водрузила гирлянду ему на шею.
– Нагните голову! Нагните! – требовала она, смеясь. – Вы слишком высокий для меня!
Взволнованный, растроганный, Савчук стоял, послушно склонив голову. Широкие рукава халата спадали, и гибкие девичьи руки, покрытые золотистым пушком, мелькали перед его глазами. Нодира придирчиво примеряла на нем гирлянду, поправляя, расправляя цветы.
Савчука била дрожь. На лице своем ощущал он благоуханное дыхание, немного прерывистое, – девушка запыхалась, взбегая по лестнице.
– Ты наряжаешь меня, – сказал Савчук хриплым голосом, – как наряжают к празднику слонов в Индии.
С детской непосредственностью она захлопала в ладоши.
– Вы правильно сказали. Слон! Мой большой, очень сильный, очень добрый слон!
Что это? Она сказала «мой»?
Он порывисто простер руки и положил их на плечи Нодире. Нежные слова, тысячи нежных слов трепетали на языке, готовые вот-вот сорваться…
Но счастье Савчука длилось всего лишь мгновение. Глаза Нодиры наполнились слезами, потом в традиционном жесте мольбы она сложила ладони.
– Помогите нам, добрый слон!
– Вам? Кому это вам?
– Ну вы же знаете! Вы все знаете! Мне и Фатиху…
– Тебе и Фатиху? Почему?
– Я не хочу за Музаффара. Я хочу за Фатиха.
Руки Савчука бессильно упали с ее теплых круглых плеч.
– Вас так уважают у нас! Вас послушаются моя мать и другие женщины в кишлаке! Только вы можете помочь нам с Фатихом!
Так, стало быть, Фатих и Нодира любят друг друга! Вполне естественно, в порядке вещей! Как же он, разиня, не заметил, не понял этого раньше? У-у, так и стукнул бы себя кулаком по бестолковой башке!
– Хорошо. Я помогу тебе с Фатихом, – сказал Савчук бесцветным голосом. – Буду очень стараться.
На этом разговор на лестнице прервался. Снизу, из внутренних комнат, донесся детский крик и плач. Нодиру нетерпеливо позвали.
– Иду-у! – крикнула она и умчалась.
А Савчук с гирляндой из цветов, висящей на шее, остался стоять на лестнице.
Неплохо справил день рождения, неправда ли?..
Однако молодые люди напрасно возлагали на него надежды. Со всей возможной убедительностью он поговорил с женой Ныяза Фатимой (мнение ее было решающим), с самим Ныязом, с дядей Абдалло и с другими пожилыми родичами Нодиры. Ответ на все доводы его был один: «Фатих не из нашего кишлака!»
С этим Савчук и уехал в Душанбе, прочел в университете последнюю свою лекцию, а затем, напутствуемый сердечными пожеланиями, улетел в Москву.
На аэродроме провожали его Ныяз, дядя Абдалло и Нодира. Последнее, что увидел он в окно самолета, были молящие глаза девушки. Несмотря ни на что, она свято верила, что ее «добрый слон» сумеет помочь ей с Фатихом…
9. Ради счастья НодирыВ самолете Савчук вспомнил о рукописи на пальмовых листах, бегло прочитанной им в Праге семь лет назад. Кажется, там говорилось о горном храме и о сокровище храма, а также описывалось начало трудного путешествия в горах? Было ли это всего лишь совпадением? А быть может, именно в этой рукописи и содержался ключ к разгадке?
По возвращении в Москву Савчук немедленно же принялся хлопотать о заграничной научной командировке в Прагу. Дело по тем временам было непростое и заняло много времени. А пока этнограф с головой зарылся в книги.
Будучи педантом, он расчленил тайну на три части. Первый вопрос: индийцами ли были предки Нодиры? Второй вопрос: что это за сокровище, которое не то спасли, не то похитили? Третий вопрос: при каких обстоятельствах покинули беглецы Индию и как добрались до Таджикистана?
За лето (оформление командировки затянулось) Савчук успел не только прочесть много книг – читал необыкновенно быстро, – но и проконсультироваться с несколькими индологами.
И вот что он узнал от них.
До самого последнего времени браки в Индии разрешались только строго в пределах той или иной касты 2727
1 В Индии 24000 каст, главные из них четыре: брахманы – жрецы, кшатрии – воины, вайшья – купцы, ремесленники, крестьяне и шудра – рабочие. Касты очень живучи, будучи обособлены друг от друга по профессиональным, производственным признакам. У членов той или иной касты чаще всего общие интересы и обычаи. Многие индуисты перешли в ислам, чтобы сбросить с себя путы касты.
[Закрыть].
Это вытекало из религиозных представлении индуистов о последовательном, ступенчатом переселении душ после смерти. Кастовую обособленность свою больше всего оберегали брахманы. (Много упоминаний об этом содержится не только в специальной научной литературе, но и в беллестристике, например у Рабиндраната Тагора.)
Стало быть, род Нодиры не род вовсе, а обломок касты?
Вначале Савчук склонялся, правда, к тому, что по религиозным воззрениям своим предки Нодиры были когда-то сикхами, то есть членами распространенной секты, которая возникла в Пенджабе (северо-западная окраина Индии). В отличие от индуистов сикхи гораздо прогрессивнее, верят в единого бога, признают равенство мужчин и женщин, в частности отказались от старинного жестокого обычая – сожжения вдов.
Его разубедили.
Одно, но сокрушительное возражение выставлено было против этой догадки. Сикхи смело ликвидировали у себя все кастовые разграничения. Значит, и браки совершаются у них свободно, безо всяких запретов. А это никак не соответствовало тому, что наблюдал Савчук в кишлаке Унджи. «Фатих не из нашего кишлака!» – единодушно заявляли родичи Нодиры. «Не из нашего кишлака» – читай: не нашей касты!
(Причем существенно то, что жители кишлака, видимо, сами не догадывались о подспудной причине этого категорического запрета.) Выходит, индуисты?
В пользу этого предположения, как ни странно, говорил прежде всего целебный танец. («Вы очень точно описали его», – похвалили Савчука индологи.)
Индуистская религия находит свое воплощение в танце.
При англичанах древние академические танцы стали постепенно исчезать. Но знаменитая русская балерина Анна Павлова в бытность свою в Индии увидела обрывки академических танцев, заинтересовалась ими и занялась их возрождением, их пропагандой. Индийцы до сих пор хранят благодарную память об Анне Павловой 2828
Так же, впрочем, как и о других русских людях, любивших Индию и помогавших ее культурному развитию, например о Рерихе, знаменитом художнике и ученом, над прахом которого в Кулу пред лицом величественных Гималаев водружен сорвавшийся с горы большой камень с надписью на нем: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, предано сожжению на этом месте…»
[Закрыть].
От европейского индийский танец отличается тем, что в нем танцуют главным образом руки. Одних мудра – движений рук – насчитывается свыше шестисот. Да, живая азбука. С помощью жестов танцовщица говорит о любви, о ненависти, о покорности, об отвращении и о многом другом. Знак отказа – обе ладони подняты, сцеплены указательные пальцы, потом сгибаются пальцы левой руки, оставляя выпрямленным большой палец. Оглядываясь назад и застывая в этой позе, повторяют движение испуганной лани. Три фазы расцвета лотоса изображаются последовательными движениями ладоней. Обязательные приседания с согнутыми коленями обозначают тягу к земле, к земной жизни.
Предельно красноречива и мимика индийских танцовщиц. Одних положений глаз насчитывается несколько десятков.
Так же разнообразен и своеобразен аккомпанемент барабана. Он имеет сотни вариаций, недоступных для слуха европейца.
Священные танцы спасены от забвения и запечатлены навеки в барельефах, покрывающих стены многочисленных индуистских храмов.
Нужно при этом различать давадаси и апсар. Давадаси – это искусные танцовщицы, жрицы храма. Апсары же – богини низшего ранга. Иногда они становятся возлюбленными героев в награду за их доблесть.
В индийских преданиях существует также священное дерево Ашоки. Особенность его в том, что оно покрывается листвой и расцветает от прикосновения влюбленной девушки.
Итак, неопровержимое подтверждение догадки – танец! Предки Нодиры были индуистами по религии – отнюдь не буддистами и не сикхами.
Но кем были при этом: вишнуитами или шиваитами? От этого зависел ответ на второй вопрос – о сокровище, похищенном или утаенном.
– Речь может, скорее всего, идти, – задумчиво сказали индологи, – об одной из странствующих статуэток Шивы. С одиннадцатого по восемнадцатый век их во множестве отливали из бронзы, и они совершали длинное путешествие с юга на север страны. Не исключено, что та статуэтка, которая вас интересует, была из чистого золота.
Савчук знал, что Шива является одной из ипостасей Тримурти – индуистской Троицы, составляя ее вместе с Брахмой и Виашу.
В течение столетий образ Шивы претерпел ряд изменений. В ранних скульптурах из камня подчеркнута именно физическая энергия бога, его экспрессивность радость излучаемой им творческой силы. Прототипом его можно считать Рудру, владыку песен и покровителя врачей, самого щедрого из богов ведийского пантеона.
С течением времени почитание Брахмы – творца Все ленной прекратилось почти повсеместно. Индуизм рас палея на две ветви: почитателей Вишну – вишнуитов и почитателей Шивы – шиваитов. Последние расселены преимущественно на юге Индии, но есть они и на севере, в предгорьях Гималаев.
Шиваиты считают, что творческая силы Шивы, проявляющаяся в танцах, есть источник движения Вселенной. Поэтому Шиву так часто изображают в виде танцора Натараджи, царя танца. По верованию шиваитов, в процессе танца он создает и улучшает мир.
– Возможно, ваше спасенное или похищенное сокровище храма выглядит вот так, – сказал индолог, доктор искусствоведческих наук и лауреат премии имени Джавахарлала Неру. И он снял со своего письменного стола и показал Савчуку золоченое изображение пляшущего человека с четырьмя руками, стоящего на одной ноге, подняв другую.
Медленно поворачивая на поднятой руке статуэтку четверорукого бога, индолог обращал внимание Савчука на отдельные ее особенности.
– Всмотритесь: в одном ухе у бога мужская серьга, в другом – женская. В правой руке он держит барабан, звуками которого пробуждает мысль. Ногой попирает демона невежества, пьедесталом ему служит священный лотос.
– А что это у него в волосах?
– Богиня Ганга. Когда Ганг, по представлениям индуистов, упал на землю, заботливый Шива бережно принял его на голову, так сказать, самортизировал удар, чтобы обезопасить людей от землетрясения. Шива, однако, не только созидатель, он и разрушитель. У него, заметьте, три глаза, которыми он может испепелить мир. Но этого он, конечно, не сделает. Недаром имя «Шива» значит на санскрите «благосклонный», «дружественный».
– Что ж, в общем, добрый малый, – сказал Савчук, улыбаясь. – Если бы я смолоду не был атеистом и меня заставили бы выбирать себе бога, я остановился бы, пожалуй, именно на этом улыбающемся плясуне…
Получен, таким образом, ответ и на второй вопрос – о сокровище.
Остался последний, третий вопрос – при каких обстоятельствах служители и служительницы храма бежали из предгорьев в горы и как удалось им преодолеть три грозных хребта?
Дату бегства нужно, по-видимому, отнести к концу XVII века (если история предков Нодиры совпадает с историей путешествия, записанной красной тушью на белых пальмовых листах).
Хранитель рукописей пан Соукуп высказал предположение, что бегство произошло в 1857 или в 1858 году, во время подавления восстания сипаев. В противовес этому утверждению пан Водичка, лингвист, заявил, что толчок к бегству дан не англичанами, а одним из Великих Моголов – Аурангзебом, обращавшим в мусульманство покоренные им народы Индии, а также беспощадно разрушавший индуистские храмы.
Савчук склонялся к мнению пана Водички. Дело в том, что с 1858 года по нынешний, 1953-й, прошло менее ста лет – срок явно недостаточный для тех перемен, которые произошли с предполагаемыми беглецами. Все-таки они основательно отаджичились, настолько основательно, что только профессионально обостренный взгляд смог обнаружить некий еще неразгаданный этнографический пласт под первым, верхним пластом.
Кроме того, не нужно забывать, что индуисты сменили в горах Таджикистана свою веру. На это, конечно, тоже необходимо время.
Если же дату предполагаемого «исхода» отнести к царствованию Аурангзеба, то срок для ассимиляции удлинится соответственно на два с половиной столетия.
Видится Савчуку вереница усталых, изголодавшихся, продрогших на ледяном ветру путников, которые бредут по горам, преодолевая перевал за перевалом. В руках у них посохи, за плечами мешки. И есть у путников одна особо оберегаемая ими ноша. Что-то тщательно запеленуто в ткани и с этим «что-то» обращаются очень бережно, более того – благоговейно. Со стороны взглянуть – несут маленького ребенка. На самом Деле это статуэтка пляшущего бога, и она для путников живее живых – вся из золота, с рубинами вместо глаз, единственно ценное, что в спешке бегства удалось выхватить из пламени.
– Согласен, – сказал Савчук. – И все же никак не могу представить себе, как эти люди выдержали лютый холод Гималаев.
– Ну, об этом существует целая литература, – ответили ему индологи. – Вы и не подозреваете, какие скрытые возможности сопротивления заложены в человеческом организме. Вспомните картину Рериха, на которой мудрец в набедренной повязке сидит на снегу, а за спиной у него вздымаются белые вершины Гималаев. Есть также фотографии, на которых запечатлены тибетские жрецы, совершенно нагие, стоящие босыми ногами на снегу. И тибетцы, и индийцы умеют с помощью силы воли управлять терморегуляцией своего тела.
– Но почему беглецы так стремились в горы?
– А это проще простого. Вспомните некоторые названия. Например, Джомолунгма – Мать Гор. К кому прибегают в беде? К матери, не правда ли? Есть в Гималаях также пик Недоступной Красоты. Глубоко поэтично, вы согласны? Но главная гора – это гора под названием Кайлаш. По верованиям шиваитов, она является обителью Шивы. Понимаете? Ваши беглецы шли к своему богу, искали в обители его спасение.
– Да, все сходится. Кстати, мне объяснили в Таджикистане, что название кишлака Унджи означает «там», просто «там». Тоже своеобразный шифр: где-то там в горах!
– Значение гор в религиях разных народов вообще очень велико. Возьмите хотя бы: Шань-Шуй – священная гора у китайцев, Фудзи-Яма – у японцев, по-японски «яма» – «гора». А у буддистов это Шамбхала – священная страна, расположенная в глубине гор. Шамбху – одно из имен Шивы, «ла» – «перевал». Значит – «страна Шивы за перевалом».
– Видимо, не случайно в нашем русском эпосе один из богатырей носит имя Святогора?
Конечно. А что касается Гималаев, то влияние их на климат Индии трудно переоценить. Они заслоняют страну от северных ветров. И все реки Индии берут свое начало в Гималаях. Недаром говорят в Кашмире: «У нас есть все, что нужно для человека: чистая горная вода, зеленая трава и прекрасные женщины».
– И вы полагаете, что мои беглецы, как вы называете их, смогли добраться до Таджикистана?
– Бесспорно. В Гималаях есть караванные тропы. Вероятно, после нескольких лет странствия путники вышли в район Фейзабада, переправились через реку, и вот она – цветущая, вся в садах, долина Унджи! «Там» стало «здесь».
Индологи, понятно, не представляли себе, что эти изыскания и глубокомысленные рассуждения предприняты ради счастья смуглой девушки с печальными удлиненными глазами – ради счастья Нодиры…
Савчука тихонько окликнули: «Пан профессор!» В дверях студовни стояли пан Соукуп и пан Водичка…